19

Сэм, которого периодически одолевали угрызения совести из-за того, что он слишком много ест и слишком мало двигается, решил заняться бегом. Его попытки заинтересовать и привлечь к этому делу Элену были с негодованием отвергнуты, и в качестве компаньона он взял себе Немо, пса шеф-повара, единственную дворняжку-гурмана в Провансе. По утрам они вдвоем совершали пробежку по узкой тропинке, которая вела к дому Сэма и Элены; Немо вырывался вперед, а Сэм изо всех сил старался не отставать.

Несмотря на ранний час – обычно между половиной восьмого и половиной девятого утра, – рабочие уже были на стройке и вовсю колотили, сверлили, пилили, ругались и насвистывали. И всегда присутствовал Клод, chef de chantier, который показывал все чудеса, воплощенные им и его командой с прошлого визита Сэма, хотя с тех пор минуло всего двадцать четыре часа.

Когда Сэм сообщал о последних достижениях Ребулю, тот изумлялся скорости работ:

– И где, по мнению этих парней, они находятся? Помилуйте, это же Прованс. Если они будут продолжать в том же темпе, то подорвут репутацию региона.

И в самом деле, до сих пор работа шла как-то необычайно гладко: террасы вокруг дома уже были выложены плиткой, двери и окна вставлены, кухня и ванные почти готовы, полы заново покрыты лаком. Еще чуть-чуть, и начнется покраска. А Элена тем временем как одержимая металась по мебельным магазинам.

Сэм с Немо были уже перед домом и пытались отдышаться, когда позвонил Филипп. Они с Мими на целый день собирались в Антиб фотографировать дом Джонсона.

– Просто хотел тебя спросить, – сказал Филипп. – Есть там что-то такое, что ты обязательно хотел бы видеть на фото?

– Даже не представляю, что я мог упустить в наш прошлый приезд. Так что сосредоточься на материале для статьи.

– D’accord. А чем ты сегодня занимаешься?

– Пополняю свои знания о Провансе. Франсис хочет познакомить Монику с boules, так что вечером едем в Марсель смотреть игру. Это весело?

– Сам мне расскажешь, когда посмотришь игру.

Наплававшись, Сэм почувствовал, что ему хватит сил для давно уже откладываемого разговора с Эленой по поводу мебели, и остаток утра прошел в мелькании образчиков ткани и страниц, вырванных из журналов. Декораторские инстинкты Сэма толкали его к приглушенным цветам и строгой простоте. Элена обожала яркие краски и живописные безделушки. В итоге они договорились, что попросят Коко их рассудить.

А на мысе Антиб полным ходом шла фотосъемка. Миссис Джонсон, поздоровавшись с Мими и Филиппом, скрылась в своем саду, вооружившись секатором и несколькими флаконами ядов, способных справиться с любой живностью: от зеленой тли до ненасытных гусениц. Джей-Джей был оставлен за главного, что явно его устраивало как нельзя лучше. Он совмещал две функции, клиента и режиссера, показывая Мими всевозможные объекты для съемки, а Филиппу указывая на достоинства многочисленных картин и предметов мебели, а также на высокое качество всей отделки. Кроме того, он взял на себя труд познакомить их с разветвленной системой безопасности, включавшей и сейф в библиотеке. Сейф был спрятан за секцией стеллажа, которая поворачивалась от нажатия потайной кнопки – ее, по понятным причинам, фотографировать не нужно.

Дом по всем параметрам был впечатляющий, и Филипп почти без остановки строчил в своем блокноте. Под конец утра Мими с удовлетворением признала, что с интерьерами покончено; после обеда она хотела заняться садом – в особенности великолепными розами, – бассейном и видами. К тому времени, когда они расположились для ланча на террасе, у всех было ощущение, что утро прошло не зря.

Ланч, который Джей-Джей назвал «маленьким пикником», состоял из фаршированных цветков цукини, омара, сырной тарелки, достойной трехзвездочного ресторана, и шоколадного мусса на десерт. Филипп не без труда отказался от вин, которые начинались «Chassagne-Montrachet» и заканчивались «Château d’ Yquem» девяносто первого года, – и пример Джонсона нисколько не помогал воздержанию. Пройдемся по винной карте, так он сказал, и чем больше пил, тем разговорчивее становился, болтая в основном о себе и своей блистательной карьере на Лондонской фондовой бирже. Его жена Энджи явно уже слышала все это, поэтому ушла сразу после омара, сославшись на неотложные дела в саду.

