Глава 10. Окончательно в центре города
«Шептун был одним из низкорослых итальянцев чуть за тридцать, коими в Южной Филадельфии хоть пруд пруди и которые пускаются во все тяжкие. Не тот Шептун, которого примерно тогда же взорвали в машине. Другой Шептун. Того, которого взорвали, я не знал, просто слышал.
В те времена я еще и слыхом не слыхивал о людях чести. Человеком чести можно стать, только пройдя специальный обряд посвящения, после чего ты переходишь в разряд неприкосновенных. Без разрешения свыше тебя никто не замочит. И все вокруг, где бы ты ни появился, выказывают тебе уважение. Ты – часть почетной организации, ее внутреннего круга. Все это распространяется только на итальянцев. Позже я настолько сблизился с Расселом, что стал выше рядового человека чести. Рассел даже сказал мне об этом. Он сказал тогда: «Никто тебя не тронет, потому что ты со мной». До сих пор помню, как он тогда ущипнул меня за щеку, добавив: «Тебе следовало бы родиться итальянцем».
Знай я в ту пору о существовании людей чести, я бы понял, что Шептун и рядом с ними не стоял. Просто ошивался в центре города как мальчик на побегушках. Он всех знал, и опыта жизни в даунтауне у него было побольше, чем у меня. Вечером по воскресеньям он посиживал с Тощей Бритвой и его женушкой в «Лэтин Казино». Теперь после Апалачина я уже знал, что Тощая Бритва был помощником Анжело. То есть номером вторым в Филадельфии.
Из-за совпадения фамилий Шептуну явно хотелось, чтобы его принимали за родственника другого Ди Тульо – Тощей Бритвы. Из кожи вон лез, чтобы повысить свой статус и сойти за человека чести.
Вот только изо рта у него воняло, как из помойки. Он страдал дурным запахом изо рта, могло показаться, что в желудке у него чесночные грядки. И ничто его от этого не избавляло – ни бессчетное количество пластин мятной жвачки, ничто. Так что ему дозволялось общаться с людьми лишь шепотом – никому не хотелось вдыхать этот смрад. Сам Шептун отлично понимал свой изъян и, сидя за столиком с Тощей Бритвой и его женой, редко раскрывал рот.
Слегка закусив, мы все же ушли из «Мелроуз динер» – сидеть с ним чуть ли не вплотную за маленьким столиком было неприятно. Поэтому мы решили пройтись. Шептун объяснил мне, что вложил приличные деньги в бизнес по поставке скатертей в рестораны и отели. Очень много денег, пояснил он, намного больше, чем он брал взаймы раньше. Он поставил все на одну карту, и теперь это могло обернуться провалом.
Поставка скатертей, в принципе, была надежным бизнесом. Фирмы, этим занимавшиеся, поставляли ресторанам и отелям свежие скатерти. Нечто вроде большой прачечной. Они забирали использованные скатерти и возвращали их выстиранными и выглаженными. Дело надежное, как лицензия на печатание денег.
Однако та фирма, в которую Шептун всадил свои деньги, переживала тогда не лучшие времена – ее конкуренты «Кадиллак лайнен сервис» в штате Делавэр из-под носа уводили почти все заказы. Если дело бы пошло так и дальше, Шептуну до гробовой доски не отбить своих денежек. Единственным более-менее надежным источником было мелкое ростовщичество, но и там прибыль запаздывала. И, вполне естественно, Шептун очень тревожился за свой заемный капитал.
Я не понимал, какое место в этой схеме отводилось мне, но терпеливо слушал. Может, он надумал отправить меня в Делавэр и показать там кое-кому пушку? Да, но за подобные услуги по десять тысяч баксов не отваливают. До Делавэра от Филадельфии всего-то чуть больше тридцати миль на юг. А в те времена десять тысяч было как пятьдесят сегодня, если не больше.
И тут он отваливает мне с ходу две тысячи.
– За что деньги? – осведомился я.
– Хочу, чтобы ты взорвал, сжег дотла, короче, сделал бы все, что тебе в голову придет, но этот «Кадиллак лайнен сервис» должен быть вне игры. Вышиби этих ублюдков из седла. И мои люди снова будут иметь заказы, и я смогу вернуть мои денежки. Я хочу, чтобы этот гребаный «Кадиллак лайнен сервис» заткнулся навеки. А не просто умолк на время. Канул бы в Лету. Чтоб о нем вообще забыли. Пусть себе отхватят свою страховку, если у них она есть, наверняка есть – они ведь евреи. И больше ни о чем таком не помышляют.
– Десять кусков, говоришь?
