Глава 7. Воитель и Дама
«Это ветер стукнул ставней...» — Невестка, первый номер. — Demonico. — Где-то возле Азор. — Квартал лореток. — Летать, танцевать и думать. — Больница и часовня. — У рыцарей. — Ведьма!
1
Когда станция осталась позади, Кейдж остановил мотоцикл возле одного из киосков и, не слишком задумываясь, попросил у продавца кока-колы. Сообразил лишь через секунду, бросив взгляд на узкую привокзальную улицу. Белые дома, красная черепица... Он не в Техасе, а в маленьком Ажене, где положено пить совсем иное. Интересно, что? Лимонад?
— Прошу вас, мсье!
«Кока-кола» все же нашлась, пусть и с непривычной этикеткой. Репортер «Мэгэзин», поудобнее пристроив стеклянное горлышко к губам, отхлебнул от души и рассудил, что шпионом быть тоже интересно. А еще интереснее то, что грань между профессиями порой невозможно найти и с помощью микроскопа.
«Кока-колу» допил, бутылочку аккуратно пристроил в ближайшей урне.
Поехали!
Репортер всегда на посту. А если он еще и хорек, то обязательно унюхает сенсацию, пусть этот запах отдает порохом и трупным тленом.
* * *
Труднее всего оказалось решить вопрос с мотоциклом. Папаша Барбарен, с гордостью продемонстрировав полностью реанимированный и заново выкрашенный «Sunbeam», проехался по двору и позволил послушать, как работает мотор. Но не отдал, спровадив все к тому же эскулапу. Врач взглянул кисло, но, поразмышляв, согласился, что насчет месяца слегка перегнул. И отправил гостя прямиком к сержанту Мюффа.
Жан-Пьер оказался дома. Выслушав, поманил за собой в одну из комнат. Стол, в столе ящик — и листок бумаги в ящике.
— Я это никуда не посылал, Кретьен. Почему, сейчас поймешь. Место, где ты навернулся, я только что носом не рыл. Тормозной след — слыхал про такое? Если коротко, ты — ошибка, а вот чья, сказать не могу. Ты не мог выжить, Кретьен! Начальству не докладывал, чтобы к доктору не отправили. Не тебя — меня самого. Но если уж ты жив, не гони так в следующий раз, ладно?
Крис отдал исписанный лист с рисунком в верхнем правом углу. Тормозной след походил на жирного могильного червя. Вытер холодный пот со лба. Пообещал. Поклялся.
От Понтия — обратно к Пилату. Наконец ветеран 1918 года выпуска вернулся к хозяину, радостно заворчал, прижимаясь к ноге, и степенно тронулся с места. Кейдж, взглянув на спидометр, мысленно провел на нем красную черту. Больше — ни-ни, там индейская территория со столбом пыток.
Эй-о, эй-о! Эй-о, эй-о!
Если только конь хороший у ковбоя...
Но только тихо, тихо... Второй раз уж точно не ошибутся.
Что уцелел, конечно же обрадовало, но одновременно и насторожило вопреки очевидному. Раньше не вспоминал, теперь же перед глазами пронеслось все сразу: метнувшаяся навстречу земля, ярко-красная вспышка, и бесконечное поле под вечным синим небом. Зеленые пастбища, тихие воды...
А вдруг — никакая не ошибка?
* * *
— Смотри не только на труп, но и на то, что рядом, — советовали умудренные коллеги молодому журналисту Гранту. — И на то, что не рядом, — тоже.
Крис сам это понимал. Когда чемпион Бифф Моран упал мертвым на пробковое покрытие ринга, репортер сразу подумал не о растерянном, ничего не понимающем сопернике, а о тех, кто поставил на него деньги. С Берлинской Олимпиадой та же история. В столице Рейха — красота и порядок, зато именно в эти недели усиленно обживался только что открытый Бухенвальд.
В забытом Богом и людьми Авалане плохо. А в окрестностях, ближних и дальних? Странную суету вокруг их маленькой экспедиции к Монсегюру Кейдж отметил сразу. «Шпионы! Шпионы! Где я им шпионов возьму?» Кому «им», понятно, но отчего так нервничают французы? Сержанта Мюффа известили об их приезде заранее, даже приметы разослали. «Шпионы, шпионы, они всюду, они везде...»
Прошлым вечером, когда он вернулся из Аметистовой башни, в городе заговорили о большой аварии на железной дороге. Что-то серьезное случилось в Ажене — столкновение или даже взрыв. Знатоки, собравшиеся в кафе, важно вздевали вверх персты. Чему удивляться, если вся дистанция от Бордо до Тулузы забита военными эшелонами? Чего вы хотите? Рядом — Испания, а над всей Испанией, несмотря на осень, безоблачное небо.
Политика и война репортера Кристофера Гранта интересовали мало. Однако, вернувшись под кров мадам Кабис, он попросил у хозяйки географический атлас. Положил на стол, отыскал нужную страницу. Испанская граница велика, эшелоны же отправляют именно в Тулузу. Почему — понятно, из Розового города по «железке» легко попасть и на запад, к Байонне, и на восток, к средиземноморскому Перпиньяну. Неужели в Париже боятся испанского нашествия, словно в Эскуриале до сих пор правит Филипп II? А если вспомнить, что правительство Леона Блюма отказалось продавать оружие республиканцам и пропускать военные грузы через свою территорию, то ситуация складывалась крайне неприятная.
На станцию Криса попросту не пустили. Военный патруль при наскоро сооруженном шлагбауме заворачивал всех, не вступая в разговоры. Но репортер не слишком огорчился. В Ажен он попал не по прямой, а через Эгийон, что на северо-востоке, проехав по узкой грунтовке, проложенной вдоль железной дороги. Эшелонов насчитал семь, все военные: орудия на платформах, танки под светлыми чехлами и знакомые по военной хронике серые вагоны, в которых перевозят «пуалю». Шпионская служба оказалась не такой и трудной.
В Авалан он вернулся довольный, но и всерьез встревоженный. Маленький город — лишь камешек в мозаике, осколок стекла в витраже. Черная тень в ночном переулке, разоренная в давние годы церковь, разрубленный серебряный ковчежец — и танки на железнодорожных платформах. На первый взгляд — ничего общего, на второй — тоже. А если отойти еще на шаг — и всмотреться как следует? «Наш мир и вправду несправедлив, Кретьен, — сказала Мари-Апрель. — Иногда думаешь, что катары были в чем-то правы». Если правы — то в чем именно?
* * *
— Я не верю в чудеса, Кретьен, — Натали Кабис поглядела на фотографию в деревянной рамке. — Странно слышать, да? Почти все в Авалане считают меня ведьмой или сумасшедшей. А те, которые «почти» — тот же отец Юрбен, — искренне верующей. Я не спорю, но... Если мы, человеки, сотворены по образу и подобию, то и порядки наши — прямиком из Царство Божьего. Какое дело Небесной канцелярии до сгинувшего лейтенанта и всей его роты? У нас считают тысячами, там нулей наверняка побольше, всего и разницы.
Кейдж и сам был не рад, что затеял разговор. Причиной стал очередной дождь, да такой, что и нос на улицу не высунешь. А высунешь — некуда. Мари-Апрель больше не придет, так и сказала, когда прощались. Не навсегда, но если им и встретиться, то уже не у подножия древней башни.
Чудо же помянул он сам. В Лавеланете скучающий библиотекарь подобрал для него целую кучу книг. В одной, очень старой, ровеснице часовни На Камнях, Кейдж нашел рассказ о разграблении храма санкюлотами. Автор ссылался на эмигрантскую газету, издававшуюся в Кобурге. Начало выглядело сходно, однако о погибшей графине вообще не упоминалось, а далее в дело вступала непосредственно Сила Господня, изничтожившая святотатцев прямо у разоренного алтаря. Крис рассудил, что так и рождаются легенды. Версия о перепившихся грабителях выглядит не столь поэтично.
Мадам Кабис вновь посмотрела на фото сурового лейтенанта.
