Старуха вернулась на исходе следующего дня. Она вернулась, и Дрейк почувствовал себя спокойнее. Заметив, как она перешагивает порог все с тем же увесистым котелком, он поспешил освободить ее от ноши и поместил котелок на чугунную подставку. Он сам накрыл на стол – ложки, салфетки, стаканы, кувшин с элем – и подкинул поленья в камин. Яростно взметнулось пламя, забулькало варево в котелке, по комнате разлилось тепло, а Дрейк необычайно оживился. Он даже выдал нечто вроде комплимента, спросив, не изменила ли она прическу. Старуха посмотрела на него с недоумением и проворчала что-то насчет идиотских бредней. А потом наполнила две миски овощным рагу и поставила их на стол.

Овощное рагу! – воскликнул он. Мое любимое!

И выдвинул стул, помогая ей сесть.

Спасибо, сказал он. Большое спасибо.

Несколько минут они в молчании ели густое, сытное рагу. Старуха смотрела только на свою ложку, а Дрейк все время смотрел на старуху.

Кстати, ты ведь так и не закончила свою историю, наконец напомнил он, вытирая рот салфеткой.

Дивния подняла взгляд.

Какую историю? – спросила она.

Ту, что ты мне рассказывала. Я ждал тебя прошлым вечером, но ты не пришла.

Разве я вчера не приходила?

Нет.

У тебя было что поесть?

Да, я поел. Но ты не пришла.

Дивния отломила кусочек хлеба и макнула его в подливку.

Ты рассказывала мне историю, но не довела ее до конца. Не годится прерывать рассказ на середине.

С чего ты решил, что это была середина?

Потому что это было не начало, и это был не конец.

А с чего ты взял, что это не конец?

Потому что тогда тебе было четырнадцать лет. Ты так сказала. А сейчас тебе восемьдесят девять.

Мне восемьдесят девять? – переспросила Дивния. Ты уверен?

Полагаю, да.

Дивния покачала головой и вернулась к своей трапезе.

Ты не закончила историю, повторил Дрейк.

Кто это сказал?

Я это говорю. Да всякий сказал бы на моем месте.

Дрейк оттолкнул от себя пустую миску и закурил. Дивния доела рагу и вытерла губы. Затем достала из кармана бутылочку джина, наполнила стакан и осушила его одним духом.

Истории, как и природа, имеют свойство никогда не кончаться, изрекла она.

Дрейк стряхнул пепел в миску.

Ты довела рассказ до смерти твоего отца, сказал он. Ты привезла его обратно и впервые вошла в лодочный сарай. Ты увидела, как они тут жили. А когда он умирал, ты почувствовала присутствие твоей мамы, которая его ждала. И она его никогда не покидала. Они вместе повернулись к тебе и сказали…

Ты позволишь нам уйти? – подхватила Дивния.

Да, именно так.

А я ничего не смогла им ответить.

Да.

Старуха поправила на носу очки и задумчиво потерла лоб. Побарабанила пальцами по столешнице, ожидая, когда к ней вернутся воспоминания.

И я ничего не смогла ответить, повторила она.

И она вспомнила, как ей пришлось отложить погребение до глубокой ночи. Молодая луна светила слабо, и она надела шляпу, к которой спереди прилепила речной глиной огарок свечи. Этого света оказалось достаточно. Она подняла отца, который стал очень легким, ибо все, чем он являлся прежде, его уже покинуло. Понесла тело к реке, перешагнула борт лодки, покачалась, удерживая равновесие, и бережно опустила его на доски.

Она удачно выбрала время – как раз начавшийся отлив быстро понес лодку в сторону моря. Вид открывался фантастический. Топовые огни судов покачивались вдали, как блуждающие над горизонтом звезды. Она проплыла мимо нескольких бухточек и мелководных заливов, пока не нашла достаточно глубокое и уединенное место, недосягаемое для прожектора маяка. Там она убрала парус и позволила лодке свободно дрейфовать.

