Глава 12
Когда погиб Джордж, мир вокруг нас померк. Мы с мамой и Эммой существовали в крошечном пузырьке света. На какое-то время наши родственники, друзья и соседи окружили нас заботой, хлопотали, пытались помочь – и по первости им это удавалось. Кто-то приходил к нам готовить и прибираться – не помню даже, кто именно. Кто-то из соседей присылал своих детей с игрушками и сладостями, которые мы жадно принимали. Однако посреди всего этого мы были в одиночестве, отрезанные, изолированные шоком и непониманием. Потом щедрость и поддержка начали иссякать. Родственники, с которыми мы не виделись многие годы, потихоньку вернулись к своей собственной жизни, мамины подруги были раздосадованы тем, что она не горевала так, как, по их мнению, ей следовало. Она гордая и несгибаемая женщина, выросшая с четырьмя братьями в маленьком домишке в Редруте на излете тех лет, когда там еще процветала добыча олова. Тогдашняя жизнь не располагала ни к сантиментам, ни к жалости, и несколько первых недель после гибели Джорджа она держалась со стойкостью, которую многие ошибочно принимали за бессердечие. Как зеваки, охочие до чужого горя, они толпились вокруг, дожидаясь, когда же она наконец сломается, но так этого и не дождались; лишенные желанного развлечения, они ополчились на нее или отвернулись. Так что в конце концов мы снова оказались втроем, жмущиеся друг к другу, точно горстка чудом уцелевших в катастрофическом землетрясении.
Однако мама поспешила выпихнуть нас обратно в жизнь. У нее не было другого выхода. Отец давным-давно сделал нам ручкой – хотя этот человек, которого никто из нас уже не помнил, едва ли заслуживал, чтобы его так называли. Мои дядья именовали его безответственным болваном, считали никчемным и бесполезным, однако же ему каким-то образом удалось уговорить маму, которой, видимо, отчаянно хотелось вырваться из дома, поехать за ним в Сомерсет, в Бат, где он работал печатником (место это он, впрочем, вскоре потерял). Он ушел еще до того, как родилась Эмма, и с тех пор мама больше никогда его не видела и не говорила с ним. У нас хватало ума не задавать вопросов, как и понять, что, когда через неделю после смерти Джорджа она отправила нас в школу, это было что-то такое, что нам придется сделать. Я был уже достаточно взрослым, чтобы понимать: случившееся непоправимо, Джордж больше не вернется. А вот Эмму нужно было убеждать. И похоже, делать это предстояло мне. А в глубине моей души, несмотря на увещевания всех, кому я об этом говорил, крепко укоренилось мучительное чувство вины.
– Хватит. Алекс, оставь меня в покое!
Эти слова преследовали меня, нависали надо мной, как набрякшая дождем черная туча.
Впрочем, постепенно я научился вспоминать другие вещи. События дня, предшествовавшего его гибели. Мама возила нас в Лондон, в Музей науки и Музей естественной истории. День выдался необычайно жаркий, предвестник надвигающейся весны. Все утро мы рысцой бегали от одного экспоната к другому, жали на кнопки, разглядывали скелеты динозавров и посадочную капсулу «Аполлона», а потом отправились в старое кафе неподалеку. У него были ярко-красные полотняные навесы и деревянные столики, выставленные на улицу. Мы сидели на солнышке и ели мороженое, болтая и смеясь, сравнивая сувениры, которые накупили: кусочки хрусталя, открытки, мячик – Эмма забросила его на другую сторону улицы и уже попрощалась с ним, но Джордж принес его назад. На обратном пути к метро он положил руку мне на плечо, и я сделал то же самое. Мама так и покатилась со смеху, глядя на нас.
– Вы только посмотрите, – сказала она. – Мои маленькие мужчины.
Это воспоминание помогало мне бороться с тьмой. Многие месяцы по ночам я снова и снова заставлял себя вспоминать каждую мелочь, чтобы ничего не потерять. У меня есть фотография, на которой мы с Джорджем сняты перед тем кафе, – мама нашла ее несколько лет назад и отдала мне. У меня есть несколько копий этой фотографии и цифровая версия на жестком диске. Когда теряешь кого-то, горе затопляет тебя, точно приливная волна, сметая все твои тщательно возведенные защитные барьеры. Приходится справляться, как можешь, использовать все доступные средства, чтобы жить дальше.
Ясным прохладным утром я вновь подъезжаю к нашему дому, как две капли воды похожему на остальные викторианские дома на этой тихой улочке. Сегодня мы везем Сэма на экскурсию в школу «Сент-Питерс». Джоди говорит, что уже давно подготавливает почву. К подобным мероприятиям Сэма приходится подводить очень загодя: пропустить день в своей школе ради поездки в другую – дело серьезное. Это нарушение привычного распорядка, способное напрочь выбить Сэма из колеи. Это вам не шутки. Из дома с серьезным видом выходит Джоди в нарядной блузке, наспех заправленной в юбку. Держа за запястье совершенно потерянного Сэма, она закрывает дверь и направляется к машине.
– Привет, – бросает она устало.
– Привет, у вас все в порядке?
– Лучше не спрашивай.
Сэм садится на заднее сиденье, пристегивается и обхватывает голову руками.
– Привет, Сэм! – бодрым тоном говорю я.
– Заткнись!
– Ладно, – отзываюсь я и кошусь на Джоди.
– Не оказалось кукурузных хлопьев с орехами, – шепчет она. – И штаны слишком длинные.
Я угрюмо киваю.
