Книга: Год в Провансе
Назад: ИЮЛЬ
Дальше: СЕНТЯБРЬ

АВГУСТ

— Ходят слухи, — поведал мне Меникуччи, — что Брижит Бардо уехала из Сен-Тропе и купила дом в Руссильоне. — Он положил разводной ключ на пол и подошел поближе, чтобы jeune случайно не подслушал информацию о личных планах звезды. — И я ее понимаю. — Палец Меникуччи прицелился мне в грудь. — Известно ли вам, что в августе в любой произвольно взятый момент дня по меньшей мере пять тысяч человек одновременно делают pipi в море? — Он отказался от попыток продырявить меня и сокрушенно покачал головой, представив себе эту антисанитарную картину. — И кто после этого захочет быть рыбой?
Пока, стоя на солнцепеке, мы сочувствовали несчастным морским обитателям Лазурного берега, по ступенькам, забросив на плечи чугунный радиатор с торчащими из него медными трубами, поднимался jeune в промокшей от пота футболке Йельского университета. Надо сказать, и сам Меникуччи сделал серьезную уступку жаре и вместо обычных брюк из толстого вельвета явился сегодня в коричневых шортах, гармонирующих по цвету с его брезентовыми сапогами.
Это был первый день les grands travaux, и лужайка перед нашим домом напоминала промышленную свалку. В центре стоял древний и замасленный верстак, а вокруг него громоздились детали будущего центрального отопления: коробки с бронзовыми шарнирами, краны и клапаны, паяльники, канистры с топливом, ножовки, радиаторы, сверла, винты и гайки и банки с чем-то похожим на черную патоку. И это только первая партия: водяной и топливный баки, котел и горелку должны были доставить позже.
Меникуччи устроил мне экскурсию по лужайке и дал краткое описание каждого экспоната, напирая в основном на их качество: «C'estpas de la merde, ça». Потом он повел меня в дом, чтобы показать, какие стенки надо будет пробуравить, и очень скоро я начал жалеть о том, что мы не уехали на август в Сен-Тропе, пополнив число полумиллиона страдающих там отпускников.
Все они, а также еще несколько миллионов прибыли на Лазурный берег в течение одного кошмарного уик-энда. В новостях сообщали, что на ведущей на юг магистрали скопилась непробиваемая пробка длиной в двадцать миль, а те, кто проехал лионский тоннель меньше чем за час, могли считать себя везунчиками. Машины и мозги перегревались. Владельцы эвакуаторов не верили своему счастью. Результатом скопившейся усталости и раздражения становились аварии, иногда со смертельным исходом. Согласно традиции, начало августа было ужасным, и весь этот кошмар повторится снова, когда через четыре недели все двинутся в обратный путь.
Большинство оккупантов проезжали мимо нас и устремлялись на побережье, но тысячи их оседали и в Любероне, совершенно меняя привычный облик рынков и деревень и давая местным жителям лишний повод пофилософствовать за стаканчиком pastis. Постоянные клиенты кафе, обнаружив, что их законные места захвачены чужестранцами, скапливались у бара и там скорбно перечисляли те неудобства, что принес с собой сезон отпусков, — хлеб, закончившийся в булочной уже к полудню, чью-то машину, припаркованную прямо у входной двери, и странную привычку городских гостей ложиться спать под утро. Конечно, вздыхая, признавали они, туристы привозят в Прованс деньги. И все-таки все они какие-то ненормальные, эти дети августа.
Не заметить их было невозможно. Они отличались от обычных людей нездорово-белой кожей и начищенной до блеска обувью, новенькими, яркими корзинками для продуктов и безупречно вымытыми машинами. В туристическом трансе они целыми днями слонялись по улицам Лакоста, Менерба и Боньё и разглядывали местных жителей так, словно те тоже были памятниками. На старой городской стене в Менербе они каждый вечер собирались, чтобы громко восторгаться красотами природы. Мне особенно запомнился диалог одной пожилой английской пары.
— Какой изумительный закат! — воскликнула она.
— Да, — согласился он, — совсем недурной для такой небольшой деревни.
Даже Фосгена захватило общее отпускное настроение. Работы на винограднике временно остановились, и теперь ему оставалось только ждать, пока созреют гроздья, и пересказывать нам старые анекдоты про англичан.