— Чуда не жду, мне нужна правда. Если человека не видели мертвым и мертвым не посчитали, возможны лишь два исхода. Или он жив — и когда-нибудь вернется, или мне предъявят доказательства, и я надену траур... А то, что случилось в церкви, даже если этот эмигрант прав, не обязательно было чем-то сверхъестественным. Люди старого времени многого еще не знали. Если бы защитники Монсегюра встретили крестоносцев огнеметами, тоже заговорили бы о чуде... Почему вы этим так интересуетесь, Кретьен? Из-за погибшей графини?
Кристофер Жан Грант вновь вспомнил военные эшелоны, медленно ползущие из Бордо на юго-восток. Когда-то этим же путем шли рыцари с крестами на броне — и тоже в Тулузу.
— Мне кажется, мадам Кабис, все это как-то связано. Вначале в Европе заговорили о Граале, Он был где-то здесь, на юге, в тогдашней Окситании. По легенде, Грааль охраняли тамплиеры, их потом объявили еретиками и сожгли. Еретиками считались и катары, у них имелся свой Грааль, зеленый камень. Крест Грааля был на ковчежце в церкви... Даже книга Гюстава Брока, которая гражданину мэру так не нравится! Зачем в ней картинка с Граалем, если Авалан тут ни при чем?
Натали Кабис покачала головой.
— Вы и в самом деле увлеклись, Кретьен. Добавьте еще одно: что пыталась защитить молодая графиня? Городской собор разграбили и закрыли, арестовали ее отца. Она же пришла именно к церкви, где хранился ковчежец с реликвиями. Хотите, еще подкину загадок? Чьи мощи хранились в ларце с Крестом Грааля? А вдруг ковчежец и есть та самая лодка у Эдгара По?
Кейдж не понял. В памяти тут же всплыло: «Шелковый тревожный шорох в пурпурных портьерах, шторах полонил, наполнил смутным ужасом меня всего...»
— «Тайна Мари Роже», — подсказала хозяйка. — Сыщик Дюпен пытается отыскать убийц молодой женщины. Почти ваш случай! «Эта лодка с быстротой, которая удивит даже нас самих, приведет нас к тому, кто плыл на ней...»
Развела руками, усмехнулась.
— Я тоже когда-то была молодой и увлекалась детективами. Но это книги, легенды, мифы. А реальность совсем иная. Жестокие люди на жестокой земле — и еще дождь за окном. Никого вы не спасете, Кретьен, и никому не поможете... Ради бога, извините, если испортила вам настроение.
Хозяйка попрощалась, и Крис остался один в комнате с фотографией на стене. В стекла лупили холодные злые капли, и Кейдж невольно вспомнил странную девушку, верящую в четвертое измерение. Где она сейчас? Не там ли, под дождем, в пустом переулке, между мокрых каменных стен?
Выдохнул — и попытался думать о другом. Мистер Эдгар Аллан По, сыщик Дюпен, лодка — и Ворон на лодке. И никому уже не помочь.
Тьмой полночной окруженный, так стоял я, погруженный
В грезы, что еще не снились никому до этих пор;
Тщетно ждал я так, однако тьма мне не давала знака...
Кристофер Жан Грант отвернулся, чтобы вновь взглянуть на фотографию лейтенанта Кабиса, поэтому не увидел черную тень, на миг прильнувшую к мокрому стеклу. Легкий, едва слышный стук... Крис услышал, но не обратил внимания, а когда вновь посмотрел в окно, там был только дождь.
Это тот же стук недавний, — я сказал, — в окно за ставней,
Ветер воет неспроста в ней у окошка моего,
Это ветер стукнул ставней у окошка моего, —
Ветер — больше ничего.
2
Гауптштурмфюреру СС Харальду Пейперу (бывшему? ну, будем считать) привиделся кошмар наяву. Ему уже за тридцать, война началась и кончилась, он, скромный ветеран Сопротивления, идет в гости к брату. Потертый костюм, одинокая медаль на груди, врученная лично Президентом Свободной Германии госпожой Ингрид фон Ашберг, в кармане дарственный портсигар с гравировкой — от Агронома, который станет... Кем-то да станет, если поведет себя умно. Знакомая лестница, знакомая дверь, он жмет белую кнопочку звонка... Не-е-ет, хуже! Прямо на лестнице он догоняет женщину с двумя тяжелыми хозяйственными сумками, здоровается, берет одну. Секретный агент Мухоловка открывает дверь — и к ним навстречу по коридору спешат два малыша-близнеца, одинаковы с лица. «Маjко! Маjко! Уjак Gandrij!..»
Сын колдуна помотал головой и осторожно поставил рюмку на столик, дабы не расплескать. Виски «Dallas Dhu» обжег горло. Ох, брат, брат! И ничего не скажешь — старший, отца вместо. Скользнул взглядом по тому, что вокруг, в очередной раз оценив сдержанную роскошь номера «люкс». Что та невестка, что эта! Но с Анной Фогель в самом страшном случае и поладить можно, профессионал, коллега, с полуслова поймет. А с этой, из апартаментов «Гранд-отеля»? Потомок учителей и просветителей с детства не любил богатеев.
В номер попал просто, рассудив, что невестка (первый номер!), хоть и побила с братом горшки, но некий крайний случай все же предусмотрела. Назвался мужем мадам Веспер — пропустили без слов. Дело, мол, важное, важнее не бывает. И срочное.
За дверью держать не рискнули. «Гранд-отель»!
Осмотрелся, извлек из бара початую бутылку шотландского виски, помыл и выставил на столик две тяжелые хрустальные рюмки. Сигареты доставать не стал, хотя номер пропах табаком. Анна Фогель тоже курит, дурной пример брату подает... В то, что с Мухоловкой обойдется, не верил. Война войной, но Эрца, ее покровителя, в Аду бесы огоньком бодрят, а о будущем даже самоубийца заботится, когда записку предсмертную пишет.
Вновь отхлебнул из рюмки, да и рукой махнул. Neka bude! И тут же подобрался. Шаги! Дверь!..
— Почему ты пришел, Марек? Гертруда? С ней что-то случилось?
...Длинное бежевое платье, огоньки бриллиантов на высокой шее, прическа под Бэт Дэвис, странный перстень, надетый поверх перчатки — и белое, ни кровинки, лицо.
— Что с ней?!
Голос был так страшен, что Харальд за малый миг понял: его не услышат. И не простят. Вскочил, кинулся навстречу.
— Жива!
Взглянул в светлые, почти как у Ингрид, глаза. Поняла?
— Жива и здорова. Утром пошла в школу. Не выспалась, вчера у деда были гости.
Спасибо брату, обмолвился. Харальд тогда еще подумал, что как-то все по-семейному. Марсианский ранец — наверняка из дома в Пасси. Если поразмыслить, не так и глупо.
— В школу... Налей мне, Марек.
Все еще не узнан, гауптштурмфюрер поспешил наполнить вторую рюмку. Невестке (номер второй!) хватило секунды, чтобы все понять и вспомнить. Стоп! А если брат ничего не сказал этой, в бриллиантах?
Рюмку вручил, улыбнулся от души.
— Я не Марек, госпожа Веспер. Младше его на несколько минут. Так уж получилось.
— Что? О чем ты говоришь?
Разведчик Пейпер огорченно вздохнул. Нет, не коллега. Просто очень богатая женщина, наряженная под рождественскую елку, причем наверняка с придурью. И приготовился к очередной сказке. Жили себе два брата в доме под красной черепицей. Родители умерли, а наследства — всего ничего. Ни мельницы, ни осла, ни кота...
* * *
— Вы избрали не лучший предлог для знакомства, господин Пейпер. И в самом знакомстве не вижу смысла. С мужем я больше не общаюсь.
Харальд покорно кивнул. Быстро опомнилась, елка рождественская! Присесть предложила, закурить — нет. А сама уже второй сигаретой давится. Ладно, играем с козырей.
