Глава 5
Застенчивые парашютисты
Моего старшего сына всегда притягивала опасность. Шести месяцев от роду он перекатился через всю гостиную, чтобы поближе изучить дрель, которую его отец (простительно думавший, что пять метров – безопасная дистанция между инструментом и младенцем, который еще даже не умеет ползать) положил на пол. Уже начав ходить, в гостях он за пять минут обнаружил ящик с кухонными ножами, которые маленький хозяин дома Гарри не мог найти за два года своей жизни, и начал жонглировать содержимым. Дошкольником, когда бы я ни брала его в игровые центры – эти яркие памятники детской безопасности, – мой сын привычно находил способ подвергнуть себя опасности. В 10 лет я оставила его счастливо увлеченным обычно безопасной деятельностью – замешиванием теста, но вернувшись спустя пять минут обнаружила, что он готовится бросить в эту смесь ревущий фен. Как он спокойно объяснил, он забыл растопить масло, прежде чем добавить его в миску, и пытался исправить ошибку.
Признаюсь, порой я гадала, за что мне выпала такая участь – воспитывать ребенка, столь наплевательски относящегося к риску, и окажется ли это в итоге благословением или проклятием. В оптимистичные дни я воображала, как он пожинает невероятные плоды: скажем, после десятилетий опасных экспериментов изобретает машину времени. Но в мрачные моменты я предвижу гораздо более безрадостную судьбу с финалом в покойницкой. Хотя поборники взглядов Тестостерона Рекса, разумеется, не разделяют мою озабоченность первенцем и его будущим, они, как мы видели во введении, заинтересованы в идее риска как неотъемлемо мужской черте. Они сочли бы каждую из смертельных ошибок моего сына успешным проявлением эволюционного отбора: ничтожное утешение, скажу я вам, когда вы подстригаете опаленную челку своего ребенка и надеетесь, что гости на барбекю не будут задавать слишком много вопросов. Недавно в Rady Business Journal экономисты Моше Хоффман и Эрец Йоели привели знакомую цепочку рассуждений:
Когда самцы больше рискуют в поисках еды, изгнании соперников и борьбе за территорию, они вознаграждаются десятками, даже сотнями партнерш и многочисленными потомками. Игра стоит свеч! Для самок это не так1.
Десятки? Сотни? Конечно – если вы паук или предводитель древней монгольской империи. В то время как аргументы Хоффмана и Йоели в основном относятся к части “борьбы” дарвиновской теории полового отбора (внутриполовой отбор), другие исследователи полагают, что риск добавляет мужчинам привлекательности – это “очаровательная” часть дарвиновской теории (или, иными словами, межполовой отбор). Психологи Майкл Бейкер-младший и Джон Мейнер объясняют:
Среди мужчин рискованное поведение имеет смысл для демонстрации потенциальным партнершам таких качеств, как социальное доминирование, уверенность, амбициозность, ловкость и острота ума. Все они высоко ценятся у женщин, которые ищут романтического партнера2.
Но для женщин таких выгод риска не существует. Все потому (авторы стараются быть как можно более тактичными), что “мужчины склонны желать женщин, обладающих качествами, сигнализирующими о высокой репродуктивной способности (например, молодость), а не качествами, свидетельствующими о рискованном поведении”3. Иными словами, пока волосы блестят, кожа гладкая, а соотношение объема бедер к талии приятно для глаз, то низкая самооценка, апатия, некомпетентность и глупость – сущие пустяки, которыми, с мужской точки зрения, легко можно пренебречь.
После ссылки на старинную версию полового отбора для утверждения эволюционного императива мужского рискованного поведения следующий очевидный шаг – заявить, что риск вносит основной вклад в устойчивое половое неравенство, помогая объяснить, почему слава, удача и руководящие посты непропорционально присваиваются мужчинами. Хоффман и Йоели, например, пишут:
…акции дают более высокий средний доход, чем облигации, и состязательные профессии могут быть весьма прибыльными. Эти выгоды делают гендерные различия в предпочтениях риска ведущей причиной гендерных различий на рынке труда4.
Ссылка на состязательные профессии указывает на связанное с этим объяснение профессионального неравноправия, которое в моде в экономическом сообществе: конкуренция. Конкуренция также включает риск, так как исход неясен, а возможные выгоды должны быть взвешены против затрат участия и поражения5. Поэтому:
На протяжении последнего десятилетия экономисты стали все больше интересоваться, могут ли гендерные различия в склонности к конкуренции объяснить, почему существуют различия на рынке труда. Если женщины менее склонны конкурировать, они могут меньше стремиться к продвижению по службе или работе в преимущественно мужских и состязательных сферах6.
