Глава 12. «Я слышал, ты красишь дома»

«Моя беспокойная полоса не кончилась. И, кажется, всю жизнь, пока я еще мог хорошо ходить на своих двоих, во мне не умирала цыганщина.

Работа в помещении профсоюза не требовала ежедневного присутствия и в любой день давала мне свободу быть там, где нужно. В те дни, когда у меня была подработка в центре города, я просто не ехал в профсоюз за грузовиком. Понемногу, по мере того как моя репутация упрочилась, я все чаще выполнял случайные поручения в центре города. Мне хватало на себя, и я заезжал и оставлял деньги Мэри и девочкам, в зависимости от того, сколько у меня было на этой неделе. За все дела в центре я получал наличными – даже в танцевальных залах мне платили наличными.

Однако, если я брал грузовик на день, никаких наличных не было. Невозможно воровать, если грузовик у тебя всего на один день. Нужно больше дня, чтобы создать систему, например, как с «Фуд Фэйр». Таким образом, я отправлялся в центр города и болтался в баре как бы ради подработки.

Я постигал азы у Тощей Бритвы и многих его людей. Вроде как они – ветераны, закаленные в боях на передовой, а я – рекрут, только что получивший форму. В глазах людей я оказался ближе к Анжело и его людям, чем к Расселу. Но предан я был Расселу. Просто видели меня больше с Анжело и его людьми, потому что они были в центре города, а Рассел в основном на севере штата. Анжело говорил, что одалживал меня Расселу, но на самом деле все было наоборот. Это Рассел одалживал меня Анжело. Рассел считал, что мне будет полезно пройти обучение и заслужить репутацию в центре города с людьми Анжело. Как-то раз Рассел назвал меня «своим ирландцем», и все в центре стали звать меня Ирландец, а не Чич.

После дела Шептуна я все время имел при себе ствол. Если я ехал в машине, он всегда лежал в бардачке. Однажды ночью, около двух часов, возвращаясь домой из «Никсон боллрум», я остановился на красный на темном углу Спринг-Гарден-стрит; уличный фонарь там был разбит. Я был один, и стекло у меня было опущено. Подошел молодой чернокожий и сунул мне под нос ствол. Я подумал, что, скорей всего, он и сломал уличный фонарь на углу, разбив лампочку. Это был его угол. И у него явно был сообщник, прятавшийся неподалеку и готовый ему помочь, и без оружия при себе. Тот, со стволом, потребовал у меня кошелек. Я ему сказал: «Конечно, но он в бардачке». Я сказал ему «успокойся» и «не делай ничего опрометчивого, молодой человек». Я потянулся к бардачку и взял свой курносый 38-й, который бандит никак не мог видеть, потому что мои широкие плечи закрывали обзор. И затем, когда я к нему повернулся, он ничего не мог видеть из-за моей большой руки и потому, что я двигался стремительно, как хвост того кенгуру. Он протянул пустую ладонь, как он думал, за кошельком. Я выстрелил ему в коленную чашечку, а поскольку он не отставал, я выстрелил ему в другую коленную чашечку. Когда я оторвался, то увидел в зеркале заднего вида, как он катался по улице, а его приятель бежал прямо по Спринг-Гарден-стрит. Что-то мне подсказывало, что его приятель бежал не за подмогой и не за подкреплением. И что-то мне подсказывало, что тот, катавшийся по земле, не побежит больше никогда. С этого момента каждый раз, делая шаг, он будет ощущать то, что осталось от его коленных чашечек, и вспоминать обо мне.

Но потом я от греха подальше избавился от этого 38-го. Если держать ствол в автомобиле или дома, то лучше совершенно новый, из которого ни разу не стреляли. Так он за собой ничего не потянет. Со старым никогда не известно, не был ли он когда-нибудь в деле, о котором ты даже не подозреваешь. Поэтому я всегда рекомендую покупать совершенно новый ствол, из коробки.

Я потихоньку набирался опыта в ростовщичестве, давая все большие суммы. Люди знали, где меня найти, и приходили сами. Мне больше не требовался грузовик, чтобы объезжать клиентов. Подошли к концу дни десятидолларовых ссуд официанткам из закусочных «Уайт Тауэр».