— Предлог для знакомства выбран из оперативных соображений. Думаю, вам знаком этот термин. Госпожа Веспер! Вы входите в руководство организации, которую создал баронет Базиль Захарофф, он же Европейский Призрак. В Службе безопасности рейхсфюрера СС вашу структуру называют «Апаши». Я представляю Германское сопротивление и его Центральный Комитет, прислан лично товарищем Вальтером Эйгером. Если вы считаете, что нам не о чем говорить, я сейчас попрощаюсь и уйду.
Женщина поморщилась.
— Мне уже подготовили доклад. Германское сопротивление — обычная ловушка для дураков. А то, что вы воспользовались именем моего мужа, прекрасно характеризует ваши методы. Нет, не сейчас, а в беседе с журналистами — и, вероятно, раньше, когда убивали рейхсминистра Геббельса. Люди Канариса более щепетильны, значит, вы от Гейдриха. «Стапо»!
Начальник штаба Германского сопротивления постарался не улыбнуться. Тема для разговора нашлась с лету. Карты на столе — рубашками вниз. Играем!
3
Корабельный борт, окна-иллюминаторы... Мухоловка уже успела насмотреться на расставленные вдоль стены картины, но только сейчас поняла, что они ей напоминают. «Зеркало» — сказал капитан деревянного корабля. Нет, не зеркало, хуже! За этими рамами — жизнь, как она есть, без прикрас и косметики: жуткая, потерявшая форму, смешавшая все цвета. И люди-уроды — несчастные, искалеченные, страшные. Те, кого Геббельс обозвал «дегенератами», сумели это увидеть, зрячие в стране слепых.
— Марек! Ма-арек!..
А сам капитан ей совершенно не нравился. Братья не ругались, никто и голоса не повысил, но, похоже, близнецам не всегда требуется речь. Гауптштурмфюрер ушел — убежал! — веселый, с белозубой улыбкой. Секретный агент Кай рухнул на стул, уперся в столешницу локтями. Умолк — и сейчас молчит. Кто победил, можно не спрашивать.
— Марек!
Анна села рядом, заглянула парню в лицо. Плохи дела! Гертруда Веспер давно уже взрослая, но не все это видят. Здесь — обратный случай. Но не гладить же по щечке капитана корабля! Не расплачется, но обидится наверняка.
— В подобных случаях рекомендованы три средства: бутылка шнапса, рыжая девка со спущенными панталонами и хороший мордобой. Что выбирать будем?
Марек с трудом оторвал подбородок от ладоней.
— Рыжая — почему?
Потом, сообразив, улыбнулся без всякой охоты.
— Сейчас, еще пару минут. Очухаюсь — и покажу вам ранец.
Чемодан стоял возле стола. «Пятнадцать человек на сундук мертвеца!» — пропел младший брат, помогая его закрывать. А затем оскалился и подпустил резким фальцетом: «Дарби Макгроу! Дарби Макгроу! Дарби, подай мне рому!..»
— Ранец — потом. А сейчас — урок танцев. Не забыли?
И, пресекая возражения, надавила ладонью на плечо.
— Танцы! Задание первое. Ритм помните? Abballati abballati! Fimmini schetti e maritati!.. Раз-два!..
И сама показала — хлопнула в ладоши, задавая темп. Марек попытался повторить, но получилось лишь с третьего захода. Зато отвлекся, Анна же рассудила, что самое время ставить норовистого ученика на место. Полька, значит? Краковяк? Не-е-ет, heer kapitein!
* * *
...Она упала по третьему хлопку, но перед этим успела протянуть руку и погладить парня по щеке, словно прощаясь. Cara mia addio! И сползла вниз, на спину, затылком — в холодные доски. Ноги согнуты в коленях, раскинуты руки... Балетную пачку Анна надела впервые и теперь представила, как такое будет смотреться на сцене, в беспощадных лучах софитов. Тонкая светлая ткань, под ней — распятая женщина. Надо что-то придумать с волосами. Лента — или пара кос...
Раз-раз-раз! Колени медленно опустились, тело распласталось, теряя объем. Белое пятно, цветок под каблуком. Уже не обморок — смерть, но ненадолго, всего на два счета. Раз! Раз!..
Дрогнула рука, затем ноги, голова. Смерти нет, есть ужас и муки, раскаленный металл под лопатками, пальцы согнуты от боли, закушены губы. Раз-раз-раз! Тело билось, пытаясь приподняться, руки и ноги искали опоры. Тщетно! Раскаленный металл притягивал, щедро даря муки, которые сыщешь лишь в самых дебрях Inferno. Цветок под каблуком превратился в умирающего паука. Тарантула! Раз-раз-раз! Abballati abballati! Fimmini schetti e maritati!..
Вскочила! Не на ровные ноги, на согнутые, успев перед этим прокрутиться волчком, упираясь ладонями в пол. На миг замерла, словно готовясь кинуться на первого, кого увидит. Воскресшая — или по-прежнему мертвая, вставшая злой волей некроманта? Медленно выпрямилась, вздымаясь на носки. Раз! И — подпрыгнула, вздергивая руки. Невидимые петли впились в запястья, готовые разорвать пополам. Но веревки сейчас лопнут, и тогда... Раз-раз-раз! Анна оскалилась...
...И улыбнулась.
— Пока все, Марек. Больше не смогу.
Он еще успел хлопнуть целых три раза, прежде чем понял. Ладони замерли, еле заметно шевельнулись губы.
— Demonico.
Анна Фогель развела руками.
— Еще только эскиз. И, Марек, если не трудно, помогите добраться до стула. Кажется, перестаралась...
Перестаралась... Ноги куда-то исчезли, и Марек, сообразив, отнес ее прямо на кровать. Анна закрыла глаза, ожидая боль, но вечная спутница на этот раз задержалась в пути. Просто слабость, зато легко и очень спокойно. Она жива, она воскресла, симпатичный парень с крепкими руками и неровно бьющимся сердцем рядом. А больше ничего и не надо.
— Разве только вдвоем, под рыданья метели,
Усыпить свою боль на случайной постели.
И тогда она испугалась. Чужой пистолет возле глаз — ситуация штатная. То, что происходит сейчас, — нет. Анна попыталась вспомнить лицо Квентина, единственного, ради которого имеет смысл жить...
Не смогла.
4
— Ваш земляк Марк Твен изобрел замечательное слово — «граалить»[], — Огюст Брока снисходительно улыбнулся. — Этим не слишком перспективным занятием увлечены целые поколения восторженных индивидуумов. Издалека данная публика напоминает дружный, хорошо организованный сумасшедший дом. Желаете пополнить их число, мсье Грант?
Кейдж достал из пиджачного кармана блокнот, положил на колени.
— Не желаю. Я вообще не про Грааль. Но если хотите, мсье Брока, я пойду, мешать не стану. Вы и так мне время уделили, спасибо.
Адские черные стекла на миг замерли, изуродованное лицо напряглось.
— Вы умнее, чем кажетесь, юноша. Впрочем, для того, чтобы почувствовать, насколько здесь тоскливо, когда начинаются осенние дожди, особой смекалки не требуется. Не так легко жить среди мертвых руин.
Репортер «Мэгэзин» и не думал спорить. Сам бы он в этих стенах поселился разве что по решению суда, и то подав все возможные апелляции. И всего равно бы сбежал.
Открыл блокнот, нашел нужную страницу.
— Здесь, в Южной Франции, если по-старому — в Окситании, много чего странного происходит. И я подумал, а когда это все началось?
* * *
Башня действительно оказалась башней, правда, без зубцов, а под острой скатной крышей, увенчанной бронзовым шпилем-иглой. Четыре этажа, между ними — многоступенчатые каменные пролеты. Рыболов жил на третьем, на первом же обитала супружеская пара: женщина, лицо которой Крис так и не успел разглядеть, и крепкий мужчина с деревяшкой вместо правой ноги. Вероятно, слуги, но эльзасец представил их иначе: «Мои друзья!»