В дороге мы практически не разговариваем. Я пытаюсь рассказать Сэму про школу – обсаженную деревьями подъездную дорожку, уютные классы, дружелюбных учителей, – но он затыкает уши.
– Не хочу в школу! – вопит он и принимается с остервенением пинать спинку моего сиденья.
Молча двигаю ее вперед.
– Видишь, что ты пропускаешь? – говорит Джоди.
– Это было не мое решение.
Атмосфера в салоне накалена до предела. Когда мы подъезжаем к школе и паркуемся, ни один из нас не двигается с места, как будто мы все застыли в этом состоянии взаимной враждебности. Сэм съежился на заднем сиденье, взгляд Джоди устремлен куда-то в пространство впереди.
– Ладно, – произношу я наконец. – Пойдемте, что ли, познакомимся с директором.
Я выхожу из машины, Джоди следует за мной, но когда я пытаюсь открыть заднюю дверь, Сэм неожиданно вцепляется в нее.
– Нет! – вопит он. – Не пойду в новую школу!
– Сэм, – принимаюсь урезонивать его я. – Пойдем, Сэм, тебе понравится.
– Нет!
Я слегка приоткрываю дверцу, но он захлопывает ее обратно, потом заваливается на сиденье и принимается колотить ногами в окно.
– Сэм, прекрати, ты разобьешь стекло, – говорит Джоди.
Она неожиданным рывком распахивает дверь, хватает его за лодыжку и волочет наружу. Ошарашенный, я какое-то время стою столбом, не очень понимая, как себя вести, и на меня вдруг разом обрушиваются сотни воспоминаний о других таких же моментах в прошлом: малыш Сэм наотрез отказывается вылезать из тележки в супермаркете, Сэм на занятиях забирается под стол и лягает других детей, тем самым так их пугая, что нам пришлось увести его домой; мы несем Сэма в школу на руках, потому что он рыдает и бьется так, что доводит себя до рвоты. Иногда кажется, что все эти восемь лет мы только и делали, что перетаскивали нашего прекрасного малыша от одной драмы к другой.
– Что стоишь столбом? Хоть бы помог! – кричит мне Джоди, пытаясь оторвать Сэма от сиденья, в которое он вцепился мертвой хваткой и молотит ее ногами по рукам.
До меня вдруг доходит, что мы находимся прямо перед школой, под окнами какого-то класса и канцелярии.
– Ты сделаешь ему больно! – с неожиданной для меня самого горячностью возмущаюсь я, косясь на окна – не видит ли нас кто-то из учителей.
Джоди бросает на меня измученный взгляд, и мне немедленно становится стыдно за свою вспышку. Когда-то мы с ней в подобных обстоятельствах действовали заодно, когда приходилось впихивать его в школьную форму или ругаться из-за еды. А теперь мы больше не вместе и готовы, чуть что, наброситься друг на друга.
– Послушай, так дело не пойдет, – говорю я. – Не можем же мы притащить его в школу в таком виде.
– Да пошло оно все! – взрывается Джоди.
Она отпускает ногу Сэма, и он, всхлипывая, забивается обратно на сиденье. Теперь она тоже плачет.
Я изо всех сил пытаюсь придумать какой-нибудь выход из ситуации, как вдруг у меня в кармане начинает пиликать телефон. Решив, что это кто-то из сотрудников школы звонит поинтересоваться, что за чертовщина творится у них на парковке, я вытаскиваю его из кармана и бросаю взгляд на экран.
– Твою мать, – восклицаю я при виде имени.
И, мгновенно забыв о творящемся вокруг меня хаосе, нажимаю кнопку «Принять вызов».
– Алло!
– Привет, Алекс, это я!
Голос у нее веселый и бодрый, контраст со всеми событиями этого утра просто потрясает.
– Ты где?
Джоди утирает глаза платком. Потом садится обратно в машину и захлопывает за собой дверь. Сэм поправляет ремень безопасности и усаживается ровно, мгновенно повеселев, раз уж, судя по всему, наш визит окончен.
– У меня все в полном порядке! Алекс, я возвращаюсь!
– Что?
– Я возвращаюсь в Британию!
– Что? Когда?
– Прямо сейчас! Я уже здесь! Еду в Бристоль! Можно я поживу у вас несколько дней?
У меня возникает ощущение, как будто мою жизнь внезапно включили на ускоренную перемотку и теперь все проносится мимо меня с невообразимой скоростью.
– Ты – что? – выдавливаю я.
И тут нас разъединяют. Пару секунд стою столбом, глупо таращась на мобильник, потом медленно усаживаюсь в машину.
– Эмма вернулась.
– Я слышала, – отзывается Джоди.
– Прости. Прости, что не помог. Мы привезем его еще раз через недельку. Когда он будет в настроении.
Джоди кивает и отводит глаза.
Мы едем в Бристоль в молчании, которое нарушает один лишь Сэм. Он заметно повеселел и задает вопросы про город, по которому мы едем.
– Это церковь? А что такое церковь? А почему тот дом такой высокий? Сколько человек в нем живет? Я построю такой дом в «Майнкрафте». Папа, ты знаешь, что в «Майнкрафте» можно делать ступеньки? И заборы? Я сделал лестницу прямо до самого верха!
Включаю радио.
Когда мы подъезжаем к дому, перед ним стоит такси. Из него с рюкзачищем такого гигантского размера, что в него вполне можно запихать еще одного человека, выбирается Эмма. Ее светлые волосы подстрижены очень коротко, практически под мальчика, загорелая кожа оттенком напоминает теплый мед. Она сует водителю деньги, что-то ему говорит, потом вытаскивает из багажника еще один объемистый рюкзак. Мы все сидим в машине, тупо глядя на нее.