Это оставляет загадки, которые требуется разрешить: например, значительный интерес молодых британских женщин к конкуренции за места на весьма состязательных медицинских и стоматологических факультетах, где к тому же в последнее время женщин немного больше, чем мужчин7. Но даже оставив в стороне эти вопросы, подробный разбор этого популярного представления о готовности к риску как неотъемлемо мужской черте обнаруживает, что почти каждое допущение, на котором оно основывается, ошибочно.
Хотя элемент неопределенности есть во всем, что мы делаем, этот факт вряд ли сделает посещение супермаркета более увлекательным. Рискованное поведение в повседневном понимании – это деятельность, которая потенциально позволяет нам достичь желаемой цели или блага, но она также может привести к неудаче. В итоге мы можем потерять что-то, что у нас было или было бы точно (сбережения на обучение детей, незапятнанная репутация, стабильный доход от государственных облигаций, левая рука), или, несмотря на затратные усилия, мы можем не достичь чего-то, на что надеялись (свидание, пенсионные накопления, престижное повышение, золотая медаль, самая продаваемая в мире феминистская научно-популярная книга). Давно считалось, что склонность к риску – стабильная личностная черта, то есть конкретный индивид в повседневной жизни будет устойчиво стремиться к риску или избегать его. В самом деле, многие годы психологи использовали методики измерения склонности к риску, которые подсчитывали готовность личности к риску в различных областях (здоровье, инвестиции, карьера), чтобы получить общий балл риска8. Многие экономисты между тем изучают рискованное поведение, предлагая участникам исследований серию тщательно продуманных лотерей, в которых люди выбирают между, скажем, верными 5 долларами или шансом в 80 % получить 10 долларов. Очевидно, предполагается, что таким образом экономисты могут вычислить профиль склонности к риску9.
Давнее мнение, будто всех людей можно аккуратненько расположить на едином континууме от “самых рисковых” до “избегающих риска”, хорошо соответствует ожиданию, что “вкус к состязанию и риску – это возникший в процессе эволюции аспект мужской психологии и результат полового отбора”10. Мужчины исходя из этого взгляда в основном скопились на стороне рисковых, а женщины – на стороне осторожных.
Однако на протяжении десятилетий появлялись факты, указывающие, что склонность к риску не одномерная личностная черта: напротив, существуют “покупающие страховку игроки” и “застенчивые парашютисты”, как выразилась группа исследователей11. В одном исследовании, например, рассматривались предпочтения рискованных выборов более чем 500 коммерческих руководителей: деловые и личные инвестиции, дилеммы о сложных финансовых выборах, объем их личных средств, вложенных в рискованные предприятия, а также нефинансовые риски. Очевидно, будь склонность к риску стабильной личностной чертой, человек, обычно принимающий рискованные решения в одной сфере, отличался бы склонностью к риску и в других областях. Но это было не так. Рискованность личной финансовой стратегии руководителя, например, ничего не говорила о том, как он поведет себя в контексте деловых инвестиций12.
Чтобы изучить этот удивительный вопрос более пристально, исследователь из Колумбийского университета Элке Вебер и ее коллеги опросили несколько сотен американских студентов, насколько склонны те рисковать в шести разных сферах: азартных играх, финансах, здоровье, отдыхе, общении и этике. Склонность к риску не была однозначна: человек, который с радостью просаживал недельный заработок на скачках, не был более склонен прыгнуть с моста на тарзанке, вкладывать в спекулятивные акции, просить начальника о повышении, заниматься сексом без презерватива или воровать кабельные каналы, чем человек, который скорее спустит долларовые купюры в туалет, чем поставит их на лошадь13. Ученые пришли к тому же выводу несколько лет спустя в исследовании, в котором набирали участников на основе их склонности к определенному типу риска: парашютистов, курильщиков, азартных игроков, членов биржевых клубов. И вновь склонность к риску в одной сфере не распространялась на другие области. Так, игроки, скажем, являлись наиболее рисковыми личностями, когда дело касалось ставок. Но они рисковали не более, чем другие группы, включая группу не склонных рисковать здоровьем апологетов фитнеса, когда дело касалось отдыха или инвестиций14.
Чтобы увидеть проблему, которая вытекает из результатов этих исследований для идеи о склонности к риску как неотъемлемой мужской черте, задайте себе вопрос, кто “настоящие” мужчины с сформированной процессе эволюции мужской психологией: парашютисты или трейдеры? Ожидание, что Тестостерон
Рекс создаст разносторонне рискового парня, подразумевается в замечании Хоффмана и Йоели о том, что мужчины “более склонны [чем женщины] погибнуть в автоаварии, ускоряясь на «феррари», который они купили, заработав на фондовой бирже”. Но, как мы только что убедились, беспечный водитель “феррари” может предпочитать безопасные облигации рискованным акциям (этот гипотетический придурок, возможно, унаследовал свое богатство). Чистейший, незамутненный смельчак, без сомнения, существует, но такие люди – статистические исключения из общего правила: люди поразительно уникальны и многогранны, когда дело касается риска.
