Глава 31. Хранить молчание под обетом

«Не связываю свое пьянство с исчезновением Хоффа. Мне, чтобы пить, повод не нужен, но я знаю, что тогда я сильно пил».

18 февраля 1979 года, за семь месяцев до предъявления филадельфийских обвинений по «Закону о борьбе с рэкетом и коррупцией», газета «Филадельфия булэтин» поместила о Фрэнке Ширане статью. Заголовок гласил: «Бандит в большой беде». Под фотографией Ширана стояла подпись: «История насилия». В статье говорилось, что Ширан «так умело пускает в ход кулаки, что ему нет нужды носить пистолет… он настолько силен, что как-то раз полиции не удалось сковать ему руки за спиной». Вторым и единственным кроме этого было фото Джимми Хоффа с подписью: «Тесные связи с Шираном». В статье подчеркивалось, что «ФБР считает Ширана подозреваемым в исчезновении Хоффа в 1975 году». Журналисты приводили слова влиятельного филадельфийского юриста, заметившего, что Ширана никогда не беспокоило высокое качество вина: «Лишь бы из винограда. Никогда не видел, чтобы такой большой человек мог так ловко влезть в любую бутылку. Он пьет постоянно».

27 октября 1979 года, через месяц после предъявления обвинений и за несколько месяцев до начала его судебного процесса по «Закону об инвестировании полученных от рэкета капиталов», газета «Нью-Йорк таймс» также посвятила статью Ширану и поместила его фотографию сидящим в баре с бутылкой виски. В статье приводились слова Ширана: «Всем, что у меня есть, я обязан ему. Если бы не Хоффа, я не был бы там, где я теперь».

В 302-м отчете ФБР приводились слова Чарли Аллена о годах сразу после исчезновения Джимми Хоффа: «Ширан беспробудный пьяница и пьет почти каждый день». В докладе также приведено мнение Чарли Аллена о личности того, кто мог убить Джимми Хоффа: «Это обязательно некто, кто его знал, чтобы его заманить; понимаете, некто, кого он очень хорошо знал, чтобы сесть в машину. Джимми был силен, к нему нельзя было подойти и просто так скрутить, понимаете, и усадить в машину, чтобы сделать все, что они сделали, это должен был быть действительно его хороший знакомый».

«В 1977 году они поставили меня перед другим большим жюри. Этот было в Сиракьюзе. Фэбээровцы сказали мне, что пришло время мне стать крысой. Федеральный судья предоставил мне ограниченный иммунитет, поэтому мне необходимо было отвечать на вопросы перед большим жюри. Там у них также были братья Андретта, и меня спросили, знал ли я их. Я сказал, что встретил их перед большим жюри. Прокурор спросил меня, приказывал ли мне когда-нибудь Расс кого-нибудь убивать. Потом на той же неделе они спросили Расса, имел ли Фрэнк Ширан что-то общее с чьим-либо убийством, и Рассел сказал: «Мне ничего об этом не известно. Насколько я знаю, Ирландец – просто милашка».

Мне задавали вопросы о блокноте Джимми в Лейк Орион с написанными в нем словами «Расс и Фрэнк». Меня спрашивали про «Пэд», частный клуб в Эндикотте, штат Нью-Йорк, о семье Расса. Я сказал им, что ходил в «Пэд» играть в итальянскую игру на пальцах «Аморе», чтобы посмотреть, кому выпадет быть боссом и андербоссом, и решить, кто будет пить вино. Меня спросили о делах, которые я сделал с парнем по имени Лу Корди. У них была информация. После большого жюри Расс сказал мне, что, желая уйти с миром, Лу Корди перед смертью исповедался. Как и Джона Фрэнсиса, никто не обвинял Лу Корди за разговоры перед смертью и под воздействием обезболивающих.

В Сиракьюзе меня допрашивали 9 часов. Они услышали много уроков дачи свидетельских показаний, которые я усвоил от Джимми: «Если бы вам удалось освежить мои воспоминания по этому делу, я смог бы вспомнить то, что вы хотите, однако именно сейчас подробности этого конкретного дела я не помню».

Примерно год спустя я стоял в «Черри Хилл Инн» в Джерси и, выпив, собирался уходить, когда мой водитель, Чарли Аллен, наклонился ко мне и спросил:

– Ты убил Джимми Хоффа?

Я сказал:

– Ты крыса, мать твою!

Тут изо всех щелей полезли фэбээровцы, чтобы окружить Аллена и защитить его. Ресторан кишел агентами, слушавшими «жучок» Аллена. Они решили, что я прикончу его на месте.

Всякий раз, когда кто-нибудь спрашивает: «Это ты сделал то-то и то-то?» – самое время сматывать удочки. Чарли Аллен задал этот конкретный вопрос в тот конкретный момент только потому, что агенты ФБР решили, что пришло время его задать.