На побеленных известкой стенах — ни картин, ни фотографий, лишь большое черное распятие. Стол, два стула, кресло у лестничного марша... Не было и книг, но напротив входа имелась еще одна дверь. Сколько же всего комнат на этаже, Кейдж мог только предполагать. Его допустили в прихожую.
За высоким стрельчатым окном шумел дождь, на столе стояла высокая черная бутыль и привычные глиняные стаканы, однако Брока налил гостю из маленькой серебряной фляги. Знатоком коньяка Крис не был, но оценил. Не в пример тому, который из кантона Южный Коньяк! На двух глотках хозяин не настаивал, но предложил вначале сполоснуть рот. Американский гость не решился — и потребил просто, без всяких затей.
Cheers!
А потом дошло дело и до блокнота.
— ...Европа вообще была дикой, если с нашей вышки смотреть. Рыцари эти только что не рычали, руками ели, годами не мылись. И не потому что варвары, в Италии, где потомки римлян жили, дела обстояли ничуть не лучше.
— Мне это в школе рассказывали, — мягко перебил хозяин. — В пятом классе, если не запамятовал.
— Мне тоже, мсье Брока. Но я подумал, почему? Грязные потому, что мыла нет — или наоборот, хотят быть грязными и мыла не покупают? Мыло — это я в качестве примера...
— А я думал, товарища Ленина цитируете, — эльзасец зубасто оскалился. — Вождь мирового пролетариата считал, что уровень культуры определяется количеством потребленных на статистическую душу мыла и чернил. Хотите, я вас расстрою? Вы собирались сказать, что в отличие от большевистского пророка фон Бисмарк говорил: культура нации — прежде всего отношение к женщине. Угадал?
Кейдж закрыл блокнот, подумал и спрятал.
— Угадали. Я ведь почему этим занялся, мсье Брока? Никто ничего мне не рассказывает, и вы в том числе. Вот и приходится самому Колумбом работать. Зато это будет моя Америка.
Рука в черной перчатке беззвучно ударила по столу.
— И ваш велосипед... Не мучайтесь, обо всем этом давно уже написано. Есть теория, что чуть ли не с каменного века Европа поделена на тех, кто поклоняется Богу-Воителю — и адептов Великой Дамы. Истинные их Имена известны лишь посвященным, прозвищ же не счесть. Это не борьба мужчин и женщин, а совершенно разный взгляд на Бытие и Небытие. Отсюда и все конфликты, под какими бы знаменами они не начинались. В эпоху, которую мы именуем Ранним Средневековьем, Бог-Воитель победил. Ему были любы жестокие грязные мужчины, которые не хотели покупать мыло... Я правильно все изложил, юноша?
Кристофер Грант не обиделся, хватило журналистской закалки. Иногда и носом по столу возят, но репортаж все равно уйдет в номер. А может, и не возят, на прочность испытывают?
— Все верно, мсье Брока. А возродилась Великая Дама именно здесь, в Окситании. Только в этих местах ее называли Прекрасной. Ей были любы уже совсем иные — учтивые и умеющие любить. «Amour courtois», если по-старому.
По лицу эльзасца промелькнула усмешка.
Как рыбку мчит игривая струя
К приманке злой, на смерть со дна морского,
Так устремила и любовь меня
Туда, где гибель мне была готова.
Не уберег я сердце от огня,
И пламя жжет сильней день ото дня,
И не вернуть беспечного былого...[]
Рыболов вновь ударил ладонью по столу и подвел итог:
— До Америки вы не доплыли, мсье Грант. Болтает вас волна где-то возле Азор, а уголь на исходе. Не боитесь утонуть?
— Не боюсь, дограалю как-нибудь, — Крис взглянул прямо в черные стекла. — Кстати, именно тогда о Граале впервые и заговорили.
5
В первые же берлинские месяцы Харальд Пейпер, с трудом привыкая к себе-новому («Какие еще сорбы, камрады? Их австрийский Генеральный штаб выдумал!») взял за правило: никогда не злиться. Слишком опасно! Не заметишь, как земля уйдет из-под ног, чтобы сомкнуться над крышкой гроба. И — выручало. К примеру, с тем же Хорстом Весселем, который еще не был песней. «Свободен путь для наших батальонов, свободен путь для штурмовых колонн!..»
...Улица, самая обычная, не слишком широкая, но и не узкая щель, какие еще встретишь на Монмартре. Дома — громоздкие четырех- и пятиэтажки начала века с облупившимися медальонами и гипсовыми девицами на фасадах. Путеводитель подсказывал: «квартал лореток», стыдливо добавляя «полвека назад». За спиной — небольшая церковь, а дальше, в двух кварталах, оживленная рю Ришер с ее знаменитым (чем именно, Харальд читать поленился) кабаре «Фоли-Бержер».
Дом, подъезд, легковушки у тротуара, прохожих не слишком много, ясный день на дворе. До встречи — ровно час. Третий этаж, первая квартира слева.
Гауптштурмфюрер достал сигареты из кармана плаща, повернулся и не спеша побрел обратно, в сторону церкви. С утра разболелась нога, и он в который уже раз мысленно помянул племянницу Гертруду. Породистый волчонок растет! Повезло брату.
Не злился — и не только потому, что нельзя. «В коленную чашечку!» Дочь вступилась за отца. Слегка промазала, к его, дядиному, счастью.
...Автомобилей возле дома он насчитал пять, три на одной стороне, два — напротив. Ничего необычного, перед соседним домом не меньше. Людей ни в одном нет, и на тротуаре никто не топчется. Заходи, поднимайся на нужный этаж. «Глядят на свастику с надеждой миллионы. День тьму прорвет, даст хлеб и волю он...»
— Сюда больше не приходите, — сказала ему Ильза Веспер прощаясь. — Ни к чему лишнее любопытство. Встретимся в городе, на квартире. Не волнуйтесь, я буду одна.
Именно тогда Харальд услышал первый звоночек. «Почему — на квартире?» — шепнула на ушко подруга-паранойя. Разведчик Пейпер с ней тут же согласился. В номер-«люкс» он и сам не собирался возвращаться, но в Париже полным-полно удобных мест для спокойного, неспешного разговора. Не нравится холл того же «Гранд-отеля», зайди в соседнее кафе. Зачем «светить» квартиру перед залетным гостем? «В последний раз сигнал сыграют сбора! Любой из нас к борьбе готов давно...»
Сын колдуна звоночки не любил. Выпил чашку скверного кофе в баре на первом этаже гостиницы — и принялся за работу.
* * *
Хорст Вессель, три в одном флаконе, был коммунистом, сутенером и педерастом. Югенбундовцы дружно его ненавидели (еще бы!). Дрались стая на стаю, безжалостно, не считая потерь. Хоронили погибших, отдавали последние пфенниги на лечение раненых. Смазливый улыбчивый Хорст всего на три года старше Харальда, но уже руководил вовсю, гордясь кличкой «Красный Фюрер». Прищучить такого было заветной мечтой и Пейпера, и всех камрадов.
— Отныне нет больше Красного Фюрера, — однажды заявил на многолюдном митинге партайгеноссе Геббельс. — Есть наш новый соратник, член НСДАП и боец-штурмовик Хорст Вессель!
«Член» стоял на трибуне плечом к плечу с гауляйтером и мило улыбался. «Повсюду наши флаги будут реять скоро, неволе длиться долго не дано!»
* * *
Возле церкви, уродливого псевдоготического ублюдка, Харальд остановился и смахнул пот со лба. Колено разболелось не на шутку, очень хотелось присесть на ближайшую скамейку, закрыть глаза. До встречи — сорок минут, можно все спокойно обдумать, потом еще раз прогуляться мимо нужного дома...
«Идиот?» — ласковым голоском вопросила подруга.
...Автомобиль мадам Веспер, светлое лупоглазое чудище с серебристыми дудками-клаксонами и трехлучевой звездой на капоте, ему показали сразу, всего за пять франков. В «Гранд-отеле» «Mercedes-Benz 500K» считался местной достопримечательностью. А вот машину охраны пришлось вычислять долго. В конце концов удалось, но паранойя никак не хотела успокаиваться, и Пейпер потратил еще час и пятьдесят франков (обед в хорошем ресторане), чтобы найти старый неказистый «рено». На нем, как уверил механик гаража, мадам из номера-«люкс» иногда выезжает в город.