– Твою же… – говорит Джоди.
– В этом вся Эмма, – отзываюсь я и вылезаю из машины.
– Тебе помощь не нужна?
– Алекс! – визжит она вместо ответа на вопрос и повисает у меня на шее.
Механически обнимаю ее в ответ, все еще ошарашенный и не в состоянии переварить такой крутой поворот событий. Я не видел ее больше года – она ненадолго приезжала на день рожденья к какой-то подруге, которая закатила шикарную вечеринку в Бабингтон-хаусе, но мы с ней тогда пересеклись от силы на пару часов. Впрочем, на протяжении этих десяти лет так оно и было всегда – если нам и удавалось повидаться, то лишь урывками там и сям.
– У тебя все в порядке? Что-то случилось?
– В этом весь Алекс! – смеется она, глядя на Джоди, которая наконец вылезла из машины.
Сэм тоже выбрался наружу и теперь стоит рядом с ней, поглядывая на Эмму с опасливым интересом.
– А это неужто Сэм? – вопит Эмма. – Боже мой, да он же просто громадный!
Она подскакивает к нему, но, к счастью, у нее хватает ума не лезть к нему с объятиями, а просто протянуть руку. Сэм хотя и не смотрит на нее, но руку все же быстро пожимает, прежде чем отстраниться.
– Рада с тобой познакомиться, Сэм. Я Эмма! Тетя Эмма, если тебе так больше нравится. Но только не тетушка Эмма, ради всего святого. Я слышала, тебе нравятся самолеты. Я много-много раз на них летала!
Она оборачивается к Джоди. Эти две женщины едва знакомы между собой. Эмма пропустила и наше знакомство, и нашу малобюджетную свадьбу, хотя и прислала по этому поводу видеообращение из Вьетнама, и рождение Сэма. Они могли обменяться парой слов во время наших разговоров по «Скайпу», но этим все и ограничивалось. Женщины неловко обнимаются.
– Надеюсь, ты не очень против, что я свалилась к вам вот так, как снег на голову, – говорит Эмма.
– Джоди, – говорю я. – Может, ты пока отведешь Сэма в дом? Наверное, мне нужно сказать Эмме пару слов.
Джоди смотрит на меня, пытаясь что-то донести, но я понятия не имею, что именно. Потом она берет Сэма за руку, и они направляются к дому.
– Что-то не так? – спрашивает Эмма.
– Есть некоторые сложности. Почему ты не предупредила меня заранее, что возвращаешься?
– Это было спонтанное решение. Что происходит?
– Послушай, мы… мы решили какое-то время пожить раздельно. Так, кажется, это называется? У нас уже давно все сложно. Сэм и все остальное. Работа…
– Черт. Мне лучше уехать?
– Нет, – почти неохотно отвечаю я, но практически сразу же поправляюсь. – Нет! Ни в коем случае. Хотя, конечно, придется что-то придумывать. А тебе не пришло в голову, что было бы хорошо сначала позвонить? Господи. Я больше года тебя не видел.
Она пожимает плечами, потом утыкается в свой телефон.
– Так, ладно, поедем к Дэну, оставишь пока свой скарб там.
– Ты что, живешь у Дэна?
– Ну да, у него новая квартира в Радклиффе.
– Круто. Ну ладно.
Я пытаюсь объяснить ситуацию Джоди, но, поскольку я сам толком ничего не понимаю, получается не слишком вразумительно. Джоди машет на меня рукой и закрывает дверь.
– Да, – говорит Эмма, – неудобно получилось.
Наверное, думаю я, надо рассказать Эмме о событиях последних нескольких месяцев: о ругани и переживаниях по поводу Сэма, о моей бесконечной работе, о том ужасном воскресенье, когда Джоди сказала: «Нам нужно какое-то время пожить без тебя», о потере работы. Но я все еще не отошел от шока, и потом, наверное, не стоит грузить всем этим человека, который только что прибыл с другой стороны земного шара.
– Господи, Эмма, – повторяю я, качая головой.
– Мне уехать?
В ее голосе прорезаются знакомые стервозные нотки, которые разом возвращают меня на добрый десяток лет назад.
– Сколько же у тебя вещей.
– Ха, это ты еще не в курсе про два чемодана, которые я оставила на вокзале в камере хранения.
Она смотрит на меня, явно ожидая, что я рассмеюсь в ответ, но я не смеюсь, и она, поникнув, снова утыкается в свой телефон. Мы садимся в машину и едем к Дэну. На протяжении всей недолгой поездки не обмениваемся ни единым словом; Эмма, кажется, всецело поглощена своим телефоном. Лишь когда мы подъезжаем к дому и ждем, пока откроются автоматические ворота, я нарушаю молчание.
– Я позвоню Дэну. Уверен, он не будет против, чтобы ты немного у него пожила.
– Это совсем ненадолго. У меня есть и другие друзья в Бристоле. Я скоро съеду.
– Угу, – киваю я. – Ни минуты в этом не сомневаюсь.