У меня был один парень, которому я дал денег и который от меня бегал. Я нигде не мог его найти. Не то что навара, вообще ничего. Однажды вечером во «Френдли» один из ребят сказал мне, что парня, которого я искал, видели в баре Гарри «Горбуна» Риккобене. Когда я нашел его в баре Гарри за игрой в карты, он сказал мне, что у него умерла мать и что на похороны ушли все деньги, которые он копил, чтобы отдать мне. Я посочувствовал парню, вернулся во «Френдли» и сказал Тощей Бритве, что нашел парня у Гарри. Тощая Бритва спросил: «Ты получил хоть часть своих денег?» Я сказал: «Пока нет». Тут Тощая Бритва говорит: «Молчи. Дай догадаюсь. У него умерла мать». Я говорю: «Да, бедный парень. Думаю, ты слышал». Тощая Бритва говорит: «За десять лет его чертова мать умирала не меньше десятка раз».

Я почувствовал, что меня надурили из-за того, что я был новичком. Представьте парня, прикрывающегося смертью матери. Поэтому я вернулся к Гарри и сказал этому паразиту встать из-за карточного стола. Он был с меня ростом, но поздоровей меня. Он с готовностью встал и ударил меня, я ответил. Я уложил его, и он опрокинул карточный стол и стулья. Он встал со стулом в руке, я вырвал его и запустил в него, избил в кровавое месиво и оставил лежать на полу в бессознательном состоянии.

Внезапно вошел Гарри, огляделся и взбеленился. Он был горбуном, но помимо этого, крутым мужиком и человеком чести, занимавшим при Анжело высокое положение. Он стал орать, что я разворотил его бар, загадил кровью парня танцпол. Я сказал ему, что заплачу за ущерб. Он сказал, что не в этом дело, а в том, что я посмел выказать ему неуважение, разгромив его бар. Мне следовало вывести парня на улицу и разобраться с ним там. А не в баре. Я не слишком хорошо знал Гарри, но сказал ему, что парень меня надул. Я сказал, что парень взял у меня в долг и не платил даже проценты. Гарри сказал: «У этой задницы не хватило ума выйти на улицу и занять еще денег?» – «Он уже должен всем», – сказал я. «Я этого не знал, когда ему одалживал». После чего Гарри Горбун подошел к лежащему на полу парню, схватил его за волосы и начал бить по лицу уже за себя.

Меж тем, когда я зашел в его бар, Тощая Бритва начал втирать мне, что хватит мне просто ездить на грузовике. Бритва сказал: «Хрен, почему ты ничего не делаешь? Ты должен что-то делать». Он сказал, что они должны найти мне занятие. Я не должен просто ездить. Я должен начать карабкаться вверх. Я должен быть с большими шишками. Он повторил это несколько раз. Однажды я сказал ему, что мне нравится фильм «В порту». Я сказал, что не против начать работу в каком-нибудь профсоюзе. Мне нравились организаторы, такие, как Джоуи Макгрил и переговорщики, работающие с жалобами ради улучшения положения водителей в моем профсоюзе – «Братстве». Тощая Бритва, должно быть, поговорил с Анжело, а Анжело, должно быть, поговорил с Расселом. Вскоре Рассел, когда мы сели и окунули хлеб в вино, тоже стал мне намекать. Рассел начал говорить нечто вроде: «Дорогой мой Ирландец, не вечно же тебе кататься на грузовике».

Потом другой парень получил украденные украшения и не отдал деньги. Идя на такое, знают, что добром не кончится. Но многие из этих людей просто не способны не врать или быть честными и жить достойно. Кидать для них вроде привычки, как жевательная резинка. У кого-то из них проблемы с алкоголем или азартными играми, мутящие им разум. Не знаю, почему он так поступил, не знаю, в чем была его проблема. Знаю только, что проблема у него была.

Мне велели его предупредить. Знаю, что некоторые другие люди тоже пытались ему сказать, что это такое. Но он рассказывал всем другую историю. Центровые попросили меня держаться к нему поближе. И я стал с ним тусить. Однажды вечером мы посидели в «Хаверфорд дайнер» на углу 63-й и Харрисон. В 8.30 я ушел, а он остался ждать другого своего знакомого.