У меня был 38-й, поэтому, пока они окружали Аллена, я вскочил в свой «Линкольн» и поехал к съезду на шоссе 72, не глядя на движение. Я заехал в «Брэндинг Айрон» и отдал инструмент одной приятельнице. Она положила его в сумочку. Они вошли, и она вышла сразу после них.

Они сказали мне выйти и сесть в их машину. Я так и сделал, и один агент сказал мне, что у них на меня достаточно для двух пожизненных и 120 лет. Я спросил: «Когда я смогу выйти за хорошее поведение?»

Агент сказал, что если соглашусь надеть «жучок» против Расса и Анжело, то смогу выйти через десять лет. Я сказал ему: «Должно быть, вы опять меня не за того приняли».

Агент сказал, что они надолго упрячут меня за 2 убийства, 4 покушения на убийство и длинный список других преступлений, и если я не буду сотрудничать и не позволю им себя защитить, меня либо убьют мафиози, либо я умру в тюрьме. Я сказал: «Пусть будет то, что будет».

Удалось им меня достать в первую очередь потому, что они поймали Чарли Аллена на производстве метамфетамина в лаборатории в Нью-Джерси. Естественно, Аллен не хотел, чтобы Рассел или Анжело узнали, что он толкал мет. Естественно, Аллен не хотел получить пожизненное за лабораторию мета, и, естественно, Аллен знал, что федералы пойдут навстречу, чтобы получить что-нибудь против меня по делу Хоффа. В конечном итоге федералы дали Аллену два года тюрьмы. Однако потом штат Луизиана дал ему пожизненное за изнасилование падчерицы.

Против меня выдвинули обвинение по «Закону об инвестировании полученных от рэкета капиталов» и привлекли к суду еще около двадцати соответчиков, в том числе Рассела и Анжело. К тому времени дело было передано в суд. Анжело уже замочили, но там было много других важных людей, которые не хотели, чтобы меня уличили в преступлениях, которые я якобы совершал вместе с ними или вообще их в связи с ними упоминали. В феврале 1980 года, в первый же день моего федерального суда по «Закону об инвестировании полученных от рэкета капиталов», фэбээровцы пришли к моему адвокату Ф. Эмметту Фицпатрику и предупредили, что из своих источников им стало известно, что мои не привлеченные к суду сообщники испугались, как бы я не заговорил после осуждения, и меня заказали. Я сказал Эмметту, чтобы он спросил их, кто взял контракт, чтобы, увидев подходящего ко мне парня, я мог бы сразу смотаться.

Одним из убийств, которое на меня вешали, было убийство Фреда Гавронски, которого застрелил Томми Баркер, предварительно избив, и это была самооборона. Чарли Аллен заявил, что убийство заказал я, потому что Гавронски пролил на меня вино. На перекрестном допросе Эмметт не оставил от Чарли Аллена камня на камне.

В перерыве я увидел, как агент Куинн Джон Тамм разговаривает с моей малолетней дочерью Конни. Я спросил прокурора: «Эй, Кортни, сколько у тебя на меня убийств?» Он ответил: «Два. А что?» Я сказал: «Если Тамм еще хоть раз заговорит с моей дочерью, у тебя будет три». Позже кто-то выпрыгнул из-за кустов и набросил на Тамма одеяло. Набросить на парня одеяло, – значит показать ему, насколько он уязвим. Это пугает парня, и когда тот сбрасывает одеяло, набросившего его и след простыл. Тамм пришел в суд и назвал меня «ублюдком». Я лишь улыбнулся.

После того как Эмметт вызвал своего последнего свидетеля защиты, я сказал:

– У тебя есть еще один свидетель.

– Кто? – спросил Эмметт.

– Фрэнсис, – сказал я.

– Какой Фрэнсис? – сказал Эмметт.

– Фрэнсис – я сам, – сказал я.

Я всегда верю в дачу свидетельских показаний, глядя присяжным прямо в глаза, особенно если прокуратура представляет из тебя парня, хлопнувшего человека за то, что он пролил на тебя вино. Можете вы себе представить, что они должны думать, когда ты смотришь им в глаза?

«Присяжные оправдали Ширана по всем пунктам обвинения», – гласил заголовок в «Филадельфия булэтин».

Моей большой проблемой была пара мелких правонарушений. У них был записан мой голос с «жучка» Чарли Аллена, когда тот работал в 326-м местном отделении.

У меня была проблема с компанией подъемных кранов. Менеджер уволил двоих моих профсоюзных активистов и не хотел вступать со мной в переговоры. Слушание жалобы приближалось, а я не хотел, чтобы менеджер компании появился на слушаниях. Они заявляли, что я сказал Чарли Аллену устроить парню взбучку. Аллен записал на пленку мои слова: «Сломай ему обе ноги. Я хочу его уложить. Я хочу, чтобы он отправился в больницу». После этой тайной записи фэбээровцы наложили на ногу парня фальшивый гипс и велели ему явиться на слушания на костылях. Федералы достали меня тогда на том суде в штате Делавэр.