Итак, благодаря чему человек склонен рисковать в одной области, а не в другой? Оказывается, рисковые люди менее негативно воспринимают риски и более позитивно – выгоды, как обнаружили Вебер и коллеги15. Исследование парашютистов, игроков, курильщиков и биржевых трейдеров приводит к такому же заключению. Рисковые люди не любили риск сам по себе, точно так же, как не любили его избегающие рисков апологеты фитнеса. Скорее они видят больше выгод в конкретной сфере рисков, и это объясняет, почему они действуют, пока другие отсиживаются в тиши и покое. Похожим образом, в пику здравому смыслу, предприниматели не отличаются более рискованным отношением, чем другие – к возможности потерять крупные суммы денег: скорее у них выше уверенность, что они их не потеряют16.
Вообще, люди в целом скорее избегают рисков17. В это, может быть, трудно поверить. Однако автор “Рискуя” (Chancing It) Ральф Кейз пришел к тому же выводу, основываясь на подробных интервью о риске с людьми, многое испытавшими в жизни. В числе его собеседников был канатоходец Филипп Пети, знаменитый своим умопомрачительным проходом по канату, протянутому на высоте 400 метров между башнями-близнецами Всемирного торгового центра в Нью-Йорке. Однако Пети с жаром убеждал Кейза, что он “абсолютная противоположность сорвиголовы”, решительно утверждал, что “ни при каких обстоятельствах он не назвал бы себя рисковым человеком”18. Я вспомнила эти слова на экстравагантном шоу фокусников, которое смотрела недавно с детьми. В мелодраматической финальной сцене иллюзиониста заковали в наручники, подвесили вниз головой и заперли в тесном стеклянном аквариуме с холодной водой, вооружив только маленькой булавкой, с помощью которой он вырвался на свободу. Пока мы благодушно наблюдали за происходящим с удобных кресел, конферансье живописал нам крайнюю опасность ситуации. Но, очевидно, все взрослые в театре закрыли бы детям глаза ладонями, если бы существовала хоть малейшая вероятность, что представление закончится утоплением на сцене. Приведу чуть менее яркий пример правила, что риск – в глазах смотрящего: мы с отцом и сестрой исправно пугаем гостей, приходящих к нам на ужин, нашим легкомысленным отношением к здоровью и безопасности хранения и приготовления пищи. Вопросы вроде “Где у вас доска для мяса?” от желающих помочь гостей неизменно встречают пустые, непонимающие взгляды. Но никто из нас, Файнов, не думает, будто мы играем с огнем, когда режем овощи на доске, измазанной сырой курятиной. Мы просто глубоко убеждены (и пока вполне оправданно), что кишащие на ней микробы не чета отъявленно крепкой конституции Файнов.
Ключевой момент заключается в том, что “риск в любой конкретной ситуации по определению субъективен, разнится от человека к человеку”19. Просто невозможно оценить “объективные” характеристики рискованной ситуации, а потом определить готовность человека к риску на основе его решения. Опять-таки это резонирует с выводом Кейза. “Вновь и вновь, – пишет он, – я обнаруживал, что те, кто очевидно брали на себя большой риск, при ближайшем рассмотрении рисковали лишь чем-то малым, незначительным”20. Он задает риторический вопрос, который подчеркивает субъективность потенциальных потерь и выгод: “Если вы рискуете жизнью, которую не цените, является ли это риском?”
Важность субъективности в восприятии опасностей и выгод во всем пышном многообразии рискованного поведения оказывается столь же значимой для понимания половых различий. В противоположность устоявшемуся мнению мужчины и женщины, как обнаружил Вебер с коллегами, имеют сходное отношение к риску. При одинаково субъективно воспринимаемых рисках и выгодах они были одинаково склонны испытать судьбу. Когда мужчины и женщины действительно различаются в склонности к риску, это оттого, что они воспринимают риски и выгоды по-разному21. Итак, правда ли, что мужчины по своей природе воспринимают опасности более позитивно и, соответственно, более склонны рисковать? Тщательный анализ фактических половых различий в рискованном поведении обнаруживает важные нюансы, которые делают это объяснение непригодным.