— Угадайте, что это такое, — спрашивал он нас, — сначала — как дохлая мышь, а через два часа — как дохлый рак? — Его плечи заранее тряслись от предвкушения невероятно смешного ответа. — Les Anglais en vacances! — сообщал он, не дождавшись наших версий. — Vous comprenez? — Опасаясь, что я все-таки не оценил юмора, Фостен подробно объяснял, что у англичан, как всем известно, очень нежная кожа, которая уже после нескольких минут на солнце делается ярко-красной. — Même sous un rayon de lune, — весело разводил он руками. — Они обгорают даже при лунном свете.
Как-то вечером с не меньшим удовольствием он пересказал нам и одну страшную историю, приключившуюся накануне на Лазурном берегу. Неподалеку от Грасса начался лесной пожар, и для борьбы с ним были вызваны самолеты «Канад Эйр». Они действуют по принципу пеликана: летят в море, набирают там воду, а потом выливают ее на очаг пожара. По утверждению Фосгена, один из самолетов вместе с водой захватил и заплывшего за буйки пловца, а потом сбросил его прямо в огонь, где тот, естественно, превратился в головешку.
Как ни странно, «Le Provençal» ни словом не упомянула об этой трагедии, и мы навели справки у нашего приятеля.
Тот покачал головой:
— Это старая августовская страшилка. Каждый раз, когда где-то начинаются пожары, начинают ходить и такие слухи. В прошлом году самолет засосал девушку на водных лыжах, а в будущем это, возможно, будет швейцар из «Негреско» в Ницце. Фостен вас просто дурачил.
Разобраться, чему верить, а чему нет, было непросто. В августе происходили странные вещи, и мы нисколько не удивились, когда друзья, остановившиеся в отеле неподалеку, рассказали нам, что в полночь видели в своем номере орла. Ну может, и не самого орла, но уж точно его огромную тень. Они вызвали ночного портье, и тот явился для проведения расследования.
А орел случайно вылетел не из того большого шкафа в углу? Да, подтвердили наши друзья, именно оттуда. Ah bon, тогда все ясно. Это не орел. Это летучая мышка. Ее и раньше здесь видели, и она всегда вылетает именно из этого шкафа. Она совершенно безвредна. Может, и безвредна, согласились наши друзья, но они все-таки предпочли бы переселиться в другой номер. Non, сказал портье. Все номера заняты. Еще некоторое время они втроем стояли посреди комнаты и обсуждали способы отлова летучей мыши. Потом в голову портье пришла блестящая идея. Оставайтесь здесь, сказал он. Я сейчас вернусь. Выход найден. Через пару минут он действительно вернулся, вручил им баллон со средством против насекомых и пожелал спокойной ночи.

 

Нас пригласили на обед и вечеринку, которую хозяйка виллы в Горде устраивала для своих друзей. Мы ожидали этого события со смешанными чувствами: с одной стороны, приглашение нам льстило, но с другой — мы опасались, что еще не настолько освоились с провансальским акцентом, чтобы участвовать в беглом разговоре за обеденным столом. Насколько нам было известно, других англоговорящих гостей там не ожидалось, и мы надеялись только, что за столом нас посадят не слишком далеко друг от друга. Обед, как это принято в светских домах, был назначен на девять часов, и всю дорогу до Горда наши желудки, не привыкшие так долго ждать, громко выражали свое неудовольствие. На парковке за домом уже не оставалось ни одного свободного места, и метров пятьдесят дороги перед ним тоже были заняты автомобилями, причем на каждом втором красовался парижский номер «75». Только тут мы сообразили, что на обед приглашен не десяток приятелей из соседних деревень. Наверное, нам стоило более тщательно продумать свои туалеты.
Мы вошли в ворота, и в первую минуту нам показалось, что мы шагнули прямо в картинку из журнала «Дом и сад», а возможно, даже из «Вог». На газоне и террасе были расставлены освещенные свечами столы. Полсотни нарядных, одетых в белое людей томно держали бокалы с шампанским в сверкающих бриллиантами пальцах. Из распахнутой двери залитого светом бывшего амбара доносилась музыка Вивальди. Жена немедленно захотела вернуться домой и переодеться, а я вспомнил о своих пыльных ботинках. Мы угодили на soirée.
Хозяйка заметила нас прежде, чем мы успели сбежать. К счастью, на ней были привычные брюки и рубашка.
— Нашли место для машины? — спросила она. — Из-за этой канавы на дороге невозможно запарковаться.
Мы пожаловались ей, что все это совсем не похоже на Прованс, и хозяйка пожала плечами:
— Август.
Она вручила нам по бокалу и ушла, а мы принялись разглядывать красивых людей.
