В консерваторию я пришел в конце дня. Сторож сразу узнал меня. Горло его прошло, сообщил он мне и впустил в свою каморку. Я попросил его еще раз мне помочь.

На этот раз мне надо было узнать, где и когда в ближайшее время будет играть Клеа Норман.

— Представления не имею. Впрочем, если вы хотите ее увидеть, она в сто пятой аудитории, на первом этаже, в конце коридора. Вам придется немного подождать, она сейчас дает урок, он закончится в четыре.

Я не был подобающим образом одет. Не причесан, плохо выбрит — в общем, у меня нашлась тысяча отговорок. Я был еще не готов. Но перед желанием увидеть ее не устоял.

Дверь аудитории была застеклена, и я постоял немного, глядя на Клеа из коридора, — она давала урок маленьким детям. Я оперся рукой о стекло, один из учеников повернул голову ко мне и перестал играть. Я присел и удалился на четвереньках, как последний дурак.

Клеа я подождал на улице. Выйдя из консерватории, она завязала волосы в узел и пошла с портфелем в руке к остановке автобуса. Я последовал за ней, как следуют за своей тенью, когда солнце светит сзади. Но в этот день моим единственным светом была Клеа, и она шла в нескольких шагах впереди.

Поднявшись следом за ней в автобус, я сел в первом ряду и повернул голову к окну. Клеа устроилась на заднем сиденье. На каждой остановке мне казалось, что сердце у меня сейчас перестанет биться. Через шесть остановок Клеа вышла.

Она зашагала вверх по улице, ни разу не оглянувшись, и толкнула дверь небольшого дома. Через пару минут на четвертом, последнем, этаже зажглись два окна. Я видел ее силуэт, снующий из кухни в гостиную; окно спальни, должно быть, выходило во двор.

Я долго ждал на скамейке, ни на минуту не сводя глаз с этих окон. В шесть часов в дом вошла пара и осветились окна третьего этажа, в семь появился старичок, живший на втором. В десять окна Клеа погасли. Я посидел еще немного и ушел с радостным сердцем: Клеа жила одна.

Я вернулся с рассветом. Дул свежий утренний ветерок. Я принес с собой моего воздушного змея. Расправил крылья, ветер тотчас надул их, и орел взлетел. Редкие прохожие останавливались, смотрели с любопытством и шли дальше своей дорогой. Подлатанная птица взмыла вдоль фасада и принялась выписывать пируэты у окон четвертого этажа.

Готовя себе чай в кухне, Клеа заметила моего орла. Она не поверила своим глазам, и чашка, выпав из ее рук, разбилась о плиточный пол.

Через пару минут дверь дома распахнулась и вышла Клеа; глаза ее были устремлены на меня. Она улыбнулась мне и положила руку на мою ладонь — нет, не взяла меня за руку, а завладела катушкой воздушного змея.

В небе большого города бумажный орел описывал большие змейки и идеальные восьмерки. Клеа по-прежнему не потеряла дара к воздушной поэзии. Я наконец понял, что она пишет, и прочел: «Я по тебе скучала».

Девушка, сумевшая написать вам «Я по тебе скучала» воздушным змеем в небе, — такое не забудется.

Всходило солнце. На тротуаре вытянулись рядышком наши тени. Вдруг я увидел, как моя нагнулась и поцеловала тень Клеа.

И тогда, преодолев робость, я снял очки и последовал ее примеру — а что мне еще оставалось делать?

В то утро далеко у моря вдруг ожил фонарь маленького заброшенного маяка, а мне об этом рассказала тень воспоминания.