Он не намечал заранее дату своего ухода. Просто однажды утром он проснулся позже обычного, уже после восхода зимнего солнца, подумал о предстоящем дне, взглянул на письмо, адресованное доктору Арнольду, и вдруг понял, что этот день настал.

Он надел свой городской костюм. Воротник и манжеты показались непривычно жесткими. Он поправил отвороты брюк, чтобы те ровно легли на полированную кожу туфель. Все это было из прошлой, оставленной им жизни. И сейчас Дрейк не был уверен в том, что хочет к ней вернуться. Он понемногу обжился в новой, поначалу такой непривычной для него обстановке и сейчас плохо представлял себе, что будет делать и куда направится после того, как доставит письмо адресату. Он аккуратно сложил одежду, полученную от Дивнии в первую ночь. Отошел к двери, повернулся и оглядел комнату. Огонь в печи погашен, постель заправлена. Все выглядело так, будто он здесь и не появлялся. Никаких следов, ни даже намека на былое присутствие вроде контуров когда-то висевшей над очагом картины.

Он никогда не прощался. Он не смог попрощаться ни с мамой, ни с Мисси, да и вообще ни с кем, кто был ему дорог или хотя бы небезразличен. Возможно, именно поэтому он до сих пор не нашел своего места в этом мире. Он успел уже привыкнуть к старой Дивнии и приспособиться к ее образу жизни. И ему была небезразлична ее дальнейшая судьба. Он надел свой плащ и подхватил за ручку чемодан, торопясь с уходом, пока решимость его не покинула.

Дивнию он застал на речном берегу, где она искала червей для наживки, стоя по щиколотку в иле. Засученные штаны обнажали ее толстые, покрытые грязью колени. Он смотрел на нее, пока что оставаясь незамеченным. Он видел жизнь, которую она вела до его появления и будет вести после его ухода: сама по себе, в окружении бесчисленных историй из прошлого и сонма вечно чем-нибудь недовольных святых. Он знал, что она будет в полном порядке, как была всегда, – если бы Дрейк в это не верил, он бы ее ни за что не покинул. В следующий миг она подняла голову и заметила его на берегу. И сразу приложила ладонь к своей груди.

Он спустился к реке и отсалютовал высоко поднятым чемоданом, чтобы с ходу развеять всякие сомнения насчет его намерений. Но она, конечно, и так все поняла. Она не помахала в ответ. Просто прекратила ковыряться в иле и выбралась на сухую землю. Дрейк опустился перед ней на колени.

Я ухожу, сказал он.

Она кивнула, а потом приподняла свое ведро.

Черви, сказала она.

Дрейк озадачился: не было ли здесь уничижительного намека?

Ты вернешься? – спросила она.

Вряд ли.

Старуха вновь кивнула.

Спасибо тебе за все, Дивния. На самом деле, за все.

Она кивнула в третий раз.

Удачи тебе, Фрэнсис Дрейк. Живи хорошо. Полюби кого-нибудь снова.

Она протянула руку, которую он обхватил обеими ладонями. Рука ее была маленькой и холодной.

Не оглядывайся, только не оглядывайся, говорил он себе, удаляясь.

Но все же оглянулся. Она стояла все там же, глядя ему вслед. Слезы жгли его глаза. Тысячи прощаний были как будто высечены резцом на ее лице, превратившись в старческие морщины. Когда он шагал по тропе, облака сомкнулись и пошел мелкий дождик.

Это ее прощальные слезы, подумал Дрейк.