– Не парься. Ты еще получишь восемь, если сумеешь прикрыть их навсегда. Не хочу я, чтобы они месяца через два-три опомнились и по новой встали мне поперек дороги. Плюс потеря десяти кусков.
– А когда я смогу получить остальные восемь?
– А вот это уже от тебя зависит, Чич. Чем серьезнее им навредишь, так навредишь, чтобы они могли забыть о своем бизнесе. Навеки забыть. И чтобы я это точно знал. Хочу, чтобы ты спалил эту их прачечную. Дотла. Ты ведь был на войне и знаешь, как это делается.
– Все это звучит красиво. И по деньгам у меня нет вопросов. Я должен сперва осмотреть это место. И тогда посмотрю, что можно будет сделать.
– Чич, ты ведь был на войне. И я затащил тебя сюда в это гребаное стойло под названием «Мелроуз динер», чтобы не светиться без нужды. Потому что об этом будут знать только ты и я. И больше никто. Понимаешь, о чем я тебе толкую?
– Еще бы.
– И еще – я не хочу, чтобы ты еще кого-нибудь себе в помощники нанимал. Я слышал, что ты умеешь держать язык за зубами. Слышал, что предпочитаешь действовать в одиночку. Много хорошего о твоих делах слышал. Вот поэтому и плачу тебе серьезные бабки. Поверь, я смог бы обтяпать все за пару кусков. Так что ни слова ни Тощей Бритве, и вообще никому ни слова. До конца жизни. Понял меня? Стоит тебе рот раскрыть, и это очень плохо для тебя кончится. Понял?
– Что-то ты разнервничался, Шептун. Не доверяешь мне, так поищи кого-нибудь еще.
– Нет, нет, Чич. Просто у нас с тобой раньше дел не было. Если понадобится что-то обсудить, то только здесь. А в центре города только «привет» и «пока».
В тот вечер я сразу же отправился домой. И отдал Мэри полторы тысячи на детей. Сказал ей, что выиграл в лотерею. Один к шестистам. Она была страшно довольна и знала, что пятихатку я зажал. Мэри этим было не удивить – она привыкла получать от меня деньги, чаще всего неожиданно.
На следующее утро я поехал на «Кадиллак лайнен сервис» осмотреться. Несколько раз объехал вокруг здания, где они располагались. Потом поставил машину на другой стороне улицы, зашел внутрь и осмотрелся. Проблем с проникновением внутрь, судя по всему, не было. В те времена подобные фирмы не обзаводились сигнализацией, да и об охране тогда никто и слыхом не слыхал. Красть там было особенно нечего, так что опасаться было просто некого. Воры на такие фирмы не клюют. Фирма показалась мне довольно крупной, но и деньги мне светили тоже крупные. А не какая-то жалкая пара сотен за то, чтобы смотаться куда-нибудь поблизости и кого-нибудь припугнуть.
Потом я вернулся туда вечером – взглянуть, как все выглядит в темноте. По пути домой я обдумывал детали, а потом стал разрабатывать план, на следующий день я смотался туда еще разок и несколько раз объехал квартал. Я рассчитывал обстряпать все так, чтобы здание сгорело дотла. В этом случае я гарантированно заберу свои восемь тысяч. И сгореть все должно было очень быстро, до приезда пожарных, так что предстояло не поскупиться на керосин.
На следующий день я заглянул во «Френдли лаундж», и Тощая Бритва сказал мне, что некто желает меня видеть в задней комнате. Мы с Бритвой прошли туда – он шел сзади. Я вошел в комнату, а там ни души. Я уже повернулся, собираясь выйти, но Тощая Бритва преградил мне дорогу. Скрестив руки на груди, уставился на меня:
– Какого черта тебя понесло на этот «Кадиллак»?
– Есть возможность срубить капусты, только и всего.
– За что?
– Провернуть одно дельце для одного парня.
– Что за парень?
– А в чем дело?
– Чич, ты мне нравишься. И Анжело ты тоже нравишься, но должен тебе кое-что объяснить. Заметили синий «Форд» – такой, как у тебя – с пенсильванскими номерами. Заметили и верзилу, который из этого «Форда» вышел. И это был ты. Все очень просто. Вот что я хотел тебе сказать. И ты правильно поступил, что не стал отпираться. Анжело хочет видеть тебя прямо сейчас.
Я шел и размышлял: что, черт возьми, все это означает? И в какое дерьмо затащил меня этот чертов Шептун.
