16 декабря 1987
Дорогой Дневник!
Извини, что прошел уже целый день, но мама решила провести со мной беседу на кухне, пока я мыла посуду, и она продолжалась ровно четыре часа. Тем временем вернулся с работы папа и подключился к беседе – и еще сорок пять минут долой. Еще хорошо, что сегодня он пошел рано спать.
Мне кажется, Бенджамин заставляет его слишком много работать над новым проектом, которым они там заняты. И если мама или я спрашиваем, как идут дела на работе, папа только закатывает глаза.
Порой я думаю, что мы с мамой могли бы стать отличными друзьями. Такие мысли приходят мне в голову, когда я смотрю ей в глаза. Интересно, испытывала ли в свое время мама те же чувства, какие испытываю я? Сдается, что некоторые из моих переживаний она вполне могла бы понять, но она происходит из семьи и принадлежит к поколению, у которых не было принято говорить о вещах, вызывающих чувство неловкости.
Может быть, именно такое чувство вызывает у нее БОБ. Может быть, и папа знает БОБА, но мама не позволяет нам говорить о нем, потому что это всех так… убивает… не знаю.
Но все равно, мне кажется, у нас был с ней хороший разговор, потому что, отправившись к себе наверх спать, она казалась очень счастливой. После ее ухода я еще некоторое время оставалась внизу, затем вышла во двор и внимательно изучила ту часть стены дома, по которой БОБ обычно взбирается, чтобы заглянуть ко мне в окно. Просто поразительно, как это он умудрился не разбиться или уж, по крайней мере, ни разу не сорваться.
Каждый раз, когда я ночью спускаюсь из окна, мне помогают. Как бы сделать так, чтобы он сорвался? Бесполезно, он все равно заберется. К тому же по этой стене ко мне забирается и Бобби Бриггс, доставляя через окно очередную порцию кокса… чтобы мы могли сразу же взбодриться, пока родители или спят, или еще не возвратились домой.
К этому-то я и обещала тебе вернуться. Речь как раз идет о Бобби Бриггсе. Мы видимся с ним теперь так, как обычно видятся приличные мальчики с девочками в средней школе. Странно как-то. С Донной я встречаюсь чаще, теперь она все время с Майком. Она, похоже, счастлива, но эти двое напоминают мне парочку, рекламирующую по телику жвачку. Что-то вроде «счастья и честолюбивых устремлений» или этой чепухи насчет «умственного и физического развития… тра-та-та».
На прошлой неделе мне понадобилась ударная доза кокса, когда после кино мы пошли с ними в ближайшую закусочную съесть по гамбургеру. Бобби и я к нему даже не прикоснулись: он наелся в кино всякой ерунды, а я была под кайфом, и на еду мне даже глядеть не хотелось. Донна нажралась до неприличия, и я знала, что утром она об этом пожалеет – по лицу пойдут прыщи и платье не налезет. Ручаюсь, она прибавит фунтов пять. Майк просто свинья. Он кидал жареный картофель и гамбургеры в рот, как будто их не надо было жевать. Клянусь!
Еще мне не нравится, как он смотрит на Донну. Я беспокоюсь, потому что он, кажется, ужасное дерьмо… строит из себя какого-то супермена в этом своем блейзере, который он никогда не снимает. А мне плевать на него. Донна умная и сама разберется. Невероятно, что доктор Хэйворд ничего ей не говорил.
Почему же мы с Бобби перешли на такие отношения? Почему мы только ходим по кино, закусочным, сидим на балконе и любуемся открывающимся видом, или же я занимаюсь уроками у него дома? Почему мы только обнимаемся и целуемся или ездим в машине его отца на Жемчужное озеро? Все дело в том, что в конце концов он согласился стать дилером у Лео и продавать кокаин. Для меня. Я сама его об этом просила и долго этого ждала, но он хотел от меня обещания, что я снова буду его девочкой. И я так себя и веду. Тогда, когда мне этого хочется, или тогда, когда я сижу без кокса. Мне нравится Бобби на самом деле, но он никогда не был в состоянии понять, что со мною иногда делается.
