16

Беннетт уже лет сто не бывал в церкви. Как и многие англичане его поколения, он считал, что свои отношения с Всевышним он может выяснить и не заходя в приемную к его толстым секретарям в рясах. Поэтому он помедлил на пороге, чтобы немного привыкнуть к забытой обстановке.

Воспоминания часто возвращаются через обоняние. Когда на Беннетта пахнуло запахом ладана, смешанным со старинной пылью, гнилью заплесневелых молитвенников и осыпающегося от старости камня, он как будто перенесся в школьные дни своего детства. Перед глазами промелькнули картины прошлого. Он вспомнил, как в воскресное утро их приводили в холодное чрево церкви, как они сидели на каменных скамьях в ожидании начала мессы, а потом священник с кафедры бормотал слова молитвы о вечном проклятии и плотских грехах, что только разжигало их и так воспаленное воображение. Отец Беннетта тоже не являл собой должного примера сыну, ибо всегда говорил, что предпочитает похороны свадьбам («потому что заупокойная служба короче, да и подарок не надо посылать»). А как-то раз, во время одного из своих нечастых визитов в школу, отец встретился с капелланом и за рюмкой тепловатого шерри изложил ему свои взгляды на роль религии в истории. Вкратце они сводились к тому, что, по его мнению, религия стала виновницей такого количества войн, мучений, пыток и людских страданий, что все остальные причины, побуждающие население планеты истреблять друг друга, можно даже не принимать во внимание. Понятное дело, это был его последний визит в школу. Беннетт же после этого прославился как единственный ученик в истории школы, чей отец был официально из нее отчислен.

И теперь Беннетту пришлось несколько раз тряхнуть головой, чтобы изгнать оттуда призраков прошлого и оценить церковь с точки зрения «зоны сбрасывания ценного груза». Ему придется прийти сюда и уйти пешком, поэтому необходимо найти церковь, которая не была бы слишком изолирована от городской жизни, чтобы ему не пришлось потом пробираться огородами, прижимая к груди мешок с миллионом долларов. С другой стороны, и слишком оживленная церковь, полная набожных, но крайне любопытных прихожан с весьма острым зрением и еще более острым языком, им также не подходила. Эту-то точно использовать они не смогут. Он подошел к Анне, которая в стороне изучала витраж, изображающий мученическую смерть местного святого, и сказал:

— По-моему, эта нам не подойдет — она слишком маленькая. А ты как думаешь? Может быть, нам стоит поискать собор?

До конца дня они ездили по церквям близлежащих городов — Банона, Симиан-ля-Ротонда, Сен-Сатурнина, — прежде чем повернуть назад к горе Ванту. Беннетт вел машину, а Анна следила за дорогой, сверялась с картой и путеводителем и объясняла, как проехать по мириаду мелких дорог к десяткам церквей, соборов, часовен, аббатств, базилик и приютов. В конце концов она нашла в путеводителе церковь, которая, как ей показалось, соответствовала всем их требованиям.

— Вот, послушай, что пишут, — сказала она. — Собор Нотр-Дам-де-Пулеск расположен на центральной площади оживленного торгового города. — Она покачала головой и цокнула языком. — Почему это торговые города всегда называют оживленными? Они что, там все время веселятся, что ли? Ну да ладно, вот что говорится про него в путеводителе. Слушай! — Она стала читать голосом профессионального экскурсовода: — «Пулеск — место захоронения святой Екатерины Лабуре. Обнаружение ее праха в конце двенадцатого столетия привело к сооружению первой постройки церкви Нотр-Дам-де-Пулеск. Очень скоро эта небольшого размера каменная церковь снискала небывалую популярность не только среди местных прихожан, но и в отдаленных пределах Франции. Толпы пилигримов стекались к церкви, что подняло вопрос о необходимости ее реконструкции. В середине шестнадцатого века церковь была существенно увеличена в размерах. Южный портал, изначально украшенный скульптурами божеств, похищенными во время революции, является прекрасным памятником романской архитектуры, а центральный неф, по мнению многих специалистов, представляет собой один из наиболее ярких образцов готического стиля Прованса». — Анна подняла глаза от книги. — Я надеюсь, что ты конспектируешь эту лекцию. Дальше идет еще более интересная информация. «Центральный неф соединен с шестью боковыми часовнями, украшенными изящными витражными окнами семнадцатого века. Мощи святой Екатерины хранятся в отреставрированной усыпальнице двенадцатого века». — Анна захлопнула книгу. — Итак, площадь собора достаточно велика, и к тому же в нем присутствует множество укромных местечек, альковов и часовенок, которые тянутся по всему периметру основного здания. Здорово звучит, тебе не кажется? Мы уже почти рядом с ней. Поезжай по D943, и мы через пять минут будем в Пулеске. Мне думается, эта церковь нам подойдет, поверь моему чутью.

