Глава 5. Тень
Остров Лапута. — Тень графини. — Как составлять сводки. — Любовь и безумие. — Четвертое измерение. — Вильгельмштрассе. — Классический гамбит. — Мы ищем саботажников. — Страх в его глазах. — Gud’ning!
1
Журналистов, людей по-своему полезных, Мухоловка в глубине души недолюбливала. Вся их работа — продать то, что покупают, вне зависимости от запаха. Вот, к примеру, Джин Харлоу, прекрасная актриса, которую Анна уважала не только за талант, но и за характер. Что о звезде пишут? Всякое, но главным образом про ее брачную ночь. Пришел муж в спальню супружеский долг исполнить, а нечем, причем в самом буквальном смысле. Новость — на миллион, печатный станок расплавился. Ничего личного, только business!
В истории с невезучей Харлоу имелась все же некая мораль: будущего супруга неплохо бы сперва проверить на предмет соответствия долгу. А уж будущего союзника — непременно.
Читай, Марек, читай. Изучай картинки!..
Сама Мухоловка устроилась возле окна, отодвинув стул. На коленях — книжка, на книжке — альбомный лист, а на листе — неясные карандашные силуэты. Будущий номер сначала надо представить, потом увидеть. Это непросто, перед глазами пока — красный пчелиный рой, словно у темной пасти Bocca del Lupo.
Секретный агент Кай — за столом при альбоме ее сиятельства. Сама Мухоловка уже успела изучить каждый рисунок, подумать — и выводы сделать. Делиться не спешила. Работай, союзник, а мы понаблюдаем — незаметно, осторожно, про будущий танец не забывая.
...Красные пчелы, злые маленькие огоньки, окружили со всех сторон, пустились в пляс, обжигая кожу. Где-то рядом — лопоухий наивный Вальтер, но ему не успеть. До обрыва всего шаг, горящее облако вязким туманом скользнуло по коже, загустело, ударило в грудь...
— Значит, они создали свой орден в 1850-м, — негромко проговорил Марек. — «Бегущие с волками». Если, конечно, картинке верить.
За голосом парень следил, а вот за плечами — нет. Картинок на странице две, и обе хоть куда. Слева — трое хмурых рыцарей в средневековых латах и глухих шлемах, справа — длинноволосые девушки в белых платьях, а вокруг них — огненное коло и еле различимые волчьи силуэты.
Мухоловка загнула палец. Девушек ее союзник заметил, а «Братство Грааля» вниманием обделил. Случайность?
...Огненный смерч исчез, остались лишь тьма и боль. Пчелиные жала! Нет, хуже. Так кусает ядовитый паук. Тарантул!..
— Бо-о-оже! Да это же «Приключения Гулливера»! Остров Лапута!..
Анна Фогель улыбнулась. Сама она отреагировала не менее бурно. То ли еще будет, агент Кай!
— Давайте и я посмотрю.
Встала, подошла ближе, заглянула через плечо.
...Маленькие люди, неровная земля. Холмы, скалы, деревья. А над всем этим, закрывая небо, огромный летающий город. Только не Лапута, внизу была подпись, ныне стертая намертво. Но первую букву прочитать можно: «М». А год уцелел.
— 1875-й, — констатировал Марек. — Кто-то к ним пожаловал в гости...
Сами гости — на следующих картинках. Люди как люди, только одежда непривычная, более похожая на пляжные костюмы. Несколько портретов, один — в узнаваемом летном шлеме. А год-то 1881-й!
Мухоловка уже поняла, почему покойная ландграфиня не решилась писать мемуары.
Секретный агент Кай, между тем, явно увлекся и принялся листать страницы. Анна, не желая мешать, отошла на шаг. Уже ясно, что почти все в альбоме для Марека — новость. Но только почти.
Смотри, капитан, смотри!
И тут его плечи дрогнули. Марек на миг закрыл глаза, откинулся на спинку стула.
— Я могу выйти, — негромко проговорила Мухоловка, но странный голландец покачал головой.
— Нет! Взгляните, Анна.
Эта картинка ее тоже заинтересовала. Очень красивая девушка, молоденькая, губастая. Вокруг — черная траурная рамка, сзади острый силуэт ракеты, почти как в фильме Ланга «Женщина на Луне». Дата и надпись стерты, уцелела лишь последняя строчка. «R.I.P.» — Requiescat in pace.
— Но она... Она жива! — растерянно проговорил парень. — При посадке у нее отказал двигатель...
Анна Фогель поняла, что шутки кончились. Крепко взяла за руку, сжала пальцы.
— Ландграфиня умерла два года назад. Исходите из этого, Марек. И — считайте, что я ничего не слышала.
— Два года назад. Вы правы, — он тряхнул головой, улыбнулся. — А слышать — слышали. Кто меня просил помочь ящерице?
...Рядом с рисунком — непонятное что-то. Слева черное, синее — справа. Извилистая белая молния между ними, вместо острия — острый излом. И две белых буквы посреди — «В» и «О».
* * *
— А теперь выкиньте все из головы, Марек, и представьте, что нас с вами укусил тарантул. Ущипнуть ради достоверности? Ма-а-рек!.. Нет, так не годится, будем лечить. Прежде чем бороться с тарантулом, пройдем обязательную программу. Сейчас я выброшу к дьяволу трость... Танго умеете танцевать? Отлично! Встали прямо, плечи расправили... Руки! Темп ровный, 33 такта в минуту... Y-uno! Y-dos!..
Скачет всадник
к горам далеким,
Плащ взлетает
ночною тенью,
Синьорита
глядит с балкона,
Черный веер
в руках порхает,
Ты скажи мне,
о синьорита,
Что за слезы
твой взор туманят...
2
— По-зор! По-зор! Мра-ко-бес! По-зор! Мра-ко-бес!..
Для большого города сорок человек — не толпа, их без труда можно усадить в один-единственный автобус. Но репортер Кристофер Грант считать умел. Если сравнить население Авалана и (отчего бы и нет?) Парижа, после чего умножить четыре десятка на соответствующий коэффициент...
А немало!
— Требуем соблюдения закона! Обуздать фашистского наймита! Позор! По-зор! По-зор!..
Площадь Святого Бенедикта разрублена толпой пополам: сзади и впереди, к собору ближе, пусто, в центре — ровная фаланга в два ряда. Почти все — мужчины, вид суровый, мрачный. Слева и справа — красные знамена, одно при серпе и молоте, второе — просто. Плакатов четыре, на двух — краткое «Позор!», на третьем — жуткое чудище в сутане, исполненное в три краски, четвертый же, пусть и невелик, зато густо исписан. Жаль, буквы мелкие, но сверху вполне читаемое: «Унять политического бандита и провокатора!».
— Товарищи! Предлагаем установить постоянный пикет возле этого очага мракобесия. Пусть граждане Авалана знают, кто главный реакционер в городе!
Одобрили — во все сорок глоток. Плакаты вверх, замена — еще выше.
— Да, в святую кровь через ребра Христовы! Закрыть собор к божьей бабушке!..
На этот раз — промолчали. Кажется, перебор.
— Соблюдаем порядок, товарищи! — веско молвил стоящий в самом центре фаланги Максимилиан Барбарен. — Несознательные жители нашего города имеют право ходить в этот отстойник средневекового мракобесия. Но политикой кюре заниматься не должен.
— И драться не должен! — подхватил некто с забинтованной головой. — Особенно, значит, ногами!..
Виновник и причина народного недовольства, он же мракобес и наймит, находился тут же — на ступенях собора. Рукава черной сутаны закатаны, шляпа неведомо где, волосы торчком, кулаки же наготове. По лицу, однако, не скажешь — улыбка на все лошадиные тридцать два, а глаза веселые, словно на карнавале.
Подходи, кто смелый!
Кейдж, опустив фотоаппарат, перекрутил кадр и направился прямиком к мэру.
