7
Как Ребуль объяснил Элене, для этого обеда он разработал со своим шеф-поваром Альфонсом исключительно провансальское меню.
– Мы начнем, – сказал он, – с дынь из Кавальона, города, который поставляет лучшие дыни во Франции. Они настолько хороши, что Александр Дюма заключил в девятнадцатом столетии сделку с кавальонцами «книги в обмен на дыни». В самом деле, в городских архивах до сих пор хранится коллекция книг, которые Дюма присылал в обмен на дюжину дынь в год. – Он умолк, чтобы глотнуть шампанского, и заметил, что все за их столом притихли и слушают его. – Так вот, самые сочные и вкусные дыни, те, что у нас на столе сегодня, называются melons de dix, у них десять ребер, по которым они разрезаются на десять идеальных ломтиков.
Элена поглядела через стол:
– Сэм, надеюсь, ты записываешь. Когда мы поселимся здесь, ответственным за кухню будешь ты. Хорошо, Франсис, а что будет после дынь?
– Daube Avignonnaise, мясо по летнему рецепту, ягненок, маринованный в белом вине, а потому более легкий, чем зимняя говядина daube, которая маринуется в вине красном. Подается с пастой и белым «Châteauneuf-du-Pape». Затем сыры от наших добрых подружек, местных коз, и под конец мое любимое: клубника из Карпантраса под соусом, изобретенным Альфонсом, во всяком случае, он утверждает, что сам придумал его. Это смесь сливок и йогурта с капелькой бальзамического уксуса. Voilà – к аукциону у всех будет отличное настроение.
После дыни, которая действительно оказалась сочной и ароматной, Филипп, последние два дня освещавший Каннский фестиваль, отвечал на неизбежные вопросы об этом событии. Кого из звезд он видел? Удалось посмотреть какие-нибудь фильмы? Правда ли, что главный киногерой этого года рослый красавец – такой же, каким выглядит на экране, или же он, как написал один недобрый репортер, «прыщавый карлик»?
Наконец, когда Ребуль спросил, сложилось ли у него за эти два дня какое-то общее впечатление, Филипп кивнул:
– Судя по тому, что я видел, эпоха разговоров лицом к лицу завершилась. Повсеместно я наблюдал группы людей, которые держались вместе. Однако они не разговаривали друг с другом, они даже не смотрели друг на друга. Все они таращились в свои сотовые телефоны. Единственный настоящий разговор у меня получился с барменом в отеле «Мартинез».
Этот мрачный отчет был прерван летним daube, которое все единодушно признали великолепным: легким, нежным и вкусным.
– Элена, ты записываешь? – Сэм подобрал остатки соуса с тарелки кусочком хлеба.
– Я же тебе сказала – ответственный за кухню ты.
– Я ответственный только за дыни, – возразил Сэм. – Прочие полномочия я передаю тебе.
Элена, как и ожидал Сэм, закатила глаза, и разговор перешел на поиски дома, на безоговорочную необходимость иметь большой винный погреб и гостиную со звукоизоляцией, а под конец, когда появилась клубника, – на возмутительное поведение Олега Вронского. Сэм придерживался мнения, что Вронский охотник за недвижимостью, о нем необходимо сообщить в полицию, которая приструнит этого стервятника. Ребуль был настроен более философично.
– Хотя, – сказал он, – если он еще раз меня потревожит, мне придется принять меры.
Только какие? Прежде чем они успели обсудить свои возможности, Мари-Анж снова поднялась на возвышение. И ее новое появление было отмечено барабанной дробью и попыткой украдкой поправить бюст. Настало время аукциона.
Сначала разыгрывали уик-энд в отеле «Le Petit Nice», известном на всю Францию, как напомнила публике Мари-Анж, благодаря потрясающему местоположению и виду на море, благодаря стильным и комфортабельным номерам и прежде всего своей трехзвездочной кухне. Подхваченная волной энтузиазма, она с восторгом расписывала удовольствие от трапез на террасе, легендарный буйабес, благородное оливковое масло (из особых запасов отеля), а затем, в очередной раз поцеловав кончики пальцев, Мари-Анж открыла торги.
Начали с очень скромной стартовой цены в пятьсот евро, которая быстро поднялась до двух тысяч, затем до двух с половиной.
– Вы должны как следует постараться, – сказала Мари-Анж. – Это ведь не просто сказочный – сказочный! – уик-энд, это инвестиции в будущее родного города.
После финального шквала предложений уик-энд был продан за пять тысяч евро. Покупателем оказался известный местный бизнесмен с репутацией бабника, и Ребуль подавил желание спросить, поедет ли тот отдыхать с женой или с любовницей.