Он улыбнулся ее энтузиазму:

— Помнится, я уже один раз доверился твоему чутью. Ну и куда это меня привело?

— Не ной, из тебя выйдет прехорошенький монах. Впрочем, тут есть одно серьезное «но».

— Какое еще «но»? Если ты про тонзуру, то я категорически против. — Беннетт увидел удивленно поднятые брови и пояснил: — Тонзура — эта такая прическа с плешью посередине.

— Не бойся, бриться тебе не придется, ты же будешь в капюшоне. Нет, проблема в другом — ты слишком тощий для монаха. Монахи-то все как один — толстяки, ты заметил? Веселые толстяки вроде нашего отца Жильбера. — Она скользнула взглядом по стройному, поджарому телу Беннетта и вдруг ударила рукой по приборной доске, отчего Беннетт инстинктивно затормозил. — Вот черт, это-то нам и надо! Вот что мы сделаем — приделаем тебе фальшивый живот из тряпок. Ты их выгрузишь в церкви, а взамен уложишь за пазуху деньги. Ну, как тебе такой план? Входишь с пузом, выходишь тоже с пузом, а в руках ничего нет. Говори, что я гений. Что бы ты делал без меня?

Беннетт всерьез задумался над этим вопросом.

— Даже и не знаю, что бы я делал — наверное, жил бы себе тихонько в Монако, ездил бы на «мерседесе», отбивался от девчонок, ел за троих, спал в удобной кровати…

Она наклонилась и поцеловала его в щеку. Ее дыхание, мягкое, теплое, пощекотало его ухо:

— Ты ужасный придурок!

Городок Пулеск безмятежно спал в свете закатного солнца. Хорошенький как картинка, он так и просился на фотографию. В одном конце площади в тени платанов группа мужчин в матерчатых кепках и выцветших рубашках, яростно жестикулируя, спорила о том, кто из них сжульничал в игре в boules. Из-под платанов доносились то взрывы смеха, то ожесточенные ругательства. Анна и Беннетт остановились посмотреть. Спор становился все более жарким, двое мужчин схватили друг друга за грудки.

— А я-то думала, что это такая тихая игра для старичков, — рассмеялась Анна. — Ты только посмотри на них. Они же готовы порвать противника на куски!

— Ну, обычно до этого дело не доходит, хотя игра сама по себе дикая. То же самое — крокет. Ужас что такое. Ты не представляешь, на какие подлости и гадости люди готовы пойти, чтобы выиграть. — Беннетт показал рукой на мужчину, который подошел к черте, процарапанной в асфальте. — Видишь вон того в зеленой рубашке? Кажется, он сейчас закинет бомбочку на вражескую территорию.

Зеленая Рубашка согнулся и присел; рука, держащая шар, отошла назад один раз, потом еще, а затем резко вылетела вперед. Стальная сфера шара поднялась вверх тугой, крученой аркой, на секунду блеснула на солнце серебристым боком и с глухим стуком приземлилась среди других шаров, ударив один из них с такой силой, что тот улетел далеко от деревянного шарика-мишени. Одна команда возопила от счастья и вознесла руки к небесам, другая разразилась проклятиями. Мужчины придвинулись ближе к площадке, для того чтобы лучше оценить общую ситуацию, обсудить свои шансы и шансы противников и всласть поспорить об этом.