— Хорошо, что вы здесь, tovarishh! — обрадовался тот, крепко пожимая гостю руку. — Расскажите всем, всему миру! Этот подлый реакционер вел наглую агитацию против линии нашей партии, а потом ни за что ни про что избил пятерых наших товарищей!
— Oh, yeah! — Крис поспешил достать блокнот. — Один — пятерых?
Товарищ Барбарен несколько сбавил тон.
— Ну, они-то бить его не стали, священник все-таки. Мы закон соблюдаем.
Кейдж поглядел на Черного Коня. Свежий синяк под левым пастырским глазом можно различить с двадцати шагов.
— А это он сам себе навесил! — буркнул Барбарен. — Головой — об угол стола. Провокатор!
Все началось возле единственного в городе кафе с небольшого спора по поводу испанских событий. Один особо пылкий tovarishh нацелился кулаком аккурат в грудь разгорячившегося кюре.
— Но мы не устроили самосуд! — Мэр сурово нахмурился. — Мы протестуем строго по закону! У вас есть вопросы, Кретьен?
Таковые были, причем немало. К примеру, почему пострадавшие не требуют отдать виновника под суд — строго по закону? Не потому ли, что закон рассудит иначе? Однако у Криса имелся свой интерес.
— Гражданин мэр! Не могли бы дать мне ключ от часовни? Она, кажется, Мария На Камнях называется. Всё посмотрел, а ее — нет.
Барбарен гулко выдохнул.
— И вы туда же? Записались в пособники реакционеров? Мракобесию потакаете?
Кейдж изумленно моргнул. Часовня, как ему сообщили, была построена в 1820 году из камней разрушенного в годы Революции храма. Памятник местной архитектуры, и в книжке про нее есть.
Ругаться-то зачем?
— У этого спросите! — Мэр, несколько смутившись, дернул подбородком в сторону отца Юрбена. — Все церковное — по его части. И не обижайтесь, Кретьен, вы просто под горячую руку попали. Вечером приходите, посидим за стаканчиком.
— Позор мракобесу! — выкрикнули из заднего ряда. — Позор! По-зор! По-зор!..
Крис поправил ремень фотоаппарата и решительно шагнул к собору.
* * *
...Бастилию взяли, и первые головы уже вознеслись на пики, здесь же, в южной глубинке было по-прежнему тихо и спокойно. Обошлось и в августе бурного 1789-го, когда запылали по всей Франции замки. К графскому дому, что возле озера, подвалила толпа, но никто не убивал и не грабил. Из железного стенного шкафа[] изъяли королевские грамоты с привилегиями и правами на разработку аметиста — и тут же, прямо у парадной лестницы, сожгли. Его сиятельство, не промолвив ни слова, поглядел на костер, плюнул на ступени и вернулся в дом.
Авалан занялся обычными делами и жил спокойно до декабря 1793 года, когда в город прибыл отряд санкюлотов из Тулузы — углублять революцию. Его сиятельство арестовали и отправили в Розовый Город — прямо в пасть трибуналу. Разграбленный графский дом охватило пламя, санкюлоты же вместе с примкнувшей к ним толпой направились к церкви возле озера, древней, еще альбигойских времен, но перед самой смутой перестроенной графскими щедротами.
Ничто не могло спасти храм. Всевышний отвернулся. И тогда на пути толпы встала молодая графиня с отцовской саблей в руках.
То, что осталось от ее тела, зарыли у подножия Аметистовой башни. А в 1820 году городской кюре освятил часовню Марии Девы На Камнях.
* * *
— Они все лгут, — Крис прикусил зубами сухую травинку. — Все! Но почему? Я пишу об их городе, пишу честно, стараюсь никого не обидеть...
Профессия обязывает, репортер Кристофер Грант и не такое еще видел — но все-таки крепко огорчился.
— Боятся? Но чего? Что я могу здесь узнать? Какие тайны могут быть в городке размером со станцию метро?
— Может, просто боятся, — негромко проговорила Мари-Апрель. — Страх лишает разума. А ты ничего не боишься, бесстрашный Кретьен? Не вообще, а прямо сейчас?
Сидели, как и прежде, на его куртке, постеленной поверх травы. И место то же, но время иное. Кейдж вообще не собирался возвращаться к Аметистовой башне. Но если в часовню нельзя, то куда? Подумал немного и, свернув с площади, двинулся строго на юг.
...Отец Юрбен, мракобес и провокатор, встретил его радостно, долго тряс руку и даже послал хмурому мэру воздушный поцелуй. Затем погрустнел, признав, что тоже грешен, потому как против собственной воли (прости, Господи!) вынудил достойных горожан предаться излишнему гневу. А что пострадал телесно, так это лишь во благо бессмертной души, хотя конечно же хвалиться этим (прости, Господи!) недостойно.
В общем, кюре был крайне доволен собой и явно жаждал продолжения. А вот ключа от часовни не дал. Нет его! И не было — еще у его предшественника забрали, потому как часовня — муниципальная собственность. А все прочее знает лишь tovarishh мэр.
— Боюсь? Прямо сейчас? — Крис сразу же вспомнил рыболова. — Сейчас — нет. А как тебя увидел — было. Ну, представь: вечер, руины башни, тень какая-то наверху. И вдруг она ка-ак прыгнет!
Мари-Апрель покачала головой.
— Все-таки узнал, кто такой суккуб? Потому и такой грустный?
Потомок упрямых кажунов сжал губы.
— Суккуб? Это для Джорджа, он такое любит... Ты в прошлый раз сказала насчет того, чтобы... Чтобы определиться... Мне двадцать семь лет, Мари-Апрель. Говорят, уже совсем взрослый, пора это... То, что ты и сказала. Я и определился — по самое не могу. Что человеку надо? Семья и карьера, вот я их комплектом и получил.
Сказал — и совсем расстроился. На что жалуется? Какому репортеру в жизни приходится просто? А то, что он, Кристофер Жан Грант, купился на мисс Пишущую Машинку, его вина, а не Камиллы Бьерк-Грант.
Кейдж поглядел в безоблачное южное небо, прикинув, что ясные теплые дни вот-вот кончатся, из-за Пиренеев подтянутся серые тучи, зарядит мелкий противный дождь.
Осень...
— По самое не могу, — повторила рыжеволосая. — Неужели все так плохо, Кретьен?
Репортер «Мэгэзина» очень вовремя прикусил язык. Кажется, его занесло. И сильно.
— Совсем не плохо. Живой, здоровый, сюда приехал, книгу пишу... Работа? Не привыкать, буду и дальше крутиться. А вот насчет остального... Ты на своего три года смотрела, у меня, понимаешь, совсем-совсем наоборот. В общем, не знаю, правильно ли... Правильно ли поступил.
Девушка ответила очень серьезно:
— И ты не хочешь поверить самому себе.
Протянула руку, словно желая коснуться его волос.
— Эта башня очень древняя, старше города на много веков. Наследие рыцарей Окситании — тех, кто погибли в Монсегюре. Сейчас о них пишут много плохого. Может, и правда, не знаю. Но они верили в то, что исполнение долга — и есть величайшее счастье в жизни. В наши дни это звучит конечно же нелепо... Тебе никто не поможет, Кретьен, даже та, которая совсем-совсем наоборот. Только ты сам.
Встала, поймав зрачками рыжий солнечный свет.
— Не грусти! Пойдем, покажу тебе часовню. Ключа нет и у меня, поглядим снаружи, если хочешь, в окошко заглянем. Ничего в ней особенного нет, подражание романскому стилю, а внутри — пусто. Жители славного города Авалана ее попросту боятся, как и этого места. А вдруг им встретится призрак растерзанной девушки с драгунской саблей наголо?
Кейдж, тоже встав, подошел к башне, положил ладонь на камень. День был теплый, солнце светило ярко, но кожу обожгло внезапным холодом.