Следующей сбежала Мими, сказав, что нельзя упустить послеполуденный свет, и оста вив Филиппа улыбаться и кивать Джей-Джею. В конце концов вино сделало свое дело, и Джей-Джей, к немалому облегчению Филиппа, отправился, как он сказал, «чуток соснуть».

Филипп нашел Мими верхом на ветке дерева, откуда она рассматривала пейзажи через объектив. Она посмотрела на него сквозь листву:

– Уже можно спускаться или он все еще болтает?

– Он отправился спать. Как наши дела?

– Почти готово. Мне кажется, я выбрала несколько недурных сюжетов, – здесь все, куда ни глянь, как будто картина импрессионистов. Должно получиться отлично. – Мими сменила объектив. – Еще один снимок бассейна – свет сейчас помягче, – и дело сделано.

Спустя десять минут они отправились на поиски Энджи, чтобы откланяться, поблагодарить и извиниться, что пробыли так долго.

– Но это того стоило, – сказала Мими. – Вот увидите, когда я пришлю фотографии.

– Как думаешь, что мне надеть для boules?

Элена только что вышла из душа, завернутая в полотенце.

Сэм несколько мгновений рассматривал ее:

– То, что на тебе сейчас, смотрится очень неплохо. Может быть, добавить шляпку, чтобы завершить ансамбль?

Элена отправилась в гардеробную, качая головой.

«Le Cochonnet» был не просто баром. Он находился на западной окраине Марселя, далеко от элегантных бутиков и ресторанов городского центра. Здесь не было места тем, кто считал boules всего лишь забавой, которая помогает скоротать вечер. Тут собирались люди, одержимые этой игрой, les hommes sérieux. Страсти накалялись до предела. Было известно, что здесь и денежки крутились немалые. Любителям советовали смотреть и не соваться в игру. Все это Ребуль сообщил своим гостям по дороге из Фаро, он также вкратце ознакомил их с правилами игры.

Теоретически, сказал он, все очень просто. Маленький деревянный шарик, он же but или cochonnet, бросают с одного конца поля на другой, примерно на двенадцать мет ров. Первый игрок – а с каждой стороны может быть по одному, два или три игрока – бросает свой шар так, чтобы тот оказался как можно ближе к but. Второй игрок всеми силами старается превзойти первого, либо просто кидая свой шар ближе, либо выбивая шар первого игрока. Но самое трудное начинается, когда дело доходит до измерения расстояния, на котором шары лежат от but. Чем ближе шар лег к мишени, тем лучше, и казалось бы, установить это легче легкого. Но ничего подобного. Измерения, за частую в миллиметрах, горячо оспариваются. Игроки грозят пальцами, машут руками, обзывают друг друга слепошарыми. Достают линейки и размахивают ими, как мечами. Стороннему наблюдателю кажется, что дело вот-вот дойдет до рукоприкладства. Однако через десять минут все спорщики уже смеются, сидя за своими напитками, и все снова лучшие друзья.

– Иными словами, – подытожил Ребуль, – типичная французская смесь: драматичные жесты, позерство, угрозы, возражения и наконец выпивка – для полноты картины.

– Все точно так, как в конгрессе в Вашингтоне, – заметил Сэм. – Особенно это касается позерства.

Они встали в длинный ряд машин, припаркованных под платанами, которые вытянулись вдоль просторной площадки для boules. Плотно утрамбованная, песчано-гравийная поверхность площадки была достаточно гладкая, чтобы шары легко катились, но при этом пружинистая и с небольшими неровностями, чтобы получались некоторые интересные отклонения от прямой линии. Места здесь хватало для трех игровых полей, на всех шла игра, и сто ял гомон: споры, стоны после неудачного броска, торжествующие крики и над всем этим – металлическое клацанье шара о шар.

Моника была очарована:

– Ну, кажется, это не очень сложно. Думаю, я могла бы научиться.