Хорошей отправной точкой является обширный метаанализ, который сопоставил исследования различий в рискованном поведении между мужчинами и женщинами в разных областях (гипотетические выборы, выпивка, наркотики, секс, вождение) и в пяти разных возрастных группах от детства до взрослости22. В результате этого анализа обнаружилось, что в среднем мужчины более склонны к риску, чем женщины. Но около половины различий были весьма умеренны, а в 2о % случаев они даже указывали в “неверном” направлении (что к риску более склонны женщины). Метаанализ также показал, что различия меняются в зависимости от возраста и типа риска. Например, исследования молодых людей 18–21 лет показали, что юноши в среднем были чуть более склонны к распитию алкоголя и употреблению наркотиков, а также к незащищенному сексу. Но в группе людей постарше ситуация кардинально менялась. Не существовало очевидной схемы влияния возраста на половые различия. Это удивительно: если рискованное поведение возникло, чтобы увеличить репродуктивный успех, можно было бы ожидать особенно яркого расхождения в поведении полов после отрочества. Исходя из этого исследователи заключили, что традиционный взгляд на рискованное поведение как на мужскую черту требует пересмотра, так как “не похоже, что рискованное поведение… проявляет себя явно и устойчиво в разных возрастах и контекстах”23.
Поскольку мужское рискованное поведение преобладает только в некоторых сферах, а также учитывая несовершенный мир, в котором люди могут погибнуть и гибнут, падая с кровати или случайно проглотив зубочистку, исследователи вынуждены принимать решения о том, какого рода риски они будут изучать. Так как рискованное поведение тесно связано в наших представлениях с мужественностью, легко пропустить то, что не попадает в опросники. Как насчет удивительно опасного спорта – чирлидерства, или скачек на лошади галопом по полю, или бинго? Экономист Джули Нельсон из Университета Массачусетса в Бостоне замечает, что, хотя женщины привычно берут на себя риски, это часто пролетает мимо радаров исследователей24. Например, бросить работу после рождения ребенка – значительный экономический риск, ведь число разводов приближается к 50 % от числа браков. Поход на свидание может закончиться изнасилованием. Уйти от мужа – это риск, финансовый, социальный и эмоциональный. В США беременность в 20 раз чаще приводит к смерти, чем прыжок с парашютом25. И просто надевая утром туфли с высоким каблуком, женщины увеличивают риск необратимого повреждения сухожилий ног, остеоартрита коленей, подошвенного фасциита, ишиаса26 и (если вы простите мне еще один специальный термин) болезненного и постыдного “падения-прямиком-лицом-в-грязь”27. И это не говоря о том, что существующие оценки половых различий в рисковом поведении не информативны, не интересны и не соответствуют действительности. Однако они также отражают подспудные гендерные предположения о том, что такое рискованное поведение. Регистрируемый гендерный разрыв в рискованном поведении несомненно сузился бы, если бы исследователи стали включать в опросники больше пунктов вроде “Насколько вероятно, что вы испечете впечатляющее, но сложное суфле?”, “…рискнете получить ответную тираду женоненавистника, написав феминистское заявление?” или “…будете учиться ради денежной карьеры, в которой высока вероятность половой дискриминации и травли?”.
В самом деле, существуют исключения из понятия рискованного поведения как мужской черты. Несколько исследований обнаружили, что женщины как минимум столь же часто, как и мужчины, готовы рисковать отношениями (например, заявлять, что они расходятся с друзьями во вкусах, или не соглашаться с отцом по важному вопросу) 28. Также было выявлено, что женщины чаще, чем мужчины, склонны сообщать о готовности к риску в ситуациях, когда есть малый шанс выгоды при малых фиксированных затратах (например, попытаться продать уже написанный сценарий в голливудскую студию или позвонить на радиостанцию во время акции, в которой каждый двадцатый участник получает деньги)29. Так почему восприятие рисков и выгод различается между полами в одних сферах, но не в других? Один очевидный ответ – что некоторые действия (как незащищенный секс или чрезмерные возлияния) могут быть объективно более опасными для женщин. Исследователи рисков также обнаружили, что знания и осведомленность в определенной сфере снижают восприятие риска30. Вероятно, мужчины оказываются более сведущими в некоторых рискованных видах деятельности, отражаемых в опросах (таких, как ставки на спорт, финансовые вложения, езда на мотоцикле).
Суть в том, что за нашими выборами скрывается “бурная смесь причин”, как выражается правовед Касс Санстейн из Гарвардского университета: “…стремления, вкусы, физиологические состояния, реакции на существующие роли и нормы, ценности, суждения, эмоции, побуждения, убеждения, капризы”31. Поэтому, утверждает Санстейн, мы чувствительны не только к материальным выгодам и затратам, когда совершаем выбор, но и к менее осязаемым последствиям конкретного решения для самооценки и репутации. В гендерно-дифференцированном мире эти последствия неизбежно различны для женщин и мужчин (вспомните, например, разные ожидания о сексуальном наслаждении и разные последствия для репутации от случайного полового контакта, как обнаружилось в исследовании Терри Конлей и ее коллег, описанном в главе 2). Это убедительно иллюстрируют исследования, посвященные восприятию опасностей от технологий, окружающей среды и образа жизни (например, ядерный потенциал, разрушение озонового слоя и курение). Эти работы устойчиво показывают, что женщины выше оценивают риски подобных факторов для себя, семьи и общества32. Например, Джеймс Флинн и коллеги опросили более 15 000 американских семей и обнаружили, что женщины в среднем воспринимали все риски как более высокие33. Тестостерон Рекс объяснил бы, что женщины, нянчащие драгоценных отпрысков, в процессе эволюции стали более осторожно относиться к угрозам физическому здоровью. Однако Флинн и коллеги разделили выборку по этнической принадлежности и полу и выяснили, что одна подгруппа выделялась среди остальных. Для белых мужчин, по сравнению с остальными группами, включая небелых мужчин, общество представлялось значительно более безопасным. То, что изначально казалось половыми различиями, в действительности было различиями между белыми мужчинами и всеми остальными.