ФБР также достало меня в этом штате за кражу динамита с «Медико Индастриз», пенсильванского производителя боеприпасов, тесно связанного с властями. Рассел был пассивным компаньоном в «Медико». Динамит предназначался для взрыва офиса компании, в которой работал парень с якобы сломанной ногой. Я получил в общей сложности четырнадцать лет.

Другой моей большой проблемой было то, что ФБР засекло регистрационный номер моего черного «Линкольна», который у меня был в Детройте, когда исчез Джимми. Федералы выяснили, что я купил машину у Юджина Боффы, руководившего фирмой, предоставлявшей транспортным компаниям водителей грузовиков и платившей им зарплату ниже установленной. Я заплатил за автомобиль ниже рыночной цены и не предоставил всех квитанций за свои ежемесячные наличные поступления. Они заявили, что я получил черный «Линкольн» как взятку, чтобы Боффа мог недоплачивать водителям и уволить некоторых людей. Они заявили, что годом раньше я получил от Боффы белый «Линкольн» по 200 долларов в неделю. У них была запись Чарли Аллена, где я говорил, что делил 200 долларов с Расселом и «к черту профсоюз». К тому времени с уходом Джимми все изменилось.

После этого осуждения я 15 ноября 1981 года сказал «Филадельфия инкуайрер», что «я единственный человек, который распят безукоризненно».

Агент Куинн Джон Тамм посмеялся последним, сказав репортеру, что у меня «до недавних пор было больше жизней, чем у кошки».

Мне было шестьдесят два года, и я получил восемнадцать и еще четырнадцать, всего тридцать два. У меня был тяжелый артрит, и казалось, я умру в тюрьме.

Сначала я отбывал федеральный срок. Правление Рейгана я провел гостем президента. Меня отправили в федеральную тюрьму в Сэндстоуне, штат Миннесота. Это у канадской границы, и там суровые ветра. Зимой, с учетом фактора охлаждающего действия ветра, до 20 градусов ниже нуля.

Часто посреди ночи меня вызывали в ФБР. Стукачей вызывают в это время, потому что думают, что все остальные спят. ФБР ждет тебя в отдельном здании, вдали от заключенных в тюрьме. Чтобы добраться из блока туда, где ждет ФБР, надо пройти четверть мили. Для тебя у них есть желтая веревка, чтобы держаться – чтобы ветер тебя не сбил. Ветер пронизывает холодом насквозь и здорового человека. Если у тебя артрит и ты идешь очень медленно, это испытание.

Мой старый армейский товарищ Диггси Мейерс клянется, что заработал артрит, потому что спал в окопах на Монте-Кассино, а я украл его одеяло. В тех окопах было полно дождевой воды, которая замерзала, и тебе приходилось пробивать верхний слой льда, чтобы попасть в траншею, чтобы укрыться от шрапнели. Думаю, там мы оба артрит и заработали. В тюрьме я продолжал все больше и больше горбиться, по мере того как артрит укоренялся в нижней части спины и спинном мозге. Я сел в тюрьму ростом 193 см, а вышел – 182 см. Говорить с ФБР, когда тебя вызывают, ты не обязан, но прийти обязан. Они сказали мне, что, если я начну сотрудничать, меня переведут поближе к дочерям, так что им будет не так трудно меня навещать. Я ношу кольцо на правой руке, со знаками зодиака каждой из моих четырех дочерей. Они говорили мне, что, если я буду сотрудничать, ключи от тюрьмы у меня в кармане, но я отворачивался и шел обратно к моему блоку по желтой веревке. На следующий день я звонил своему адвокату, чтобы официально заявить, что меня навещали федералы, чтобы ни у кого не оставалось никаких сомнений.

Я встретил хороших людей, пошедших на кичу в Сэндстоуне. Например, старик из Бостона по делу Бринкса 1950 года. В свое время это было самое крупное ограбление. Они положили в карман миллионы. Прошло около семи лет, но их поймали. У них сразу же был список подозреваемых, как и с нами. В течение семи лет они продолжали вызывать их на допросы, пока наконец один из них не сломался и не сдал всех.

В Сэндстоуне был брат Салли Багса, Габ. Он был примерно 157 см. Габ не имел ничего общего с тем, что случилось с Джимми. Его там даже не было, но ФБР внесло его в список, потому что они говорили с Салли Багсом и решили, что тот не сказал про своего брата. Так они внесли имя его брата.