— Ну и сколько это может продолжаться? — спросила Анна.

— Целый день, а то и больше. По крайней мере пока не стемнеет, или пока жены не растащат их по домам.

— Да, здесь так просто хорошо проводить время за ничегонеделанием, правда?

— Я бы не назвал это занятие «ничегонеделанием». Это жизнь, между прочим. В деревнях она еще не окончательно вышла из моды.

— Что ты имеешь в виду?

— Я имею в виду то, что здесь еще сохранилось это странное убеждение, что жизнь — не только работа и телевизор. — Беннетт передернул плечами. — Я не говорю, что у них нет проблем, — ты сама знаешь, как они стонут каждый день в кафе и барах по любому поводу, начиная от цен на хлеб и заканчивая ядерной политикой страны, — но они хотя бы понимают толк в веселье. Играют в свои шары, смеются, болтают ни о чем, ходят в гости, могут провести полдня за обедом. — Он улыбнулся, все еще не сводя глаз с играющих. — Кто еще, кроме французов, может получить полноценный оргазм от пакета с трюфелями?

Сердце Анны сжалось, когда она увидела, с какой нежностью он следит за бросками игроков в boules, и она не в первый раз задумалась о том, что они будут делать, когда их вынужденная близость закончится и каждый сможет пойти своим путем. Ей придется вернуться в Нью-Йорк. Поедет ли она туда одна? Нет, сейчас ей не хотелось об этом думать. Она повернулась и просунула руку ему под локоть.

— Ужасно не хочется тебя отрывать, но нам надо посмотреть на церковь.

Центральная площадь действительно оказалась местом весьма оживленным. Домохозяйки сновали туда-сюда, меряя шагами расстояние от бакалейщика до мясника, а потом до булочной, выбирая, отмеривая и взвешивая продукты для вечерней трапезы.

— Видишь? — сказал Беннетт. — Они весьма оживлены, как нам и обещал путеводитель. — Под парусиновым тентом кафе смуглый официант флиртовал с двумя блондинками с рюкзаками и немецким акцентом. Всюду стояли бессистемно припаркованные машины, что вообще характерно для Центральной Франции, — некоторые были наполовину всунуты на тротуар, другие зажаты в непостижимо короткие пространства, а то и просто забыты посреди дороги на время, пока водитель пропускал стаканчик-другой у бара перед ужином. На западной стороне площади, там, где уже много столетий солнце ежедневно бросало на город свои последние лучи, возвышалась готическая громада собора.

Церковь была темной, пустынной и немного напоминала пещеру — вечные сумерки под типичными для готической архитектуры высокими сводами, стрельчатые окна с витражами, каменные детали конструкции. Анна и Беннетт прошли по длинному нефу, вдоль которого тянулись ряды пустых скамей, затем разделились, чтобы лучше исследовать маленькие и еще более темные часовни по обеим сторонам центрального прохода. К счастью, им повезло, укромных мест в церкви было предостаточно: глухие углы, всеми забытые ниши, широкие щели за массивными каменными подпорами, где пыль собиралась годами, а может быть, и веками. Беннетт испещрил пометками поля своего путеводителя и затем подошел к алтарю.

— Пс-с-ст.

Свистящий шепот разнесся по тихой церкви, как звук стрелы, выпущенной из арбалета, и Беннетт чуть не подпрыгнул от неожиданности.

— Иди сюда!

За углом в самом конце церкви он увидел узкое, темное отверстие входа, в котором светилась белая футболка Анны. Он поднялся по каменным ступеням за алтарь и протиснулся сквозь узкую дверь, в которую едва вошли его плечи.

— Беннетт, ты только посмотри! Это же то, что нам надо!