Вся причина, по которой меня так тянет на эти оргии у Лео, причина, по которой я позволяю ему привязывать меня и даже иногда бить, заключается, кроме странного наслаждения, испытываемого мною, в том, что я чувствую: вот тот мир тьмы, которому я принадлежу. Я принадлежу этим гнусным мужикам, в глубине души таким же плаксам, какими они были в детстве. Я подтруниваю над ними – и вот уже они называют меня «мамочкой», прячут голову мне в колени, выплакивая свою боль… После этого я диктую им, что они должны теперь делать. Им нравится такая игра. И я часть всего этого. Должно быть это именно так, иначе я ни за что не смогла бы так им нравиться.
Я сама говорю им, что они со мной должны делать. Приказываю им. И тогда они исполняют мои приказы и я испытываю удовольствие, видя, как они вовсю стараются. Тут я начинаю словами передавать то, что я чувствую. Я говорю им, какие они замечательные, «настоящие, настоящие парни. Такие замечательные парни». Их «мамочка» просто счастлива. Они это прямо обожают. Потому что каждый из них – ребенок и мужчина в одном лице.
Они все, а это друзья Лео и Жака (о нем я еще должна тебе рассказать!), очень милы со мной. Если бы мне когда-нибудь понадобилась помощь, то они бы, я верю, обязательно откликнулись. Впрочем, не знаю. Я уже раньше ошибалась.
Итак, Бобби толкает в городе кокс, а Лео занят этой торговлей через границу с Канадой. Мне всегда перепадает от него хоть сколько-то бесплатно, а каждый раз, когда мы с Лео видимся, он наполняет мне капсулу или пузырек, если он у меня под рукой, «снежком».
Бобби зарабатывает приличные деньги, и все счастливы. Это ведь и есть подлинный смысл жизни, так ведь? Единственное, что меня бесит, – это вот что. Пару дней назад, когда мы с Бобби пошли взять деньги из моего абонентского ящика (не могу же я прятать тысячи долларов в ножке кровати!), он вдруг сказал, что Майк вскоре пойдет к нему в подручные – будет помогать с продажей кокса.
Я устроила Бобби истерику и сказала, что, если он возьмет его, я никогда больше не буду с ним разговаривать. Майк скажет Донне, Донна – своему отцу. Я это знаю. И не смогу пережить. Доктор Хэйворд разочаруется во мне… это меня наверняка убьет.
Бобби сказал, что это еще не окончательно. Но я потребовала, чтобы он пообещал не брать Майка, и Бобби обещал.
После этого мы отправились к дереву возле дома Лео, где спрятан старый футбольный мяч. Он не надутый, и в него удобно класть деньги и наркотики. Лео открыто смеется над Бобби за то, какие странные места для своих тайников он выбирает. «Футбольный кумир» – вот как он его зовет. Но Бобби и на самом деле футбольный кумир. По крайней мере, все в школе убеждены в этом.
Жак говорит, что тоже играл в свое время в футбол, пока не обнаружил, что совсем не обязательно целый день гонять по полю и врезаться головой в толпу здоровых лбов для того, чтобы делать хорошие деньги. Жак живет в самом лесу в небольшом деревянном домике вместе со своей говорящей птицей Уолдо. Кстати, Уолдо научился четко выговаривать мое имя. Жак – его фамилия Рено – вроде бы работает в казино, по ту сторону границы с Канадой. Он такой большой, толстый, но иногда здорово меня заводит. Вообще-то, он как раз относится к тому типу, о котором я писала: наполовину младенец, наполовину мужчина. Правда, о женском теле ему известно даже больше, чем Лео.
Как-то ночью я была у Жака в его лесном домике. Мы тогда оба с ним приняли хорошую дозу и стали играть друг с другом в разные поразительные сексуальные игры. Помню, дошло до того, что стоило ему только произнести: «Покажи-ка мне, девочка… покажи», как тут же голова у меня шла кругом!
Уолдо повторял почти все, что мы говорили друг другу, всю ночь и рано утром. Возвращаясь от Жака домой, я всю дорогу явственно слышала, как Уолдо без устали повторяет:
– Покажи-ка мне… Покажи-ка… Маленькая девочка… Маленькая девочка…
В то утро я наконец поняла: все оргии в лесу с участием Лео происходили перед домиком Жака. Я узнала стул, на который меня сажали!.. На минутку я опустилась на него – сомнений не было. Это он.
Скоро я продолжу свои записи. На сегодняшнюю ночь у меня есть кой-какие планы.
Л.