Далее Флинн и коллеги установили, что это была конкретная подгруппа белых мужчин, которые так небрежно относились к рискам: они были хорошо образованны, богаты, консервативных взглядов, а также гораздо больше доверяли государственным институтам и властям и являлись противниками лозунга “Власть народу”. Несколько исследований воспроизвели этот так называемый “эффект белого мужчины” в других крупных американских выборках34, и данные показывают, что это “не столько «эффект белого мужчины», сколько «эффект белого мужчины-индивидуалиста, поддерживающего иерархичность общества»”35.
Любопытно, что в недавнем исследовании, проведенном в Швеции, стране, отличающейся более высоким социальным эгалитаризмом и гендерным равенством, не удалось обнаружить “эффект белого мужчины”. Национальный опрос почти 1500 семей обнаружил, что – при прочих равных данных и разительном контрасте с американскими – шведские мужчины и женщины имели очень сходные представления об опасностях, связанных с образом жизни, средой, технологиями, здоровьем и обществом36. Вместо этого опрос показал просто “эффект белого человека”, то есть люди иностранного происхождения, подверженные маргинализации и дискриминации, оценивали риски выше, чем коренные шведы.
В попытках объяснить, как место в обществе и социальная идентичность могут настолько сильно влиять на восприятие риска, полезно помнить, что люди часто позволяют чувствам брать верх при оценке соотношения затрат и выгод. Чем больше нам что-то нравится (будь то непастеризованный французский сыр, прививки или аборты), тем больше мы склонны преуменьшать опасности и акцентировать выгоды. Напротив, если нам неприятны какая-то деятельность или явление, мы “склонны выносить обратное суждение: о высоком риске и малой пользе”37. Политические взгляды – мощный источник сильных эмоций, когда речь заходит об опасностях, и бывает так, что люди воспринимают риск таким образом, чтобы защитить свои социальную идентичность, роль и статус:
Возможно, белые мужчины видят меньше опасностей в мире, так как они создают большинство этих рисков, управляют ими, контролируют их и извлекают из них выгоду. Возможно, женщины и небелые мужчины воспринимают мир как более опасный, так как во многих случаях они более ранимы, извлекают меньше пользы из технологий и институтов и у них меньше власти и контроля38.
Эта точка зрения была ярко продемонстрирована статистическим курьезом, вдохновленным словами Нельсон, что мы склонны, “думая о риске, думать о мужчинах’’. Правовед Дэн Кэхэн из Йельского университета показал, что, когда спрашивают о рисках для здоровья, безопасности или богатства, связанных с высокими налогами на бизнес, приходит черед быть оптимистичными для женщин и меньшинств. Это, как он замечает, прекрасно иллюстрирует взгляд Нельсон:
Это подтверждает, что мужчины терпимей к риску, чем женщины, только если предположения о том, что считать “риском”, исключают из оценки разного рода явления, которые до чертиков пугают белых мужчин (или, по крайней мере, индивидуалистичных мужчин, поддерживающих иерархичность общества)39.
В США эффект белого мужчины, рассмотренный параллельно восприятию риска коренными шведскими мужчинами и женщинами, предполагает, что, по крайней мере, иногда причина кроется в различном положении в обществе, идентичностях и опыте мужчин и женщин, а не в неких устойчивых несходствах биологии, лежащих в основе половых различий. Это важный момент, так как мы видели, что именно субъективное восприятие обусловливает половые различия в рискованном поведении. Идея, что женщины в процессе эволюции стали биологически предрасположены замечать больше опасностей для здоровья, интуитивно правдоподобна, но она оказывается просто неверной. Как говорят исследователи, которые первыми описали эффект белого мужчины, “биологические факторы применимы к небелым мужчинам и женщинам так же, как и к белым”40.