3
Харальд Пейпер женился рано, в девятнадцать лет, перед тем, как подать заявление в СС. Решил не сам, знающие люди намекнули. Молодых парней из провинции, образованием не отягощенных, зато семейных, у Агронома привечали особо. Что не блондин — не беда, но супругу хорошо бы найти согласно арийскому стандарту. Такую Харальд и отыскал, сделав предложение знакомой спортсменке, с которой успел лишь несколько раз сходить в кино.
Жене не изменял. Зачем? Несколько случаев «по службе» не в счет, оперативная работа и не такого требует.
Паранойя имеет свои преимущества. За неделю до вызова в кабинет с семнадцатью печатями сын колдуна отправил жену и дочь в Швецию, успев получить телеграмму из Гетеборга. Оттуда они должны уехать в Норвегию к дальним родственникам, но уже без всяких телеграмм.
По жене гауптштурмфюрер не скучал, а вот без Одуванчика ему было плохо. В каждом продовольственном отделе он прежде всего смотрел на веселый ряд шоколадок, отыскивая ту, что с печатью на шнурке. По ночам в квартире брата, так похожей на его собственную, Харальд чувствовал себя неуютно, порою до страха. Комната дочери располагалась точно так же, слева по коридору. Очень хотелось открыть дверь, заглянуть...
* * *
— Господин Вениг предлагает мне переехать, — сообщила Ингрид, ставя пустую тарелку в раковину. — Говорит, есть безопасная квартира, прислуга будет готовить. Я хоть и баронесса, но не могу же я вас, Харальд, так безжалостно эксплуатировать?
Сын колдуна не видел в том особой беды. Невелик труд прибраться или, как сейчас, приготовить ужин, а уж тем более сварить кофе. Насчет же безопасности у него имелись свои резоны. Для районного начальства квартира брата — явочная, бронзовый жетон СД снимает все вопросы. Беда, если доложат лично Козлу, а тот, внезапно поумнев, сообразит.
— Не станем спешить, — рассудил он. — Ну, и как на службе?
Этим утром светлоглазая отправилась на работу — наводить порядок у загадочных Рыболовов. Харальду невольно представился старинный, словно с картинки сошедший замок — прямо в глубине обычного берлинского двора. Рыцарская стража, подъемный мост, квадратное знамя над донжоном...
— Весьма запущено, — задумчиво молвила Ингрид. — С недвижимой собственностью еще более-менее, а бумаги по активам кто-то словно нарочно перепутал. Я попытаюсь договориться о встрече с руководителями всех капитулов «Общества немецкого Средневековья» — это и есть ваше Братство Грааля, Харальд. Кстати, в Дом германской моды придется съездить, без нового платья никак.
О подробностях гауптштурмфюрер решил не расспрашивать. Красивая девочка, она же соплюха — племянница покойного барона Виллафрида Этцеля фон Ашберга. Делами Братьев-Рыболовов хоть и не занималась, но присмотреться успела. Кинули в воду, пусть плавает!
— Могу сварить кофе, — предложил он. — Или пойдете отдыхать?
Девушка мотнула головой, словно сбрасывая дневную усталость.
— Нет, займемся сводками. Вчера была теория, хочу практики.
* * *
— Лгать опасно, всегда могут поймать за язык. Эту истину неоднократно повторял покойный доктор Геббельс, но не всегда ей следовал. Мы лгать не будем. Зачем? У нас, Ингрид, есть очень правдивый документ — отчет о всех чрезвычайных происшествиях в Рейхе для высшего руководства. Такую бумагу составляют еженедельно.
— Где-то в уголке сидит человечек и готовит рассылки.
— Да. Одну из них получаю я. Вчера вы уже все прочитали. Ваши предложения, товарищ Вальтер Эйгер?
— Есть два варианта: простой и тот, который я до конца не понимаю. Простой — приписать некоторые особо выдающиеся неприятности Германскому сопротивлению. Вот здесь сказано, что из лагеря Лихтенбург бежали двое заключенных. Достаточно добавить «при нашей активной помощи». Но мне такое не нравится, Харальд. Все-таки — ложь!
— Так поступали большевики, когда работали против организации Савинкова — чтобы поверили их агентуре, внедренной в подполье. Однажды даже напечатали в «Правде» статью о бдительности и борьбе с терроризмом с указанием конкретных диверсий, сам Менжинский подписал. Но мы не можем посылать материалы в «Фелькишер Беобахтер». А главное, ложь нетрудно опровергнуть.
— Второй вариант... Сделать все умнее. Написать в сводке об этих же происшествиях, ничего не утверждая, но таким образом, чтобы заподозрили нас. Именно нас, Германское сопротивление! Допустим, сделать примечания: новости подаются так, чтобы не нанести вред нелегальной работе и нескольким смелым людям, исполняющим свой патриотический долг.
— Пиши. Прямо сейчас!
— Не издевайся, Харальд. Я ведь ничего не...
— Буду издеваться, пока не сделаю из тебя Вальтера Эйгера. Работай!
4
— Ну хорошо, — улыбнулась Анна. — А зачем вообще люди танцуют?
Малявка взглянула удивленно.
— Это в любой книжке есть. Мужчины танцуют, чтобы напугать. А женщины — чтобы наоборот.
Герда, забежавшая в гости в самом начале обсуждения, само собой, тут же в него включилась.
— И вообще, танец — это сублиманиция. Ой! Не так, но как-то похоже.
— О, доктор Фрейд! — только и вздохнул Марек.
По всему столу — рисунки. Неясные прежде линии свились в четкие резкие силуэты. Он и она: рядом, порознь, на расстоянии руки, вновь рядом, слившись в одно тело.
— Все равно, — подытожила девочка. — Про паука мне не нравится. Не хочу, чтобы кого-то кусали, даже понарошку.
Мухоловка и секретный агент Кай переглянулись. Несколькими минутами раньше капитан деревянного корабля тоже усомнился. Не из-за укуса, а потому что тарантелла — чуть ли не самый трудный из всех итальянских танцев. На трость даже не взглянул, но Мухоловка поняла намек без труда.
— Тарантул тут вообще ни при чем, — как можно мягче проговорила она. — Это всего лишь легенда, и то поздняя. Танец родился в городе Таранто. Он очень древний, возможно, даже старше, чем Рим. Его полагалось исполнять перед изображением Великой богини, сохранились даже рисунки на вазах, мы можем представить, как это было.
...Чистый лист бумаги, карандаш.
— Здесь идол, вокруг него — хоровод. Так было вначале, потом танцоры разбились на пары. Считалось, что танец-молитва надежнее, чем просто слова, поэтому в тарантелле нет ничего случайного, даже одежда имеет смысл. Зеленый цвет, его называют «l’amor nuovo», — просьба о ниспослании новой любви, белый, «sposa», — счастья в браке. А красный — мольба о помощи, когда демоны рвут душу на части. Он так и зовется — «demonico».
Герда даже рот открыла. Потом, спохватившись, поспешила принять серьезный вид.
— А кто-то про доктора Фрейда говорил! Но раз без паука, я не против.
— Эй-эй, — вмешался Марек. — А меня, значит, не спросили?
* * *
Номер в кабаре Мухоловке был нужен не сам по себе. Ей уже не шестнадцать, и это не «Щелкунчик» на сцене бывшей Императорской оперы. Насчет конспирации не солгала, пусть удивятся, если узнают! Но главная причина — совсем-совсем в ином.
«Марек! Ситуация у меня сложилась так, что вас требуется немедленно завербовать». Именно так, heer kapitein! «Слишком умны, а мотивировать мне вас нечем». А вот тут, извините, неправда. Слишком умных не бывает, мотивировку же подобрать нетрудно. Вальтер, ее лопоухий рыцарь, бросился спасать прекрасную незнакомку. Марек не столь наивен, виды видал, но горяч, и это, heer kapitein, очень и очень опасно. А чтобы не ошибиться, требуется что? Верно, получше познакомиться. В книжке, что читала малявка, не все правда. Танцуют не только для того, чтобы напугать — и чтобы наоборот.