Это звучит колко, но Эмма, похоже, этой колкости не улавливает. Даже не представляю, сильно ли она изменилась за последние десять лет. Когда я дозваниваюсь до Дэна, он, на удивление, радуется возвращению Эммы и более чем счастлив пустить ее пожить. Мы договариваемся, что на ближайшие несколько дней она займет гостевую комнату, чтобы прийти в себя, а я пока переберусь на диван в гостиной. Что ж, мне не привыкать наступать на горло своей песне ради Эммы. В подростковом возрасте она была слегка избалованной и эгоистичной, но хорошенькой, общительной и популярной – словом, полной моей противоположностью. Ее друзья называли ее взбалмошной, но беззлобно и с теплотой. В то время как ее ровесники, как и положено эмо, ходили в черных футболках, с мрачными лицами и густо обведенными темной подводкой глазами, она щеголяла в блестящих платьях и ядерно-розовых «мартенсах». Иногда мне казалось, что с ее стороны это гиперкомпенсация, своеобразная инсценировка для окружающих, и прежде всего для мамы. Но если это и было так, она ни разу себя не выдала. А потом уехала.
– У тебя-то все в порядке? – спрашиваю наконец.
– Ну да, все нормально. Просто я поняла, что хочу поехать домой и со всеми повидаться.
– Ты насовсем вернулась?
– Не знаю.
Я вздыхаю.
– Алекс, давай сейчас не будем. Я едва на ногах держусь из-за этого чертова джетлага.
Когда мы поднимаемся в квартиру, Эмма практически стрелой проносится мимо Дэна в комнату и театрально падает на надувной матрас.
– Боже, как на этом вообще можно спать?
И с этими словами она пинком захлопывает дверь. Я опускаю ее рюкзак на пол в коридоре. Потом, по-прежнему взвинченный и растерянный, прохожу в гостиную и плюхаюсь на диван.
– Что это было? – интересуется Дэн.
– Привыкай.
Потом Дэн куда-то уходит, а я решаю поиграть в «Майнкрафт», чтобы хоть как-то отвлечься от моей жизни, которая чем дальше, тем больше разваливается на куски. Я уже устраивал несколько пробных сеансов – в основном бесцельно бродил по окрестностям и строил самые примитивные шалаши, когда в игре наступала ночь. Теперь мне хочется построить что-то настоящее – что-то, что больше походило бы на архитектурное сооружение, нежели на ветхую деревянную хибару из американских ужастиков, в которых очередной вооруженный бензопилой психопат охотится на сексуально озабоченных тинейджеров, забравшихся в лесную глушь, чтобы там без помех уединиться. Думаю, в моих интересах как следует набить руку, если я собираюсь провести с Сэмом все выходные. Поэтому лезу в свою коробку с барахлом с работы и нахожу там фотографию виллы Савой Ле Корбюзье, которая висела на стене моего кабинета. Здание представляет собой белый прямоугольник, опирающийся на ряд квадратных колонн – полагаю, этот проект будет мне вполне по зубам. Однако же два часа спустя я имею на выходе нечто похожее на великанскую коробку из-под обуви, водруженную поверх кряжистых кирпичных столбиков. Пропорции не имеют ничего общего с оригиналом. По сути, это трехмерный детский рисунок творения Корбюзье.
Пока я изучаю руководство, возвращается Дэн с бутылкой вина и тремя тубами чипсов «Принглз».
– Ну и где она? – интересуется он.
– О, и ты тоже здравствуй, – отзываюсь я. – Еще спит.
Из комнаты Эмма показывается только назавтра в час дня.
Вечером я веду Эмму в гости к Джоди и Сэму. Посреди всего, что происходит, я вдруг начинаю понимать, что скучаю по нему, что недели растягиваются на месяцы и маленький человечек, которого создали мы с Джоди, уже растет без меня. И вновь настигает уже знакомое чувство: нужно узнать его получше, пока не стало слишком поздно.
Поначалу он дичится Эммы и неловко прячется за мать, вцепившись в подол ее юбки, но потом Эмма вручает ему целый мешок игрушечных самолетиков с логотипами практически всех авиалиний, которыми ей довелось летать за последние пять лет. Сэм приходит в такой восторг, что забывает про все свои страхи и берет его.
– А теперь обними меня! – требует она.
И он обнимает.
– Может, отведешь папу наверх и покажешь ему, что ты там сделал? – предлагает Джоди.
– Вообще-то, у меня не очень хорошо получилось, – говорит Сэм.
Так что, пока моя жена и моя сестра слегка принужденно, но при этом вполне дружески беседуют, Сэм ведет меня наверх, включает «Иксбокс» и запускает «Майнкрафт». Мы сидим рядом, но он слегка отстраняется от меня и придвигается поближе к дисплею. Быстро переходя от одного меню к другому, загружает сохраненный файл, озаглавленный «ЗАМАК СЭМА».
Перед нами оказывается здание, сделанное главным образом из серо-черных булыжников. По углам возвышаются приземистые башенки, а вдоль крыши тянется ряд разномастных бойниц. Выглядит это все как общественный туалет викторианских времен, пришедший в упадок. Впрочем, Сэму я об этом не говорю.
– Вот это мой замок. Я сделал его из камней. Тут должен был быть…
Внезапно он умолкает, поглощенный перемещением по собственноручно созданному миру. Он входит в здание через двустворчатую дверь. Внутри обнаруживаются деревянные полы и каменная лестница, ведущая на крышу.
– Можно сделать спальню, спальня должна быть, – бормочет он. – Можно сделать библиотеку, только я пока еще не сделал книги. Это просто на всякий случай…
Он словно разговаривает сам с собой, негромко, отрывистыми предложениями, но в них там и сям мелькают новые слова: колдовство, биом, портал – и я внезапно понимаю, что он использует тот самый образный язык, за признаками которого нам велел следить логопед. Это прогресс. Самый настоящий прогресс. Я знаю, что нужно поощрять его, вступить в разговор, превратить его в диалог, но я практически ничего не знаю об игре, я в ней полный профан. Потом замечаю рядом с ним книгу, она открыта на странице с фотографией лондонского Тауэра. С легким изумлением понимаю: это та самая книга, которую купил ему я. А я-то считал, что он в нее даже не заглянул.