Она шепотом повторяла слова, которым научил ее отец, пока лодку не окружило яркое фосфоресцирующее сияние. И она поняла, что время пришло. Подняла отца и медленно погрузила его в волны, а навстречу из глубины тотчас поднялись и приняли его в объятия сияющие руки мамы.

Дивния перегнулась через борт лодки и окунула лицо в воду, чтобы разглядеть уплывающих родителей. Но она была еще слишком юной и не могла видеть чужой для нее мир – эта способность проявляется с возрастом и накопленным опытом, а в четырнадцать лет она не имела ни того ни другого.

Море и небо слились воедино, поочередно то вздымаясь, то опускаясь одно за счет другого. И в считаные мгновения Дивнию поглотила темная пустота неизвестности, зародившаяся у нее в душе вместе со страхом за свое будущее. Тогда она вновь спустила парус, легла на дощатое сиденье и заплакала. По всем признакам, оставался всего один день до прихода с юго-запада свирепого шторма, который играючи опрокинет и разобьет о скалы ее лодчонку. И она молилась о том, чтобы шторм нагрянул поскорее и унес ее из этой жизни. Тогда она смогла бы воссоединиться с родителями.

Однако проснулась она не среди гибельной пляски волн, а от легкого галечного хруста под килем, когда лодка утвердилась на мели. Шторм так и не пришел. Вместо этого ее прибило к берегу в защищенном от ветра заливе, и бледный свет раннего утра помог ей сориентироваться на местности. Она была жива. В мире царило спокойствие, море было тихим, как мельничный пруд.

Дивния спрыгнула за борт, размотала носовой швартов и по мелководью отбуксировала лодку до места, где к линии берега ближе всего подходило течение реки. Далее уже под парусом она проследовала мимо маяка в речном устье, мимо старинных замков и громадных военных парусников, мимо корабельного кладбища с гнилыми корпусами судов, команды которых также гнили где-то в могилах или на дне моря. Вот и знакомая отмель перед входом в приливную бухточку. Был отлив, и ей опять пришлось идти по мелководью, распугивая креветок и крабов, тянуть лодку против течения, как тянут на убой упирающуюся свинью. Наконец за изгибом русла показалась церковь, а чуть поодаль – белый лодочный сарай. Она пришвартовала лодку и села передохнуть на причальный камень. Теперь вся долина принадлежала ей, но она не испытывала никаких чувств по этому поводу. Только что она проделала самый долгий поход в своей жизни – самый долгий потому, что впервые никто не ждал ее в конце пути.

Она проспала большую часть той зимы. Пропустила Рождество и едва заметила наступление Нового года. И ни до чего ей не было дела, пока буро-зеленое подножие окружавшего ее мира не окрасили первые цветы черемши и колокольчиков.

В тот день со стороны церкви донеслось хоровое пение, и Дивния наковыряла в речном иле столько вкусностей, что их хватило бы на большой пир. Она наполнила добычей колодезные ведра, и к тому времени, когда прихожане потянулись из церкви, у нее уже был разведен костер и шкворчала сковорода, на которой раскрывались раковины моллюсков. Но никто даже не посмотрел в ее сторону.

Она выращивала овощи и ловила рыбу – обычно на удочку с берега. Она хорошо питалась и продавала излишки еды. И по-прежнему никто не обращал на нее внимания. Но со временем она отрастила длинные густые волосы и завела привычку купаться нагишом, как ее мама; и вот тогда-то ее стали замечать. Вода имеет свою память и может передавать ее людям. Память окрестных жителей была разбужена; и память Дивнии наконец-то вышла из спячки, ибо все, что ей следовало знать, заключалось в этой воде. Она пугала обычных людей, как их прежде пугала ее мама. И, как в случае с мамой, ее нагота вызывала смятение в умах. Она расцветала, и жизнь вокруг нее била ключом; а мужчины раздували ноздри, улавливая в воздухе ее запах, и пытались за ухмылками спрятать свое смущение.