Ничего против симпатичного темноволосого парня Сестра-Смерть не имела. Напротив! Из таких получаются лучшие агенты и лучшие друзья. Но ее агенты — и друзья тоже ее!
Слишком трудный танец? Ошибаешься, Марек, ничего в нем трудного нет. Скоро поймешь...
* * *
— Тарантелла — целая страна, не меньше, чем сама Италия. Но можно выделить три главных потока, три реки. Тарантелла супругов, тарантелла влюбленных и...
Слушали не перебивая. Кажется, она их убедила. Не так это оказалось и сложно.
— Что — «и»? — нетерпеливо фыркнула Герда. — Ясное дело, «demonico». А вы, синьорина, с папой какую из них танцевать будете?
Мухоловка поспешила отвести взгляд. Ей опять повезло. Девочке всего лишь десять. Будь Гертруда чуть старше, о работе с агентом следовало бы забыть раз и навсегда. Такая все поймет сразу — и перегрызет горло, защищая отца.
Сестра-Смерть улыбнулась. Умница! Только не спеши взрослеть, ладно?
— Никакую — и все сразу. Если верить мэтру Робо, в кабаре сейчас два танцевальных номера — один про грабеж, второй про убийство.
Герда насупилась.
— А будет третий — про двух сумасшедших. Все-то вы красиво рассказывали, синьорина Анна!
Марек внезапно расхохотался, весело и беззаботно.
— Хоть сразу на афишу!.. Я, кажется, понял. У них — грабеж и смерть, у нас — любовь и безумие. Встряхнем парижан! Ладно, попробуем... А сейчас обсудим всякие мелочи. Герда! Мы будем пить чай, купи в магазине что-нибудь сладкое.
— Нет! Нет, Кай!.. На самом интересном...
Мухоловка искренне посочувствовала малявке, хотя уже поняла, что речь пойдет вовсе не о танце. Марек хотел поговорить сразу, как вернулся, но зазвонил дверной колокольчик, и Анне пришлось вспомнить о тарантелле.
* * *
— Помочь вам согласны. У них два условия, Анна. Вы воюете только с Гитлером — и не на территории Французской республики.
— Принято. У меня тоже есть условие, Марек. Вы — только связной. Никакого участия в акциях принимать не будете. Никакого, ясно? Это — моя война!
— Неправда! Это не только ваша война, Анна! Я...
— Не бу-де-те!
5
Кейдж без всякого удовольствия поглядел сквозь оконное стекло. Накаркал! Самая дорога ему в Вороны к не слишком удачливому коллеге мистеру По! «Шелковый тревожный шорох в пурпурных портьерах, шторах...»[]
Дождь! Как зарядил с рассветом, так и лупит. Догнала осень...
— Ничего удивительного, мадам Кабис. Грааль не нашли, потому что не искали всерьез.
— А почему не искали? — улыбнулась хозяйка, подливая кофе из старинного фарфорового кофейника. Спросила так, словно заранее знала ответ.
— Не искали, потому что и не терялся. Я это, мадам Кабис, сразу понял, как книжку прочитал. У нас, у журналистов, своя логика. Увидел цепочку — и тяни звено за звеном.
После завтрака, сообразив, что бежать некуда, Крис так и остался за столом в большой старинной столовой. Хозяйка заварила кофе — и пошло слово за слово под стук тяжелых капель о стекло.
— Главное, чтобы к Граалю пустили. Это раз. А еще его надо опознать, потому что он все время разный. Эти, которые по замкам ездили и великанов рубили, в упор смотрели — и не видели. Только я, мадам Кабис, никакой Грааль не ищу.
Женщина, задумавшись, тоже взглянула в залитое водой окно. Кейдж в который уже раз констатировал, что день, считай, пропал. О чем мог, уже написал, а новости там, на мокрых улицах, — такие же мокрые.
— Так рассуждают не только журналисты, — внезапно проговорила хозяйка. — Вы уже поняли, Кретьен: господин мэр старается, чтобы я не сошла с ума от одиночества, и присылает постояльцев. Не так давно в Авалан приезжали гости, целых четверо. Ночевали у меня, очень приличные люди, хотя и немцы.
Репортер Грант мысленно сделал стойку. Ага!
— По некоторым причинам не стану о них ничего рассказывать, Кретьен, не обижайтесь. Но рассуждали мои гости точно, как вы, только их старший еще добавил, что иногда Грааль находит тебя сам... Кстати, краны мне починили, один из них, представьте себе, слесарь, и очень хороший.
Крис только вздохнул. Тайна на тайне! Ну и городок!..
— С ними была девушка, красивая, прямо как со средневекового гобелена... Я сейчас вернусь.
Мадам Кабис встала, прошла в соседнюю комнату. Кейдж, оставшись один, невольно перевел взгляд на стену, где висела черно-белая фотография в простой деревянной рамке. Лейтенант Кабис смотрел неулыбчиво, строго. Крису внезапно вспомнились рассказы о неупокоенных душах. Осенняя муха-душа попала между двух оконных стекол. Ни туда, ни обратно.
— Вот! Ее подарок, — сообщила хозяйка, появляясь в дверях. — Прислала из Тулузы, уже после отъезда. Хотела меня поддержать, а я... Даже не решилась завести патефон. Как-то страшно.
...Пластинка в твердом картонном конверте. Черная наклейка, белые готические буквы. «Peer Gynt. Op.23 No.19. Solveigs Sang». Репортер Кристофер Грант невольно потер лоб, вспоминая. Знакомое что-то! Этот Пер Гюнт очень громко и противно кричал, то есть пел. И не противно, а выразительно, как верно написала сама Лорен Бьерк-Грант. Ну конечно!
В Карнеги-холл они отправились втроем: сестры, старшая и младшая, и он, внезапно примкнувший. Было это за неделю до памятной вечеринки у босса. Тогда Крис ничего не понял, лишь после догадался — смотрины. Жених и невеста, тили-тили тесто![]
— А почему — страшно, мадам Кабис? Сольвейг-то ждала — и дождалась.
Женщина отвернулась, дрогнула плечами. Кейдж поспешил отойти подальше — к влажному стеклу, по которому лупили тяжелые капли. «Это тот же стук недавний, — я сказал, — в окно за ставней, ветер воет неспроста в ней у окошка моего...»
— Я вас не прогоняю, Кретьен, — негромко проговорила женщина. — Дождь... Напротив, если вы останетесь, мне будет спокойнее. Но я вспомнила, что в доме есть хороший кожаный плащ с капюшоном. А вы сейчас похожи на пчелу, попавшую в стеклянную банку...
...Или на муху между стеклами. «Ждал я дня из мрачной дали, тщетно ждал...»
— Oh, yeah! — Кейдж постарался улыбнуться как можно беззаботнее. — Правда с капюшоном?
* * *
Сорок человек — пусть и толпа, но не слишком большая. И пятьдесят тоже. Но если сбить их поплотнее, утыкать зонтиками и включить звуковое сопровождение...
— Крестный ход! Крестный ход, отец Юрбен! Благословите сломать часовню. По камешку разнести! Опять похороны будут! Смерть пришла! Смерть! Отец Юрбен, отец Юрбен!..
Кейдж помотал головой, стряхивая с капюшона воду. Кажется, это уже традиция! Собор, площадь Святого Бенедикта, поперек нее — фаланга и, само собой, два Голиафа, мэр и кюре. Только сегодня все словно в зеркале: в толпе почти все женщины, и не Черному Коню выпало одному стоять, а совсем наоборот.
— Она снова появилась! Отец Юрбен! Смерть пришла! Смерть!..