– О, ты строишь такой замок, как в книжке? – указываю на фото.
– Я пытался, – вздыхает он. – У меня не получается. Он слишком высокий. Я пытался, а потом рассердился.
– Ничего удивительного. Он очень высокий, да еще эти башни по углам. Это трудно.
Он воодушевляется и разворачивает экран ко мне, чтобы было лучше видно.
– Смотри, я пытался сделать башни. Пытался, но все блоки, они квадратные. Я сделал высокую башню, но потом свалился с нее и умер. Так что у меня тут четыре маленькие башенки. Раз, два, три, четыре.
– Ну что ж, думаю, это очень хороший старт, а теперь пора выключать игру. Сэм, можешь показать мне, как ее сохранить? Я не умею сохраняться.
– Это просто, – говорит он.
И, к изумлению моему, радостно хватает джойстик, нажимает на «Паузу» и выводит на экран меню. Медленно переходя от одного пункта к другому, он показывает мне кнопки джойстика.
– Вот теперь можно спокойно выключать, – произносит он, копируя родительский тон.
Я помогаю ему подготовиться ко сну, потом мы вместе спускаемся вниз, чтобы он мог пожелать всем спокойной ночи. Эмма с Джоди, похоже, нашли общий язык. В руках у каждой по большому бокалу с белым вином; видимо, оно этому тоже поспособствовало. Джоди рассказывает о своей работе в галерее: у них сейчас выставка одного местного цифрового художника, и ради этого пришлось установить в помещении гигантские цифровые мониторы. Все это потребовало от них изрядной изобретательности. Джоди явно ощущает себя во всем этом как рыба в воде. Но я вновь остро чувствую, что больше не живу в этом доме. Я здесь точно такой же гость, как моя сестра.
Час спустя мы прощаемся и уходим. Ночь прохладная и ясная, как бы завтра к утру лобовое стекло не покрылось изморозью. Осень уверенно и прочно вступила в свои права. По пути к машине Эмма кутается в свой кардиган и театрально дрожит.
– Так что происходит, Алекс? Что ты собираешься делать?
– Я не знаю. Она что-нибудь тебе сказала?
– Не совсем. Она считает, что тебе нужна помощь. По поводу Джорджа и всего остального.
– Не очень понимаю, что это значит.
Когда мы подходим к машине, Эмма на миг останавливается.
– Джоди все еще тебя любит, это совершенно очевидно, – говорит она. – Бог уж его знает, за что можно любить такого жалкого типа.
Когда мы возвращаемся в квартиру, Дэн уже дома. Он встречает нас в холле.
– Эмма, ну ты и сучка!
– Дэн, ну ты и паршивец!
Они обнимаются. Эмма явно без памяти рада оказаться наконец-то в обществе человека, над которым не висит мрачное уныние нашей семьи, – человека, готового играть в излюбленную игру всех британцев под названием «Давайте делать вид, словно еще не все потеряно».
– Думаю, нам всем следует сейчас же отправиться в паб! – заявляет Дэн.
Ага, еще одна любимая британская игра для тех, кто хочет уклониться от неловкой ситуации.
– Ты ни капли не изменился, – замечает Эмма.
Так мы и оказываемся в «Олд шип», где сегодня вечер жареной рыбы с картошкой, а это означает, что здесь все те же четверо завсегдатаев, только сегодня все они едят жареную рыбу с картошкой.
– А где Сид? – спрашиваю я, когда подхожу к стойке заказать напитки.
– Он никогда не приходит в вечера рыбы с картошкой, – говорит Морин, барменша. На костяшках пальцев левой руки у нее вытатуировано слово «LOVE»; одета она сегодня в черную футболку с нарисованным дельфином на груди. – Фред всегда берет к рыбе маринованное яйцо, а Сид, по всей видимости, не переносит его запаха. Не надо его винить.
Я угрюмо киваю, глядя на Фреда, который, сидя за стойкой рядом, откусывает от уксусного монстра, лежащего перед ним на тарелке, так что бар заполняет сернистый дух, от которого режет глаза. Когда я с напитками подхожу к нашему столу, Эмма с Дэном оживленно болтают, смеясь и обмениваясь шутливыми шлепками. В таком духе примерно и проходит весь вечер. Она рассказывает ему о своих приключениях в разных концах планеты, он потчует ее байками о вечеринках в бристольских клубах и музыкальных фестивалях. Я молча накачиваюсь пивом, время от времени издавая смешок в положенных, в моем представлении, местах, и чувствую себя чужим на этом празднике жизни. После нескольких пинт я поднимаюсь, чтобы выйти в туалет, а когда возвращаюсь, Дэн шутливо допрашивает Эмму.
– Нет, но с чего ты вдруг решила уехать? – наседает он на нее.
– Да, мне бы тоже хотелось это услышать, – подхватываю я, пытаясь изобразить такую же беспечность.
– Хороший вопрос! – говорит она. Потом от души прикладывается к своей кружке и театральным жестом утирает рот тыльной стороной ладони. – Мне необходимо было пространство! Дома я буквально задыхалась от клаустрофобии, а мои друзья вечно обращались со мной как… как с треснутой вазой. Да еще Алекс вечно страдал, а мама делала вид, будто совершенно ничего не произошло. И вообще, Дэн, ты был очень мил, но тебя было слишком много, да еще и твои фанатки вечно повсюду за тобой таскались, за Тимберлейком недоделанным. Я просто не могла воспринимать тебя серьезно. Э-э… извини.
