Неузнаваемый
– Он больше не шевелится.
Я подскочила, услышав голос Ванессы. Не заметила, как она вошла. Я задремала, сидя в кресле. С улыбкой – хотелось бы верить, успокоительной – я ответила, что он заснул.
– А долго он будет спать? – спросила она.
– Несколько часов. Может, ночью ненадолго проснется.
– Я спрашиваю про день.
– Нет, врачи скоро уменьшат дозу седативных препаратов.
– Седативных?
– Такие лекарства, чтобы он спал, из-за боли.
– Ему больно?
– Возможно. Лучше он сам скажет, когда придет в себя.
– А он правда очнется?
– Мы все сделаем, чтобы очнулся.
– Я смогу еще прийти?
– Конечно. Хотите макарони? – спросила я, протягивая ей коробку.
– Нет, спасибо, я не хочу есть. И потом, его шеф ждет меня.
– А ваши родители не приехали?
– У нас нет родителей. Обо мне заботится Ромео, – она немного помолчала. – Он сможет снова ходить?
– Слишком рано об этом говорить. Не торопитесь, ему предстоит еще долго лежать, знаете ли. Придется вам как-то устраиваться, он не скоро вернется домой. У вас уже есть какие-то варианты?
– Что-нибудь придумаю. Но я имела в виду, с ним все очень серьезно?
– Да. Не стану вас обманывать, что это пустяки. Это серьезно, но могло обернуться куда хуже.
– Он действительно мог умереть?
– Упав с восьмого этажа? Конечно. Его спасли деревья.
– Но, м-м-м, он сейчас такой… вообще ни на что не похож. Это тоже пройдет?
– Да, отек спадает, кожа заживает, кровоподтеки рассасываются, лицо становится розовым. Конечно, останутся несколько шрамов, но черты лица не изменятся. У вас есть его фотография?
– Да, в тетради для домашних заданий.
– Если вы не против, мне бы хотелось взглянуть.
– Только верните.
– Разумеется.
Она роется в своем плохо уложенном рюкзаке, открывает тетрадь, достает фотографию и, поджав губы, дрожащими руками протягивает ее мне. Она тоже старается, как может, сдерживать чувства.
Я внимательно вглядываюсь в изображение. И верно, его невозможно узнать. Я понимаю смятение девочки. Он прижимает ее к себе, обвив руками, оба улыбаются фотографу. Он не очень высокий, но крепкий и мускулистый, он внушает доверие. Сестра выглядит такой хрупкой в его объятиях. У него широкий лоб, большие глаза, едва заметные брови. Малышом он наверняка был блондином. Квадратная челюсть и невероятно широкая шея. Очень короткие, по-военному подстриженные волосы. У него чудесная улыбка. Чувствуется, что на этой фотографии он счастлив. Тем разительнее для меня контраст.
– Обещаю, что он станет совершенно таким же, – с уверенностью говорю я.
Никакой уверенности я не испытываю, но можно же слегка подправить действительность, когда она слишком неприглядна. И потом, кто знает, может, он и впрямь вновь обретет те же черты, что на фотографии. Пусть лучше сестра цепляется за эту надежду, чем впадает в тоску, представляя себе нечто обратное.
– Чем ему можно помочь?
– В моих силах только выполнять свою работу как можно лучше. А вы будьте рядом, чтобы подбадривать его. Ему сейчас нелегко.
– Когда я могу снова прийти?
– Когда захотите.
– Разве у вас нет расписания?
– Не для вас.
А потом она уходит, не добавив ни слова, так же бесшумно, как появилась в кабинете, так же молча, как сидела рядом с братом. Кажется, что, перемещаясь, она не касается земли. Не знаю, то ли у этой девочки такой сдержанный характер, то ли она в состоянии шока, но она идет вдоль стен, словно боится потерять опору и упасть. Мне делается не по себе.
Гийом тоже наблюдал за ее неуверенной походкой, прежде чем взглянуть нам в глаза – мне и моей растерянности.