Яблоко от яблони недалеко падает, критически заметила как-то раз миссис Хард.

Верно, согласилась Дивния. И чем ближе яблоко к яблоне, тем оно слаще на вкус.

Однако она никому не позволяла приблизиться к себе настолько, чтобы распробовать этот вкус.

Прошло три лета, прежде чем в жизни Дивнии случилась решительная перемена. Однажды утром она проснулась от громкого нетерпеливого стука в дверь фургона.

У Бетси вот-вот начнутся роды! – выпалила пришедшая к ней деревенская женщина.

Кассии уже сообщили? – спросила Дивния.

Кассия сейчас сидит над умирающим. Она сказала, ты должна справиться. Она сказала, ты к этому готова.

Дайте мне пять минут, сказала Дивния и закрыла дверь, чтобы успокоиться и собраться с мыслями.

Кассия считает, что я готова, подумала она.

Желудок ее испуганно сжался, липкий холод пополз по спине. Ей не доводилось встречать женщины мудрее и опытнее, чем старая Кассия.

Она обучила меня всему, что знает сама, напомнила себе Дивния. Она считает меня готовой. Она считает меня готовой. Она считает меня готовой…

И она без конца повторяла эти слова, собирая все необходимые вещи для приема первых родов в ее жизни.

Солнце стояло уже высоко, когда она помчалась по тропинке через заросли. Женщину она нагнала уже перед лугом, и они вместе молча продолжили путь среди васильков, календул и маков, пока не вышли на Главный тракт.

Бетси стояла, привалившись спиной к задней стене своего дома. Щеки ее горели, дыхание было глубоким и ровным.

Меня прорвало, воды уже отошли, сказала она, завидев Дивнию. Малютка скоро заставит меня орать.

Дивния провела рукой по внутренней поверхности ее бедра и понюхала жидкость: та была чистой. Затем подняла взгляд и улыбнулась.

Идем, сказала она и, обняв Бетси за плечи, повела ее обратно в дом под взглядом миссис Хард, которая стояла перед своей пекарней со скрещенными на груди руками.

На кухне кипятилась вода. Горячий и липкий воздух был вдобавок насыщен резким запахом дрожжей, добиравшимся сюда из пекарни. В спальне на втором этаже собрались местные кумушки; родильная простыня была уже приготовлена. Бетси со стоном опустилась на кровать.

Дивния пристроила свою сумку на стуле у окна. Потом скинула блузку и достала из сумки чистый халат, квадратный кусок льняного полотна и шейный платок. Надев халат, она высоко закатала рукава, взяла кусок карболового мыла и опустила его в наполненный водой тазик. Вода оказалась чересчур горячей, и кожа сразу покраснела, но она терпела, пока тщательнейшим образом не вымыла руки и не вычистила всю грязь из-под ногтей. Потом обтерла руки полотном, обвязала платком лицо, закрыв нос и рот, и подошла к постели.

Первым делом она ощупала живот роженицы. Ребенок уже повернулся головкой вниз, и Дивния уловила инстинктивные сокращения матки – тело женщины само знало, что нужно делать. Помня, что нельзя упускать из виду ни единой детали, она приложила ухо к животу, дабы послушать стук сердца ребенка. И ничего не услышала. Голова ее пошла кругом, во рту мгновенно пересохло. Дивния сместила ухо и прислушалась еще раз, но так и не расслышала ударов крошечного сердца. Она чувствовала на себе взгляды всех присутствующих, и особенно – напряженный взгляд матери. Еще раз огладила живот, кашлянула, чтобы прочистить горло и прояснить голову. И снова приложила ухо, стараясь уловить звуки жизни. Ну наконец-то! Вот он, быстрый стук сердечка: рататататат. Она радостно засмеялась, и все женщины в комнате поняли эту радость и полностью ее разделили.