Дэн со смехом пожимает плечами, но я замечаю в его настроении какую-то практически неуловимую перемену. Эмма тоже наблюдает за ним. Повисает долгое молчание, во время которого я успеваю высосать почти полпинты.
– Вот что я думаю, – подаю я голос в порыве хмельной бесшабашности. – До того как погиб Джордж, ты была младшенькой в семье, все тебя баловали. Ты была пупом земли. Но потом, после несчастного случая, диспозиция изменилась. Ты почувствовала себя потерянной. У Филипа Ларкина есть одно стихотворение про молодых матерей в парке. Там есть такая строчка: «Словно кто-то вытеснил их на обочину собственных жизней». Вот так примерно ты и чувствовала себя много лет, пока не уехала, – как будто тебя вытеснили на обочину твоей жизни горе и все такое прочее. Тебе казалось, что с тобой обошлись жестоко.
Я поднимаю стакан и приканчиваю последний глоток.
– Возможно, ты уехала потому, что хотела найти новое место, где можно было бы снова стать пупом земли.
Эмма издает горький смешок и поднимается.
– Да пошел ты, – бросает она.
И с этими словами моя младшая сестричка, которую я сто лет не видел, решительным шагом выходит из паба и с грохотом захлопывает за собой старую деревянную дверь.
Дэн смотрит на меня, но его лицо непроницаемо.
– Мы закрываемся! – кричит из-за барной стойки Морин. – И я надеюсь, что все остальные выметутся отсюда так же оперативно, как она!
Оказавшись на холоде, я слегка трезвею. Дэн получает от Эммы эсэмэску с сообщением, что она переночует у подруги.
– Какая муха тебя укусила? – спрашивает Дэн.
Пожимаю плечами, и остаток пути мы идем в одиночестве. Думаю о Джоди и о том, как она оказалась брошена на произвол судьбы, как некогда я, – как ей некуда было деваться. Когда мы с ней познакомились, она подавала блестящие надежды, собиралась получить степень магистра гуманитарных наук, а потом уйти из университета и стать куратором художественных выставок, но ее планам не суждено было сбыться. Через год после нашего знакомства мы на каникулах поехали по путевке в Испанию, и там однажды ночью по пьяни забыли о предохранении. Девять месяцев спустя на свет появился Сэм. Его появлению радовались, но оно было незапланированным. Чем бы ни пришлось пожертвовать мне, она потеряла больше.
– Черт, – произношу я наконец. – Я не слишком-то благородно вел себя по отношению к Джоди.
– К Джоди? – изумляется Дэн. – А как насчет Эммы?
– О, уж с кем с кем, а с ней все будет в полном порядке.
Когда мы возвращаемся в квартиру, я падаю на диван и вытаскиваю телефон. На миг колеблюсь в нерешительности, разрываясь между двумя именами в списке контактов, потом принимаю решение. Отправляю Джоди сообщение, что все-таки буду свободен в те самые выходные, если она хочет уехать. Убеждаю ее в том, что она должна это сделать. «Мы со всем отлично справимся, – пишу я, – мы с Сэмом отлично со всем справимся».
Понимаю, что пьян, ибо сам почти верю в это.
Наутро меня будят шумные сборы Дэна на работу. Усаживаюсь на матрасе и проверяю телефон. Джоди оставила мне сообщение: «Спасибо! Давши слово – держись». Вот черт, я все-таки это сделал. Тут раздается звонок в домофон. Дэн выходит в коридор и рассматривает нашего гостя на маленьком экранчике рядом с трубкой.
– Привет, Эмма, – тянет он насмешливо.
– Можно мне войти?
Тон у нее шутливый, но в нем проскальзывают осторожные нотки.
– Да не вопрос.
Поднимаюсь и плетусь в гостиную в тренировочных и старой футболке Дэна.
– Твоя сестрица сейчас придет.
– Я в курсе.
– Это моя квартира, так что веди себя прилично, придурок.
– Я в курсе.
Раздается стук в дверь, и Дэн открывает ее, впуская Эмму. Она появляется на пороге гостиной, и выражение ее лица немедленно возвращает меня во времена нашего детства, когда она подростком являлась домой под утро после какого-нибудь свидания и вечеринки, со смесью вызова и раскаяния на лице. Свой наряд она, по всей видимости, позаимствовала из гардероба подруги: на ней безразмерный мохеровый джемпер фиолетового цвета и джинсовая юбка-варенка.
– Господи, – изумляюсь я. – Ты где ночевала? В восьмидесятых?
Дэн бросает на меня испепеляющий взгляд, поэтому я продолжаю:
– Послушай, прости меня за то, что я наговорил. Я имею в виду, вчера вечером, а не сейчас про твою одежду. Не стоило этого говорить.
– Ладно, проехали. – Она щелкает языком. – Я не хочу ни с кем ссориться.
– Я тоже. И все-таки выглядишь ты по-идиотски.
Мы все вместе усаживаемся за стол и едим хлопья. Хрупкое перемирие распространяется исключительно на неловкую болтовню о всяких глупостях. Когда мы уже доедаем, за окном пролетает самолет, и Эмма, мгновенно вскинувшись, поворачивается к окну – она провожает его взглядом, пока он не исчезает в облачной дали. Когда она отводит глаза от окна, то замечает, что я наблюдаю за ней.
– Что, труба уже зовет? – интересуюсь я.
Она, насупившись, запускает в меня раскисшими хлопьями с ложки.