– Что еще ты можешь поделать? Он же не по твоей вине разбился.
– И все равно у меня тяжело на душе.
– Твоя тяжесть на душе ничего не изменит.
– Она совсем юная, и кроме него у нее никого нет.
– Так забери ее к себе.
– Ты же знаешь Лорана!
– У тебя есть другие предложения?
– Думаю, у кого-нибудь такие предложения есть.
– Значит, дальнейшее от тебя не зависит. Ну и хватит переживать. Что до ее брата, делай свое дело, а волнения прибереги для чего-нибудь позитивного, самоедство до добра не доводит.
– Ты прав.
– Я всегда прав.
Оставляю его в этой убежденности, но Гийом набит противоречиями. Ему нравится думать, будто он всегда прав и следует верной дорогой. Даже если эта дорога не всегда ведет туда, куда он хочет, он, по крайней мере, продвигается вперед.
Дорогой Ты,
ты лежал среди всяких вещей, которые я запихала в рюкзак, прежде чем выйти из квартиры. Как хорошо, что ты здесь, иначе мне было бы слишком одиноко сегодня вечером. Я позвонила Шарлотте, но чем она может помочь, кроме как сказать, чтоб я звонила в любое время, если она мне понадобится.
Черт! Дерьмо! Мой брат! Я знаю, что это он, потому что видела татуировку у него на плече. Большое V и три маленьких цветочка вокруг. Он ее сделал два года назад, когда мы поругались и я начала в нем сомневаться, боялась, что он уйдет и забудет меня. Но если б не тату… Мне могли б подсунуть кого угодно. «Здравствуйте, мадемуазель, вот ваш брат», вот что они могли бы сказать, усаживая рядом с перебинтованной мумией.
Да здравствуют татуировки!
Может, после всей этой истории он согласится, чтоб и я себе сделала. А что, ведь правда, это может оказать полезным, если в один прекрасный день я окажусь в таком же состоянии.
Его шеф, которого я вижу раз в год на праздновании Рождества в пожарной части, ждал меня у входа в коллеж. Моих подружек очень заинтересовало, что происходит. Я получила как минимум дюжину эсэмэс, пока он объяснял мне, что везет меня в больницу, потому что с Ромео произошел несчастный случай. Поэтому он вчера вечером и не позвонил. Пока мой брат был в больнице между жизнью и смертью, я спокойно лопала чипсы и смотрела «Анатомию страсти». Вот козлы, могли бы и позвонить. Ну вообще-то, зря я на них злюсь, им там было чем заняться, в больнице, кроме как меня предупреждать.
Месье Клейн ничего нового мне про Ромео не сказал. Он сам его больше не видел после происшествия. Пока мы ехали в больницу, он объяснил, что теперь я поживу у них дома, пока Ромео не встанет на ноги, иначе меня отправят в приют.
В любом случае я бы туда не поехала. Лучше сдохнуть!
Когда мы оказались в реанимации, мне захотелось бежать оттуда со всех ног. Очень странный запах, пиканье со всех сторон и больные, которые лежат не шевелясь на своих койках. Я пошла за медсестрой, и когда она подвела меня к брату, мне захотелось плакать, но слез не было. Три тыщи разных вещей пронеслись у меня в голове в одну секунду. Но только одна возвращалась все время. А вдруг он умрет? А вдруг он умрет?
Я-то что буду делать, если он умрет? Я умру вместе с ним!!! А зачем тогда вообще оставаться? Чтобы отправиться в эти паршивые приюты, где надо слушаться людей, которые тебя не любят?
Я осталась рядом с ним и ничего не сказала. Я только изо всех сил думала, что он должен жить. Я сказала себе, что, если буду думать только об этом и ни о чем другом, он обязательно услышит.
Может, он хотел, чтобы я с ним поговорила, а я могла сказать ему только одно:
«Делай, что хочешь, только не умирай».
