7
– Когда я ищу любовь, я всегда иду в «Синема парадиз».
Мелани отпила глоток, потом, поставив бокал с красным вином, обхватила его ладонями, ее взгляд потерялся в какой-то неведомой дали, где-то за большим окном «Ла Палетт», и мне туда не было доступа. Ее глаза блестели, на губах играла задумчивая улыбка.
Наверное, в это мгновение я и влюбился в нее.
А ее слова глубоко меня тронули, я ощутил явственно, как в сердце что-то качнулось. Эти слова и эта странная слабая улыбка, с которой она их произнесла.
Сегодня, когда я размышляю о том вечере, мне вспоминается, что уже тогда ведь я заметил что-то странное, что-то в ее словах мне показалось необычным, хотя я и не мог бы сказать, что именно.
Много недель спустя, когда я в отчаянии повсюду искал женщину в красном плаще, мне снова вспомнились эти странные слова. Они оказались ключом ко всему, но этого я, конечно, не знал в тот миг, когда вдруг, сам того не ожидая, прикрыл ладонями пальцы Мелани, сомкнутые вокруг бокала. Мы впервые касались друг друга – иначе и не могло быть.
– Мелани, как прекрасно вы сказали… Вы поэт.
Она взглянула на меня – и ее улыбка теперь снова принадлежала мне. Мои ладони скрыли под собой ее руки, сомкнутые вокруг бокала, – вот так мы и сидели, вместе держа бокал, словно это само счастье, которое нужно удерживать в ладонях, точно птицу, бережно и нежно, чтобы она не упорхнула.
– Нет-нет, ну какой же я поэт. Но я, наверное, немножко склонна к ностальгии.
Ностальгия. Как же давно я не слышал этого слова, оно меня растрогало.
– Да ведь это чудесно! – Я наклонился к Мелани, и красное вино в большом круглобоком бокале качнулось. – Что стало бы с нами в этом бездушном космосе, не будь на свете десятка человек, которые бережно хранят в своих сердцах воспоминания и тоску по былым чувствам…
Она засмеялась:
– Ну и кто же из нас поэт? – Она осторожно отодвинула бокал, и я с сожалением отпустил ее руки. – А с воспоминаниями так все странно… – Она вдруг запнулась и не сразу продолжила: – От них можно загрустить, даже если это прекрасные воспоминания. Вспоминаешь о чем-нибудь хорошем, и это так приятно, ведь воспоминания – самое драгоценное сокровище, какое у нас есть, а все-таки от них тебе немного тоскливо, потому что понимаешь, было что-то и ушло и никогда не вернется.
Она подперла голову рукой и пальцем другой руки водила по столику, рисуя круги.
– Tempi passati, – прямо-таки философски изрек я, в то же время соображая, можно ли опять взять ее за руку. – Потому я и люблю эти старые фильмы. В них все снова оживает, пускай всего лишь на два часа. И можно вернуться в потерянный рай. – Я взял ее за руку, она не отняла.
– Поэтому и ваш кинотеатр так называется – «Синема парадиз»?
– Нет… То есть да… Может быть.
Мы оба рассмеялись.
– Честно говоря, точно я не знаю. Надо было мне спросить дядюшку – раньше кинотеатр принадлежал ему. К несчастью, его уже нет в живых. – Я сокрушенно вздохнул. – Бедный дядя Бернар!
Его чудесная жизнь на юге поздней осенью прошлого года внезапно оборвалась, однако конец был мирный. «А винцо и впрямь недурное!» – сказал он Клодин, поднял бокал и посмотрел вино на свет; дело было вечером, он сидел на террасе в плетеном кресле. «Сердце мое, принеси-ка ты нам еще бутылочку!» Когда Клодин вернулась, дядя Бернар сидел, откинув голову на спинку кресла, полузакрыв глаза, и, казалось, смотрел на высокие старые пинии – он так любил запах нагретой солнцем хвои. Но он был мертв.
Похороны были скромные. Пришли, собственно, только Клодин, да супружеская пара из поселка, с которой они подружились, да Бруно, старый друг дядюшки, да я. Мои родители как раз в те дни уехали путешествовать и находились в Новой Зеландии, по их просьбе был заказан венок, Клодин они написали письмо с выражением соболезнования.
И все-таки это были прекрасные, достойные похороны. И полные глубокой скорби. Вместо цветка я бросил в могилу на гроб дяди Бернара кусок кинопленки, давнишней копии фильма «Новый кинотеатр „Парадизо“».
Вспомнив все это, я вздохнул и поднял взгляд. Большие карие глаза Мелани смотрели на меня с глубоким сочувствием.
– Во всяком случае, он умер счастливым человеком, – сказал я. – Я очень его любил, моего старого дядюшку Бернара. Раньше я думал, он назвал кинотеатр в память об этом итальянском фильме…
– «Новый кинотеатр „Парадизо“», – подхватила Мелани.
И я кивнул:
– Да, верно. «Новый кинотеатр „Парадизо“»… Это был один из его любимых фильмов. Но ведь дядюшкин кинотеатр появился задолго до того, как вышла эта картина.