Подобная компания вполне могла бы собраться где-нибудь в Париже. Мы не заметили ни одного загорелого, обветренного лица. Женщины были изысканно-бледными, а мужчины холеными и лоснящимися. Никто не пил pastis. Разговоры по провансальским меркам велись почти шепотом. Только теперь нам стало понятно, как сильно мы изменились за последнее время. Когда-то подобная обстановка показалась бы нам вполне нормальной. Сейчас среди этих рафинированных, негромко беседующих людей мы чувствовали себя неуклюжими чужаками. Сомнений нет: мы превратились в настоящих деревенщин.
Не без труда мы отыскали в толпе наименее шикарную пару, стоящую в стороне от всех со своей собакой. Мы подошли, и все трое нам явно обрадовались. Мы вместе сели за один из столиков на террасе. Муж, невысокий, с острым норманнским лицом, рассказал нам, как двадцать лет назад купил дом в деревне за три тысячи франков. С тех пор он приезжал в эти края каждое лето и каждые пять-шесть лет менял дом. Недавно он услышал, что его первый дом опять выставлен на продажу: отремонтированный и подновленный, он теперь стоил миллион франков.
— Это безумие, — проворчал он, — но им непременно нужен le tout Paris. — Он кивком головы указал на толпу гостей. — Они желают и в августе не расставаться со своими друзьями. Сначала поселяется один, а за ним тащатся все остальные. И платят парижские цены.
Гости начали рассаживаться за столики, захватив со стойки бутылки вина и тарелки с едой. Высокие каблуки женщин утопали в песке, тем не менее они издавали негромкие, благовоспитанные крики восторга — un vrai dîner sauvage! — хотя природа здесь была ничуть не более дикой, чем в Беверли-Хиллз или в Кенсингтонском саду.
Мистраль задул, как всегда, неожиданно и в самый неподходящий момент, когда на столах еще стоял коктейль из креветок. Листья салата и куски хлеба поднялись в воздух и полетели, норовя угодить в глубокие декольте или на белоснежные шелковые брюки. Скатерти надулись, захлопали, как паруса, и скинули на землю зажженные свечи и бокалы с вином. Тщательно причесанные волосы поднялись дыбом, и светское самообладание на минуту изменило гостям. Это было уж чересчур sauvage. Все в панике бросились в дом, и скоро обед возобновился уже под крышей.
После обеда гостей еще прибавилось. Вместо музыки Вивальди из амбара послышалось электронное шипение, а вслед за ним — вопли человека, которому без наркоза делают операцию на сердце. Литл Ричард приглашал нас немного размяться и расслабиться.
Нам было любопытно посмотреть, как музыка подействует на эту элегантную публику. Я мог бы представить себе что-нибудь вроде покачивания головой в такт ненавязчивой мелодии или пары, медленно топчущейся на месте под песню Шарля Азнавура. Но это?! Отчаянный вопль потного дикаря, заблудившегося в джунглях: АУОЛОПУПАМБУМПАУЛОПУПАМБУМОПАМБУУУМ! Мы поспешили в амбар, чтобы посмотреть, что там происходит.
Разноцветные лучи стробоскопа как полоумные метались по залу и отражались от зеркальных стен, трясущихся от грохота ударных. Молодой человек с сигаретой во рту, прикрыв от восторга глаза, обеими руками вертел ручки на музыкальной установке, стараясь выжать из нее еще больше громкости и басов.
«ГУД ГОЛЛИ МИСС МОЛЛИ!» — вопил Литл Ричард, и молодой человек в пароксизме наслаждения добавил децибел. «Ю ШУЭ ЛАВ ТУ БОЛЛ!»
Амбар вибрировал, и le tout Paris вибрировал вместе с ним. Руки, ноги, бюсты и задницы тряслись, раскачивались, крутились и взлетали, глаза и зубы сверкали, кулаки молотили воздух, драгоценности били по лицу соседей, пуговицы не выдерживали напора, а безупречный фасад отправился к чертям — все расслаблялись.
Большинство танцующих не испытывали нужды в партнерах. Они танцевали с собственным отражением и даже на пике экстаза не забывали одним глазом посматривать в зеркало. В воздухе пахло разгоряченными, надушенными телами, и весь амбар бился, как единый обезумевший пульс. Мы не рискнули пересечь зал, понимая, что неизбежно получим локтем по ребрам или ожерельем по глазам.
Неужто это те самые люди, что были так утонченно сдержаны в начале вечера? Казалось, самый страшный разгул, на который они способны отважиться, — лишний бокал шампанского в конце вечера. А сейчас эти аристократы скачут, будто накачанные амфетамином подростки, и, похоже, собираются продолжать в том же духе всю ночь. Боком по стеночке мы выбрались из амбара и, оказавшись на свободе, бросились к машине. Завтра нам надо рано встать. Завтра нас ждут козлиные бега.