Не менее важно, что социальные идентичности неотделимы от социальных норм. Эти нормы, как отметил Санстейн, играют ключевую роль в принятии решений. В самом деле, психологи Кэтрин Рон и Кэтлин Вохс убедительно доказывают, что люди порой превозмогают сильное желание избежать рискованного, но социально ожидаемого поведения (употребления алкоголя, наркотиков, занятия сексом, насилия), чтобы “не отставать” от других41. Гендер, конечно, богатый источник норм, которые по-разному применяются к мужчинам и женщинам: некоторые виды поведения более ожидаются от одного пола, а другие более порицаются42. Например, от женщин больше, чем от мужчин, ожидается, что они будут “воспитанными”. Когда женщины нарушают эту норму на рабочем месте (ведя себя начальственно или настаивая на лучшей зарплате или условиях, например), они встречают отпор со стороны коллег, теряющих желание работать и общаться с ними43. Это означает, что такие утверждения, как “мужчины более склонны агрессивно вести переговоры о начальной зарплате”44, требуют расшифровки. Если так, действительно ли это потому, что женщины от природы склонны избегать риска или меньше заботятся о деньгах? Или это потому, что существует нарушение норм женственности, связанных с агрессивным ведением переговоров для защиты собственных интересов, и женщины тонко чувствуют менее благоприятный баланс выгод и рисков такого стиля?
По первому вопросу ученые обнаружили, что половые различия в обсуждении более высокой зарплаты (в лабораторном задании) могут быть сведены на нет, если просто описать это поведение так, чтобы оно больше соответствовало женским нормам вежливости: предложите женщинам “просить”, а не “настаивать”. Как указывают авторы, “термин «переговоры» (negotiation) не является гендерно-нейтральным”45. А во-вторых, приводит ли нарушение женщинами норм к тем выгодам, которых достигают мужчины? Исследование показало, что, хотя лучшие студентки MBA были столь же склонны, как и их однокурсники, обговаривать первую зарплату, финансовая выгода для них была меньше46. Нетрудно себе представить, что эти женщины будут менее расположены обсуждать зарплату в будущем – из-за ожидания меньшего вознаграждения, а не из-за приобретенного в ходе эволюции нежелания рисковать. Психолог Эксетерского университета Мишель Райан опросила более 80о менеджеров в крупной консалтинговой фирме и выяснила, что женщины в среднем были менее готовы, чем мужчины, жертвовать чем-то ради карьеры, а также рисковать, чтобы продвинуться по карьерной лестнице. Дело в том, что женщины видели меньше выгоды от риска и жертв. Но причина не в том, что они просто оказались менее амбициозны. Скорее у них были заниженные ожидания успеха, меньше ролевых моделей, меньше поддержки и меньше уверенности, что организация ценит таланты47.
Во многих областях гендерные нормы скорее благоволят мужскому рискованному поведению, так как оно является нормой маскулинности48 и считается более важной чертой для мужчин, чем для женщин49. Это означает, что в дополнение к материальным приобретениям рискованное поведение может часто повышать репутацию или приводить к меньшим затратам: женщин на не свойственных им лидерских позициях судят строже, чем мужчин, когда рискованные решения не срабатывают50. Подчеркивая важность “бурной смеси причин” Санстейна, отмечу, что и мужчины и женщины чувствительны к культурной информации о том, как их рискованное поведение будет воспринято окружающими. В одном исследовании, например, одинокие мужчины, ознакомившись с газетной статьей, в которой говорилось, что женщины находят склонность к риску непривлекательной в партнерах, делали меньше рискованных выборов в лабораторных заданиях, которые предлагала им экспериментатор-женщина (по сравнению с мужчинами, которые прочли статью, подтверждающую стереотипы)51. Или взять, к примеру, недавнее исследование молодых китайских женщин и мужчин, которые играли в игру, связанную с риском, либо сами по себе, либо в присутствии привлекательного лица противоположного пола. В Китае, как утверждают авторы работы, идеал женщины полностью исключает рискованное поведение, провозглашая ценность “робких, сдержанных, застенчивых, послушных, скромных, заботливых, уважительных и, главное, целомудренных”52. В противоположность этому идеалу китайские женщины, когда за ними не наблюдали, были столь же склонны к риску, как и мужчины. Но, в соответствии с гендерными нормами, мужчины становились более рисковыми, когда за ними наблюдала привлекательная женщина, а женщины, наоборот, смиряли свою прыть.