– Должно быть, это прекрасно – быть хозяином такой вот маленькой «фабрики грез».
– Прекрасно и в то же время трудно, – сказал я. – О золотых горах мечтать не приходится. В нашей семье и вообще все пришли в ужас, когда я бросил свою хорошо оплачиваемую должность – я работал в крупной лионской компании, которая экспортирует арабам в Абу-Даби ванны и душевые кабины, – и взялся возродить к новой жизни старый кинотеатр.
«Малыш, малыш! Ну что ты мелешь, куда тебя понесло? Хочешь, чтобы она подумала, что ты недотепа, у которого ни гроша в кармане?» Голос Робера прозвучал в моих ушах так явственно, что я невольно оглянулся. И разумеется, не увидел никого, кроме официанта, который деловито трусил с подносом к соседнему столику.
– Ах ты боже мой! Ванны и душевые кабины! – воскликнула Мелани и тут же прижала ладонь ко рту. – Знаете, что бы там ни говорили ваши родные, а я вот думаю: хорошо, что вы этим больше не занимаетесь. Это же совершенно вам не подходит. А надо всегда оставаться верным себе. Или вам случалось пожалеть о вашем решении, Ален?
– Нет-нет, – поспешно ответил я, мысленно все еще прислушиваясь к ее словам, ведь она впервые назвала меня по имени. Я наклонился и мягко отвел прядь волос, упавшую ей на лоб. – Это было абсолютно правильное решение. – Тут сердце у меня бешено застучало, и я точно полетел головой вниз в глубину ее мерцающих глаз. – Прежде всего потому, что, если бы не это решение, я никогда бы не познакомился с вами.
Мелани опустила глаза и, вдруг схватив мою руку, касавшуюся ее волос, на мгновение прижала ее к своей щеке.
Мне хотелось, чтобы эта игра – игра рук, сплетающихся пальцев, прижатых друг к другу ладоней – продолжалась вечно, чтобы вечностью стал этот момент, когда о времени забываешь, когда предчувствуешь счастье.
Разве не так начинаются все на свете истории любви?
– Я тоже очень рада, что существует «Синема парадиз», – тихо сказала Мелани.
Сжимая ее руку, я осторожно погладил кольцо, золотое с красноватым отливом, с рельефными розочками.
– Вначале я даже не осмеливался заговорить с вами… Я думал, вы замужем.
Она отрицательно покачала головой:
– Нет-нет, я не замужем. И никогда не была замужем. Это кольцо – память о моей маме. Ее кольцо. Кольцо ее помолвки. Никаких других украшений мама не носила. И когда она умерла, я взяла кольцо, чтобы со мной всегда было что-то мамино. Я его никогда не снимала, ни на день. – Она задумчиво повертела кольцо на пальце, потом снова подняла глаза. – Я живу совсем одна.
Меня тронуло то, каким серьезным тоном она все это сказала.
– Мне очень жаль… – Я вдруг начал заикаться. – То есть я хочу сказать… что ваша мама… – Я не о том сожалел, конечно, что Мелани живет одна, и даже совсем одна. О нет, это меня как раз очень обрадовало, несмотря на то что я заметил: слова «совсем одна» прозвучали очень-очень грустно. – И у вас никого нет здесь, в Париже?
Она покачала головой.
– Нет семьи? Брата? Сестры? Друга? Собаки? И даже канарейки нет?
Она все качала головой, а под конец рассмеялась:
– А вы ужасно любопытный, Ален. Вам это известно? Так вот, у меня нет даже канарейки, если уж вам так хочется знать. Из близких у меня осталась только тетя Люси, старшая сестра мамы, но она живет в Бретани. Иногда я езжу ее проведать. Кстати, в эти выходные опять поеду. Там, на море, такая красота. И вообще…
Она замолчала, поднесла бокал к губам и отпила глоток, а потом решительно отставила бокал. Очевидно, ей не хотелось об этом говорить, но было нетрудно догадаться, что она подумала в этот момент о каком-то мужчине.
– Ничего не поделаешь, – заговорила она снова. – Так сложилось. Но я не вижу тут ничего плохого. У меня есть друзья, у меня чудесный шеф, приветливые соседи, и жить здесь, в Париже, мне очень нравится.
– Не могу себе представить, чтобы у такой прелестной женщины, как вы, не было друга, – осторожно начал я. Что и говорить, оригинальностью эта фраза не отличалась, но мне же надо было выяснить то, что я хотел узнать. Может быть, этот «чудесный шеф» и есть ее друг? Может быть, она из тех женщин, которые всем рассказывают, что живут одни. А на самом деле годами встречаются с каким-нибудь женатым мужчиной, о чем никому нельзя проговориться.
Мелани улыбнулась:
– Однако так оно и есть. Мой последний друг целый год изменял мне с одной девушкой с моей работы. И однажды я нашла у него в постели сережку с зеленым нефритом. Мы расстались. – Она вздохнула с комическим отчаянием. – У меня талант влюбляться в неподходящих мужчин. У них потом всегда появляется другая.
– Этого не может быть, – сказал я. – Это значит, все они законченные идиоты.