Пока я утираю лицо, приходит новая эсэмэска от Джоди. Через неделю у нас назначен визит еще в одну школу для детей в спектре аутизма. Находится она в сорока минутах езды, а значит, дорога туда-обратно будет занимать кучу времени, но мы решили, что съездить на экскурсию все равно стоит. Это было практически последнее, о чем нам с ней удалось договориться перед тем, как меня выставили из дома. Потом Дэн с Эммой уходят: он на работу, она слоняться по Бристолю с какими-то очередными друзьями. Я снова остаюсь один.
Последующие несколько дней я хожу по сайтам вакансий и вношу правки в свое доисторическое резюме. В Бристоле, как выясняется, не слишком большой спрос на разочаровавшихся в жизни выпускников философских факультетов с бесполезным опытом в области ипотечного консультирования. Поэтому я все больше времени провожу на диване с какой-нибудь книжкой из моей разросшейся библиотечки книг по аутизму (скука, сводящее с ума беспокойство и доступность интернет-шопинга с его «заказом в один клик» – страшное сочетание). Сентябрь плавно перетекает в октябрь. Дэн делит свое время между умерщвлением драконов в новой компьютерной игре и разработкой логотипа для очередной студии звукозаписи. Эмма то появляется, то вновь исчезает без предупреждения.
Однажды днем я убиваю время до того, как настанет пора ехать забирать Сэма из школы, читая главу про истерики у детей с аутизмом и про то, как понять, что их провоцирует, как вдруг у меня звонит телефон. Это учитель Сэма.
– Вы только не волнуйтесь, – начинает свою речь он, наивно полагая, что призыв не волноваться из уст учителя, который неожиданно звонит вам посреди учебного дня, разумеется, немедленно успокоит всполошившегося родителя. – Нам пришлось отстранить Сэма от учебы до конца дня, потому что утром он ударил другого мальчика. Мы отправили его в библиотеку в сопровождении помощника учителя, но он стал вести себя немного неуправляемо. Вы не могли бы приехать и забрать его?
Такое случается не впервые. Джоди регулярно вызывают в школу – иногда потому, что Сэм забивается под парту или в игрушечный домик и своими криками и плачем пугает других детей, но чаще потому, что он «дерется». Мы так и не поняли, каким образом начинаются эти потасовки, потому что Сэм не в состоянии ничего нам рассказать, а учитель неизменно отделывается расплывчатыми формулировками – возможно, потому, что в классе, кроме Сэма, еще тридцать пять ребятишек. Обычно Джоди с извинениями уволакивает Сэма прочь и мы покорно соглашаемся с тем, что зачинщик – он. Но после того как я стал свидетелем того инцидента на школьном дворе, когда подбежавший мальчишка ни за что ни про что влепил Сэму затрещину, я теперь далеко не так в этом уверен. Сегодня настрой у меня совершенно иной. Хватаю ключи от машины и практически выбегаю из квартиры.
Когда я подъезжаю к школе, во дворе царит непривычная тишина. Обычное столпотворение еще не началось, и в окнах унылого школьного здания, построенного в семидесятые, виднеются склоненные головы детей, прилежно что-то пишущих и рисующих. Перед воротами я на миг останавливаюсь и собираюсь с духом, отгоняя знакомый мираж.
«Алекс, оставь меня в покое».
Иногда мне удается изгнать из головы какие-то части сцены, но трагический исход неумолимо остается неизменным.
Прохожу сквозь ворота во двор, иду по дорожке и, миновав двери, оказываюсь в приемной. Секретарша восседает за стеклянной загородкой, точно кассирша в банке, – подобная мера безопасности в начальной школе кажется до странности неуместной.
– Здравствуйте, я папа Сэма Рау, меня попросили его забрать.
– А, да, подождите здесь, сейчас его приведут.
Я присаживаюсь на хлипкий пластмассовый стул и устремляю взгляд в пустой коридор, по стенам которого развешены гирлянды из разноцветных бумажных ладошек. Когда я пытаюсь вспомнить свою собственную школу, воспоминания кажутся размытыми и ускользают куда-то, точно я одолжил их у кого-то другого. Наверное, они слишком тесно связаны с тем, что произошло потом, – они как-то вылиняли и потускнели, точно дешевая одежда после стирки.
В коридоре показывается Сэм, которого ведет за руку его учитель, мистер Страан, сутулый, худой, какой-то слегка высохший человечек в очках в красной оправе, выглядящий старше своих пятидесяти с небольшим. В школе он работает еще с восьмидесятых, если верить Мэтту – его брат как раз тогда здесь учился. Тогда, по всей видимости, мистер Страан пытался подражать модным ведущим детских программ на телевидении. Теперь он больше всего походит на мелкого жулика из какой-нибудь полицейской драмы.
– Здравствуйте, мистер Рау, – приветствует он меня наигранно бодрым тоном. Я смотрю на Сэма, который стоит, уткнувшись взглядом в пол, несчастный и забитый. – У Сэма сегодня был не самый лучший день.
– Привет, Сэм, что случилось? – спрашиваю я, хотя заранее знаю, что никакого ответа не получу.
И он, разумеется, отворачивается от меня. Вопросительно смотрю на мистера Страана в ожидании разъяснений.
– В общем, он затеял драку с мальчиком, рядом с которым сидит, так что нам пришлось вывести его из класса. Обычно мы в таких случаях отводим ребенка в библиотеку на некоторое время, чтобы он пришел в себя, но Сэм никак не мог успокоиться, а поскольку в школе сейчас ремонт, в библиотеке тоже проводят уроки, и мы решили, что будет лучше, если вы заберете его домой.