Позже той ночью этого раздолбая застрелили в его собственном подвале из «Магнума». Я жил тогда на Сити Лейн авеню; приехали полицейские, вломились и увезли меня на допрос. В то время они имели на это право, до того как Верховный суд изменил закон. Теперь они берут всех этих ненормальных, которые убили своих жен или подруг, и даже не вправе спросить, как их зовут. Нас они хватали при первом подозрении. Сажали и засыпали вопросами из всех углов допросного кабинета. Устраивали настоящий допрос с пристрастием.

Они нашли у меня в квартире такой же «Магнум», но из него ни разу не стреляли, о чем я им сказал. У них был свидетель из «Хаверфорда», и он показал, что, сидя с тем парнем, которого убили, я несколько раз громко спрашивал официантку, который час. Они сказали, что я спросил ее еще раз незадолго до ухода в 8.30.

По их словам, так я пытался с помощью официантки устроить себе алиби, чтобы никто не сказал, что я был с тем парнем позже, когда его замочили. Они стали говорить мне, что обнаружили отпечатки моих пальцев на перилах лестницы, ведущей в тот подвал. Я сказал им, что накануне заходил к нему взять детскую кроватку, которую он мне одолжил, и мои отпечатки могут быть по всему подвалу, поскольку кроватка стояла в подвале. Хорошо, что я с ним дружил, в противном случае эти отпечатки стали бы уликой против меня. Они спросили меня, не желаю ли я им ничего рассказать, снять камень с души, я сказал им: «На моей душе нет камня, потому что я ничего не делал». Они попросили меня пройти проверку на детекторе лжи, а я напомнил им, что не пальцем деланный, и очень почтительно сказал, что они могут сами пройти проверку на детекторе лжи, которая поможет им вернуть украденные ценности, нередко исчезавшие в те дни прямо в полиции.

Постигнув азы, я понял, почему у боссов и капо немало веских причин подослать тебя замочить твоего хорошего друга. Главное – стрелок сможет к тебе подойти, когда ты один. Кроме того, если обнаружат улики против стрелка, а он твой друг, можно легко объяснить, как они оказались в твоем доме, в машине или на твоем теле.

Взять, к примеру, волосы Джимми Хоффа, которые нашли в машине. Джимми дружил с Тони Джакалоне и его семьей. Волосы Джимми легко могли попасть на одежду одного из Джакалоне. Потом с одежды одного из Джакалоне волосы могли попасть в автомобиль малыша Джакалоне. Или сам Джимми мог сидеть в машине раньше. Или они могли попасть в машину с одежды Чаки О’Брайена. Возможен миллион объяснений помимо того, что Джимми Хоффа куда-то везли в этом автомобиле именно в тот день.

Так или иначе, накануне я был в доме того парня, чтобы забрать кроватку. Копы решили, что я приезжал специально, чтобы, так сказать, заранее осмотреться в том самом подвале, где обнаружили тело, возможно, оставить в том подвале открытыми окно или дверь. Но обвинения они так никому и не предъявили, хотя и страшно хотели повесить это дело на меня.

Если спустить парню обман с украденными ювелирными украшениями, никто не скажет, на что он еще способен. И неизвестно, что он расскажет, если на него надавят. Он уже наполовину крыса. Если вы хотите жить в порядочном обществе, это смахивает на измену. За измену казнит даже государство. Это серьезная ошибка, особенно если у вас, как у того парня, куча возможностей сделать все как надо. Есть определенные правила, которые надо соблюдать, вот что это такое.

К этому времени я стал важной частью нового окружения и как друг Рассела и Анжело пользовался большим уважением. Знаю, это кружило мне голову. Поскольку мы были католиками, мы с Мэри не разводились, но разъехались, и я жил как хотел.