Дом, нужный подъезд — и два знакомых автомобиля: «ситроен» охраны и «Renault Monasix» 1931 года. Пустые — значит все, и «мадам», и ее головорезы, уже наверху, в квартире. Если, конечно, не предположить, что Ильза Веспер отправила их прогуляться по бульвару Монмартр.
Над ухом ударил уже не колокольчик — колокол с Notre-Dame de Paris. По ком он звонит, можно не спрашивать. Новичок, играя по правилам, подождал бы третьего звонка, вернулся к дому или даже сунул бы нос в подъезд...
На скамейку Харальд Пейпер все-таки присел, но закрывать глаза не стал. Извлек из портфеля блокнот, пристроил карандаш в пальцах. Злиться нельзя, а вот подумать стоит. То, что невестка ему не поверила, — ладно, но засада — перебор. Полиции его точно не сдадут, особенно после неизбежных процедур.
Пишем? Нет, рисуем! Ручки, ножки, огуречик, две косички, глазки-пуговки. А потом — перечеркнуть крест-накрест. «Гертруда? С ней что-то случилось?» Спи спокойно, елочка рождественская!
Если верить путеводителю, «квартал лореток» знаменит своими... лоретками. Искать долго не пришлось, стоило лишь заглянуть в ближайший бар. Харальд подошел к девице пострашнее, достал бумажник, пошелестел купюрой. Рисунок можно отправить и по почте, но не хотелось заставлять наследницу Призрака ждать слишком долго. Спешите доставить женщине радость!
— Нужно отнести письмо, это совсем рядом. Слетаешь, голубка?
6
— Ой-й! — донеслось из-под потолка. — Никогда так не делайте, Анна. Видите, опять скорость не рассчитал. Управление очень чуткое...
Мухоловке захотелось, став по стойке смирно, рявкнуть: «Так точно, герр пилот-испытатель!» Сдержалась — незачем парня конфузить. Будем считать, крышу головой он таранил примера ради. А третий раз подряд — чтобы ученица лучше запомнила.
...С непривычки испугаться можно. Тяжелые «летные» очки, шлем, перчатки до локтя, за спиной — плоский металлический блин в плотном чехле из кожи, широкий пояс, а на нем — кнопки и рычажки. Здравствуй, планета Аргентина, красное вино!
«Пилот-испытатель Крабат» она уже запомнила, а вот с собственным позывным — неувязка. «Мухоловка» — длинно, целых четыре слога. Ничего, придумает. Здорово-то как! Руку поднял — и в самый зенит!..
А любовь
мелькает в небе,
Волну венчает
белым гребнем,
Летает и смеется,
и в руки не дается,
Не взять ее никак!
— Самое сложное, Анна, — управление, правая перчатка, — сообщил Марек, медленно опускаясь вниз. — Она вроде гироскопа, освоите. Главный штурвал, а на поясе — запасной. Только, пожалуйста, не пробуйте отключать аппарат на высоте четырех километров. Свободный полет — это, конечно, невероятно...
Вздохнул, да так, что девушка решила не переспрашивать, хотя на язык так и просилось. Четыре километра — нельзя, а, допустим, восемь? То, что неспроста сказал, поняла сразу. Тайны, герр пилот-испытатель?
Задумалась — и не сообразила, как оказалась под самой крышей. Следовало бы сказать «ой-й!», но партнер держал крепко, а под ногами внезапно появилась нестойкая, но ощутимая опора.
— Анна! — Марек взглянул прямо в глаза. — Я гожусь на большее, чем просто курьер. И просто инструктор. Проверьте, если хотите.
Сестра-Смерть усмехнулась. Ну как же не хотеть, парень? Задание первое — оставайся на месте, только обними покрепче, покрепче... И глаз не отводи!
«Разве только вдвоем, под рыданья метели...»
Выдохнула, проговорив как можно строже:
— На место поставьте. И в следующий раз предупреждайте, пожалуйста.
Когда же подошвы вновь коснулись пола, подвела итог.
— Летать вы, Марек, умеете, танцевать я вас научу... А думать пробовали?
* * *
Записывать запретила. Дурная привычка! Разведчик, ведущий дневник, — самоубийца в извращенной форме. Зато говорила медленно, тщательно отделяя слово от слова.
— Сидите удобно, Марек? Тогда начинаю. Итак... Смотрим на Козла!
...А заодно и прикидывала, откуда быстроногий и быстрокрылый родом. Лужицкий диалект, не чех. Поляк, оттого и Марек? Усомнилась: много лет назад братья переменили имена и фамилии. Будущий гауптштурмфюрер стал немцем Харальдом, ее партнер — Мареком, на слух — поляком или тем же чехом. А были-то кем?
— Рейнхард Тристан Ойген Гейдрих. Тридцать четыре года, в нацистской партии с 1931-го. Тогда же вступил в СС, за полгода стал оберштурмбаннфюрером. После «ночи длинных ножей» — группеннфюрер СС... Что неясно?
— Фюреры, — отозвался партнер, — не знал я их никогда — и знать не хотел.
Мухоловка улыбнулась.
— Взяли на службу подполковником, стал генерал-лейтенантом. Что еще? Спортсмен, летчик, был флотским офицером, изгнан из Кригсмарине за аморальное поведение. Личный друг главы военной разведки Канариса. С марта нынешнего года — глава созданной им же Службы безопасности рейхсфюрера СС, куда входит и «стапо». Считается одним из самых умных людей в нацистском руководстве. Толстый Герман как-то сказал: «Мозг Гиммлера зовется Гейдрих».
Анна помолчала, затем ударила ладонью по столу.
— А теперь скажите мне, Марек: кто нам сдает Гейдриха — и зачем?
Капитан деревянного корабля поглядел растерянно:
— А-а... А разница есть? Все равно — нацист!
— Курьером останетесь, — мягко проговорила Сестра-Смерть. — Вы, Марек, не в сказку про Козла попали. Придется к «фюрерам» привыкать!
— Мне и Геббельса — с головой... — начал было странный голландец. Осекся, рукой махнул.
Секретный агент Мухоловка наклонилась, едва удержавшись, чтобы не поцеловать парня прямо в губы. Геббельса, значит? На Эйгере был? Все с тобой ясно, изверг и враг рода человеческого Марек Шадов! Больно не было, правда? С анестезией потрошила.
— А все-таки подумаем. Пробуйте!
Присела рядом, коснувшись плечом плеча, на миг закрыла глаза. «Разве только вдвоем, под рыданья метели, усыпить свою боль на случайной постели...» Но ведь боли нет! Что же с ней творится?
— Его, Козла, кто-то... не любит, — неуверенно проговорил Марек. — Анна! Я действительно курьер. Ну, почти. Желтый Сандал, офицер связи. Больше не потяну, да?
Сестра-Смерть постаралась забыть обо всем — кроме работы. Итак, объект — вот он, рядом. Неглуп, силен, великолепная реакция, виды видал. Желтый Сандал — Китай или Юго-Восточная Азия. Не мелко! Чего не хватает? Уверенности в себе? Наглости? Или того, единственного в душе, ради чего идут на смерть?
Или — той, единственной?
— Потянете, Марек, обещаю. А теперь смотрите. Ваш брат верно сказал: Козел всем надоел, особенно собственному начальству. Начальство — Генрих Гиммлер. Но я не уверена, что Харальд сказал всю правду.
7
Мисс Лорен Бьерк-Грант не вышла — вывалилась из палаты, поднесла кулак ко рту, всхлипнула. Выхватила из сумочки платок, принялась тереть глаза. Затем, не выдержав, отвернулась к стене, ткнулась лицом в темно-зеленую краску.
— Сволочь! Сволочь! Какая же я сволочь!..