Кюре на ступенях собора в знакомой шляпе-сатурно, мокрой, как и его черная ряса. Толпа чуть ниже, всего на шаг. Вместо знамен и лозунгов — зонтики. Товарищ Максимилиан Барбарен, один-оди-нешенек, там же, где и в прошлый раз. В плаще, но голова непокрыта, темные волосы слиплись, в глазах не пойми что.
— Видели, Кретьен? — вздохнул он, пожимая руку. — Вот оно, мракобесие в чистом виде. Змея укусила себя за хвост! Того и гляди, на клочья порвут божью дудку!
Крис покосился на зонтики. Самые смелые уже на ступеньках. А орут-то, орут!..
— Крестный ход! Всех собрать, кто не пойдет — вон из города! Не пустим смерть! Отец Юрбен, бейте в колокол! Набат! Набат!..
— Мертвую графиню опять видели. То есть не видели, а говорят, что видели. А раз пришла, значит, снова смерть за смертью покатит. Это не я, Кретьен, так считаю, это всем здешним с детства в черепушку вдолбили.
Вздохнул невесело:
— И как в таких условиях классовую борьбу вести?
— А кто-то действительно умер? — Крис, достав блокнот, попытался пристроить его под плащом. — Из-за графини?
— Пишете? — Барбарен поморщился. — Ну, пишите, мы, коммунисты, правду не скрываем. Только где она, правда? Я, как мэром стал, все записи поднял. Помер человек, к примеру, от воспаления легких, а рядом приписка: «Злоумышлением не поминаемого призрака». Не поминаемого! Только об этой графине и болтают. Ведь чего город-то за двести лет не вырос? Бегут отсюда, дома бросают, лишь бы от смерти, значит, подальше. На себя бы поглядели! В драке кому-нибудь глаз выбьют, а говорят, мол, графиня под руку подтолкнула.
— Отец Юрбен! Ведите нас, ведите! А не то мы сами! Набат! Крестный ход! Бей! Жги!..
Кейдж вновь мотнул головой. Не воду сбрасывал — мысли утрясал. Ни до чего не додумавшись, поглядел на Черного Коня, со всех сторон теснимого. Вспомнились виденные еще в детстве «белые балахоны» с горящими крестами. Здесь цвет иной, но не в цвете сила. А кресты те же, «Огненные».
Каков Авалан, таков и Клан...
— Пойду туда, гражданин мэр. Что-то не нравится мне это.
— А кому нравится? — поморщился Барбарен. — Вместе и пойдем. Ведь чего я здесь?
Переглянулись, шагнули, не сговариваясь, с левой ноги.
— Горе вам, грешники!!!
Капли дождя замерли в полете.
— Не там смерть ищете! В себя загляните, лицемеры. Не вы ли говорите ближнему: давай выну сучок из глаза твоего? А у самих — даже не бревно, кол заостренный!..
Глас отца Юрбена гремел над площадью. Зонтики сникли, некоторые уже начали пятиться. Кюре взмахнул рукавами мокрой сутаны:
— Часовня не угодила? Не каменья сокрушать вам надлежит, но собственные грехи!
Вдохнул поглубже, блеснул отчаянными глазами:
— На колени!!!
Дождь, осмелев, вновь ударил каплями в мокрый булыжник. Ни слова, ни дыхания. Была толпа — нет ее. Только склоненные головы, только поникшие плечи.
— Божья дудка, говорите? — прошептал Крис, боясь спугнуть тишину. — Я бы, гражданин мэр, другой инструмент поискал.
Максимилиан Барбарен внезапно хмыкнул.
— А чего вы хотели? Всю войну оттоптал, сержант, три медали. Справится! Другое плохо, Кретьен. Эти сюда приползли, а остальные по домам сидят — но рассуждают точно так же. Вроде как прокляли город. Вы не подумайте, я, конечно, материалист...
* * *
На ней тоже был плащ, легкий, в цвет осенних листьев. Мокрый берет, сумочка в каплях дождя. А за спиной — черные камни Альбигойской башни.
— Ну, что мне с тобой делать, Кретьен?
Он лишь развел руками.
— Не знаю.
Мари-Апрель, шагнув ближе, стряхнула с кончика носа очередную каплю. Кристофер Жан Грант вновь попытался вспомнить, на кого похожа странная девушка. Лицо, голос, даже капля воды на носу... Не смог и в который уже раз огорчился.
— Они там, в городе, словно с ума сошли. Наверное, ты права, Мари, это все — просто страх. Можно подумать, графиня полтора столетия их за каждым углом подстерегает!
Девушка взглянула серьезно.
— А если и так? Ее убили без всякой жалости, а потом зарыли, словно собаку. Даже часовню, построенную ради ее памяти, хотят сломать.
Отвернулась, взглянула в мокрое серое небо.
— Но, думаю, дело все-таки в чем-то ином. Я узнавала, самой стало интересно... Ни разу призрак никого не убил, не тронул. Просто черная безмолвная тень, просто старая память. Не она ищет покоя — они не могут себя простить.
Мари-Апрель с силой провела ладонью по лицу, улыбнулась.
— А еще я поняла, что ты придешь, пришла сама, и вот теперь мы оба мокрые... Что дальше, Кретьен?
Кейдж оглянулся по сторонам. И вправду! Не спрятаться, не согреться...
Внезапно девушка взяла его за руку.
— А знаешь, на что это похоже? На нашу с тобой историю, Кретьен. Встретились, друг на друга взглянули — и фотоаппарат на траве.
— Точно! — выдохнул он.
Мари-Апрель покачала головой.
— Защитники этой башни верили в промысел Божий. Мы с тобой люди современные... Так давай поверим Эйнштейну. Запутались в трех измерениях — ищем четвертое!
Оглянулась, кивнула в сторону трещины.
— Ты меня подсадишь, а я тебе руку подам. Внутри можно спрятаться. А в сумочке у меня — фляжка с граппой. Понял, маловер? Ну, чего стоим?
И Кристофер Грант шагнул в четвертое измерение.
6
Харальд Пейпер отпустил такси чуть не доезжая до Парижской площади возле первой же попавшейся витрины. Сомнительных заведений, спасибо Колченогому, на Унтер-ден-Линден давно уже нет, и самый бдительный таксист ничего не заподозрит. А вот если проехать дальше через площадь и повернуть строго на запад... Что делать нормальному человеку на Вильгельмштрассе?
Паранойя ласково улыбалась.
...«Контакт» в Министерстве авиации был старый и не слишком полезный. Мелкого чиновника поймали на такой же мелкой мерзости и, ткнув носом, заставили расписаться в бумажонке под соответствующим грифом. Многого не потребовали: список фамилий под номерами, назначено, прибыл, убыл. Обычная ячейка в густой сети. Ловись, рыбка, большая и малая!
Гауптштурмфюрер звонил по нужному номеру не слишком часто, но регулярно, чтобы не забывали. Никакого риска, главное, не говорить по телефону-автомату больше сорока секунд. Для «контакта» же он безлик и безымянен. Пароль, нужный номер — и новости вкратце. Сеть густа, несть числа ячейкам, однако эта считалась ценнее прочих. Не слишком легко достучаться до конторы Толстого Германа!
* * *
Сын колдуна давно уже не пытался искать обычную человеческую логику в поведении партийных вождей. Чистый Дарвин, хоть книжку пиши. А для зверья главное сила, подкрепленная клыками и когтями — и конечно же вид, чтобы стаей не ошибиться. Еще с югенбунда молодой национал-социалист научился различать два основных: шакалы и волки. Однако, тоже строго по Дарвину, виды не оставались неизменными. Волк превращался в шакала, а тот, пугая стаю, внезапно отращивал волчьи клыки. Но шакалов с каждым годом становилось все больше, и для волков настали плохие времена. Самые сильные, Рем и Штрассер-старший, погибли, Рудольф Гесс, а с ним целая стая помельче, поспешили накинуть шакальи шкуры.
Фюрера сын колдуна волком не почитал. Разве что вервольфом.