– А другой мальчик?
– Прошу прощения?
– Тот, другой мальчик, с которым Сэм подрался? Он сейчас в библиотеке?
– Нет, в этом не было необходимости. Кроме того, на перемене у Сэма возникла еще одна конфликтная ситуация с другой группой мальчиков. Похоже, у него сегодня не лучший день.
– Но кто был зачинщиком? Вы это выяснили?
– Ну, с мальчишками это всегда пятьдесят на пятьдесят.
Я чувствую, как начинаю слегка звереть. Это та глубинная перемена в мозговых шестеренках, которая незаметно перемещает нас из «неловкой ситуации» к «потенциальной угрозе». В детстве и юности механизм «бей или беги» запускается исключительно в ситуации угрозы личной безопасности, но когда ты становишься родителем, он распространяется и на твоих детей. Угрожает ли тебе какой-нибудь громила в кебабной перед закрытием, или ты обсуждаешь поведение твоего сына в школьном коридоре, результат, похоже, всегда один и тот же.
– Пятьдесят на пятьдесят? – слышу я собственный голос. – Группа мальчиков на одного? Это, по-вашему, пятьдесят на пятьдесят? Очень надеюсь, что вы не преподаете математику.
– Ну-ну, мистер Рау…
– Мне казалось, существует договоренность о том, что Сэму на уроках будет предоставляться сопровождение? Вы же видели диагноз, у него расстройство аутистического спектра. В частности, он не в состоянии справляться с определенными социальными ситуациями – например, с компаниями мальчишек на площадке.
– Мы, разумеется, в курсе диагноза Сэма.
– И тем не менее вы твердите мне о том, что все мальчишки дерутся и все в этой ситуации хороши, вот только один из этих всех – ребенок, которого школа пугает до икоты.
– Мистер Рау…
– Нет уж, послушайте, что я вам скажу. Я хочу получить отчет о том, каким образом школа пытается найти индивидуальный подход к Сэму. Хочу разговаривать с директором, а не с вами. Хочу ознакомиться с образовательной программой, которую школа подготовила для Сэма, и хочу быть уверенным в том, что мой сын защищен. Я не желаю слышать, как систематическую травлю ребенка со стороны одноклассников пытаются представить как инцидент, в котором пятьдесят процентов его вины. Идем, Сэм.
Я беру его за руку, разворачиваюсь и выхожу из здания. По пути к машине я делаю дежурную вялую попытку вытащить из Сэма его версию всего произошедшего.
– Сэм, что произошло? Что произошло сегодня?
Он продолжает идти, глядя себе под ноги.
– Сэм?
– Я не знаю. Где мама?
– Мама на работе. Что произошло, Сэм?
– Я не знаю! Не знаю! – вопит он, уже заливаясь слезами.
Когда мы подходим к машине, я пытаюсь обнять его, но он отпихивает меня.
– Сэм, мне нужно выяснить…
Но он уже зажал уши руками и теперь тихонько бьется головой в окно машины, хлюпая носом.
– Сэм, я хочу помочь, – подаю голос снова.
Когда я открываю дверцу машины, он забивается внутрь и захлопывает ее за собой.
– Нет, папа! – кричит он из-за стекла. – Не надо помогать!
Исчерпав скудные возможности дискуссии, молча едем домой. Сажаю его перед телевизором, а сам тем временем сооружаю ему обед. Когда появляется Джоди, объясняю ей, что произошло.
– Ты накричал на мистера Страана? – переспрашивает она.
– Я не кричал в полном смысле этого слова…
– Твою мать, Алекс, я пытаюсь добиться от школы, чтобы они уделяли Сэму больше внимания, а ты влезаешь и обвиняешь мистера Страана в непрофессионализме!
– Это потому, что он повел себя непрофессионально! Все, я по горло сыт этой школой. Я сыт ею по горло. Чем скорее мы его оттуда заберем, тем лучше.
Она присаживается за кухонный стол и обхватывает голову руками. Меня от нее отделяют считаные дюймы, но такое ощущение, что для преодоления их мне понадобится столетие.
– Уходи, – говорит она.
Внезапно в моей памяти воскресают подобные инциденты из прошлого: тот раз, когда Сэм спихнул с трехколесного велосипеда девочку в местной группе для малышей; тот раз, когда он в школе облил краской из банки клетку с хомяками, – ему сказали, что сейчас не его очередь кормить Минти и Монти; Джоди тогда пришлось помогать мыть их «Фейри», точно жертв самого крошечного в мире разлива нефти. Мы тогда еще смеялись над этим. Теперь же нас как единого фронта не существует, и этим спасительным мгновениям юмора неоткуда взяться.
Перед уходом я уточняю:
– Наша договоренность насчет твоей поездки на свадьбу остается в силе?
– Да, – вздыхает она. – Я уже не могу отыграть все назад.
Выхожу из дома и, уже очутившись на улице, вскидываю глаза на окна комнаты Сэма. Он смотрит на меня. Потом отодвигает щеколду и толкает створку.
– Ты кричал на мистера Страана, – с хитрецой в голосе говорит он.
А потом с явным вызовом показывает мне большой палец. Против воли отвечаю ему тем же. Возможно, теперь, когда прошло некоторое время, мы с ним на почве общей вины смогли бы найти способ обсудить школьную ситуацию. Но это невозможно, потому что я должен уйти. Промежутки времени, когда мы с ним можем пообщаться, сокращаются все больше и больше. И мне необходимо сделать так, чтобы они не исчезли совсем.