Неделю назад в окне табачной лавки мы впервые увидели афишу о Grande Course de Chèvres по улицам Боньё, старт у кафе «Цезарь». Все десять участниц и их погонщики были перечислены поименно. Победителей ожидают многочисленные призы, будет работать тотализатор, а праздничное настроение обеспечит большой оркестр, обещала афиша. Становилось ясно, что нас ожидает спортивное событие незаурядного масштаба — ответ Боньё на Челтнемский золотой кубок или Кентуккское дерби. Мы приехали пораньше, чтобы занять хорошие места.
В девять утра стояла такая жара, что хотелось снять даже часы, а на террасе кафе «Цезарь» многочисленные утренние клиенты завтракали tartines и холодным пивом. Напротив длинной лестницы, ведущей вниз, на рю Вольтер, крупная дама установила раскладной столик и зонтик с рекламой Véritable Jus de Fruit. Улыбнувшись нам, она зазывно помахала бланками билетов и потрясла коробкой с мелочью. Дама была официальным букмекером, хотя имелся и еще один, организовавший подпольный тотализатор в глубине кафе.
— Взгляните на участников, прежде чем делать ставки, — посоветовала дама. — Они вон там, за стеной.
Мы и так чувствовали, что участники где-то недалеко: в воздухе явственно пахло отходами их жизнедеятельности, подсыхающими на солнце. Мы заглянули за стену, и все козы подняли морды с длинными жидкими бородками и уставились на нас своими бледными немигающими глазами. Они походили бы на компанию важных китайских мандаринов, если бы их не нарядили в сине-белые жокейские шапочки и жилеты с написанными на них номерами. Сверяясь с программкой, мы нашли Бишу, и Тизан, и всех остальных, но этого было еще недостаточно, для того чтобы угадать фаворита. Лучше всего было бы иметь своего информатора в конюшне, но на худой конец годился и простой совет специалиста, разбирающегося в скорости и выносливости коз. Мы обратились за помощью к старику, подпирающему стену рядом с нами, ни минуты не сомневаясь, что он, как и любой француз, окажется экспертом.
— Тут все дело в их crottins, — авторитетно заявил он. — Та коза, которая перед гонкой наложит больше всех, наверняка и победит. Пустая коза проворнее, чем полная коза. C'est logique.
Несколько минут мы молча наблюдали за участницами, и коза номер шесть, Тотош, щедро вознаградила наше терпение.
— Voilà, — сказал старик. — А теперь взгляните на погонщиков и выберите самого сильного.
Большинство погонщиков разминались перед гонкой здесь же, в кафе. На них тоже были жокейские шапочки и жилеты с номерами, и мы легко нашли погонщика козы Номер шесть — мускулистого крепыша, активно заправляющегося пивом. Он и недавно опроставшаяся Тотош показались нам перспективной командой, и мы пошли делать ставки.
— Non, — покачала головой мадам букмекер и объяснила нам, что для того, чтобы выиграть, надо угадать не одного, а трех лидеров. Мы снова растерялись. Откуда нам было знать, какие кучи наложили участницы, пока мы изучали погонщиков? Без особой уверенности мы все-таки предположили, что победителем станет Шестой номер, второй придет коза единственной женщины-погонщицы, а третье место займет участница Наннет, чьи аккуратно подстриженные ножки показались нам признаком резвости. Большой оркестр, обещанный афишей, оказался грузовиком с музыкальной установкой в кузове. В настоящий момент оттуда неслась песня Сони и Шер «Ай'в гот ю, беби», и тощая, стильная парижанка, которую мы видели накануне в гостях, уже начала ритмично притоптывать длинной, затянутой в белое ногой. Небритый пузан со стаканчиком pastis в руке тотчас же среагировал и, призывно покрутив внушительным тазом, пригласил ее на танец. Парижанка кинула на него взгляд, от которого прокисли бы самые свежие сливки, и немедленно заинтересовалась содержимым своей сумочки от Вюиттона. Дети играли в «классики» между подсохшими кучками козьих катышков, а из грузовика вместо Сони и Шер теперь звучал голос Ареты Франклин. Place была набита битком. Мы с трудом втиснулись между немцем с видеокамерой и небритым пузаном, чтобы посмотреть, как готовится финишная линия.
