15

Незадолго до восьми они встретились в вестибюле отеля. Люси в своем лучшем черном платье, Андре с полузадушенным лицом, какое бывало у него каждый раз, когда приходилось надевать галстук, а Пайн в клетчатом костюме завсегдатая парижских бульваров. С изысканностью придворного он склонился над рукой Люси:

— Вы выглядите восхитительно, милая. Самая прелестная девушка в Париже.

Люси смутилась и только тут заметила мальчика-посыльного, который, стоя за спиной Сайреса, делал ей знаки. Она улыбнулась ему, и на нее тут же обрушился стремительный поток французского: такси только что высадило гостей у входа в отель; оно пустое и еще не отъехало; он будет счастлив придержать его для мадемуазель, если она захочет. Судя по мечтательному выражению его лица, он предпочел бы придержать саму мадемуазель. Растерявшаяся от такого обилия незнакомых слов Люси повернулась к Андре:

— Что он говорит?

— Говорит, что знавал много женщин, но ни одна из них не может сравниться с тобой. Он хочет пригласить тебя домой и познакомить с мамой.

Такси спустилось к Сене по бульвару Сен-Жермен, а когда оно въехало на мост Согласия и Люси увидела черную ленту Сены, зажатую в сверкающих огнями берегах, у нее от восторга перехватило дыхание.

— Я специально попросил их включить освещение, Лулу, — признался Андре, внимательно следивший за ее лицом. — Вон там справа — сады Тюильри, а прямо перед нами — площадь Согласия. Получше, чем Западным Бродвей в понедельник утром?

Люси медленно кивнула, не в силах отвести взгляд от окружающей ее красоты: от подсвеченных прожекторами красивых зданий, от выстроившихся в шеренгу черных силуэтов деревьев, от скульптурных теней на массивных каменных стенах. Она была так потрясена, что не могла говорить.

Однако их водитель явно не имел намерения неторопливо любоваться видами. Он придавил педаль газа, на гоночной скорости пролетел по улице Ройяль, лихо свернул на площадь Мадлен, подрезал какого-то мотоциклиста и, не обращая внимания на поток его ругательств, триумфально затормозил у ресторана. Еще один опасный рейс окончен, и все живы. Подсчитав чаевые и, очевидно, найдя их удовлетворительными, он буркнул «Bon appétit» и снова ввинтился в бесконечный поток машин, оставив своих пассажиров у входа в ресторан. Тот имел несколько театральный вид, а сразу под названием крупными буквами было написано имя звезды — шеф-повара Алена Сандерана.

История ресторана «Лука-Картон» началась в XVIII веке, когда нахальный англичанин Роберт Лукас открыл на этом месте таверну «Англия», решив осчастливить неизбалованных деликатесами парижан холодным мясом и горячими пудингами. Как ни странно, это необычное сочетание понравилось местным гурманам, и слава Лукаса надолго пережила его самого. Когда сто тридцать лет спустя заведение перешло в другие руки, новый хозяин назвал его «Таверна Лукас». Дела ресторана шли хорошо, в начале XX века он получил косметическую подтяжку фасада в стиле ар-нуво, а в 1925 году у него появился новый владелец по имени Франсис Картон.

Внутри ресторан и сейчас выглядит примерно так же, как девяносто лет назад: полированный клен, прихотливо изогнутая бронза, зеркала, чудесные резные панели, яркие пятна свежих цветов, приглушенное журчание голосов, доносящихся из-за больших кремовых меню, и общая атмосфера luxe et volupté .

Сайрес потер руки и глубоко вздохнул с таким удовольствием, точно местный воздух состоял из особо чистого кислорода.

— Надо мне было надеть фрак и цилиндр, — с сожалением заметил он, озираясь. — Вы видите здесь нашего Францена?

Большинство столиков были заняты компаниями строго и скучно одетых бизнесменов — отнюдь не блестящими, но тем не менее составляющими в наши дни основную клиентуру любого дорогого ресторана. Среди них выделялись несколько женщин: некоторые в сверкающих украшениях и вечернем макияже, другие — в дорогих темных костюмах, международной форме менеджеров высшего звена. И только на угловом диванчике в дальнем углу зала они заметили одинокого мужчину, углубившегося в изучение меню. Лохматый затылок отражался в зеркальной панели у него за спиной.

Метрдотель провел их к столику, и Францен, оторвавшись от чтения, взглянул на них поверх очков. Голубые и без того круглые глаза еще больше округлились при виде Люси. Он не без труда поднялся, перегнулся через стол и протянул всем троим по очереди мясистую лапу. Это был большой, грузный человек, похожий на медведя: впечатление усиливалось коричневым костюмом из вельвета настолько плотного, что он казался пуленепробиваемым. Кроме того, на нем была клетчатая рубашка с расстегнутой верхней пуговицей и — дань приличиям — порядочно мятый, желтого цвета галстук.