Тарб, городок невеликий, Лаваланету брат родной. Двухэтажная больница, вечный запах лекарств. У Джо — запущенное воспаление обоих легких. Врачи смотрят плохо.
— Какая же я!.. А ты куда смотрел, Крис? Куда?! Надо было немедленно, сразу!..
Кейдж молчал. Что толку упрекать, напоминая об очевидном, если и сам виноват. Разбежались, словно тараканы, а человека бросили.
Лорен наконец повернулась. Облизала губы, провела платком по измазанному помадой лицу.
— Страшная, правда? Я, Крис, договорилась, они специалиста вызовут — из Тулузы. Лекарства у них есть, сиделок я наняла... Джо тоже виноват, я же его предупредила: если что, немедленно шли телеграмму. Не ребенок же он!..
Подошла к коллеге, взяла под руку.
— Я не оправдываюсь, Кристофер. Привыкла, что Джо вроде святого Петра. Скала!.. Как не вовремя! Если нас пошлют за Пиренеи, кто с ним останется? Пойдем, малыш, перекурим. Сегодня уже вторую пачку добиваю.
Кейдж не стал напоминать, что некурящий. Не для того же позвала. У самого на душе было скверно, сквернее некуда. Хорошо ему «граалить» под теплым одеялом у растопленного квартирной хозяйкой камина. Жаль, возле Монстра оказались одни лишь жандармы-недотепы, не знающие путь в четвертое измерение!
* * *
Лорен курила прямо под мелким моросящим дождем. Кейдж стоял рядом, запахнув плащ и надвинув шляпу на нос. За Пиренеи их еще не послали, а бои уже идут, если газетам верить, в предместьях Мадрида. Какой-то генерал Мола пообещал, что к четырем штурмовым колоннам скоро присоединится пятая, спрятанная в самом городе. А еще бомбят — прямо по жилым кварталам.
— Хэм в Испанию собирается, — Мисс Репортаж подумала о том же. — Только сначала книгу хочет дописать — про своих баб[]. А я даже не знаю, нужны мы там, не нужны?
Кейдж невольно вздернул брови. Такое от Великолепной Лорен не каждый день услышишь.
— А ты не удивляйся, малыш. У каждого из нас своя журналистка. Хэм всю жизнь доказывает, что он крутой мужчина со стальными яйцами. Ты, Крис, добрый, но глупый, вроде собаки сенбернара. Кидаешься помогать — кому надо, кому не надо — и вечно ходишь с разбитым носом... Не обиделся?
Репортер пожал плечами. Сенбернар? Все лучше, чем хорек, тем более луизианский!
— А я хочу дать людям надежду. Показать лучших, чтобы остальные за ними тянулись, верили, что и они тоже смогут, добьются, победят. В Испании надежды нет, Крис! Я же профессионал, умею читать между строк. Все бросили, все отступились. Такое точно дерьмо было с Абиссинией, но тогда мы себя успокаивали, мол, там же негры. Испанцы уже чуть посветлее. Чья очередь завтра?
Кристофер Грант закинул голову, ловя лицом холодные вязкие капли. Серое небо казалось близким, только протяни руку. В Авалане наверняка тоже дождь, и над Монсегюром дождь, и над прудом, возле которого он встретил рыболова.
— Точно как в Монсегюре, — негромко проговорила Лорен, и Кейдж невольно вздрогнул. — Я про Испанию, малыш. Навалились со всех сторон — и живыми не выпустят. Я смогу написать красивый некролог, но это самый безнадежный жанр.
Растоптала каблуком окурок, взяла за руку, крепко сжала пальцы.
— И не считай меня дурой, малыш. У тебя все на лице написано. Я прекрасно знаю, что в Монсегюре во время осады никакого Грааля не было. И в пещере его не прятали. Le Roc de la Tour, которую мы с профессором Бертье обследовали, сама по себе интересна, там сохранились могилы катаров, их надгробные надписи. А Грааль — он не здесь.
Менее всего в эту минуту Кейджу хотелось «граалить». И незачем. Как верно заметил мсье Брока: «Не мучайтесь, обо всем этом давно уже написано». Великолепной Мисс Репортаж понадобился свой велосипед.
— А может, и где-то здесь, Лорен. Скорее всего, стоит в какой-нибудь церкви среди утвари, а его никто не замечает. Или в местном музее, в каком-нибудь ящике. Только ты не думай, что Грааль ждет, пока Его найдут. Если это настоящий Грааль, Он сам выбирает. И, знаешь, Он, по-моему, достаточно брезглив.
Махнул коллеге рукой и побрел к скучающему под навесом мотоциклу-ветерану. Да Авалана не так и далеко, но дорога раскисла, не заморить бы коня...
Лорен его окликнула, потом что-то прокричала, обиженно и очень зло, вновь позвала...
Оборачиваться потомок кажунов не стал.
* * *
...Трава еще мокрая, однако небо посветлело, сквозь разрывы туч то и дело прорывались рыжие солнечные лучи, ветер же хоть и не утих, но изменил направление, принеся забытое тепло. Крис расстегнул плащ. Маленький город Авалан не переставал удивлять. Всюду дождь, а здесь развиднелось.
— Сапоги надо было надеть, — констатировал сержант Мюффа, обходя очередную лужу. — А насчет наших порядков... Сам иногда поражаюсь, Кретьен. Принимай как есть, моих земляков не исправить.
Ключ от часовни Девы Марии На Камнях нашелся, причем самым неожиданным образом. Вернувшись в город и поставив мотоцикл в соседний с домом мадам Кабис двор, где имелся навес, Кейдж вышел на знакомую площадь — и столкнулся с Жан-Пьером. Разговорились, слово за слово...
— А чего его искать? — удивился голубоглазый. — У меня ключ. Отдан на хранение лично гражданином мэром в присутствии отца Юрбена. Власть светская, власть духовная...
Репортер беззвучно шевельнул губами. Мюффа заметил и криво усмехнулся.
— Не удивляйся.
Крис решил последовать мудрому совету. Часовню же Мюффа согласился показать, благо все рядом. И дождь кончился.
* * *
— Это здесь хотели парк разбить, — Кейдж взглянул на неровное, поросшее редким кустарником поле. — Может, и стоило. Как-то оно... дико.
Часовню он уже видел и особо не впечатлился. Коробка из серого рваного камня — и купол сверху. Дверь же стальная, новая, словно у сейфа. Сразу видно, не берегут — прячут.
Сержант, тоже бросив взгляд на поле, пожал плечами.
— Парк? А кто сюда ходить станет? Брока, который бывший управляющий, прежним господам очень был предан. Для чего он часовню-то выстроил? Одни говорят — в память о графине, а другие — чтобы вечным укором стояла. Потому и здесь, к городу ближе, а не на фундаменте старого собора.
— Не суди, Мюффа, да не судим будешь!
Кейдж резко обернулся. Мари-Апрель стояла рядом. Легкий светлый плащ, знакомая сумочка. И сама прежняя, только на лице нет улыбки.
— Простите, мадемуазель, — сдавленным голосом проговорил Жан-Пьер, отступая на шаг. — Люди разное говорят.
Крис, вовремя вспомнив совет, решил ничему не удивляться. Хотел поздороваться, но девушка успела первой.
— Gud’ning, Кретьен!
* * *
Дверь пришлось открывать вдвоем. То ли петли перекосило, то ли так и задумывалось, чтобы посетителей отвадить. За порогом плавал серый сумрак. Пахло сыростью и мокрой известкой.
— Не стану мешать, — негромко проговорила Мари-Апрель. — Мюффа! Расскажи гостю, что знаешь. А о чем думаешь, очень прошу, оставь себе.
Сержант сжал губы, кивнул. После «Gud’ning» это было единственным, что сказала та, которую Кейдж встретил возле Аметистовой башни.
— Пойдем, Кретьен. Скоро темнеть начнет.
За порогом Крис, не успев даже осмотреться, взял спутника за локоть и потянул в сторону, к холодной сырой стене. Вслух спрашивать не решился, рукой указал.