Агроном, поначалу не слишком клыкастый и сильный, очень рисковал. Сразу после чрезвычайных декретов января 1933-го кто-то на самом верху скомандовал «Ату!». Пришлось прятаться, петлять и огрызаться. Вроде бы отбился, даже сумел войти в тесную стаю вожаков. Но самым сильным по-прежнему оставался Главный Волк — Герман Геринг.
Сослуживцы, поверив болтовне, любили повторять, что Толстый Герман уже не прежний, и самое ему место — в витрине музея национал-социализма, и то в виде чучела. Гауптштурмфюрер думал иначе.
* * *
На Вильгельмштрассе было не слишком людно, и Харальд старался не смотреть по сторонам. Знакомых в министерствах и посольствах у него не слишком густо, но нарваться всегда можно, как и на слишком бдительных шуцманов. Хорошо еще, не вечер, тогда бы точно остановили, хотя бы у британского посольства. Но сейчас ясный день, и сын колдуна без всяких помех дошел до серого корпуса, издалека похожего на саркофаг с крышкой, первого из многих. Кое-что еще достраивалось, но уже сейчас злые языки прозвали то, что получилось, Соломоновым Храмом. Толстый Герман, истинный ариец королевских кровей, узнав об этом, смертельно обиделся за любимое детище — Имперское министерство авиации. Харальду же скопище больших и малых саркофагов сразу же напомнило тюрьму Шпандау. Даже цветом — один в один.
Оставалось найти нужный вход, но возле него не останавливаться, пройти дальше — и свернуть за угол, к автомобильной стоянке. Там и подождать. Не слишком долго, совещание должно закончиться с минуты на минуту...
* * *
Колченогий прожил бы еще долго, если бы не цеплялся за кресло гауляйтера Берлина. Хозяин имперской столицы мешал многим, но прежде всего Главному Волку и Агроному. Оба — смертные враги, однако закон Дарвина допускает и не такие чудеса. Козел, тоже рвущийся в волки, был уверен, что поиск «марсианской» техники — прежде всего удар по излишне зарвавшемуся министру авиации...
Есть!
...Девушка шла между двумя военными, молодыми крепкими парнями в летной форме. Сама в штатском, скромный серый плащ, маленькая шляпка. Улыбалась, о чем-то рассказывала. Один, званием постарше, хотел взять девушку под руку, но получил щелчок в лоб. Сын колдуна усмехнулся и поспешил отойти подальше, за долгий ряд авто.
Со свиданьицем, Вероника Оршич!
В списке разыскиваемых убийц доктора Геббельса она числилась под номером два, непосредственно после изверга и врага рода человеческого Марека Шадова. На предпоследнем совещании Козел не без гордости доложил о ее аресте.
Харальд Пейпер, подождав сигнала светофора, перешел улицу и не спеша побрел обратно. Все, как он и предполагал. Волки, по добру ли, нет, но договорились, Козел же так и остался в козлах. Стерпит ли? А если нет, чего от него ждать?
Рейхсфюрер СС Генрих Гиммлер начал строить собственный «Трест». Рейнхард Гейдрих будет подлым дураком, если не последует его примеру.
7
Анна Фогель работала. Купленное недавно трико надевать не стала — рано. Но в зеркало на стене то и дело поглядывала, мысленно разворачивая пространство чердачной каморки. В списке самого первоочередного уже стояло: сходить в «Paradis Latin», увидеть оба номера, побывать за кулисами, пройтись по сцене. А еще костюмы, обувь... О декорациях решила поразмышлять позже, когда станет ясно главное.
Самое трудное — партнер. Бывший преподаватель академии уже убедилась, что танцевать парень умеет — если требуется пригласить даму в приличном ресторане. Для сцены этого мало. Значит, недостатки надо обернуть иной стороной, сделать слабость силой.
«Надеюсь на вас, мышки!» — говорила Анна своим ученицам. Теперь в мышках она сама. Ничего, справится!
Обо всем прочем забыла, увлекшись не на шутку. И даже не услыхала, как открылась входная дверь. Только когда Марек постучал, дремавшая Сестра-Смерть открыла глаза и заступила на смену. Извини, капитан, ты в разработке. Ничего личного! Пока...
* * *
— Я кое-что из кафе принес, — сообщил Марек, доставая из большого бумажного пакета тарелки и свертки. — Еще теплое, чтобы вам, Анна, не выходить.
Мухоловка в который уже раз удивилась. Секретный агент Кай — мужчина хоть куда, заботлив, аккуратен, не забывает о порядке на корабле, малявка ему в рот смотрит. Чего еще надо Снежной Королеве? Что с женой у Марека полный разрыв, она поняла давно, как и то, что Гертруда — не родная дочь. Может, просто не повезло парню, встретил самовлюбленную дуру? Но если Герда хоть немного похожа на мать, поневоле задумаешься.
Кофе Марек варил сам, настоящий капитанский. Такой не в каждом ресторане найдешь.
— Спасибо! Пахнет ошеломляюще.
Самое время рассказать партнеру по номеру о том, что удалось придумать, но Мухоловка не спешила. Марек определенно что-то задумал. Взгляд контролировал, а вот о мимике слегка подзабыл. На подоконнике — свежие газеты, сверху «Matin», вечерняя, значит, купил только что.
— Помочь?
— Что пишут?
Парень помедлил, затем протянул руку к «Matin».
— Да всякое, Анна... А в утренних вы ничего не заметили?
Мухоловка вспомнила, как экзаменовал ее Эрц. Улыбнулась.
— Совещание в Имперском министерстве авиации. Геринг собрал летчиков легиона «Кондор». В Испанию они не поедут, легион куда-то перенацеливают...
Облокотилась о стол, наклонилась ближе.
— Плюсуем вчерашнее — Муссолини отменил переброску Corpo Truppe Volontarie. В Испании останется лишь неполная бригада. Зато итальянский флот начал внеплановые маневры у западного побережья.
— А-а... А при чем здесь... То есть я не про Испанию.
Анна Фогель отвернулась, чтобы не смущать парня. Секретный агент Кай наверняка заранее продумал разговор, а она ему все поломала. Легкая зуботычина перед допросом.
Извини, Марек, работа!
— Вот... Это и в «Matin», и в других. Вам это нужно обязательно увидеть.
Одна газета, вторая, третья. И везде — на первой странице: «Германское сопротивление действует!», «Он покарал Геббельса!», «Смелые люди — или провокаторы?».
— Это не новость, Марек. Это — информация. А вот зачем нам ее подбросили, сказать пока не могу.
Его пальцы сжались в кулак, побелели.
— Я — могу. Только не спрашивайте, откуда мне известно. Никакого Германского сопротивления нет, это провокация, Анна! Ловушка!.. И вы должны это знать.
— Спасибо! Обязательно учту... Можно?
Взяла всю стопку, бегло пересмотрела заголовки.
— А в остальных что интересного?
Опять все поломала! Парень ждал совсем другого, если не вопросов, то серьезной беседы. Не хочется ему в связные!
— Интересного? Ну... Если вы спортом увлекаетесь... Жермен де Синес, здешняя акула пера, напечатал очередную статью о Северной стене. Доказывает, что ее все-таки взяли этим летом. Курц и Хинтерштойсер, слыхали о них?
Анна взглянула удивленно.
— Конечно! Я же сама на Эйгер поднималась. По Западному склону, но не по основному маршруту, а через Гриб. И с ребятами знакома, когда в Штатах прочитала об их гибели, здорово расстроилась. А вы тоже скалолаз, Марек?
Заранее знала — нет. Потому и пожертвовала фигуру, рассказав кое-что о себе. Классический гамбит.
— Ну какой из меня скалолаз? Но на Эйгере тоже, представьте себе, был. Не это важно. Жермен де Синес прав, Северную стену взяли. А главное, ребята живы!