Торчащие во все стороны седые волосы обрамляли широкое лицо с высоким лбом, прямым длинным носом и тщательно подстриженными усами. Как и большинство голландцев, по-английски Францен говорил совершенно правильно и практически без акцента.

— Наверное, у меня удивленный вид? — приветливо улыбнулся он. — Вы должны меня простить — я ожидал только мистера Пайна. Выходит, сегодня мы не работаем, а отдыхаем?

— Надеюсь, нам удастся поговорить и о деле, — отозвался Пайн. — Мисс Уолкот и мистер Келли — мои коллеги, и за их скромность я ручаюсь.

Официант, поставивший у столика ведерко со льдом, вынул из него запотевшую бутылку настолько, чтобы можно было разглядеть этикетку. Францен прищурился, потом одобрительно кивнул и объяснил Сайресу:

— Это их фирменное шампанское. Очень хорошее. Уверен, вам понравится.

Наступившее молчание нарушил только деликатный хлопок вылетевшей пробки да нежное шипение пузырьков в бокалах.

— Надеюсь, никто не станет возражать, если счет сегодня оплачу я? — перегнувшись через стол, негромко спросил Сайрес. — Я настаиваю.

Казалось, голландец, уже взявшийся за ножку бокала, обдумывает это заявление. Многообещающее начало, думал он. Этот Пайн приятно отличается от Хольца, скупого карлика, готового торговаться из-за каждого сантима.

— Очень щедрое предложение, — заметил он, слегка поклонившись. — Я уже чувствую, что сотрудничать с вами будет весьма приятно.

Сайрес оглядел своих соседей по столику.

— За искусство, — сказал он, поднимая бокал.

— И за бизнес, — отозвался Францен, — но только не на пустой желудок.

Пока двое пожилых мужчин обменивались любезностями, Люси и Андре занялись меню. Андре переводил на ухо Люси названия блюд, она слушала его с жадным вниманием, а их колени под столом то и дело касались друг друга. Со стороны можно было подумать, что они обсуждают предстоящую свадьбу, на деле же Андре пытался объяснить ей, что такое bigorneaux.

— Это такие моллюски, Лулу. Понимаешь, моллюски. Морские.

— Как рыба? Или как крабы?

— Нет, не совсем. Скорее как улитки.

— А что такое ris deveau ? — невольно поежившись, поспешила спросить она.

— О, это очень вкусно. Но, наверное, тебе лучше не знать, из чего оно делается.

— Так ужасно?

— Так ужасно.

— Ну ладно, не знаю — и слава богу. А cuisses degrenouille?

— Изумительное блюдо. Похоже на нежнейшего цыпленка.

— Но не цыпленок?

— Нет. Лягушачьи окорочка.

— Ой.

Францен на минуту оторвался от меню, чтобы взглянуть на Люси.

— Могу ли я дать вам совет? — вежливо осведомился он. — У них тут есть одно блюдо, которого вы не найдете больше нигде во Франции, а возможно, и во всем мире — Canard Apicius. Рецепт придуман еще римлянами две тысячи лет назад. — Он замолчал, чтобы хлебнуть шампанского. — Это утка, но утка, не похожая ни на одну другую, зажаренная в меду и специях, утка в экстазе, я бы сказал. Вы будете помнить эту утку до конца своих дней. — Он сложил пальцы букетом, поднес к губам и звонко поцеловал. — Вы станете рассказывать своим внукам об этой утке.

Три пары глаз выжидательно смотрели на Люси.

— Знаете что? — широко улыбнулась она. — Я, пожалуй, возьму утку.

К тому моменту, когда официант пришел принимать заказ, Францен уже полностью взял на себя выбор блюд и проявил при этом недюжинную осведомленность и истинный энтузиазм. Когда втроем с официантом и сомелье они занялись обсуждением и подбором вин, их столик стал самым оживленным в ресторане. Андре сказал об этом голландцу, когда тот освободился.

— Все очень просто, — отозвался Францен. — Люди приходят в такие рестораны из ложных побуждений. Они едят здесь, чтобы произвести впечатление и доказать кому-то, что в состоянии истратить несколько тысяч франков на обед. А поскольку деньги для них — это святое, они и ведут себя как в церкви. — Он сложил ладони, возвел глаза к потолку и стал похож на престарелого херувима. — Они не смеются, мало пьют, они почти не получают удовольствия. Ну и какая радость официантам или сомелье работать с ними? Им неинтересно предлагать вино и еду людям, которых цена интересует больше, чем вкус. Фу! — Он осушил свой бокал и знаком показал официанту, что хочет добавки.

