В кафе было тепло и людно. Болтовня флиртующих парочек, звон чайных ложек о фарфор – все это создавало симфонию, какую ей крайне редко доводилось слышать. Но Дивния чувствовала себя комфортно, улыбаясь всем подряд и ни с кем не вступая в беседу. Ее шляпа с вынутой газетной подкладкой лежала на соседнем стуле у окна, за которым виднелся кафедральный собор Труро. Официантка принесла счет и выжидающе уставилась на старуху. Все головы повернулись в их сторону. Дивния положила рядом с сахарницей хрустящую однофунтовую купюру (Надо же, расплатилась фунтовой! – громко прошептал кто-то).

Спасибо, милочка, пирожные были просто чудо, сказала старуха. Передайте мою благодарность кондитеру.

Шум сливного бачка в туалете, ощущение горячей воды, текущей меж пальцев. Горячая вода при одном лишь повороте крана! Дрейк закрыл глаза, наслаждаясь роскошью подзабытых удобств. Он вытер руки полотенцем и пригладил бородку, смотрясь в тусклое зеркало. Открыл дверь в общий зал и замер на пороге. Впервые он увидел Дивнию такой, какой ее воспринимали все окружающие: тщедушная старуха в круглых очках со сломанной оправой, грязном желтом дождевике и мужской шляпе размера на два больше нужного. У него зачесались кулаки при виде их переглядываний и улыбочек, когда Дивния водружала на голову свою шляпу с газетным уплотнением. Дрейк решительно прошагал через зал и выдвинул стул, помогая ей подняться. Потом учтиво подал ей руку – она выглядела такой довольной и гордой.

Спасибо, мой мальчик, сказала Дивния.

Положив сдачу в карман, она громко попрощалась со всеми присутствующими. Никто ей не ответил. Она не замечала устремленных на нее взглядов, но от внимания Дрейка они не ускользнули. И он злобно покосился на шептунов, сопровождавших комментариями их движение к выходу. Дивния всю жизнь давала людям пищу для пересудов и в этом была подобна погоде, о которой всегда найдется что сказать, но предположения никогда не оправдываются. После ухода старухи под ее стулом обнаружилась грязевая лужица.

Куда мы идем? – спросила она, оказавшись на улице. Но Дрейк в тот момент был слишком возмущен и зол на праздную публику, чтобы ответить.

Они прогулялись по Ривер-стрит, старуха и молодой человек. Она то и дело спотыкалась о выпиравшие из мостовой булыжники, но упорно не желала смотреть под ноги: уж очень много интересного происходило вокруг, на оживленной городской улице. Наконец Дрейк замедлил шаг перед большим зданием.

Вот мы и на месте, сказал он.

Ты привел меня в банк?

Здесь теперь уже не банк.

Тогда что это?

Увидишь, сказал он.

И провел ее, придерживая за локоть, мимо фасадных колонн, через массивные двери парадного входа в гулкое пространство вестибюля. Кроме них, здесь никого не было. В тишине слышалось, как удивленно стучит сердце старой женщины.

Дрейк повел ее дальше – вверх по лестнице и направо, в самый конец картинной галереи.

Оставайся здесь сколько захочешь, а я подожду внизу, сказал он.

Удаляясь, он не решился даже оглянуться – и без того уже волнений было предостаточно.

Вот таким образом на девяностом году жизни Дивния Лад впервые увидела лицо своей матери.

Несколько минут она стояла молча, хотя Дрейк позднее утверждал, что ее изумленный вздох был слышен во всех коридорах и залах музея. Потом она приблизилась почти вплотную к картине, освещенной неверным декабрьским светом, и назвала свое имя. За этим последовал сумбурный и сбивчивый монолог. Высказывая свои сокровенные мысли, она смутно слышала рождественские песнопения снаружи, а вскоре начался снегопад, и пролетавшие за арочными окнами снежные хлопья отбрасывали на портрет пятнышки теней, которые подобно слезам соскальзывали с лица на пол галереи. Все это ей вспомнилось позднее. А тогда ее монолог прервал смотритель, который явился с известием, что музей уже закрывается; и она не стала возражать или выпрашивать еще минутку.

До свидания. Скоро увидимся снова, тихо сказала она своей маме и направилась к тяжелым дверям, за которыми ее ждала зима.

Снег падал интенсивно и не таял на земле. Снежинки при ближайшем рассмотрении радовали глаз своей идеальной симметрией. Рождественский хор на улице исполнял «Среди зимы холодной». Она бросила пару монет в банку для сбора пожертвований и сама начала громко подпевать: Снег идет зимой холодной, снег идет, сугроб растет…

Эта сцена врезалась в ее память, потому что в ней присутствовало волшебство. Правда, у местных жителей подобные воспоминания были связаны отнюдь не с этой, а с предыдущей зимой, действительно отметившейся сильными снегопадами. А сейчас одна лишь Дивния слышала звуки духового оркестра и пение хора, тогда как для всех прочих темные улицы вибрировали разве что от суматошной поступи горожан, увлеченных предрождественским шопингом.

И в ее воспоминаниях они с Дрейком той ночью пешком проделали весь путь из города до дома. Ей не запомнились ни паромная переправа, ни машины и повозки, подвозившие их на разных отрезках пути, потому что в памяти накрепко засела ходьба по знакомым дорогам. Для нее та ночь была безлунной (хотя на самом деле светила луна), ибо зрение ее настолько обострилось, что она могла увидеть все, что только пожелает. И она помнила, какой легкой и быстрой была ее походка в состоянии эйфории, вот только само слово «эйфория» никак не желало вспоминаться, и тогда она заменила его словом «счастье».

Снег продолжал густо падать вокруг. Живые изгороди накрылись высокими снежными шапками, и вскоре они двигались в окружении сплошной белизны, как парочка праздношатающихся призраков. Тишина приветствовала каждый шаг скрипом снега под их ногами, и улыбка не сходила с губ старой женщины.

Несколько часов спустя они добрались до места, где ее луг подступал к Главному тракту, и Дрейк сказал: Стой здесь. Он просто не мог не произнести эту фразу на этом месте. И они остановились здесь. Дыхание густым паром вырывалось из их ртов. Разгоняя кровь, он потопал ногами и постучал руками по своим бедрам.

С праздником, сказал он, доставая из кармана и вручая ей небольшой, неловко сделанный сверток.

Сам заворачивал, пояснил он, как бы извиняясь.

Надо подождать до Рождества, возразила Дивния.

А ты представь, что оно уже наступило.

И она стянула рукавицы, распустила ленточку и стала разворачивать подарочную бумагу, пока на ее ладони не остался маленький черный тюбик. Дивния поднесла его близко к глазам, сняла крышечку, медленно повернула нижний конец тюбика – и в мельтешащую белизну неба нацелился ярко-красный указующий перст.

И падал снег. И падал снег. И падал снег. И это было прекрасно.