Free hug

Когда я пришла на дежурство после двух дней отдыха, меня ждали две приятные неожиданности. Во-первых, я дежурю вместе с Гийомом, которого срочно вызвали подменить заболевшего коллегу, и хотя его предупредили только в шесть вечера, он все равно умудрился принести выпечку. В свободное время он не вылезает из кухни, даже в выходные. А может, особенно в выходные.

Второй приятной неожиданностью оказалось то, что, когда я зашла поздороваться с Ромео, он улыбался. Наверно, подумал, прикинул, понял и продвинулся вперед. Завтра он нас покидает. Несколько дней мы не увидимся, а потом я встречусь с ним уже в травматологии – остается надеяться, что у него не случится какого-нибудь осложнения, из-за которого его отправят в другое отделение. В конце концов, я к нему привязалась.

– Это нехорошо, ты же знаешь!

– Да знаю я, Гийом. Но как ты умудряешься действовать наперекор тому, что чувствуешь?

– Я не чувствую, так что не с чем бороться.

– Я тебе не верю.

– А я стараюсь не поддаваться.

– Расскажи мне, как.

– Такое не объяснить. Но я не люблю привязываться. Когда привяжешься, потом приходится отрывать от себя, а это иногда больно.

– Но можно ведь и привязаться к кому-то, и потом не мучиться от расставания.

– Думаешь?

– Не знаю.

– Пока ты не влюбляешься в своих пациентов, ладно уж, привязывайся, пускай. Но я на страже, имей в виду.

– Привязаться и влюбиться – разные вещи.

– Грань иногда очень тонкая.

– Не для меня.

– Хочешь миндальное печенье?

– Смотри, например, я очень привязана к тебе, но при этом совсем не влюблена.

– А жаль, – заметил он, улыбаясь.

– Перестань.

– С какой стати. Я очень люблю, когда ты краснеешь.

– Я не краснею.

– До ушей. Хочешь зеркало? Это ты не ко мне привязана, а к моим кулинарным творениям.

– Ты заставляешь меня краснеть и толстеть – и горд собой?

– Желаю тебе потолстеть по другой причине, моя дорогая.

Мы устроились в комнате для персонала, и кофе полился рекой. Приятные минуты. Дежурство и на этот раз спокойное. Я смотрю в никуда. Гийом заполняет бумаги. Мои глаза останавливаются на нем. Он сосредоточен, брови нахмурены, на лбу пара морщин. У него тик. Его челюсть непрестанно подергивается. За внешним спокойствием этот человек скрывает постоянное напряжение. Не знаю, что у него там, за фасадом. Говорит он очень мало. Иногда мне хочется быть такой же, как он. Не испытывать потребности исповедаться перед кем-то и в то же время не страдать от того, что все держишь в себе. Но кто сказал, что он не страдает? Кто сказал, что молчаливые люди не страдают? Что они не замыкаются в своем молчании, чтобы соответствовать навязанному им обществом образу? Плакать нельзя, смеяться – едва-едва, любить или привязываться запрещено, гнев должен быть сдержанным, а радость всегда подозрительна, о нежности и говорить нечего. Глядя на него, я вспоминаю о паре намеков, которые он недавно себе позволил. Казалось, он имел в виду: жаль, что я не хочу отдать свою любовь другому человеку, а разница в возрасте ничего не значит. В итоге я задаюсь вопросом, что он, собственно, имел в виду.

Почему он так сдержан? Вообще-то я не кусаюсь.

На мой взгляд, бумаг ему еще на некоторое время хватит. Иду повидать Ромео.

– Вы не спите? – спрашиваю я.

– Нет. И вы тоже?

– На дежурстве редко удается поспать.

– А кажется, все спокойно.

– Это может перемениться в любую секунду. Представьте себе, что у вас остановка сердца, а я сплю?

– Нет, что-то мне не хочется такого представлять.

– Да я просто к примеру. Вы хорошо себя чувствуете?

– Нормально. Вот со сном не очень. Достало, что не могу повернуться. А я всегда спал на боку. Согнув ноги.

– В позе зародыша?

– Именно. А еще, что не могу вдохнуть свежий воздух, увидеть солнце, бегущие тучи, летающих птиц, почувствовать кожей ветер. Даже дождь, ливень, под которым вымокнешь за несколько секунд. Вот чего мне не хватает.

– Вы скоро снова все это почувствуете. Совсем скоро.

Я улыбаюсь и беру его за руку. Сейчас это единственное, чем я могу его утешить. Он знает не хуже моего, что нужно время и в больнице он останется надолго, не говоря уже о последующей реабилитации. На большую лестницу он полезет еще очень нескоро. Если когда-нибудь полезет.

– И потом, меня уже так давно никто не брал за руку. Меня не осмеливаются трогать, и подходят-то с опаской. Мой вид поистине страшен, у меня такое ощущение, что люди боятся травмировать меня еще больше.

– Хотите немного ласки?

– Ласки?

– Free hug, по-английски. Чтобы я вас обняла?

– Это входит в ваши профессиональные обязанности?

– Это входит в мою персональную компетенцию.

– А вы имеете право?

– Лучше бы мой коллега нас не видел, иначе он будет читать мне нотации до самого утра, но вам это может пойти на пользу…

– Мне бы очень хотелось…

Я стараюсь, как могу, обнять его. Приподнимать его сильно нельзя, но мне удается подсунуть руку под его плечи. Я мягко прижимаю его к себе, не говоря ни слова. Hug в тишине, нарушаемой только ритмом биения сердца, который слышен из монитора и предательски ускоряется. Мы так и остаемся добрых минут пять. Мгновениями я чувствую, как он вздрагивает. Он плачет. Имеет право.

Потом я отстраняюсь и смотрю на него.

– Думаю, что на самом деле это должно быть частью профессиональных обязанностей медсестры как крайне эффективное средство, – говорит он.

– Я не с каждым так обращаюсь.

– Значит, мне повезло.

– Мне тоже. Вы прикованы к больничной койке, весь переломанный после серьезного несчастного случая, и при этом говорите, что вам повезло. По мне, так это маленькая победа.

– Только когда вы здесь.

Я ограничилась улыбкой и ушла, думая о том, что мне сказал Гийом. Не надо слишком привязываться.

НЕ НАДО СЛИШКОМ ПРИВЯЗЫВАТЬСЯ!

Дорогой Ты,

завтра я с ним поговорю. Нельзя шутить со сроками, а то я действительно окажусь в полном дерьме. По-прежнему не знаю, как я все сделаю, но сказать могу только ему…