— Но мы совсем другие, — продолжал Францен. — Мы пришли сюда, чтобы есть, пить и наслаждаться. Мы верим в joie dе mangеr. Мы как раз та аудитория, какая нужна шеф-повару. И люди, которые здесь работают, умеют это ценить. Мы уже сейчас им нравимся, а к концу обеда они будут угощать нас коньяком, вот увидите.

Энтузиазм Францена был заразителен, бордо и бургонское лились рекой и выгодно оттеняли творения одного из лучших парижских поваров, и скоро за столиком установилась вполне непринужденная и дружеская атмосфера. Сайрес никуда не торопился, предоставив вину и хорошей компании делать свое дело, и спокойно ждал подходящего момента, чтобы завести речь о цели их знакомства.

Разговор о ней зашел, когда все отдыхали после главного блюда, и начал его сам Францен.

— После такой утки у меня осталась только одна мечта — обедать тут каждый вечер, — сказал он, аккуратно промокнул усы салфеткой, а потом продолжил, точно размышляя вслух: — Постоянный столик, и вино уже дожидается меня в ведерке, и официанты знают все мои вкусы и пристрастия, и иногда шеф выходит поздороваться. Как это было бы славно.

Он аккуратно вернул салфетку за воротник рубашки, разгладил ее и с видом человека, принявшего решение, наклонился к Сайресу:

— А чтобы такая мечта осуществилась, надо много работать. Что вы хотите? Наш общий приятель из Нью-Йорка не сообщил мне никаких подробностей. Рассказывайте.

Опытный Сайрес, хорошо знающий о болезненном самолюбии и непомерной обидчивости творцов, начал с комплиментов незаурядному таланту голландца. Тот покачал головой и остановил его, подняв руку.

— Достаточно, мой друг, — улыбнулся он. — Вы говорите не с Пикассо. Я всего лишь бизнесмен с кистью в руке.

— Рад это слышать. В таком случае я перейду прямо к делу. Мне нужен Сезанн.

У Францена удивленно поднялись брови.

— Как странно! Я не делал его с девяносто второго года, а в этом году закончил уже второго, а сейчас вы заказываете мне третьего. Похоже, старик снова в моде. Такое иногда случается.

Ответить Сайресу помешал официант, подошедший, чтобы выяснить вопрос с десертом. Францен моментально забыл о Сезанне.

— Пролистайте меню до конца, — скомандовал он. — Вы непременно должны попробовать одну штуку. Обычно к сырам подают красное вино, но смотрите, что они придумали: камамбер с кальвадосом, эпуас с бургундской виноградной водной, а вью-бребис с мансанильей. Дивные сочетания! Какое воображение! Какая тонкость вкуса!

Покачивая головой, он еще долго изучал страницу, на которой более тридцати сыров предлагались каждый со своим алкогольным сопровождением. Прошло немало времени, прежде чем Францен вернул меню официанту и вспомнил о Сезанне.

— Я всегда им восхищался, — признался он, — и не только из-за картин. Если вас не затруднит передать мне бутылку вина, я расскажу вам свою любимую историю о Сезанне. — Он вылил себе остатки бордо, поднес бокал к свету, полюбовался, вздохнул и выпил. — Его, как и многих художников, недооценивали современники и часто критиковали люди, не достойные мыть для него кисти. Это произошло в Эксе, который, как вам, несомненно, известно, никак нельзя назвать мировой столицей живописи. Однако именно там проходила выставка его работ, и ее чрезвычайно охотно посещали местные критики. Однажды вышло так, что Сезанн остановился как раз за спиной у одного из них. Критик с наслаждением охаивал одну из выставленных картин, с каждым словом становясь все грубее, и после одного особенно невежественного замечания Сезанн не выдержал. Он постучал критика по плечу и тот обернулся к нему. «Месье, — сказал Сезанн, — срал я на вас». Разве можно на это что-нибудь ответить? Как бы я хотел видеть лицо этого критика. А вот и сыр!

Только когда вся еда кончилась, Сайресу с помощью незаурядного такта и большого бокала коньяка удалось еще раз склонить заметно повеселевшего голландца к разговору о бизнесе. Было решено, что на следующее утро со свежими головами они встретятся в студии у художника и все обсудят. После этого, предположил Францен, они, возможно, захотят отпраздновать начало сотрудничества легким ланчем — он знает как раз подходящее местечко. Голландец написал на листочке свой адрес на улице Святых Отцов и добавил код, открывающий калитку, а Сайрес вручил ему свой телефонный номер в «Монталамбер».