Поперек place на высоте двух с половиной метров устроители натянули веревку, а к ней через регулярные промежутки привязали десять больших воздушных шариков, пронумерованных и наполненных водой. Пузан объяснил нам правила: каждому погонщику выдадут заостренную палку, которой он сможет, во-первых, погонять свою козу, если та не захочет бежать, а во-вторых, проткнуть в конце гонки свой шарик — только после этого пара будет признана финишировавшей. Evidemment, что при этом погонщика с ног до головы окатит водой, что очень забавно.
Погонщики уже вышли из кафе и, расталкивая толпу, отправились за своими козами. Наш фаворит, Шестой номер, достал перочинный ножик и дополнительно заострил свою палку с двух концов. Другой погонщик немедленно заявил организаторам протест, но спор был прерван неожиданным прибытием автомобиля, каким-то чудом прорвавшегося сюда по узкой улочке. Из автомобиля вылезла молодая дама с картой в руках. Изумленно оглядевшись, она спросила, как проехать на трассу.
К несчастью, путь на трассу ей преграждали десять коз и погонщиков, несколько сотен зрителей и грузовик с музыкой. Ничего не знаю, заявила дама, мне все равно надо на трассу. Она вернулась в машину и медленно тронулась с места.
Мгновенная паника и крики возмущения. Организаторы и некоторые из погонщиков окружили машину и начали колотить по крыше, другие хватали коз и детей, спасая от верной смерти под едва крутящимися колесами. Зрители придвинулись поближе, и машина, окруженная людским морем, остановилась. Дама сидела, поджав губы, и ненавидящим взглядом смотрела прямо перед собой.
— Reculez! — вопили организаторы, указывая то направление, откуда она появилась.
Наконец дама дала задний ход, двигатель злобно заскрежетал, и машина под бурные аплодисменты медленно тронулась в обратный путь.
Участников вызвали на старт, и погонщики озабоченно проверили, насколько прочно завязаны веревки вокруг шей спортсменок. Сами козы, похоже, нисколько не волновались. Шестой номер пыталась съесть жилет Седьмого номера, а Девятый номер, наш кандидат на третье место, Наннет, все время норовила повернуться к старту задом. Погонщик, взявшись за рога, развернул ее в правильном направлении и на всякий случай зажал между коленями. В процессе борьбы жокейская шапочка Наннет съехала на один глаз, придав ей залихватский и умственно неполноценный вид. Мы начали сомневаться в мудрости своего выбора: вряд ли одноглазая и страдающая топографическим кретинизмом коза способна прийти третьей.
Участницы выстроились на стартовой линии. Недели, а может, месяцы они тренировались ради этого момента и сейчас рог к рогу, жилет к жилету застыли в ожидании сигнала. Один из погонщиков громко икнул, и гонка началась.
Уже через пятьдесят метров стало ясно, что козы либо не родились спортсменами, либо не совсем правильно понимают цель гонки. Две из них уже через несколько секунд ударили по тормозам, и дальше погонщикам пришлось тащить их на веревке. Еще одна, не вовремя услышав зов природы, остановилась и сделала то, чего мы ждали от нее полчаса назад. Наннет, наполовину ослепленная съехавшей шапочкой, не заметила поворота и врезалась вместе со своим погонщиком прямо в толпу зрителей. Остальные участницы, подгоняемые острыми палками и уговорами, худо-бедно взбирались по склону холма.
— Коли ее в жопу! — орал наш приятель пузан. Парижанка, которую толпой прибило вплотную к нам, вздрогнула. Пузан решил доконать ее. — А вам известно, что ту, что придет последней, сегодня же съедят? Зажарят на вертеле. C'est vrai.
Парижанка прикрыла глаза черными очками. Она выглядела не слишком хорошо.
Маршрут гонки широким кругом огибал самую высокую часть деревни и спускался на площадь к старому фонтану, превращенному на один день в водное препятствие. С двух сторон он был огорожен пластиковыми барьерами и мешками с сеном. Участницам предстояло перейти его вброд или переплыть и только после этого выйти на короткую финишную прямую, ведущую к веревке с шарами.
Теперь мы могли следить за ходом гонки только по крикам зрителей, занявших места вдоль трассы, и, судя по ним, вперед вырвались Первый и Шестой номера. Соревнование продолжали только девять участниц; десятая загадочно disparu.
— Может, ей как раз сейчас и перерезают горло, — высказал предположение пузан, и парижанка, с трудом расталкивая толпу, отправилась искать себе место поближе к финишной линии и подальше от нас.