Через улицу от «Никсон боллрум» был ресторан «Голден Лантерн». Работали там 44 официантки, и за лето со Дня поминовения до Дня труда я переспал с 39 из них. «Египтяночка» и «Русалка Нила» были хорошими наставницами, и я пользовался большим успехом у женщин. Должно быть, среди них распространилась слава о моих подвигах, и каждая из них хотела со мной переспать. Женщины находили меня привлекательным, и это чувство мне нравилось. Я был один. Но все почему? Эгоизм, и ничего больше. Любви никакой не было. Просто много выпивки и много эгоизма. И то и другое тебя убьет.

Они дали мне работу в ночном клубе под названием «Данте Инферно». Принадлежал он парню по имени Джек Лопинсон, но Лопинсон был должен за него много денег акуле по имени Джозеф Малито, который там ошивался. Моя работа заключалась в том, чтобы следить за деньгами Лопинсона и Малито (фактически владельца), чтобы убедиться, что деньги шли в кассу, а не в карманы барменов, и приструнивать клиентов, если кто-то из них перейдет грань дозволенного.

Горластый организатор из 107-го отделения «Братства» Джей Фален, один из людей Джоуи Макгрила, приходил и накачивался, и мне пришлось сказать барменам, чтобы не обслуживали его, когда он напьется. В один из вечеров Фален вытащил пистолет и наставил на другого клиента, а я подошел и вырубил его. Подняв с пола, я вышвырнул его на улицу и сказал, чтобы он больше не возвращался. Вход ему был закрыт навсегда, и так продолжалось до тех пор, пока я работал в «Данте Инферно».

Всякий раз при мысли о словах Тощей Бритвы, что они что-то для меня делают, меня все больше и больше тяготили такие люди, как Фален, и такие обязанности, как в «Данте Инферно». Вроде и хорошо, что я избавлен от ежедневной рутины, но все это сильно смахивало на армию, с ее вечной спешкой и ожиданием, томительной скукой между боями. Я все чаще думал о работе в профсоюзе со стабильной зарплатой и продвижением по службе. Там я, несомненно, смог бы каждую неделю давать Мэри больше денег или хотя бы четко определенную сумму, а не то густо, то пусто, не торчал бы все время в барах и пил бы, может, поменьше.

Когда Рассел заговорил, что не вечно же мне водить грузовик, я начал откровенно говорить ему, что хотел бы работать в профсоюзе. Он сказал: «Тогда почему ты туда не устроишься?»

Я сказал: «Я уже справлялся у Джоуи Макгрила, для которого продаю футбольную лотерею. Он – организатор «Братства дальнобойщиков» из 107-го. Макгрил ответил мне, что у них вакансий нет. Я сказал ему, что есть организатор, которого я выгнал из «Данте», – от него можно избавиться, Макгрил сказал мне, что это не имеет значения. У них другие ребята на очереди. Он сказал, ты должен знать кого-то из шишек. Ребе, который бы поддержал и ручался за тебя. Единственный, кого я знал, кроме Макгрила, мой собственный профсоюзный уполномоченный, и у него нет никакого авторитета, чтобы пробить мне дорогу. Он сам еще должен расти. Стать организатором».

Рассел привел какую-то сицилийскую пословицу о буре, которую можно перевести примерно так: «Никто не знает, как все сложится. Погода в руках Господа».

Однажды днем перед работой в «Данте» я зашел во «Френдли». Тощая Бритва сказал мне: «Сегодня вечером придет Рассел, и он хочет, чтобы ты был здесь к 8.00. Ему позвонит парень. Он хочет, чтобы ты кое с кем поговорил». Я не знал, чего хотел Рассел или с кем он хотел, чтобы я поговорил, но я понял подсказку.

Я вернулся в бар к 7.30, и Рассел был на улице, разговаривал с людьми. Он сказал мне заходить и выйти за ним, когда ему позвонят. Ровно в 8.00 в баре зазвонил телефон, и Тощая Бритва поднял трубку. Я встал из-за стола и пошел за Рассом, но Расс уже входил, он услышал звонок с улицы. Я сел за столик у телефона. Тощая Бритва сказал человеку на том конце провода: «Как вы поживаете? Хорошо. А семья? Да, у нас все хорошо. Постучим по дереву. О да, Анжело отлично. На прошлой неделе он ходил к врачу. Он в полном здравии. Снова постучим по дереву. Позвольте, я передам трубку Макги. Вы должны беречь себя, слышите». Бритва передал трубку Рассу.