Они покидали ресторан последними в сопровождении метрдотеля, сомелье и трех официантов, хором желающих им спокойной ночи. Обед получился весьма удачным, и, усаживая Францена в такси, Сайрес решил, что поставленная цель достигнута. Сегодня они стали друзьями. Завтра, если все сложится, сделаются сообщниками.

Они возвращались в отель, согретые вином и сонные. У Люси слипались глаза, и огни Сен-Жермена сливались в одно дрожащее пятно.

— Андре, помнишь, мы договаривались пройтись сегодня пешком по мосту? Может, сделаем это завтра? — Ей никто не ответил. — Андре? — Молчание. — Сайрес?

В зеркале заднего вида она встретилась глазами с водителем. — Dodo , — усмехнулся он. — Все спят. Очень мило.

Францен вошел в квартиру и даже через пары алкоголя почувствовал знакомый запах масляной краски и скипидара. Через большую комнату, служившую ему мастерской, он прошествовал на маленькую кухню и заварил кофе. Какой приятный человек этот Сайрес Пайн, думал он, не сводя глаз с кофейника. Совершенно не похож на Рудольфа Хольца. Хольц скуп, Хольц бестактен, жесток, ему нельзя доверять, но, к сожалению, для Францена он служит основным источником дохода и отлично об этом знает. Как будет хорошо, если эта новая работа для новоявленного приятного клиента потянет за собой и другие. Возможно, завтра он покажет Пайну два еще не отправленных холста: поставит их рядом, чтобы тот мог сам оценить мастерство.

С чашкой кофе и рюмкой коньяка, пожалуй, последней на сегодня, Францен уселся в потертое кожаное кресло и сунул руку в карман в поисках сигары, когда зазвонил телефон. Францен не отвечал, надеясь, что тот замолчит, но надежда не оправдалась. Поклявшись себе, что завтра же купит автоответчик, он неохотно поднялся из кресла и снял трубку.

— Францен? Это Хольц. Надеюсь, вы хорошо провели вечер с мистером Пайном?

Голландец зевнул. Вечно одно и то же. С первой встречи с клиентом до того дня, когда на холсте высохнет краска, Хольц ни на минуту не оставит его в покое. Будет звонить, проверять, надоедать и действовать на нервы, чтобы не дай бог не пропустить момент, когда можно получить свою долю.

— Да, хорошо. Он приятный человек.

— Чего он хочет?

— Сезанна.

— Мне, черт возьми, известно, что он хочет Сезанна. Неужели Виллерс мне не сказал? Какого именно Сезанна?

— Еще не знаю.

Хольц скрипнул зубами. От картины зависит и цена подделки. О чем они могли говорить целый вечер, если даже не обсудили заказ? Он постарался не демонстрировать своего раздражения.

— А когда узнаете?

— Завтра. Они придут ко мне в студию в десять, и тогда мы…

— Они? Кто они? Речь шла только о Пайне.

— Нет, с ним еще парочка — молодой человек и девушка.

По спине у Хольца пробежал тревожный холодок — говорят, так бывает, когда по твоей могиле пройдется гусь.

— Имена? Как их зовут?

— Парня — Келли. Андре Келли. А девушку — Люси, фамилии не помню.

Хольц молчал, из трубки доносилось только его тяжелое дыхание.

— Хольц? Вы меня слышите?

— Вам надо немедленно убираться из дома, Францен. Берите картины и уходите. Сегодня же. Срочно.

— Почему? Я не понимаю.

Хольц глубоко вздохнул, помолчал, а потом опять заговорил как человек, пытающийся втолковать что-то бестолковому ребенку.

— Забирайте картины. Идите в какой-нибудь отель и переночуйте там. Когда поселитесь, позвоните мне и сообщите свой номер. Я буду ждать вашего звонка. Все ясно?

Францен взглянул на часы:

— А вам известно, который у нас час?

— Христа ради, это все очень серьезно! Делайте, как я говорю. Сейчас же.

Францен взглянул на замолчавшую трубку и пожал плечами. Ему очень хотелось наплевать на звонок и лечь спать, но профессиональная осторожность взяла верх над ленью. Хольц, конечно, мерзавец, но он не из тех, кто легко поддается панике. И он говорит, что это серьезно. Францен вернул трубку на телефон и направился к тайнику, в котором лежали две картины.

Хольц бегал по кабинету, и миниатюрные ножки в вечерних замшевых туфлях сердито топали по драгоценному ковру. Проклятый фотограф! Какого черта он делает в Париже, когда должен быть в Гонконге?

— Дорогуша? — в дверях появилась Камилла в сверкающем серебристым стеклярусом платье и основательном макияже de soir , готовая к очередному благотворительному сборищу. — Дорогуша? Мы опоздаем.

— Иди сюда и закрой дверь. Мы никуда не едем.