— Она? — понял Мюффа. — А какого ты ответа ждешь? Наши болтают, будто... Графиня! Нет, не призрак, родственница, пра-пра-и так далее дяди последнего здешнего сеньора...
Не говорил, шептал, еле двигая губами.
— Живет за границей, в Штатах, как и ты. Остановилась у мсье Брока. Башню видел? Ее этаж — второй.
— Это правда? — не утерпел Кейдж.
Жан-Пьер Мюффа поглядел прямо в глаза.
— Решай сам!
Повернулся, кивнул в сторону стены, что напротив.
— А графиня — вот она!
* * *
От фрески уцелело не слишком много. Белый контур — то, что было когда-то платьем, неясные черты лица, сложенные на груди руки, венец поверх темных волос. Крис почему-то думал, что художник обязательно вспомнит о сабле, но погибшая в давние годы была безоружна. Безжалостно Время! Вместо образа — еще одна тень. Белая...
— Как... как ее звали? — Кейдж даже не узнал своего голоса.
— Селест, если по-французски. Но называли ее как в наших краях принято: Селеста. Имя, кажется, латинское, от римлян...
— Целеста, — вспомнил Крис, не отводя взгляда от белой тени. — Небесная... Жан-Пьер! Ничего я в этом не понимаю, но ее-то за что? Почему она — призрак? Неужели только из-за того, что не похоронили по-людски?
Сержант долго молчал. Наконец проговорил неуверенно, без всякой охоты:
— Это как на прошлой войне, Кретьен. Пустили боши газ — и всех потравили, правых и виноватых. Да простит мне ее душа!.. Попала девчонка под раздачу, вот и весь сказ!
Сотворил крест, отвернулся. Крис тоже поднес пальцы ко лбу, вспомнив фотографию в деревянной рамке. И правых, и виноватых... В Небесной канцелярии считают квадрильонами.
Подумал, чуть было не устыдился, но вместо этого почувствовал внезапную злость. Не на Творца — на себя самого. «Никого вы не спасете, Кретьен, и никому не поможете...» Слабак! Очкарик...
— Здесь еще витраж, — негромко проговорил Мюффа. — Больше-то и смотреть нечего. А витраж интересный: фон из обычного цветного стекла, но в центре, где Дева Мария, все сделано из того, что от старых витражей осталось, которые из храма. Говорят, мастера несколько лет нужные осколки подбирали. Пойдем поглядим.
Сержант был прав — от часовни уцелели только стены, даже скамьи куда-то сгинули. Гнилые щепки на полу, сырая пыль, известка в мокрых разводах. Запустел Дом Божий... А витраж Крис уже заметил. Единственное окно — прямо напротив входа, над алтарем. И прежде видел, в книжке про Авалан, изданной Гюставом Брока: Дева с Младенцем на руках, над ними — чаша. Gradalis... Не ради простой прихоти витраж собирали из осколков того, что сгинуло навеки.
Будь милосерд, прости мне зло,
Я, Боже, хрупок, как стекло,
Пред страшной яростью Твоею!
8
Строгое темное платье, белый воротничок под горлом, на лице — ни капли косметики. Руку пожала твердо, по-мужски, отступила на шаг.
— Проходите, я здесь одна. Сотрудников отпустила...
Увидев букет осенних астр, покачала головой:
— Каждый раз что-то новое, Харальд. Прежде у вас был кошачий голос, теперь это... И взгляд, уж извините, как у давно не кормленного волка из Фридрихсфельде.
Мельник улыбнулся Белой Волчице.
— Значит, попал по адресу. А вас, Ингрид, хоть сразу на обложку. Трудолюбивая германская фройляйн...
— Нельзя, — перебила баронесса. — С недавнего времени фотографии работающих женщин перестали размещать. Можно только супоросных и желательно с глупыми глазами. Вы отстали от жизни.
Насчет спрятанного во дворе замка Харальд почти угадал. Стен и башен не обнаружилось, однако небольшой двухэтажный особнячок находился именно во дворе, надежно прикрытый тяжелыми шестиэтажными домами. Шарлоттенбург, чуть ли не самое сердце города. Кто заподозрит?
— А где чучело? — поинтересовался он, снимая плащ. — Рыцарь в перьях — и с серебряным подносом в руках?
Девушка даже не улыбнулась.
— Специально для вас закажу. Пойдемте в кабинет.
* * *
Прежде чем присесть в обтянутое черной кожей кресло, гауптштурмфюрер приложил палец к губам. Светлоглазая кивнула — поняла. Беседа товарища Вальтера Эйгера с его начальником штаба состоится позже, не в этих стенах. Харальд заглянул в особнячок больше ради любопытства. А может, из-за астр. Три дня не виделись. Долго!
Кабинет смотрелся неплохо, ничем не хуже, чем у банкира средней руки. Сейф, шторы на окнах, картотека в три ряда, стол-мастодонт из мореного дуба, бронзовый чернильный прибор штучной работы, суровые лики по стенам. О рыцарях не напоминало ничего, кроме, пожалуй, большого старинного распятия прямо над столом.
Пепельницы не нашлось. Харальд намек понял, и даже не заикнулся о сигаретах.
— Работы много, — констатировала девушка, устраиваясь прямо под распятием. — Я вам уже говорила: запустили дела. Только сейчас обнаружила, что до сих пор не выплатили Грауманский рейхсталер за этот год.
Разведчик Пейпер, вступление оценив, приготовился слушать. Давай, светлоглазая, хвастайся! Для того ведь и позвала.
В Берлин он вернулся этим утром. В комнатку возле вокзала заходить не стал — паранойя вовремя ухватила за плечо. Решил обождать до вечера, подыскать новое жилье, а заодно провести инспекцию в «Обществе немецкого Средневековья».
— Все в Ордене получают жалованье, — начала Ингрид. — Чисто символическое, как знак службы. Последний документ о размерах выплаты датируется 1755 годом. Каждому брату полагается один рейхсталер. Не слишком щедро даже по тем временам. Незадолго до этого была проведена денежная реформа — Грауманская, от нее и название. Вес монеты снизили чуть ли не в два раза.
Харальд постарался не улыбнуться. Ингрид явно вошла во вкус.
— С тех пор Орден и платит по Грауманскому рейхсталеру на каждую Пасху. В банке хранится целый сундук с серебром, лет на сто еще хватит.
— И много получателей? — ненавязчиво, по-светски, осведомился гауптштурмфюрер.
Баронесса наклонилась вперед.
— Не очень. Один! Братьев-Рыболовов двое, но мой американский кузен так и не изволил пожаловать сюда, чтобы все оформить должным образом.
Харальд не дрогнул лицом. Проговорилась — и наверняка не случайно. Белая Волчица вышла на тропу. Что дальше, ученица?
— Тот, кто остался, — отставной офицер, инвалид войны, живет в Авалане, это маленький городок на юге Франции. Как раз в 1755 году одному из его предков было дано секретное и важное поручение от имени Ордена...
Пауза затянулась, но сын колдуна не торопился. Девушка явно решила его удивить. А не выйдет!
— Вам не интересно, Харальд?
Мельник вспомнил рисунки в альбоме. Тогда ему еще раз повезло. Рискнул — и поделился с Мухоловкой своими выводами. Quid pro quo! Анна Фогель сумела увидеть куда больше, чем он сам.
— Не слишком, Ингрид. Одно из двух. Ваш отставник поддерживает контакт с Монсальватом — или присматривает за камнем неправильной формы, который некоторые по ошибке принимают за Грааль.
Ингрид на миг закрыла глаза, словно пытаясь что-то вспомнить.
— По ошибке — почему?
Он тоже вспомнил — ночной разговор за чашкой кофе. Приятно иметь дело с профессионалом.
— Я не знаю, существует ли Грааль, Ингрид. Я и в Бога не очень верю. Но если существует, то чаша или камень — лишь Его образы, а без романтики — каналы доступа. Я дорогой книжку перелистал. Средневековые поэты считали, что Чаша Грааля хранилась именно в Монсальвате. Сейчас она в Валенсии, каждый может увидеть. Но это — просто изделие из агата в золотой оправе. Отключили канал!