Кто-то, конечно, поспорит, что асимметрия в гендерных нормах рискованного поведения неизбежна из-за эволюционных преимуществ риска для мужчин, от которых к тому же могут выиграть их партнерши. Как мы видели в первой части книги, этот аргумент игнорирует репродуктивное преимущество выбора партнерши, которая способна решать за себя в вопросах воспроизводства, для самцов. Но тут скрывается более серьезная проблема: женщин не привлекают рисковые личности. Игромания, этические риски и риски, связанные со здоровьем, считаются непривлекательными в потенциальных партнерах, и даже финансовые риски дают малый шанс на успех53. Социальные риски, напротив, весьма соблазнительны в потенциальном партнере (например, готовность прилюдно защищать непопулярную позицию). Но, как вы помните, женщины склонны рисковать отношениями в той же степени, что и мужчины. И хотя физический риск тоже принимается благосклонно, особенно в краткосрочных отношениях, эффект сохраняется, только если уровень риска невысок. Людям не нужны “ни сорвиголовы, ни нюни”54, и удивительно, “чем менее рискованной воспринимается деятельность, тем более она привлекательна”55. Как видно, реальность далека от предположения, будто женщины восхищаются рисковыми мужчинами. Но главное, этот принцип так же верен для мужчин, как и для женщин: гетеросексуальных мужчин в целом не менее, чем женщин, привлекают те, кто рискует физически или социально56.
Это представляет проблему для взгляда Тестостерона Рекса. Некоторые группы исследователей достойно восприняли разгром любимой гипотезы, согласившись, что предположение, будто мужчины в процессе эволюции стали вести себя рискованно, чтобы привлекать женщин, “не соответствует наблюдаемым сходствам между мужчинами и женщинами” и “мало объясняет… мужское предпочтение рисковых женщин”57. Обобщив эту “картину сходства между полами”, Андреас Вилке из Института человеческого развития Макса Планка вместо этого полагает:
…что мужчины и женщины научаются ценить одни и те же черты по неадаптивным причинам (например, вследствие культурных норм) или что один и тот же тип рискованного поведения (по крайней мере, в обществах, где мужчина вкладывается в отношения примерно так же, как и женщина) может быть надежным показателем качества для обоих полов58.
Иными словами, в конце концов, возможно, в мужском риске нет ничего особенного.
Женщины так же склонны рисковать в конкурентной борьбе, хоть это и противоречит ожиданиям. Взгляд Тестостерона Рекса на соревнование, вдохновленный той гипотетической сотней младенцев в год от сотни разных женщин, приводит к простому предсказанию, будто “мужчины более состязательны”:
Мужской репродуктивный успех, если сравнивать его с женским, более чувствителен к способности мужчин завоевывать партнерш. Мужчины могут соревноваться ради партнерш или ради ресурсов, территории или статуса, что служит повышению их возможностей спаривания… Соответственно, готовность к конкуренции должна быть более выражена у мужчин по сравнению с женщинами59.
Но одна из немногих психологических работ, посвященных частоте конкурентного поведения в реальном мире (изучение британских студентов в двух дневниковых исследованиях Элизабет Кэшден), ничего подобного не обнаружила60. Женщины и мужчины сообщали о сходных уровнях состязательности, и оба пола были удивительно похожи в том, как часто они конкурировали с другими в определенных областях. Они были равно состязательны в учебе и работе (лучший способ обретения экономических ресурсов для студентов) и в статусе (довольно низкие риски в обоих экспериментах). Единственной сферой, в которой мужчины оказались более склонны к конкуренции, чем женщины, был спорт, а женщины больше состязались в “красоте”, и не похоже, что то или другое является ключом к пониманию профессионального неравенства полов.
Тщательно контролируемые экономические исследования также не обнаружили, что мужчины более состязательны. В этой дисциплине стандартный подход – дать участникам какое-нибудь унылое задание (немного более ориентированные на мужчин, такие задания обычно представляют собой сложение трехзначных чисел или забрасывание мяча в корзину). Затем, после того как испытуемые набьют руку, каждому дается выбор: зарабатывать скромную “сдельную ставку” за каждый успех или гораздо более щедрую сумму за победу над случайно выбранным соперником. Увидите вы половые различия или нет, зависит от того, в чем вы предлагаете людям состязаться, а также каких мужчин и женщин вы берете. Когда исследователи используют более нейтральные или “женственные” состязательные контексты: танцы, речь, знание моды или стереотипно женские профессии (“помощник администратора”, а не “помощник спортивного корреспондента”), они часто обнаруживают, что женщины в равной степени, а порой и более склонны соревноваться61. Происхождение участников также значительно влияло на обнаружение половых различий; любопытно, что происхождение из менее экономически развитой страны связано с большей женской состязательностью62. Колумбийские, ханьские и армянские девушки и пекинские женщины столь же состязательны, как и их мужчины, – даже в заданиях, в которых обычно выходцы западных культур обнаруживают большую мужскую соревновательность63. Особенно удивительно, что мужчины из патриархального сообщества масаев в Танзании были более склонны, чем женщины, состязаться ради попытки заработать деньги, бросая теннисные мячики в корзину, так и члены матрилинейного сообщества кхаси в Индии склонны к тому же64. Более того, среди детей из этих сообществ только патриархальные масайские мальчики становились состязательней девочек в постпубертате65.