Расс взял трубку, но ничего не сказал. Он взял телефон и сел за мой стол. Он положил на стол конверт.

– У меня есть друг, о котором я тебе рассказывал. Он сидит рядом со мной. Он хороший член профсоюза. Я хочу, чтобы он встретился с его президентом. Скажи, что ты о нем думаешь. – Рассел повернул голову и сказал мне: – Поздоровайся с Джимми Хоффа.

И Расс протянул мне трубку.

Я взял трубку и подумал: «Представляешь? Сам Джимми Хоффа звонит поговорить со мной».

– Здравствуйте, – сказал я. – Рад с вами познакомиться.

Джимми Хоффа даже не поздоровался. Сразу перешел к делу. И первое, что сказал мне Джимми Хоффа, было:

– Я слышал, ты красишь дома.

– Д-д-да, я и по плотницкому делу могу.

Я смутился из-за своего заикания.

– Это я хотел услышать. Я понимаю, ты – мой брат.

– Верно.

Я старался говорить коротко, предложениями из пары слов.

– Местное отделение 107. С 1947 года.

– Наш друг очень хорошо о тебе отзывался.

– Спасибо.

– А ему непросто угодить.

– Я стараюсь, – сказал я.

– Самое лучшее и самое главное в рабочем движении, без чего оно не сможет обойтись, не сможет вести борьбу и вообще перестанет существовать, – это солидарность. Крупный бизнес атакует и наступает: финансирует раскольнические группы, цель которых – развалить профсоюз. Прямо сейчас, пока мы говорим, большой бизнес стоит за агрессивной тактикой некоторых профсоюзов АФТ-КПП, которые пытаются увести у нас наши местные отделения прямо здесь, у меня дома, в Детройте и в других местах. Большой бизнес сейчас действует заодно с правительством, на каждом шагу чиня нам препятствия, обливая грязью перед народом и нашими членами, чтобы посеять семена инакомыслия в то самое время, когда нам необходима солидарность. Солидарность необходима нам как никогда в истории, и не только в истории нашего профсоюза, но и в истории всей борьбы рабочего человека в Америке. Ты хочешь участвовать в этой борьбе?

– Да, хочу.

– Хочешь быть частью этой истории?

– Да, хочу.

– Сможешь приступить прямо завтра в Детройте?

– Смогу.

– Приезжай в 299-е отделение и доложи Биллу Изабелу и Сэму Портвайну. Они в «Братстве» отвечают за связи с общественностью.

Он повесил трубку, и я подумал: боже, да он оратор. На минуту мне показалось, что я слышал Паттона.

– Расс, – сказал я, – это было неожиданно. Не думал, что так скоро Рождество, и точно знаю, что сегодня не мой день рождения.

– Не беспокойся: ты нужен ему не меньше, чем он тебе. Мне не хочется тебя терять. Надеюсь, он не задержит тебя в Детройте надолго.

– Да, верно. Я сказал ему, что завтра буду в Детройте. Лучше мне выезжать прямо сейчас.

– Не спеши, – сказал Расс и вручил мне конверт, который положил на стол, когда сел. – Давай открывай.

В нем был билет на самолет до Детройта и пачка стодолларовых банкнот.

Внезапно я рассмеялся. Я просто сидел и смеялся.

– Что сказать, – произнес я. – Для меня в жизни никто ничего подобного не делал. Я этого никогда не забуду.

– Ирландец, ты это заслужил. Никто тебе ничего не дает. Ты это заработал. Иди поешь и встреться с Анжело.

– А как с «Данте»? – спросил я. – Сегодня я должен работать.

– Бритва об этом уже позаботился. Тебе найдут подмену, пока ты не вернешься из Детройта. И не вздумай заказывать такси до аэропорта. Утром Анжело пошлет кого-то тебя отвезти. К Джимми Хоффа лучше не опаздывать. Он ненавидит непунктуальность еще больше, чем я.

Я рассмеялся снова. Боюсь, Расс подумал, что я спятил. Но мне было очень смешно. Не знаю почему. Наверное, меня смущало то, насколько старик обо мне заботился».