Вскоре послышался громкий всплеск воды в фонтане и потом — женский голос, отчитывающий кого-то. Первой жертвой водного препятствия пала маленькая девочка, неправильно рассчитавшая глубину фонтана. Теперь она стояла по пояс в грязной воде и громко ревела от удивления.
— Ils viennent, les chèvres!
Мать девочки, представив себе малышку под копытами участниц, в отчаянии задрала юбку и полезла в фонтан.
— Какие бедра! — восхитился пузан и поцеловал кончики сложенных вместе пальцев.
Две первые козы уже приблизились к фонтану и, не испытывая никакого желания купаться, устремились к мешкам с сеном. С проклятьями и руганью погонщики оттащили их от мешков и практически вручную перенесли через водное препятствие. Первый и Шестой номера, Титин и Тотош, сохранили лидерство и неслись уже по финишной прямой. Погонщики в чавкающих, промокших сандалиях, с острыми палками наперевес, едва поспевали за ними.
У самого финиша погонщик Номер один совершил решительный бросок и первым проткнул свой шарик, при этом щедро окатив водой парижанку; бедняжка шарахнулась назад и угодила прямо в кучу, оставленную одной из участниц. Шестому номеру финишная прямая далась с трудом, и погонщик проколол свой шар уже под носом у следующего участника, выиграв у него буквально секунды. По одному или группами все остальные участницы заканчивали дистанцию, и наконец на веревке остался висеть одинокий шар номер девять. Наннет так и не объявилась.
— Она уже у мясника, — прокомментировал пузан.
Мы увидели Наннет, когда возвращались к машине. Она лакомилась геранью в крошечном садике на склоне холма; на роге у нее висела жокейская шапочка, а на шее — обрывок веревки.

 

— Bonjour, maçon.
— Bonjour, plombier.
Перед началом очередного шумного и жаркого дня наши рабочие обменивались рукопожатиями и приветствовали друг друга так официально, словно дело происходило на дипломатическом приеме. Почему-то они всегда обращались друг к другу по métier. Архитектор Кристиан, проработавший с ними уже много лет, никогда не звал их по именам, а вместо этого использовал сложные титулы, составленные из фамилии и профессии. Франсиса, Дидье и Бруно он величал Меникуччи-Plombier, Андриэ-Maçon и Трюффели-Carreleur. Иногда подобное обращение походило на старинный дворянский титул: Жан-Пьер, укладывавший у нас ковровое покрытие, официально именовался Гайар-Poseur de Moquette.
Сейчас они все столпились у одной из множества дыр, которые Меникуччи проделал в наших стенах для своих труб, и обсуждали график работ с серьезным видом людей, никогда в жизни никуда не опаздывавших. Существовала строгая очередность операций: сначала Меникуччи заканчивает укладку труб; потом строители уничтожают следы разрушений; потом в работу вступают электрик, штукатур, плиточник, плотник и, наконец, маляр. Поскольку все они были добрыми провансальцами, шансы того, что кто-нибудь станет придерживаться графика, равнялись нулю, но такую возможность для продолжительной дискуссии грех было не использовать.
Больше всего удовольствия от нее получал Меникуччи, от успехов которого зависело расписание всех остальных.
— Вы же сами понимаете, что не дырявить стены невозможно, — объяснял он. — Но сколько вам потребуется, чтобы это заделать, maçon? Полдня?
— Может, и целый день, — возразил Дидье. — Но когда?
— И не пытайтесь торопить меня! — отрезал Меникуччи. — Я занимаюсь этим уже сорок лет и успел понять, что с центральным отоплением нельзя торопиться. Это très, très délicat работа.
— На Рождество? — предположил Дидье.
Меникуччи строго взглянул на него и покачал головой:
— Вот вы шутите, а вспомните-ка о зиме. — Он наглядно продемонстрировал зиму, закутавшись в воображаемое пальто. — Снаружи минус десять. — Меникуччи задрожал и натянул шапочку на уши. — А трубы вдруг начинают течь! А почему? Потому что тот, кто их прокладывал, куда-то торопился. — Он торжествующе оглядел аудиторию. — Кто тогда будет шутить? А? Кто будет смеяться над водопроводчиком?