— А я вообще не верила, — негромко проговорила баронесса Ингрид фон Ашберг-Лаутеншлагер Бернсторф цу Андлау. — Пока этим летом мне не показали... Тогда я поняла, что моя жизнь — не самая большая ценность. И решила вернуться в Германию. Подпольщица из меня никакая, но была надежда, что не оставят, заступятся...
...Глаза закрыты, подбородок вниз, на запястьях — холодная сталь, изоляционная лента на губах. Не убежать, не спрятаться. Сколько шагов оставалось до смерти? Но ведь не оставили, заступились!
— Я знаю, какого цвета камень, — внезапно для самого себя проговорил он. — Зеленый, верно?
Зеленая Смерть, зеленая боль... Люциферов огонь! Гандрий Шадовиц вспомнил, как дед называл Мельника, врага Крабата. Теофил! Имя-оборотень, по-гречески — «Боголюбивый», но если по-немецки... Teufel!
9
В небо она шагнула Мухой. Оторвала от псевдонима пару слогов — и ушла свечкой вверх прямо с подоконника, успев махнуть рукой на прощанье. Муха! Отчего бы и нет, теперь не она ловит, за ней охотиться будут. Рискните! Муха — она кусучая.
Перчатку-гироскоп на себя. Лети, Муха!
Задержалась лишь на миг, зависнув над спящим ночным кварталом и запоминая огни. Не перепутает? Никогда в жизни, сколько ее ни осталось. Вверх, вверх, вверх!
Выдохнула, лишь когда врезалась точно в облако. Внутри уже бывала, когда по горам бродить пришлось. Это снизу облако на вату похоже, за пеленой же — дождь с туманом, а если ночью, то просто дождь, мелкий и холодный. Не страшно, пилот-инструктор Крабат не забыл напомнить о переключателе на поясе. Станет холодно, рукоятку влево. Но сейчас — вверх, вверх, вверх! И, во весь голос, ночных ангелов распугивая:
— Муха-а! Муха-а-а!
Ранец-блин за спиной, на лице — очки, пистолет, верный «номер один», в кобуре при поясе. Кто увидит, остановит кто? Ее и раньше не всякая пуля догоняла. Полет не первый — пятый, но до этого были подскоки, круги над крышей, до трубы и обратно. Зато теперь!..
Вверх! Вверх! Вв-е-е-е-ерх!..
В знойном небе
пылает солнце,
В бурном море
гуляют волны,
В женском сердце
царит насмешка,
В женском сердце
ни волн, ни солнца...
* * *
...Remotionem — Отстранение... Счастливая девчонка летит в небеса, секретный агент Мухоловка (Муха? Нет-нет, плохо!) приглядывает, не дает сбиться с курса. Лети, лети, тучи уже внизу, можно звезды считать. Холодные, осенние...
Сколько таких ранцев в Европе? Мареку сказали — десять. И еще сколько-то в Германии, один он видел сам. Марек Шадов, Марек Шадов! Потрошение еще не кончилось, все-то он ей выложит, симпатичный парень, танцующий польку вместо тарантеллы. И про Геббельса, и про Эйгер, и про брата, и про свою ящерицу...
Как там девчонка? Лети, лети, только не ори так громко, голос сорвешь!
Главное — не сколько ранцев сейчас, а сколько еще подкинут. И кто подкинет. Монсегюр небесный город — уверен гауптштурмфюрер СС Харальд Пейпер. Их контакт в Германии — «Бегущие с волками», длинноволосые девушки-рыцари. «Покажите хотя бы одну», — попросила она коллегу. Младший брат обещал. Вот за этих длинноволосых и следует браться всерьез. Потрошить без наркоза, до полного результата!
Что там вверху? А под ногами? Девочка, стой! Сто-о-ой!
* * *
Она взглянула вниз — и впервые испугалась. Ничего! Совсем ничего, только тьма. «Тогу богу», как написано в Библии, ни дна ни покрышки. Где же Париж? Огромный город, море огней... И дышать трудно, наверняка выше четырех километров, с которых падать нельзя.
Мухоловка вновь попыталась понять, отчего именно с четырех. Разрабатывать еще и разрабатывать вас, heer kapitein! И тут же успокоилась. Тучи внизу, оттого и темно. А Мухой быть уже расхотелось. Грязная она, муха, и силы невеликой, газеткой пришибить можно. Она же станет... Она станет Шершнем! Совсем иное дело, звучит страшновато, грозно.
Вниз, Шершень? Вниз, а то пилот-испытатель Крабат волноваться начнет. Он, кстати, поминал фигуры высшего пилотажа. Кто же вас учил, таинственный heer kapitein? Поэтому вниз, но не камнем, а кругами. Эдгар Аллан По «Низвержение в Мальстрем».
Внимательней, Шершень! Готова? Вниз!
Мы ушедших
слышим сердце
Шаги умолкшие
мы слышим
Пускай их рядом нет,
Мы вместе, тьма и свет,
И тень твоя — со мной!
* * *
Кто им сдает Козла, Мухоловка до конца так и не поняла. Генрих Гиммлер, рейхсфюрер СС? Но зачем? Велика ли радость остаться без мозга? Заставили, предложили что-то взамен? А если вспомнить Колченогого, так удачно мозгами раскинувшего? Кухня поистине адская, и Сестра-Смерть очень боялась сделать лишний шаг. Пока она играет по правилам Харальда Пейпера. Можно даже сказать, ее завербовали, младший брат, как ни крути, один из лучших в «стапо». Пришел, пистолетиком махнул, сварил хороший кофе...
«Его, Козла, кто-то... не любит» — мудро заметил ее Марек. Да все его, козла, не любят, даже голуби на Александерплац!
И тут Мухоловка поняла, что переступила черту. Открутила мысль-пленку назад. «Ее Марек»! Господи, только не это!.. Еще немного, и обратный путь закроется, хуже — обернется бесконечной серебряной лентой в темных ночных небесах.
Не «ее»! Просто — Марек, Йоррит Марк Альдервейрельд, heer kapitein. Убийца и террорист Марек Шадов, которого нужно потрошить и потрошить...
Иначе... Никаких иначе!
А что там с девчонкой? Неужто заблудилась? Значит, будем выбираться. Ориентир какой? Правильно, храм Святого Сердца на Монмартре, место приметное, при прожекторах. Зря, что ли, битый час карту изучала?
...Шершень — тоже плохо. Мохнатый он с излишком. Мрачный и злой!
* * *
Вернулась через то же окно, мокрая и веселая, пусть и продрогшая до костей. Вниз не торопилась, зависла в двух шагах от пола. Не закричала, хоть очень и хотелось. Сняла очки, мотнула головой, стряхивая воду со шлема.
— Извините, Марек! Задержалась чуть-чуть.
Поглядела на пол — и смутилась. Кап-кап-кап, вот и лужа. Никакого порядка на корабле. Зато — налеталась!
Скачет всадник
к горам далеким,
Плащ взлетает
ночною тенью...
Heer kapitein восседал за столом при медной джезве и чашках. В плаще и свитере, потому как окно — настежь. Посмотрел снизу вверх.
— Заблудились.
Даже не спросил. Мухоловка (если не Шершень, то кто?) вспомнила, как ночной ведьмой носилась над крышами Монмартра, отсчитывая нужную улицу... Ведьмой? Очень похоже, только без помела.
— Виновата, герр пилот-испытатель! Честное слово, не повторится. Прошу учесть сложные погодные условия.
...Кап-кап-кап!
Опустилась вниз, точно на край лужи, сняла шлем с головы. Смир-р-рно! Марек взглянул с укоризной.
...Ее Марек!
— Ну что мне с вами делать, Анна?
На миг она закрыла глаза. Ой, не спрашивай, парень! Опомнилась. Прижала ладони к лицу, вдохнула, затем опустила руки. Улыбнулась.
— Присвоить мне позывной, герр пилот-испытатель! Я — Ведьма!