— Только не спрашивайте, откуда мне известно, — невозмутимо проговорила Анна. — Марек! Хранить надо не только тайну, но и то, что вы о ней знаете. Иначе какой из вас к дьяволу подпольщик?
Отхлебнула остывший кофе и приготовилась слушать. Дозрел парень! Но если даже промолчит, характер покажет, тоже не беда. Геббельса застрелил некто Марек Шадов, один из руководителей Германского сопротивления. Случилось же это аккурат во время штурма Северной стены. Складываем вместе, смотрим на результат...
«...На Эйгере тоже, представьте себе, был. Не это важно». Очень, очень важно, heer kapitein!
8
Возле поворота к небольшой роще Жан-Пьер Мюффа затормозил и поглядел на пассажира.
— Теперь куда, Кретьен? Прямо или налево?
Сидевший в коляске служебного мотоцикла Кейдж сообразил не сразу. Место он попросту не узнал. Уезжал из лета, вернулся в осень. Низкие тучи, лужи возле обочин, холодный ветер...
— Там деревья были, — сообразил он наконец.
— Понял!
Мотоцикл рванул прямо с места.
Навестить коллег Крис решил по самой простой причине. Ни телеграмма, ни письмо не дойдут, если адресовать их во вторую палатку слева. А в маленьком поселке Монсегюр, прилепившемся к подножию горы-тезки, почтового отделения не было. Езды всего час, достаточно попросить у кого-то мотоцикл...
Не вышло. О строгом приказе доктора в Авалане знали все, даже завернувший в город по делам окрестный фермер. Автомобиль же Кейдж даже не решился попросить. Оставалось ехать пассажиром, и тут повезло. Сержант Мюффа сообщил, что у него возле Монсегюра дела. Намек насчет оплаты проигнорировал, поглядев странно.
И вот — знакомые палатки. Сразу же бросились в глаза разбросанные поверх едва подсохшей травы вещи. А вот автомобиль только один — «Renault Celtaquatre» профессора Бертье. Не наблюдалось и самого профессора, равно как и Мисс Репортаж. Зато прямо у одной из палаток, на расстеленном брезенте....
— А? Нас раскрыли? Джо, сделайте вид, что нас тут нет. Нет — и все! Вас нет, меня нет, ничего нет, мы просто гал-лю-ци-на-ция!..
— Э-э-э! — задумался Монстр и почесал затылок.
При этом сержант Бришо из Тулузской жандармерии попытался одним глотком опорожнить большой глиняный стакан. Закашлялся, захлебнулся воздухом — и тут же испуганно ойкнул. Ладонь Монстра звонко впечаталась в его спину.
Жан-Пьер Мюффа слез с мотоцикла, небрежно козырнул.
— Сержант! Мы ищем саботажников. Продают иностранным журналистам неисправные мотоциклы. Явная диверсия!
Бришо вновь зашелся в приступе кашля, при этом отчаянно кося в сторону Криса. Репортер сжалился.
— Нет, Жан, не узнаю. Тот dude был с бородой и горбатый.
Кашель немедленно иссяк. Сержант Брюшо поспешил воздеть к небу тяжелую черную бутыль:
— Знаете, что это, Мюффа? Я не знаю, случайно нашел прямо на дороге. Никогда такого не видел! И никто не видел, даже Джо. Вы, Мюффа, не поможете провести экс-пер-ти-зу? Глоточек, другой... У нас тут, кстати, совершенно случайно возник сыр, оливки... А это что? Надо же, куриная ножка!
— Ы-ы-ы! — подтвердил Монстр, широким жестом подзывая гостей.
* * *
Лорен оставила короткое послание и целую стопку исписанных листов, два своих репортажа. Кейдж взялся за письмо. Как он и предполагал, дождь прервал поиски, и мисс Бьерк-Грант вместе с профессором перебрались в Монсегюр, конечно же не на руины замка, а в поселок. В гости Криса она отчего-то не пригласила, все же свежие материалы велела оставить безотказному Джо. Заодно сообщила, что у Джорджа Тайбби в Париже все в полном порядке, а «малышу» следует пропить курс успокоительного. В конце следовало неизбежное напоминание о мисс Бьерк-Грант-младшей. Два письма от Камиллы, перевязанные бечевкой, прилагались.
Первая строчка репортажа гласила: «Мне почудилось, будто я снова в тоннеле под Ист-ривер, и я крепко сжала руку профессора Бертье...» Дальше Крис читать не стал, поглядел на Монстра.
— Чего в пещере нашли-то, Джо?
Тот думал долго, наконец решительно выдохнул:
— Грязь!
Между тем жандармы, отойдя на десяток шагов, о чем-то оживленно беседовали. Мюффа больше молчал, зато «саботажник» Бришо говорил непрерывно, при этом размахивая руками на зависть ветряной мельнице.
— Шпионы! Шпионы! — принесло порывом ветра. — Где я им шпионов возьму?
Кейдж вновь повернулся к Монстру.
— Джо! А почему тебя здесь оставили? Вещи за час погрузить можно. Холодно же!
На этот раз ответ последовал сразу. Монстр скривился, словно лайм сжевал.
— Не спрашивай!
И махнул ручищей. Два слова, почти рекорд. Насчет же «не спрашивай!»... Монстр был, конечно, Монстром, однако никак не дураком. «Меня не будет, значит, старший — ты», — сказал ему босс. Жаль, что Лорен об этом не знает. Съездил бы в гости, так ведь не звала.
Кристофер Жан Грант встал, поправил слезшую на нос шляпу и шагнул вперед, прямо в высокую, не успевшую просохнуть, траву. Взглянул на то, что перед ним.
Монсегюр!
9
— Многие из аристократов до сих пор считают Гитлера наемным кучером, — заметила Ингрид, стряхивая пепел в пустую консервную банку, — ждут, пока дилижанс проедет через лес с разбойниками, чтобы потом рассчитать и прогнать взашей. Кое-кто верит, что Ефрейтор образумится и вернет на трон законную династию, некоторые соскучились по орденам и званиям. Любить — не любят, но бороться не станут.
Харальд не спорил — слушал, а больше смотрел. В новом платье, синем с зеленым отливом, облегающем и одновременно строгом, баронесса выглядела опасно. Курила через мундштук, янтарный, в локоть размером. На тонких пальцах — золото, табачный дым не мог скрыть запах французских духов. И все это — на той же маленькой кухоньке, у стола, покрытого зеленым пластиком. Колдовство, не иначе.
— «Общество немецкого Средневековья» — в основном старики, ветераны прошлой войны, вроде моего покойного дяди. Выпускают журнал, раньше, когда денег было побольше, помогали ученым-медиевистам. Обряды в самом деле проводят — рыцари, но это лишь традиция, память. Никаких тайн там нет, Харальд. Подпольщики из них точно никакие.
— А вы не спешите, — гауптштурмфюрер тоже закурил, прикинув, что самое время открывать форточку. — Станьте там своей, а потом увидим.
Девушка взглянула удивленно.
— Харальд! Я и так своя. Это же питомник, родословные изучают чуть ли не под микроскопом. Господин Вениг много лет помогает Рыболовам вести дела, но он всего лишь служилый дворянин в третьем колене. Руку подают, но за стол сажают только по большим праздникам.
В светлых глазах мелькнуло сочувствие и одновременно — легкая насмешка. Сын колдуна невольно напрягся. Вот они, те самые саксы, когда-то растоптавшие державу его пращуров! «Битвы жаркие, в огне и железе, поминали вы, предки-сорбы, песнями ратными. Кто теперь споет нам ваши песни?» У сопливой девчонки прорезались клыки.
Успокоился, даже улыбнулся. Он этого и хотел, верно?
— Харальд! Я же о них говорю, не о нас! — Светлоглазая, что-то почувствовав, наклонилась ближе, обдав пьянящим запахом духов. — Мы с тобой, слава богу, самые обычные люди...