Уж я-то точно не буду. Установка центрального отопления обернулась настоящим кошмаром, и единственное, что спасало нас от помешательства, — это возможность весь день проводить на улице. Предыдущие строительные работы велись по крайней мере в одном помещении, а Меникуччи со своими медными щупальцами был везде. Он словно ненасытный термит пробивался из комнаты в комнату, оставляя за собой след из каменных обломков, пыли и искореженных огрызков труб. Тяжелее всего было то, что мы нигде не могли остаться одни. Заходя в ванную, мы обнаруживали там jeune с паяльной лампой, а в спальне из дыры в стене торчала нижняя часть Меникуччи. Единственным убежищем оставался бассейн, но и в него лучше было погружаться с головой, чтобы не слышать непрерывного завывания дрели. Иногда мы жалели, что не послушались совета друзей и не убрались куда-нибудь на весь август.
Только вечерами мы могли немного отдохнуть от дневного грохота и поэтому предпочитали оставаться дома, из-за чего пропустили множество интересных событий, которыми в августе Люберон развлекал своих гостей. Мы посетили только два из них: концерт в эффектно освещенных развалинах на окраине Опеда и вечер грегорианских хоралов в аббатстве Сенанк, во время которого в течение трех часов успешно умертвляли свою плоть на придуманных специально для этого каменных монастырских скамьях. Все остальные вечера мы предпочитали проводить на своем заднем дворе, наслаждаясь редкой тишиной.
Однажды голод все-таки выгнал нас из дома. Это случилось после того, как мы обнаружили, что все продукты, предназначенные для обеда, покрыты толстым слоем каменной пыли. Мы решили поесть в простом ресторанчике в Гуле, маленькой, почти безлюдной деревне, не представляющей никакого интереса для туристов. Это почти то же самое, что пообедать дома, только чище, решили мы и отправились в путь, поручив собакам охранять дыры в стенах.
День был безветренным и знойным, и вечером деревенская улица пахла нагретым асфальтом и камнем, сухим розмарином и жарой. И людьми. В тот вечер Гуль справлял свой ежегодный праздник.
Вообще-то в этом не было ничего удивительного, поскольку в августе каждый городок и деревня устраивают какой-нибудь праздник: турнир по игре в boules, или гонки на осликах, или барбекю, или ярмарку. Деревья украшаются разноцветными гирляндами, на площади сколачивается деревянный помост для танцев, вокруг него скапливаются цыгане, аккордеонисты и продавцы сувениров, а рок-группы приглашаются из самого Авиньона. На таком празднике можно отлично провести время, но только не в том случае, если вы весь день прожили посреди строительной площадки и к вечеру заработали легкую контузию. Как бы то ни было, всю дорогу до Гуля мы мысленно заказывали себе обед и теперь желали непременно съесть его. Что значат несколько лишних человек на площади по сравнению с салатом из теплых мидий и бекона, цыпленком с имбирем и знаменитым шоколадным тортом местного шефа?
Если в любой другой день года вы увидите на улице Гуля дюжину человек разом, это будет означать, что происходит событие какой-то небывалой важности: похороны или одновременное снижение цен в двух соперничающих мясных лавках. Но этот вечер был исключением: на один день Гуль стал столицей мира и пригласил к себе кучу гостей, по всей видимости не менее голодных, чем мы. Зал ресторана был переполнен. Открытая терраса тоже. У входа толпились голодные пары, ожидая, пока освободится столик. У официантов был загнанный вид. Владелец ресторана Патрик встретил нас усталой, но довольной улыбкой.
— Надо было позвонить заранее, — покачал головой он. — Возвращайтесь часов в десять, что-нибудь придумаем.
Даже в кафе, достаточно просторном, чтобы вместить все население Гуля, свободными оставались только несколько стоячих мест у бара. Мы взяли стаканы и вышли с ними на улицу. Через дорогу находилась квадратная площадь с памятником жителям деревни, погибшим за Францию в разных войнах. Как и все подобные памятники, он содержался в отличном состоянии, и украшающий его триколор был чистым и выглаженным. В этот вечер монумент окружали ряды временных прилавков. За ними располагались ремесленники со своей керамикой и сувенирами из дерева, продавцы вина и меда, несколько антикваров и художников.
Окна домов вокруг площади были распахнуты, и их обитатели, забыв про телевизоры, с интересом наблюдали за неторопливой процессией, двигающейся внизу. Каменные стены еще отдавали дневное тепло, а люди, уставшие от жары, ступали медленно и лениво, даже не делая попыток втянуть животы или расправить плечи.
На некоторых из прилавков лежали записки, сообщавшие потенциальным покупателям, что продавца при желании можно найти в кафе. Одно самое большое торговое место представляло собой даже не прилавок, а целую комнату на открытом воздухе со столами, стульями, креслами и двумя пальмами в горшках для красоты. За столом с бутылкой вина и раскрытым журналом заказов сидел смуглый черноволосый человек в сандалиях и шортах. Это был месье Од, художник-ferronnier из Сен-Панталеона, в свое время тоже принимавший некоторое участие в нашем ремонте. Он поздоровался и пригласил нас присесть.