Аукцион продолжался, и ставки ползли вверх: шесть бутылок «Château Lafite» ушли за двадцать тысяч евро, а вип-билеты на матчи «Olympique de Marseille», после новых увещеваний с помоста, принесли пятьдесят тысяч. Мари-Анж была довольна, но она еще не закончила. Освежившись глоточком шампанского, она приступила к главному лоту аукциона – коллекционному «бентли». Припаркованный ради такого случая перед домом, автомобиль неизменно обращал на себя внимание подъезжающих гостей. Машина была великолепная: жемчужно-серого цвета, салон, обтянутый леопардовыми шкурами, переговорное устройство с золотым рупором, чтобы передавать указания шоферу. По словам Мари-Анж, машина, достойная короля, – не слишком тонкий намек на личность предыдущего владельца.
– Что касается этого уникального автомобиля, – сказала она, – мы надеемся, вы особенно, особенно сильно постараетесь. Позвольте напомнить вам еще раз, что все это ради процветания Марселя. Итак, дамы и господа, прошу вас, задайте жару своим чековым книжкам. Кто начнет торги?
Разговоры прекратились, на террасе стало так тихо, что все услышали скрежет стула по плиткам пола. Поднялся Вронский, вскинул руку со стиснутым кулаком.
– Ради процветания Марселя, – он рубанул по воздуху кулаком, – даю миллион евро.
Несколько секунд длилось ошеломленное молчание, после чего терраса взорвалась аплодисментами, заводилой была Мари-Анж, которая подскочила к сияющему Вронскому и звучно расцеловала его в обе щеки.
Филипп, в котором взыграли журналистские инстинкты, выхватил блокнот и начал что-то записывать.
– Получится чудная заметочка для «La Provence». – Он повернулся к Ребулю. – Ты ведь не возражаешь?
– Нет, конечно, – пожал тот плечами. – Почему бы тебе не взять у него интервью? И если выпадет такая возможность, укажи ему дорогу на Москву.
Заголовок на третьей странице «La Provence» гласил: «Le meilleur ami de Marseille» – «Лучший друг Марселя». Тут же помещалась не слишком четкая фотография, сделанная Филиппом с сотового телефона: Вронский со скрещенными на груди руками, привалившийся к своему только что приобретенному «бентли». После нескольких добрых слов о благотворительности и описания вечернего аукциона автор заметки привел небольшое интервью: «Что месье Вронский намерен делать с „бентли“? Как получилось, что он приехал в Марсель? Собирается ли он задержаться здесь?» И после твердого ответа «да» следующий вопрос напрашивался сам собой: «Где он будет жить?» В ответ месье Вронский улыбнулся. «Я присмотрел себе недвижимость, – сказал он, постукивая по носу указательным пальцем, – это все, что я пока что могу сказать».
Ребуль засопел, отодвигая газету.
– Наглец! – заявил он Сэму. – Присмотрел он недвижимость, как же! Ты видел, как он все вынюхивал после обеда? Чуть длину занавесок не измерил. Quel culot! – Ребуль вышел, от негодования вздернув плечи.
Сэм увидел, как Элена идет по террасе после утреннего купания в бассейне, и налил ей чашку кофе.
– Что такое с Франсисом? Он едва выдавил из себя «доброе утро». Это ты его чем-то расстроил?
Сэм поднял руки, словно сдаваясь в плен.
– Это не я, это русский. – Он передал ей газету и указал на заметку Филиппа. – Прочитай последние два предложения. Ничего удивительного, что у Франсиса паршивое настроение.
Элена прочитала и оттолкнула газету:
– Вот нахал! Неужели он думает, что вынудит Франсиса продать ему дом?
Сэм пожал плечами:
– А ты вспомни его карьеру. Он занимался бизнесом в жестких условиях, конкурируя с жесткими людьми, и он либо превосходил их, либо избавлялся от них. Так или иначе, но он возьмет верх. Очевидно, что денег у него куры не клюют, он пользуется огромным влиянием и привык получать то, чего ему хочется. Вот теперь он хочет дворец Фаро и, похоже, готов на все, чтобы его заполучить. Ты посмотри, что о нем написано. Мне кажется, сейчас он уверен, что стоит ему только швырнуть Франсису денег побольше, и дом – его. Наверное, в России так и делают.
– Сэм, точно так же делают и в Штатах. Или ты до сих пор не замечал?
Сэм покачал головой.
– Милая, – усмехнулся он, – я был слишком занят, глядя на тебя… эти блестящие глаза, божественная грудь. Чем будешь заниматься сегодня? Ходить по музеям? Искать дом? Бегать по магазинам? Загорать голышом?
Элена сделала вид, будто не услышала последнего предложения.
– Хочу как-нибудь подбодрить Франсиса.
– Отличная мысль. Значит, загорать голышом.
