Глава 10. Пред страшной яростью Твоею...
Страховочный крюк. — Показательный акт. — Конец вендетты. — Нулевой пациент. — Притча и мякиш. — Без крови не возьмем. — Да и нет. — Тиргартен. — Стекло о стекло.
1
Уолтер Квентин Перри еле удержался, чтобы не взглянуть на страховочный крюк. Лично вбивал, лично проверил, и не один раз, но если от куска закаленной стали зависит жизнь, и не твоя... Нет, оборачиваться нельзя, натянутый трос в руках, режет даже через перчатки, пальцы занемели, язык прикушен. Так и хочется окликнуть, узнать, как там дела внизу, на отвесной «вертикалке». Опасно! Сейчас именно те секунды, когда надеешься только на крепость рук, на руку друга и вбитый крюк. И молишься, чтобы страховка не подвела![]
Трос напрягся, дернулся...
— Я уже здесь! — донеслось из пропасти. Уолтер хотел отозваться, но не успел. Марг не появилась — взлетела над скальным перегибом и, прежде чем упасть животом на неровный скол, сумела подмигнуть:
— Сама!
Подтянулась, легла на камень, замерла на мгновенье... Встала! Светлая альпинистская куртка, вязаный свитер, маленькая шерстяная шапочка, пояс со страховкой. Руки по швам, в глазах — веселые бесенята.
— Vashe blagorodie! Докладывает ефрейтор Русской армии Маргарита фон Дервиз. Большевистский редут взят!
И — упала ему на грудь, вцепившись левой в шею. Всхлипнула, уткнулась носом в свитер.
— Я смогла, Уолтер! Смогла! Понимаешь? И не так трудно было. Раньше просто боялась. Думала — калека, думала — навсегда!..
Разжав пальцы, улыбнулась, вытерла мокрые глаза.
— А чувствую себя на двадцать. У тебя была старая любовница, сержант, но, кажется, ты завел себе молодую жену!
Перри поцеловал ее в лоб, как ребенка. Отвел подальше от края и только тогда поглядел вниз. Знакомая долина, слева — «Гробница Скалолаза», Северный корпус, грунтовая дорога. А за спиной — Эйгер и стена, тоже Северная. Они взяли только одну «вертикалку», самую первую, не слишком трудную. Но ведь взяли — в три руки!
Мужчина усмехнулся, поглядел в ясное осеннее небо.
— У скалолазов есть хорошая песня. «Мы разбивались в дым, и поднимались вновь, и каждый верил: так и надо жить!» Здорово, когда жизнь только начинается!
Женщина взглянула ему в глаза.
— Я очень люблю тебя, Уолтер Квентин Перри.
* * *
— А я не жалею, Уолтер, что нас в «Des Alpes» не поселили. Нельзя возвращаться туда, где был счастлив. Кажется, эти fucking Nazi хотят устроить там мавзолей доктора Геббельса. Представляю! Неупокоенный дух Колченогого в окружении призраков-альпинистов. Да они его альпенштоками забьют!
От рюкзака отцепили спальник, бросили на каменный порожек. Сели рядом, прижимаясь плечами. Женщина достала сигареты, ее муж — термос с чаем.
— Если бы не Дядя Сэм, нас бы и в Швейцарию не пустили. Ты ведь читал, Уолтер, из городов выселяют евреев и куда-то увозят, а здесь хотят поселить немцев из Тироля. Богемский Ефрейтор входит во вкус... Ты не удивился, сержант, что я тебя сюда притащила? И в Рейх, и на эту скалу?
Он ответил не сразу. Отхлебнул душистый чай, кинул взгляд на узкую, еле различимую ленту дороги.
— Сюда — чтобы поговорить без помех. А в Рейх... Мне ехать не хотелось, но тебе здесь что-то нужно, Марг. Значит, нужно и мне.
Маргарита фон Дервиз, стряхнув пепел, взглянула искоса.
— Всегда подозревала, что сплю с умным мужчиной... За нами начали следить сразу, как только мы пересекли границу. Ты наверняка заметил, работают грубо. У «стапо» сейчас превосходная техника, но очень надеюсь, что здесь они нас не услышат. Кое-что ты должен узнать, Уолтер... Помнишь те жуткие книжки про Капитана Астероида и Черного Властелина? Кажется, из-за них и начались все твои приключения?
Перри кивнул.
— Потому и не выбросил, на память оставил. Племянник просмотрел одну и сказал, что такое даже кролику читать вредно.
— Военные секреты Гитлера — и описание инопланетной техники. Ты сам мне рассказывал, как эти мифические параболоиды заставили Ефрейтора прыгнуть — и начать вполне реальную войну в Судетах. Одна из тех капель, что опрокидывают ведро... Уолтер! Эти книги изданы в США. Их напечатали те же парни, что финансируют твой Фонд адмирала Фаррагута. Это организация полковника Эдварда Мандела Хауса. Недавно узнала, что в Европе ее называют «Ковбои». Здесь всех возглавляет Уильям Буллит, посол Штатов в Париже... Ты, кажется, не очень удивлен, сержант?