То, что биология явно не определяет, что мужчины должны быть состязательнее женщин, заставляет задуматься, почему в выборке австрийских детей 3–4 лет мальчики уже чаще вызываются соревноваться в беге, чем девочки (хотя девочки бегают так же быстро). В этом возрасте девочки столь же рады состязаться в более “женских” заданиях на сортировку (в которых они чуть превосходят мальчиков), но через несколько лет даже в этой области мальчики оказываются более соревновательными66. Какие послания получают дети в развитых западных странах, что, по сравнению с детьми из других обществ, желание девочек состязаться подавляется в столь раннем возрасте?
Колумнист Financial Times Джон Кэй напрямую связывает то, как якобы восхищаются теми, кто рискует по-крупному в финансовой сфере, с нашим прошлым каменного века, сравнивая “осторожных охотников”, которые тревожно высматривали свирепых зверей и “оставались дома, когда было слишком опасно”, с более отважными ловцами, которые “выбирали не использовать эти возможности” и тем самым “больше рисковали и возвращались с большей добычей”67. Чтобы у читателей не оставалось сомнений, каким полом восхищались за смелость, Кэй риторически вопрошает: “Что производило большее впечатление на молодых женщин племени: когда осторожные описывали свои однообразные дни или когда отважные вспоминали свое героическое бегство от опасности?” По какой-то причине Кэй не просит читателей задуматься, как женщины оценивали разговоры об охотниках, чьи глотки перегрызли дикие звери.
Мы уже далеко ушли от набора предположений, втиснутых в эту знакомую виньетку. Рискованное поведение не стабильная личностная черта, позволяющая нам предположить, будто человек, который с готовностью берет на себя физические риски на охоте (или сплавляясь по бурной реке, или прыгая с парашютом), окажется бесстрашным исполнительным директором или трейдером. Рискованное поведение также не присуще исключительно мужчинам, и не только женщин оно привлекает в потенциальном партнере. Между тем появляется все больше данных о том, что, когда задание позволяет, женщины конкурируют наравне с мужчинами, а девушки и женщины не из типичных западных популяций готовы соревноваться не менее мужчин, что опровергает гипотезы, будто это “неотъемлемое” половое различие.
Что это значит для гипотез “тестостеронового” мужского рискованного поведения? Если исходить из прежнего понимания рискованного поведения как мужской черты, то половые различия в тестостероне – интуитивное, очевидное и обыденное объяснение. Но, как утверждалось в предыдущей главе – и следующая глава это подтвердит, – форма и паттерн половых различий опровергают объяснения в терминах единственной могущественной причины, которая разделяет два пола.
Пока я редактировала эту главу, опрос более 3500 австралийских хирургов обнаружил культуру, изобилующую травлей, дискриминацией и сексуальными домогательствами, особенно к женщинам (хотя и мужчин тут не обошли стороной). Дам вам представление о профессиональной жизни женщины в этой сфере: женщины, стажеры и младшие хирурги, “сообщали, что чувствовали себя обязанными оказывать сексуальные услуги руководителям, чтобы сохранить работу”, терпели совершенно незаконную враждебность по поводу совмещения карьеры с материнством, соперничали с “мужскими группами” и испытывали на себе закоренелый сексизм на всех уровнях и “культуру страха и репрессий, с известными обидчиками на ведущих должностях, которые казались неприкасаемыми”68. Я вернулась к этой главе в день, когда в австралийском штате Виктория, где я живу, опубликовали сенсационную новость: в докладе Комиссии по правам человека и равным возможностям штата Виктория сообщалось, что сексуальная дискриминация и домогательства также весьма распространены в полиции штата, которой не удалось обеспечить равные и безопасные условия в рабочей среде69.
Я понимаю, что попытки найти психологические факторы, которые отвечают за половое неравенство на рабочем месте, исполнены благих намерений. И конечно, мы не должны пугаться называть (предположительно) политически неприятные причины этого неравенства. Но когда вы видите женщин, которые удерживаются в крайне состязательной среде и на рискованной работе, например в хирургии и полиции, несмотря на безнаказанную половую дискриминацию и домогательства, случайные научные предположения, будто женщин меньше в высших эшелонах, так как они меньше заточены под состязательность на рабочем месте, начинают казаться почти оскорбительными.
Тестостерон Рекс подспудно винит женщин за их низкие зарплаты и статус, отвлекая внимание от “бурной смеси” гендерных влияний: норм, убеждений, наград, неравенства, опыта и, не будем забывать, наказания со стороны тех, кто пытается защитить свою делянку от низкостатусных аутсайдеров, – многочисленных факторов, перевешивающих чашу весов не в пользу женщин.