Элена вздохнула, и разговор иссяк. Когда он снова возобновился, они решили вытащить Ребуля на долгий, неспешный ланч, и эта идея тут же вдохновила обоих. После того как Сэм позвонил Филиппу и предложил ему присоединиться к ним в ресторане, они заказали столик в «Пероне» и вскоре после полудня сели в машину и поехали.
Они спустились по первой петле серпантина, когда неожиданно пришлось остановиться: дорогу преграждал «бентли» Вронского, припаркованный посреди шоссе. Вронский стоял рядом с машиной в компании с гламурным молодым человеком, сидевшим за его столом накануне вечером. Тогда его с головы до ног обтягивала черная кожа, сегодня же на нем была белая майка без рукавов, подчеркивавшая мускулистые, покрытые темным загаром руки, замшевые шорты в облипку и байкерские ботинки, на шее болтался фотоаппарат с телеобъективом.
Ребуль вышел из машины, и Вронский, улыбаясь до ушей, двинулся ему навстречу.
– Мой дорогой месье Ребуль, искренне надеюсь, что вы извините нас. – Он махнул на своего спутника. – Никки, мой телохранитель, захотел сделать несколько фотографий дворца Фаро, чтобы послать своей матери. Она живет в Минске, несчастная женщина, и никогда в жизни не видела подобных домов. – Не успел Ребуль ответить, как Вронский придвинулся ближе и заговорил более конфиденциальным тоном. – Должен вам признаться, я влюбился в ваш великолепный дом и заплачу за него столько, сколько вы скажете. – Он поглядел на Ребуля и кивнул, его ледяные голубые глаза превратились в щелочки. – Любую сумму.
Ребуль приложил усилие, чтобы взять себя в руки:
– Я говорил вашему агенту, а теперь скажу вам: мой дом не продается. Мне кажется, вам лучше уехать. Прямо сейчас.
Вронский сделал глубокий вдох. Никто не разговаривал с ним подобным тоном со времени службы в армии.
– Ладно, – произнес он, разворачиваясь. – Надеюсь, вам не придется пожалеть о своем решении.
Ребуль кипятился всю дорогу, пока они спускались вслед за «бентли», и Сэм изо всех сил старался разрядить атмосферу, отпуская замечания по поводу телохранителя Никки:
– Ну и парень. Он красит волосы и бреет ноги. – Сэм засмеялся, оборачиваясь к Элене. – Может, я перейму у него какие-нибудь стильные привычки. Как я буду смотреться в таких шортах?
– Поверь мне, Сэм, тебе лучше этого не знать. А насчет бритья ног можно подумать.
Когда они доехали до ресторана, Ребуль уже немного походил на себя прежнего.
– Я буду рад повидаться с Филиппом, – сказал он. – Интересно, какое мнение сложилось у него о Вронском после интервью. – Он покачал головой. – Мне нужно выпить.
Они все вчетвером попивали rosé и с восхищением изучали меню, когда двое проходивших мимо официантов вдруг замерли.
– Putain! – сказал один другому. – Ты только посмотри.
Из-за мыса неспешно выдвигался массивный корпус «Королевы Каспия».
Ребуль едва не поперхнулся вином:
– Опять этот проклятый русский. Я уверен, он нас преследует.
– Успокойся, Франсис. – Сэм похлопал друга по плечу. – Здесь мы в безопасности. Он ни за что не найдет места для стоянки.
Филипп, который был на удивление молчалив, кашлянул, оглядывая приятелей:
– Я должен признаться. – Он замолк, явно чувствуя себя несколько не в своей тарелке. – Он пригласил меня на борт.
Три пары бровей удивленно взлетели, а Филипп продолжал:
– Он позвонил мне и сказал, как сильно ему понравилась идея с аукционом. Потом сказал, будто хочет, чтобы я написал о нем, «представил новым соседям, жителям Марселя», это его слова. – Филипп умолк, чтобы глотнуть вина. – И предложил пожить на яхте денек-другой, чтобы я лучше узнал его.
– И что ты ответил? – спросил Ребуль.
– Моей первой реакцией было послать его куда подальше. Но затем я подумал: ага, он пытается подобраться к тебе, наверное, было бы неплохо запустить лазутчика в лагерь врага. Вдруг он нечаянно расскажет что-нибудь такое, что было бы нам полезно.
Ребуль медленно кивнул:
– А это неплохая мысль. – Он развернулся к остальным. – Что скажете?
Элена с Сэмом согласились. Все равно им нечего терять, так почему бы и нет?
– Скажи мне, Филипп, – произнес Ребуль, – вот ты провел с Вронским больше времени, чем мы. Что ты о нем думаешь?
– Он напоминает мне крупных политиков, с какими я встречался. Ну, вы понимаете, такой наглый. До крайности довольный собой. Я бы еще сказал, что таких, как он, не стоит выводить из себя. Однако ему, кажется, действительно понравилось все, что он увидел в Марселе. В особенности твой дом.