Ferronnier — это мастер, работающий с железом, и в сельской местности он занимается в основном изготовлением решеток на окна и двери, ставней и металлических оград, призванных защитить хозяев от грабителей и разбойников, скрывающихся за каждым кустом.
Но месье Од давно уже перерос это примитивное ремесло и вовремя обнаружил, что существует немалый спрос на копии металлической мебели восемнадцатого и девятнадцатого веков. Он носил с собой целый альбом с фотографиями и рисунками, и если вы хотели кружевную садовую скамейку, или красивую решетку для плиты, или складную кровать, точно такую, как у Наполеона, месье Од готов был изготовить их для вас, а потом и состарить до нужной степени антикварности. Он работал вместе со своим шурином и маленькой коротконогой гончей и был известен тем, что всегда обещал доставить заказ ровно через две недели и доставлял его ровно через три месяца. Мы поинтересовались, как идут дела.
Од гордо постучал по толстому журналу с заказами:
— Я запросто мог бы открыть фабрику. Немцы, парижане, бельгийцы и все прочие как с цепи сорвались. В этом году все хотят большие круглые столы и такие вот садовые стулья. — Он наклонил стоящий рядом стул, чтобы продемонстрировать нам изящный изгиб ножек. — Беда только, что они желают получить все через два дня, а вы же понимаете… — Он хлебнул вина, оставив предложение незаконченным.
Пара, вот уже несколько минут ходившая вокруг комнаты, подошла и поинтересовалась складными кроватями. Месье Од открыл свой журнал и полизал кончик карандаша.
— Но должен предупредить вас, — сказал он, не моргнув глазом, — что на это потребуется две недели.
Мы сели за столик только около одиннадцати, а добрались домой далеко за полночь. Ночь была душной, тяжелой и странно неподвижной. Дома мы первым делом бросились в бассейн и долго плавали на спине, любуясь звездами. Отличный конец для трудного дня. Откуда-то издалека, со стороны Лазурного берега, донеслись чуть слышные раскаты грома, а в небе сверкнула и погасла крошечная молния. Это была чья-то чужая, нестрашная гроза.
Она добралась до Менерба к утру, еще до рассвета. Мы проснулись от хлопанья незапертых окон и испуганного лая разбуженных собак. Примерно час она стояла прямо над нашим домом, рокотала, взрывалась и неестественно ярким светом заливала виноградники. А потом начался дождь, больше похожий на поток воды из прорванной плотины. Он обрушивался на крышу и двор, просачивался в дом через каминную трубу, затекал в щель под входной дверью. Дождь прекратился уже после рассвета, и тотчас же, как ни в чем не бывало, опять засияло солнце.
Утром выяснилось, что у нас нет электричества. Когда мы собрались позвонить энергетикам, оказалось, что не работает и телефон. Мы обошли вокруг дома, чтобы оценить нанесенный грозой ущерб, и обнаружили, что потоки воды смыли половину нашей подъездной дорожки, а на той, что сохранилась, оставили русла, широкие, как след трактора, и слишком глубокие для колес легковой машины. Однако гроза принесла и два приятных момента: утро было просто чудесным и наши рабочие не явились. Сегодня они будут заняты ликвидацией последствий потопа в собственных домах и хотя бы на день оставят нас в покое. Мы пошли в лес, чтобы прогуляться и проверить, что гроза наделала там.
В лесу мы застали совершенно фантастическую картину: между стволами деревьев из земли, пересохшей за долгие месяцы, поднимались похожие на гейзеры струйки пара, и все это сопровождалось тихим, зловещим шипением. Но солнце опять светило ярко, небо было синим, и мы вернулись домой, исполненные оптимизма, за что были вознаграждены самостоятельно заработавшим телефоном: нам звонил месье Фруктус, желающий знать, не утонул ли страховой полис.
Мы сообщили ему, что пострадала только подъездная дорожка.
— C'est bieng, — успокоил нас он. — Вот у одних моих клиентов на полу в кухне полметра воды. Такое бывает. Август вообще странный месяц.
Мы согласились с ним. Это был действительно странный месяц, и мы радовались, что он подходит к концу и что жизнь скоро вернется в обычную колею: дороги опять станут пустыми, рестораны свободными, а месье Меникуччи наденет брюки.
Назад: ИЮЛЬ
Дальше: СЕНТЯБРЬ