Они оказались в крошечной квадратной комнате, в которой с одной стороны стояли стол и стул, а на противоположной стене было натыкано несколько примитивно сделанных крюков для одежды. Этакая импровизированная гардеробная, здесь, наверное, священник надевал свои белые одежды для воскресной службы. Но самое главное — в ней была дверь, ведущая наружу. Беннетт распахнул ее и выглянул на улицу. Он увидел тенистую аллею, которая огибала церковь с двух сторон, сливаясь с улицами, ведущими на площадь. Прекрасно! Теперь он сможет зайти в церковь и выйти из нее так, что с центрального входа его никто не увидит.

Они отметили эту маленькую победу пивом в ближайшем кафе, а по дороге назад обсудили, где именно лучше всего спрятать деньги. Завтра они позвонят По и выдадут ему инструкции. Затем заберут деньги и рванут к границе с Италией. Их план идеален — он должен сработать как часы.

Ужин с монахами прошел даже в более дружественной, чем обычно, атмосфере, поскольку отец Жильбер решил, что винтаж 1992 года нуждается в серьезной, длительной дегустации. Бутылки приносили и приносили, и каждая, по мнению всех присутствующих, была лучше, чем предыдущие, так что, когда Анна и Беннетт встали из-за стола, головы их приятно кружились от смеси алкоголя и надежд на светлое будущее. По дороге из столовой Беннетт прихватил с собой рясу, которую ему одолжил отец Жильбер — не без приподнятых бровей, конечно. Были также и комментарии о том, что пора вдохнуть молодую кровь в их братскую обитель, и о том, что Беннетту будут здесь всегда рады. Сопровождаемые добродушными подколками и напутствиями, Анна и Беннетт прошли по лавандовой тропе к своей келье.

Анна села на кровать, ее глаза блестели в свете свечей.

— Ну-с, молодой человек. Давайте посмотрим, какой из вас получится монах.

— Что, прямо сейчас?

— Ну да.

Беннетт приложил к себе рясу, чувствуя ее колкую тяжесть.

— Ну давай же! Надевай ее! Мне нужно знать, сколько у тебя останется места спереди.

Беннетт разделся до трусов и нырнул в толщу тяжелой, душной шерсти. Ему показалось, что он забрался в одноместную палатку. Он захватил горсть материи и, встав в профиль, отодвинул ее от живота, показывая Анне, сколько свободного места осталось.

— В этом сезоне, — сказал он, — приталенные рясы не в моде. Сейчас носят более свободные одежды, которые придают монахам небрежный, изящный силуэт, с намеком на таинственность в области головы. — Он надвинул на глаза капюшон. — Ну как, тебе нравится?

Анна усмехнулась, взглянув на его бесформенную фигуру, в которой даже она не смогла бы теперь узнать Беннетта.

— Я была права. Ты очень симпатичный монах. А теперь пора придать тебе объем.

Она связала в узел джинсы, футболку и свитер и с некоторым усилием засунула его Беннетту за пазуху. Узел застрял на уровне груди. Они взглянули друг на друга, два внезапно посерьезневших лица над выступающим бюстом Беннетта.

— Мне кажется, мисс Херш, вам требуется внести некоторую корректировку в мою фигуру. — Голос Беннетта звучал почему-то хрипло.

— Да, вижу. — Она опустилась на колени и взглянула на него снизу вверх. — В таком случае я прошу вас немного приподнять ваши юбки.

Он напрягся, почувствовав, как ее руки скользнули по его груди. Потом ее дыхание пощекотало ему живот, и она лизнула гладкую кожу над трусами. Раздался мягкий смешок, приглушенный складками ткани.

— Нам тут уже становится тесновато.

Он сомкнул пальцы на ее лебединой шее чуть пониже коротко остриженных волос и заставил ее подняться. Она раскраснелась и, улыбаясь, откинула капюшон с его головы.

— Беннетт, ну сними же ты, наконец, эту проклятую штуковину!