Когда дела с моим артритом совсем ухудшились, надзиратели в Сэндстоуне отправили меня в Спрингфилд в Миссури. Это тюремная больница. Толстый Тони Салерно умирал там от рака. Он не контролировал мочеиспускание. В инвалидной коляске после инсульта там был Рассел. Встретившись с Расселом, я вновь был со своим учителем, и у меня был лучший учитель. Старик играл в бочче из инвалидного кресла. Он был старше, чем я сейчас, и для своего возраста все еще умел бросать. Всякий раз он давал мне бросить, когда я выигрывал у него в джин. Макги любил мороженое, и я заботился, чтобы он получал его каждый день, потому что ларек можно было посещать раз в неделю. Я платил тому, у кого ларек был в тот день, чтобы получить мороженое для Расса. Когда я был в Спрингфилде, моя дочь Конни родила первенца, и Рассел уехал с площадки для бочче и сообщил мне хорошую новость. Расс узнал об этом от своей жены Кэрри.

Пару раз, оставаясь наедине, мы говорили с Расселом о Джимми. Я больше узнал о деле, еще некоторые детали. Ни один из нас не хотел, чтобы все зашло так далеко, как сделали они. Мы оба чувствовали, что Джимми этого не заслужил. Джимми был хороший человек с хорошей семьей.

Однажды в воскресенье я пришел на площадку для бочче и увидел Рассела, которого кто-то из обслуживающего персонала вез к часовне. Я сказал:

– Куда ты, Макги?

– В церковь, – сказал Рассел.

– В церковь? – засмеялся я.

– Не смейся, мой друг. Когда ты доживешь до моего возраста, ты поймешь, что помимо этого есть нечто большее.

Я помнил эти слова все эти годы.

К 1991 году мне потребовалась операция, или меня бы парализовало, так что меня выпустили условно-досрочно по медицинским показаниям. Мне было 71. Я все еще отмечался, и ФБР продолжало пытаться поймать меня на нарушении условно-досрочного освобождения. Они подослали парня с «жучком», толкавшего билеты на спортивные мероприятия. От него ушла жена, а все деньги были у нее. Она собиралась с ним развестись, а он хотел ее замочить до окончательного развода, чтобы в конечном итоге получить все. Он предложил мне 25 тысяч вперед и 25 тысяч после того, как ее замочат, и тогда он действительно позаботится обо мне, когда уладит все дела с ее имуществом. Я сказал: «Советую найти хорошего консультанта по брачно-семейным отношениям».

Наконец они подловили меня на нарушении условий досрочного освобождения за распитие самбуки с предполагаемым боссом Филли Джоном Станфа. В самбуку опускают три кофейных зерна: за вчера, сегодня и завтра. У меня осталось немного будущего, но ФБР все-таки старалось его испортить. На слушании они прокрутили ленты, записанные парнем, заявив, что я должен был бы донести на него за желание замочить жену. Мне было 75, и они снова отправили меня в тюрьму на десять месяцев. На следующий день после нарушения я провел пресс-конференцию, чтобы весь мир и отдельные люди в центре города и на севере штата знали, что я не крыса. Я не собирался сдаваться и становиться крысой только потому, что они отправляли меня в тюрьму в моем возрасте и в моем состоянии. Я хотел, чтобы все люди, для которых я что-то делал эти годы, знали, что я в старости не ослаб, как перед смертью Джон Фрэнсис и Лу Корди. И я хотел, чтобы ФБР от меня отвязалось в тюрьме, прекратило свои ночные визиты. Я сказал журналистам, что собираюсь написать книгу, чтобы показать, что в произошедшем с Джимми виноват Ричард М. Никсон.

Находясь в тюрьме, я получил письмо от дочери Джимми Барбары с просьбой рассказать, что случилось с Джимми, «под клятвой хранить молчание».

Я вышел 10 октября 1995 года, а моя жена Айрин умерла от рака легких 17 декабря. Сгорбленному и с ортопедическим аппаратом на правой ноге ходить мне становилось все труднее и труднее, пока я не понял, что далеко не уйду со своими двумя тростями. Мне пришлось повсюду ходить с ходунками. Три мои дочери, которые еще поддерживают со мной отношения, были обеспокоены тем, что, когда я умру, меня могли не похоронить на католическом кладбище.

Я вспомнил, как Рассел собирался в часовню в Спрингфилде и сказал мне, что «помимо этого есть нечто большее». Мои дочери устроили мне частную аудиенцию с монсеньором Эльдусором из церкви Святой Доротеи в Спрингфилде, штат Пенсильвания. Я встречался с ним, и мы говорили о моей жизни, и он простил мне мои грехи. Я купил зеленый гроб, а девочки купили мне склеп на католическом кладбище. Старшие девочки счастливы, что их мать Мэри будет похоронена в склепе со мной, когда скончается из-за болезни Альцгеймера.

У меня есть небольшая комната в доме престарелых. Я держу дверь открытой. Я не выношу, когда дверь закрыта».