– И я тоже, – сказала Элена. – Выглядит прикольно.

– Вот-вот, – заметил Ребуль, – в boules может играть любой, это одна из прелестей игры. Однако не каждый может играть хорошо. Посмотрите внимательнее на игроков. Они стоят в двенадцати метрах от своей мишени, однако попадают в девяти случаях из десяти. А теперь пойдемте за мной. Хочу познакомить вас с одной из важнейших составляющих игровой экипировки.

Он повел своих гостей в бар, где их внимательно рассмотрели: сначала компания по жилых мужчин, игравших в карты за столиком у двери, а затем двое игроков, отдыхавших у бара между двумя матчами, положив свои шары рядом, на оцинкованную стойку. Помещение было длинное, с низким потолком, и главенствовала над всем стена с бутылками. На старом, покрытом пылью телевизоре спал кот, по телевизору показывали футбольный матч с участием «Олимпик Марсель».

Перед стойкой Ребуль показал бармену четыре пальца, что явно было каким-то сигналом.

Тот поднял бровь:

– Pastaga?

Ребуль кивнул:

– Pastaga.

Бармен выставил четыре стакана и плеснул в каждый по щедрому глотку какой-то непонятной желтой жидкости. Рядом со стаканами он поставил блюдце с кубиками льда и кувшин с водой, затем отступил на шаг и замер, скрестив руки на груди и наблюдая. Нечасто увидишь столь элегантных дам, пьющих этот самый напиток, и ему было интересно посмотреть на их реакцию.

Ребуль принялся добавлять в стаканы лед и воду, и напиток поменял цвет, став из темно-желтого более светлым и мутным.

– Voilà, – сказал он, раздавая стаканы. – Молоко матери для любого игрока в boules.

Моника поднесла стакан к носу, понюхала.

– Анисовое семя?

– Пастис, – сказал Ребуль. – Анисовое семя, травы и немного лакричного корня. Вкусно, однако будьте осторожны – здесь сорок пять градусов.

Моника с Эленой сделали по пробному глотку, потом еще по одному. Одобрили, отсалютовав бармену стаканами. Тот заулыбался и закивал. Эти люди определенно sympathique. Протянув руку к полке у себя за спиной, он снял небольшую статуэтку и поставил на барную стойку перед Ребулем. Статуэтка из глины изображала молодую женщину в коротком красном платье, которая облокачивалась на табличку с надписью «13 à 0 Fanny».

Ребуль засмеялся:

– Это Фанни, легендарная барменша прежних лет, прилежно изучавшая игру в boules. И теперь игра ведется, пока первый игрок не наберет тринадцать очков. Если его противнику не удается набрать хотя бы одно очко, приходится платить штраф, и вот тут нужна Фанни. – Ребуль развернул статуэтку, и оказалось, что платье Фанни приподнято до пояса и видны аппетитные ягодицы. – А вот и штраф. Проигравший должен поцеловать… как бы это получше выразиться?

– Фанни? – предположила Моника.

– Именно так, моя дорогая. По всей видимости, эта барменша Фанни действительно существовала и ее очень ценили местные игроки.

Они вынесли свои стаканы наружу и остановились, чтобы понаблюдать за одним игроком, который, перебросив свой шар с руки на руку, встал в стойку и присмотрелся к шарам, окружавшим but. Присел на корточки, не сводя глаз с мишени. Его ведущая рука медленно отошла назад, замерла и стремительно метнулась вперед, запустив шар высокой, изящной дугой, и тот приземлился в группе других шаров, со стуком растолкав их по площадке.

– Жесткая игра, – сказал Сэм. – Похлеще крокета.

На площадке игроки собрались вокруг шара-победителя: одни – чтобы торжествовать победу, другие – махать руками в яростном споре, который, как казалось, может затянуться до конца вечера.

– Они будут спорить, пока не пересохнет в горле, – сказал Ребуль. – Но главную мысль ты уловил. Эта игра не из мирных.

Элена допила пастис.

– Как же он мне нравится, – сказала она. – И вообще все это. Сэм, нам нужна такая площадка у дома. Но только почему среди игроков нет женщин?

– Кто его знает? – пожал плечами Сэм. – Может, они готовятся утешать проигравших.