Я вошел в «Вилла ди Рома». Анжело сидел там за своим столиком в углу. И кто, вы думаете, сидел рядом с ним? Рассел! Собственной персоной! Тут я понял, что дело очень серьезное. Во что я ввязался? И как из этого выпутаться? Это же те самые могущественные люди, о которых вопили все газеты после инцидента в Апалачине. И теперь они уже не мои друзья! Я понял, что дело нешуточное, а очень и очень серьезное. Все очень походило на заседание военного трибунала. Но трибунал этот разбирает не пустяковые самоволки ради баб, а дела посерьезнее. О дезертирстве, к примеру.
Когда я только начинал похаживать с моими итальянскими приятелями по «Фуд Фэйр» в центр города, я еще ничего не знал. Но после того, что произошло в Апалачине, и после сенатских слушаний, которые транслировали по телевидению на всю Америку, я хорошо понимал, что этих людей мне никак нельзя разочаровывать.
И тут до меня стало доходить, что в ресторане не было ни души, за исключением бармена в первом зале, и мне послышалось, как бармен стал выходить из-за стойки. Каждый звук воспринимался со странной отчетливостью – так бывает при тайной высадке десанта на пустынный берег. Все чувства обострены до предела. С пронзительной ясностью я слышал эти шаги: вот он вышел из-за стойки, потом направился к входным дверям, запер их и вывесил табличку «ЗАКРЫТО». Щелчок замка раздался эхом.
Анжело велел мне сесть.
Я сел в указанное мне кресло.
– Хорошо, так в чем дело? – начал он.
– Я должен был вывести из строя «Кадиллак».
– Для кого?
– Для Шептуна. Того, другого.
– Для Шептуна. Так он же, мать твою, в курсе всего.
– Я просто решил подзаработать.
Я посмотрел на Рассела, тот сидел с непроницаемым лицом.
– Ты знаешь, кому принадлежит «Кадиллак»?
– Да. Каким-то евреям, специализирующимся по прачечным.
– Знаешь, кому принадлежит часть этого «Кадиллака»?
– Нет.
– А я знаю.
– Знаете кому?
– Знаю. Очень хорошо знаю. Она принадлежит мне.
Меня прошиб пот.
– Я этого не знал, мистер Бруно. Вот этого я точно не знал.
– И не удосужился проверить, прежде чем отправляться на дело?
– Я подумал, что Шептун все проверил.
– Он тебе не говорил, что это за евреи?
– Ни слова. Просто сказал, что евреи. Только и всего. Ну, я подумал, что, дескать, это евреи, которые держат прачечные.
– Что еще он тебе говорил?
– Он сказал, чтобы я никому и ничего об этом не говорил. Чтобы я действовал в одиночку. И все.
– На что угодно могу поспорить, что он тебе так и сказал. Чтобы ты был единственным, когда тебя вычислят в Делавэре. Чтобы никого с тобой больше не было.
– Так мне вернуть ему деньги?
– Не беспокойся – ему они больше не понадобятся.
– Я виноват, что не проверил. Больше такого не будет.
– Ты совершил ошибку. Не соверши ее в будущем. И скажи спасибо своему другу. Потому что, если бы не Расс, я бы тянуть с этим не стал. Выдал бы тебя этим евреям. Думаешь, они полные идиоты? Думаешь, не заметили, как ты вертелся вокруг прачечной? И не проверили?
– Я прошу меня простить. Спасибо тебе, Рассел, больше ничего подобного не повторится.
Тогда я колебался – как мне обратиться к Расселу: то ли «мистер Буфалино», то ли как обычно – «Рассел». Я уже и так назвал Анжело «мистер Бруно». А назови я Рассела «мистер Буфалино» – это уж был бы явный перебор.
Кивнув, Рассел негромко произнес:
– Ни о чем не беспокойся. Этот Шептун все время норовит вылезти вперед. Знаю я таких – сплошные амбиции. Хотят все слопать сами, ни с кем не поделиться. Их коробит, если кто-то хоть чуть-чуть приподнялся. Он видел, что ты сидишь со мной в ресторане, пьешь со мной, ешь со мной. Со мной и моей женой. Ему это не нравилось. До жути не нравилось. Ну а теперь разберись с этим как полагается. И не затягивай. И слушайся Анжело – он знает, что делать в таких случаях.
Тут Рассел встал из-за стола, и я услышал, как бармен открыл ему двери и Рассел вышел из ресторана.
Анжело обратился ко мне:
– Кто еще знает об этом, кроме тебя и Шептуна?
– Ни одна живая душа.
– Отлично. Это отлично. Этот гребаный Шептун подставил тебя хуже некуда, мой юный приятель. И теперь твой долг разобраться с ним как положено.
Я кивнул в ответ:
– Что я должен делать?
Наклонившись ко мне, Анжело прошептал:
– Ты должен разобраться с этим до утра. Это твой шанс. Capish?