Один ребенок? – спросила мать.

Один, сказала Дивния.

И на том спасибо, сказала мать.

Кумушки рассмеялись.

Она старалась все делать так, как учила Кассия. Следи за лицом матери, оно тебя не обманет. И лицо не обмануло, потому что через два часа характер схваток изменился, шейка матки раскрылась и под оглушительный залп воплей и чертыханий здоровая новорожденная девочка высунула головку в окружающий мир.

Дивния обрезала пуповину, предварительно перевязав ее черной шелковой нитью, и торжествующе вручила младенца матери. А когда счастливая Бетси спросила, не хочет ли повитуха дать имя новорожденной, она ответила, что будет рада.

Вот и славно, пусть будет Рада! – со смехом подхватили кумушки.

Прошло еще несколько часов. Тени удлинились, солнце устало клонилось к горизонту, но Дивния все еще не покидала комнату. Она должна была убедиться, что плацента отошла должным образом, что ребенок взял грудь, что у матери нет кровотечения. В конце концов кумушки решили, что с нее хватит.

Ты уже совсем вымоталась, сказали они. Иди-ка отдохни. Все хорошо, милочка.

Дивния покинула дом, переполненная счастливым смехом, звуками младенческого храпа, гордостью вернувшегося с работы отца и благодарностями от всех присутствующих. Благодарностей и внимания к ней было так много, что ей казалось, будто она заново вступает в этот мир, на сей раз обладая новыми, прежде неведомыми возможностями.

Она вышла в теплую летнюю тьму. На втором этаже пекарни еще горел свет, и она разглядела в окне силуэт миссис Хард. Дивния дружески помахала ей рукой – сейчас было не до язвительных уколов.

Она попила воды из колонки, умыла лицо и протерла глаза. А потом зашагала обратно через луг и дальше по лесной тропе, отныне владея древнейшим секретом из всех известных человечеству. Села передохнуть на причальный камень и почти сразу же поддалась дремотному влиянию ночи. Но спала она недолго, очнувшись от звука, похожего на крик жаворонка. На самом же деле это был звук ее пробуждающейся души.

Задул ночной бриз, о чем сообщило бренчание подвешенных снаружи на бечевке ракушек, железок и костей – то была привычная музыка ночи. Дивния сняла очки и положила их рядом с керосиновой лампой. Помассировала пальцами вмятины от очков на переносице. Допила оставшийся в стакане терновый джин и промокнула губы.

Ну и как? Тебя устраивает такой конец истории? – спросила она.

Дрейк затушил сигарету.

Не знаю, как насчет конца, но это вполне сгодится для ее начала, сказал он.

Хорошо. Я вижу, ты уже начинаешь постигать суть вещей, Дрейк, сказала она с улыбкой.

Дивния встала, взяла свои очки и направилась к двери. Открыла ее и остановилась на пороге, впуская в комнату ночной воздух.

Ты слышишь их? – спросила она.

Кого?

Святых угодников. Нынче у них недобрый настрой.

Почему?

Они чувствуют, что им нашли замену. С момента твоего появления здесь они это чувствуют. И потому не дают мне спокойно спать.

Послышался крик совы.

Полночь, сказала Дивния, достала золотые карманные часы, подправила стрелки и покрутила завод.

Дрейк взглянул на свои часы. И впрямь было ровно двенадцать.

Спасибо, Дивния, сказал он.

Эти слова заставили ее оглянуться. Впервые Дрейк обратился к ней по имени. Она махнула рукой и канула во тьму.

Дрейк выглянул наружу. Ветер крепчал, деревья гнулись под его напором. Он слышал, как старуха, удаляясь, громко разговаривает сама с собой. Это его не удивило – какая только блажь не накатит, если ты живешь вдали от людей, а компанию тебе составляют только покойные святоши.