Сумерки действовали на него успокаивающе. В такое время он вновь пытался решить головоломку: восстановить в памяти отрезок времени между отбытием из Лондона и появлением здесь в лодочном сарае.

В пути он был настолько пьян, что сейчас смутно припоминал лишь мост через широкий эстуарий, тряску вагона да еще резкую смену пейзажа за окнами, когда вид разрушенного Плимута сменился зеленой сельской местностью. Одному богу известно, почему его не ссадили с поезда. Впрочем, он в подпитии обычно вел себя смирно и не докучал окружающим.

Напился он, закрывшись в туалете. Хорош, нечего сказать. Пил до тех пор, пока видение тонущей Мисси не растворилось в алкогольном тумане, а потом стоял у окна в коридоре и курил сигарету за сигаретой в попытке перебить стоявший в ноздрях мерзкий запах. Еще помнил карточную игру, но сомневался, что сам в ней участвовал. Он давно уже зарекся пытать счастье в картах, а после войны так и вовсе испытывал к ним отвращение.

Он сошел с поезда одной остановкой раньше и не смог найти свою шляпу – прекрасную французскую шляпу, в которой он смотрелся на порядок симпатичнее, чем был на самом деле – и чем представлялся самому себе. А когда поезд тронулся, показалась и шляпа: она прощально махала ему из окна под хохот бывших попутчиков.

Потом он долго шагал по дороге, слева и справа от которой расстилались поля, а впереди зиял пустотой горизонт. И он молил о каком-нибудь знаке, и ему явился такой знак в виде слов: СТОЙ ЗДЕСЬ. Что он и сделал. Далее была тишина. Он погружался и тонул в этой тишине, которая вливалась ему в уши и заполняла легкие. Слышался только стук сердца – его сердца, – отдаленный и слабеющий, пока все не покрылось мраком, а потом он очнулся посреди леса. Где его вернула к жизни старуха, которую он принял за сову.

Дивния вышла в редкую для этого времени года сухую ночь, перед тем удостоверившись, что молодой человек крепко спит. На столе рядом с кроватью была оставлена записка с напоминанием выпить стакан горькой настойки. Она разделась у причального камня и поплыла к островку в устье. Выбралась на илистый берег и села передохнуть, привалившись спиной к надгробному памятнику. Облака уносились на восток, гонимые соленым дыханием Атлантики; и при свете звезд ее тело мерцало, словно она была призраком, восставшим из могилы, чтобы еще раз – в самый последний раз – взглянуть на то, как обстоят дела в мире живых. Она поднялась, отряхнула прилипшие к телу листья и медленно вступила под своды церкви. Заранее приготовленный коробок спичек лежал на алтаре. Она ладонью защитила огонек от ветра, дувшего в разбитое окно, дождалась, когда разгорится фитиль, и накрыла свечу стеклянным колпаком.

Оглянувшись в сторону лодочного сарая, она заметила движение размытого пятна тени на оранжевой от света углей стене. Встал наконец-то. Она забеспокоилась, вышла из церкви под тяжелое ночное небо и погрузилась в реку, сама уже не уверенная в том, кто она такая.

В комнате было прохладно и душно. Дрейк сел и натянул свитер поверх пижамы. В камине тлели, слабо пульсируя, оранжевые угли. Он медленно спустил ноги с кровати. Боль в боку не прошла, но стала менее острой. Обнаружив на столе стакан с лекарством, которое старуха велела ему принимать, он выпил и скривился от горечи.

Держась рукой за стену, поднялся на ноги. Тотчас закружилась голова. Все так же вдоль стены, оставляя следы влажных пальцев на штукатурке, он добрался до балкона и открыл внутренние ставни. Щели по периметру дверной коробки были заткнуты сложенной бумагой, чтобы предотвратить дребезжание двери при порывах ветра. Он вытащил все бумажные затычки и распахнул дверь навстречу полуночному звездному небу. Где-то неподалеку прокричала в темноте сова.

Запах соли был особенно силен, высокая вода по-свойски плескалась об опоры балкона. Он заметил мерцающий огонек свечи в церкви на островке. Ему показалось, что какая-то тень промелькнула перед церковным окном, но потом он решил, что это была качнувшаяся ветка дерева, поскольку никто не мог там находиться в такое время. Над его головой раздалось пение малиновки. Правда, Дрейк не знал, что это малиновка, – для него это была просто какая-то птица, – как не узнал он и старуху в рассекающей воду загадочной морской твари. Лишь когда в лунном свете блеснули седые волосы, он понял, кто это. Опустившись на корточки, он прижался лицом к ограждению балкона. Он видел, как она проплыла перед островом, видел бледное тело в прозрачной воде. Она вполне могла бы сойти за тюленя, особенно после того, как со всплеском – точь-в-точь удар тюленьего хвоста – исчезла в глубине. Он запаниковал и встал в полный рост, пытаясь ее разглядеть. Считал секунды и думал о Мисси. Однако старуха вынырнула. Ее голова показалась у борта разбитого баркаса на отмели.

Вскоре она поплыла обратно и, достигнув мелководья, вышла из реки. Только теперь, когда старуха оказалась в свете фонаря, стоявшего на причальном камне, Дрейк увидел, что она нагая. Он не стал отворачиваться. Он разглядывал ее с изумлением, ибо никогда прежде не видел столь старого тела с морщинистой кожей и висящей складками плотью. Он был смущен и озадачен, но не мог отвести взгляд. Он смотрел, как она поднимает руки, обтирается под грудями и между ног. Вдруг она прекратила свое занятие и замерла неподвижно на ночном холоде, как будто учуяла его взгляд. А он размышлял о том, как много лет и воспоминаний хранит в себе эта старческая плоть. Кого и что она когда-то любила? Кто когда-то любил ее? Удивительно, что даже в таком возрасте не сдалась, как это сделал он. А ведь он сдался с такой легкостью. С позорной легкостью. Лицо его горело от стыда.