– Capish, – еще раз кивнув, ответил я.
– Сделай то, что нужно сделать.
Незачем было бежать и записываться в слушатели Пенсильванского университета, чтобы понять, что он имел в виду. Это как офицер приказывает тебе взять парочку немцев в плен и отвести их в наш тыл, а потом «не мешкать» с ними. И ты поступаешь с ними, как тебе велено.
Я связался с Шептуном и назначил ему вечером встречу якобы для того, чтобы обсудить предстоящее дело.
На следующее утро он стал героем первых полос газет. Его обнаружили лежащим на тротуаре. Он был застрелен в упор из пушки 32-го калибра, которую полиция обычно называет дамским пистолетом – он удобнее в обращении, легче, с меньшей, чем даже у 38-го, убойной силой, но если надо, разит наповал. Крохотная дырочка, но в нужном месте. А самое главное – куда меньше шума, чем, скажем, от 45-го. Иногда шум необходим – к примеру, днем, чтобы распугать прохожих, но бывает, что шум совершенно ни к чему – если дело ночью. К чему тревожить мирный сон горожан?
Как утверждали газеты, он пал жертвой неизвестного убийцы. Свидетелей, разумеется, никаких. И теперь, когда он лежал, растянувшись поперек тротуара, деньги ему точно были уже ни к чему. После этого я никак не мог найти «дамский пистолет», тот самый, что Эдди Райс однажды дал мне припугнуть джерсийского Ромео. Видимо, где-то потерялся.
То утро я так и просидел, уставившись в газету. Наверное, долго сидел, точно больше часа. И все думал: «А ведь это мог быть я».
Если бы не Рассел, на месте Шептуна был бы я. Шептун отлично понимал, на что шел. Я ведь ни о каких гангстерах-евреях, владельцах «Кадиллака», не знал. Я считал их просто евреями. А Шептун хотел меня подставить. Мне было уготовано стать тем самым единственным подозрительным типом, кого гангстеры-евреи засекли и немедленно прикончили, выполни я заказ. В итоге Шептун избавился бы от конкурентов, причем почти бесплатно, а гангстеры-евреи – от меня.
А вообще, выгори это дельце или нет, мне в любом случае была уготована печальная участь. И если бы не Рассел, меня просто давным-давно отправили бы в преисподнюю, и некому было бы сейчас сидеть здесь и обсуждать былое. Этому человеку я был обязан жизнью. И отнюдь не в последний раз.
Правила игры Шептун знал назубок. И нарушил их – только и всего.
Когда я в конце концов оторвал задницу от стула и отправился в «Френдли», то сразу заметил, как уважительно отнеслись ко мне сидевшие с Тощей Бритвой. Тощая Бритва поставил мне выпивку. Я пошел в «Вилла ди Рома» доложить Анжело. Он был доволен. Заказал для меня обед и предупредил, чтобы в следующий раз был осмотрительнее. И еще сказал, что Шептун знал, на что шел, и был ненасытным жадюгой.
К нам подсели еще двое. Анжело представил меня Кэппи Хофману и Вуди Вайсману. Это и были те двое евреев, с которыми Анжело держал «Кадиллак». Они были само дружелюбие, оба очень воспитанные и симпатичные. Когда Анжело ушел вместе с ними, я остался посидеть в баре в первом зале. Тот самый бармен, который вчера запирал за мной дверь, не взял с меня ни цента за выпитое мною вино. Даже официантки поняли, что все здесь меня вдруг зауважали, и стали ко мне клеиться. Всем им я отстегнул вполне приличные чаевые.
Вышло так, что за те сутки, пока я встречался с Анжело и Расселом, потом снова с Анжело, потом с Шептуном, я едва не забыл о том, что у меня есть дом, куда не мешало бы захаживать. Иными словами, теперь меня как-то не тянуло домой, не то что прежде.
Стоило мне переступить черту, шагнуть в новое окружение, как время субботних исповедей кончилось. Как и воскресных богослужений, на которые мы ходили с Мэри. Все вдруг одним махом изменилось. Я все глубже и глубже погружался в жизнь даунтауна – центра Филадельфии. Я плохо поступил, что бросил тогда своих дочерей. Это было самой большой ошибкой в жизни. Но, как говорится, бросать жену и детей всегда некстати.
Я снял комнатку неподалеку от заведения Тощей Бритвы и перевез туда свой скарб. Я ходил на работу в местное отделение профсоюза, по-прежнему давал уроки танцев, но все чаще и чаще стал выполнять заказы итальянцев из центра города. Я был в деле. Я стал частью нового окружения».