«Нет! Я — Мельник, брат Крабата! — возразил он, не двинув губами. — И ты тоже — нет, ученица!» Виду не подал, развел руками, признавая очевидное. Самые обычные, и слава богу!
— Насчет «Бегущих с волками» я тоже узнала, — баронесса помотала головой. — Сейчас точно засну!.. Харальд, сделайте доброе дело, заварите еще ваш замечательный кофе!
* * *
Девушка вернулась поздно, Харальд даже начал волноваться. Он уже понял, что квартиру брата придется оставить, причем как можно скорее. Марека Шадова по-прежнему ищут, сослуживцы просто ради перестраховки непременно еще раз проверят списки жильцов. И об Ингрид скоро узнают, кто-нибудь из «питомника» проболтается, дернет за ячейку в сети... И — ловись рыбка!
Уезжать не хотелось. Привык — и к месту, и к тому, что светлоглазая рядом. И кофе варить для нее тоже привык.
— «Бегущие с волками» на самом деле «Союз исконных германских традиций». Его основали, как и Общество, в 1850 году. Но Братство Грааля — объединение настоящих рыцарей, их Ордена существуют уже много веков. А «Бегущие» — просто любопытствующие дамы из приличного общества. Зато у них есть деньги, кто-то очень серьезный им помогал и помогает. И еще разница: Братство — консерваторы, монархисты, их идеал — времена Генриха Птицелова. А дамы с самого начала возлюбили прогресс, финансировали научные исследования, увлекались аэронавтикой, потом — авиацией. В 1924 году в Союз вступила Карин фон Канцов, жена Геринга. С тех пор они и дружат. Но Гитлера крепко не любят, он для них тоже — кучер.
Ингрид отставила недопитую чашку, закрыла глаза. Сын Колдуна погладил ее по руке.
— Хватит на сегодня. Отдыхай!
Глаза открылись, плеснув нежданным смехом.
— Как это понимать? У тебя голос, словно у кота. Ты упустил свою сметану, Харальд! Надо было решаться раньше, когда перепуганная девчонка прыгала к тебе в кровать.
Встала, повела затянутыми в дорогую ткань плечами.
— Завтра я перееду. Осталась одна ночь. Если ты постучишь в дверь, я, так и быть, подумаю. Но — ничего не обещаю.
Поймала его взгляд, закусила губу.
— Я не дразнюсь, Харальд. Ты мужчина, ты сильнее, да и не стану я сопротивляться, если до этого дойдет. Но зачем тебе кусок сырого мяса? Я очень тебе благодарна, ты не дал мне умереть — и позволил воскреснуть. Если то, что получилось, тебе не нравится, то — извини!
Сын колдуна ответил серьезно:
— У нас в семье есть легенда. Наш предок, мальчишка с мельницы, влюбился в девицу знатного рода. Та поначалу на него и смотреть не хотела. Но — сладилось как-то!
Ингрид фон Ашберг-Лаутеншлагер Бернсторф цу Андлау поглядела ему в глаза.
— Я не против, Харальд. Но сначала мы бросим мякиши из пумперникеля. Я вцеплюсь тебе в горло, увижу страх в твоих глазах, а потом, так и быть, помилую.
Мельник коснулся губами ее щеки.
— Не дождешься!
10
Первым выстрел услышал Мюффа. Крис, успевший задремать в коляске мотоцикла, поначалу решил, что с глушителем непорядок. Удивился лишь, отчего сержант затормозил так резко. Но когда пальнули снова, дублетом, сразу из двух стволов, сообразил и он. Выпрямился рывком, провел ладонью по лицу, оглянулся.
...Узкая улица, двухэтажные здания. Темные окна, запертые двери. Дом братьев Мюффа уже проехали.
Авалан. Ночь.
— Туда! — Жан-Пьер указал рукой в сторону ближайшего переулка. Подумал и добавил:
— Saperlipopette!
За подобные слова строгая мама лупила маленького Криса по губам. Но сейчас Кристофер Грант был полностью согласен с сержантом.
Saperlipopette! Да что же это творится в Авалане?
* * *
Вернулись поздно из-за Мюффа. Сержант, у которого отчего-то тоже испортилось настроение, предложил заехать к его родственникам — посидеть в хорошей компании. Крис не стал возражать. На душе было кисло, а новостей набралось едва на полстраницы. Мотоцикл свернул с дороги и неторопливо пополз по влажной грунтовке в сторону крыш под красной черепицей.
Маленькая деревня, ничем не похожая на мрачный, тихий Авалан, встретила весельем и шумом. Виноград собран, самое первое, «с искоркой», молодое вино уже разливали по глиняным стаканам. Кейдж, стараясь устоять на ногах, потратил целую пленку, фотографируя радостных хозяев, накрытые столы, трактора и знаменитых белых коров. В коляску мотоцикла его усадили, положив на колени «Contax II» и укрыв пледом. Оставалось лишь добраться до нужной двери, извиниться перед мадам Кабис...
...Несколько мужчин, двое — с охотничьими ружьями. Женщины сбились в кучу, дверь ближайшего дома открыта, узкий луч фонаря рассек переулок надвое. Пахнет сгоревшим порохом и страхом.
— Графиня! Графиня! Уже здесь!..
— Все в порядке, дамы и господа! — казенным голосом проговорил сержант Мюффа и расстегнул поясную кобуру.
Крис сказанному не поверил, люди в переулке — тоже. Только через несколько минут общий крик распался на отдельные голоса. Но главное стало ясно сразу. Пришла! На соседней улице! Пули не берут! И, как назло, никого из Голиафов рядом. За мэром уже побежали, и к священнику тоже, но ждать нельзя — слишком силен затопивший переулок ужас. Один из мужчин, подсвечивая фонариком, перезарядил двустволку, оскалился по-волчьи.
— Жаканы! Разнесу нежить в клочья!..
Мюффа, опомнившись, поспешил перехватить ствол. Охотник рычал, не желая отдавать ружье. Второй, мелко крестясь, тоже достал из подсумка патроны. Сейчас выстрелит, и хорошо если пуля не пойдет в рикошет от каменной стены...
— Где она? Графиня? — спросил Кейдж наугад и шагнул вперед, в темноту.
— Та-ам! — ударило в спину. — В конце улице — направо!
Что-то крикнул сержант Мюффа, однако репортер Кристофер
Грант не обернулся. Страх — не ружье, его не вырвешь из окостеневших пальцев. Нужно что-то делать, но Голиафов нет.
Может, очкарик сгодится?
* * *
Никто не знает, как разговаривать с призраками. Не знал и Кейдж. О молитве даже не вспомнил, крест с шеи не снял. Поглядел на то, что заступило дорогу, поймал зрачками густую тьму.
— Gud’ning!
Что не поймут, не испугался. Поймут!
— I am родом имею быть из Сен-Пьер, Луизиана. Кристофер Жан Гранте my name. Не француз, but с общей кровью, предками из Canada, кажун, оттого и речь дивна с непривычки.
Тень, огромная, до окон второго этажа, молчала. Слышала ли, нет, поди пойми. Но Кейдж не дрогнул. С ним была его далекая Родина, вечный счастливый палеолит, а сзади незримой шеренгой, плечом к плечу, стояли предки, упрямые, никогда не сдававшиеся дикси.
— Ты, probably, права, когда приходишь. Но why не хотела ты, мести или раскаянья, востребовать должно them у людей, не у безумцев. They неспособны рассуждать и чувствовать, since боятся без меры. Не разбудит them страх, but сделает он безумцев еще безумнее. Otherwise как поступить тебе, не ведаю и не могу дать совет.
...Тень уже рядом, совсем близко, у самых стеклышек очков. Кейдж хлебнул холодного воздуха, выдохнул резко:
— Прости! Их всех — и меня тоже.
Стал на колени, склонил голову. На плечи опустилась тьма. Сердце ударило раз, другой...