Перри, закинув голову, поймал взглядом маленькое, похожее на локон-завиток облачко.
Ты меня не любишь, Дженни...
Это понял я случайно
В день, когда ты примеряла
Белый свадебный венец.
Все прервалось, не начавшись,
Замолчало, не играя —
Ты меня не любишь, Дженни,
И всему теперь конец.
— Мне это уже когда-то объясняли, Марг. Вначале я очень удивлялся, а потом все сложилось в картинку. Эта картинка мне очень-очень не нравится! Мне казалось, что они сдерживают Гитлера, но на самом деле его прикармливают — и дразнят, словно бойцовую собаку перед большой грызней. Одна Мировая уже была, Марг. Зачем всем нам еще вторая?
Ладонь, затянутая в твердую кожу, легла на его плечо.
— Поэтому мы и приехали сюда, мой Уолтер. В Германии есть те, кто способен свергнуть Гитлера. Очень трудно! Немцы этого мерзавца боготворят. Нужно действовать осторожно, шаг за шагом, искать союзников — и готовить переворот. Вместо Рейха возникнет новая, Свободная Германия, которая подаст руку Свободной России. А потом... Потом настанет час Единой Европы, без границ и без вражды... У «Бегущих с волками» есть очень влиятельные друзья. Я хочу с ними встретиться.
2
Подруга-паранойя, вцепившись в плечо, тянула назад, на залитую холодным дождем улицу, но Харальд отмахнулся. Инстинкт сильнее страха, раненому Волку — ползти в берлогу. Остановился, цепляясь за скользкие перила, вдохнул поглубже, пытаясь поймать верткую боль. Кости целы, голова на месте... Жив!
Обтянутая черной кожей дверь. Кажется, добрался... Хотел позвонить, но, в последний момент передумав, полез за ключом. Долго возился, беззвучно ругаясь, пальцы не слушались, отказывались гнуться. Наконец, услыхав щелчок, потянул дверь на себя.
Порог. Неяркий свет в прихожей. Ингрид. Ее взгляд — светлое утреннее небо.
Харальд пошатнулся, но девушка успела схватить за плечи. Втащила внутрь, помогла нащупать спиной стену. Сняв с него мокрую шляпу, бросила, не глядя, на пол.
— Если бы вы были моим мужем, герр Пейпер, я бы устроила скандал, а потом написала в первичную организацию НСДАП. Вы хоть на часы смотрели? Вы...
Не договорив, охнула, закусила губы. Протянув руку, осторожно коснулась окровавленной щеки.
— Ранен... Сильно ранен? Да не молчи ты, Харальд!..
Он попытался ответить, но в глаза плеснуло горячее желтое пламя. Рот наполнился болью, и он не сказал, выплюнул с кровью пополам:
— Н-не знаю! И не вздумай никого звать. Умру — брось здесь, уходи!
И сполз на пол, цепляясь за стенной линкруст.
Огонь. Боль. Тьма.
* * *
— ...Не рассчитал, заряд очень сильный, даже стены разнесло. Вначале думал, только щеку задело — стеклом, а потом чуть сознание не потерял. Ушел на высоту, а перед глазами — желтые пятна. Неба нет, земли нет, ничего не вижу... Как добрался, сам не знаю. Сделал себе укол, как раз хватило, чтобы аппарат спрятать — и сюда добраться.
Он рассказывал тьме, и тьма слушала, отвечая легким, еле различимым шелестом. Сын колдуна никак не мог понять, одобряют ли его, или напротив, гневаются. Сам себя не осуждал, рассудив трезво: такого еще никто не делал, ни проб, ни ошибок. Его попытка — первая. Удачная! Прочее — неизбежные издержки.
— Все три заряда — в цель. А накрыло возле окон самого фюрера, очень уж хотелось убедиться... Думаю, не заметили. Ночь, во дворе никого не было, охрана на улице, возле ворот. Сообразят, конечно, но не сразу. Потом станут искать, только не меня, а тех, у которых марсианские ранцы. Первого возьмут за штаны Геринга, кого же еще? Давно пора, слишком высоко взлетел, Толстяк! И — начнут бояться, до озноба, до смертной икоты. Новый кабинет Ефрейтор устроит в берлинской канализации. Не поможет, s-suka!
Тьма не спорила, только гладила его ладонью по лицу, стараясь не задеть рану. И это было очень приятно. Потом где-то вдали, у невидимого горизонта беззвучно вспыхнула красная предрассветная Луна. Волк Мельник попытался привстать, уползти подальше, забиться в пыльную траншею. Не смог. Белая Волчица уже рядом, ее клыки — возле самого горла. Волк закрыл глаза. Добивай!
— Что мне делать, Харальд? — спросила Волчица, тычась ему в морду мокрым носом. — Кровь у тебя только на лице, и еще синяк на плече. Но ты ранен...
— Контужен, — поправил он, не открывая глаз. — Не страшно, Ингрид, отлежусь. А ты пиши — в первичную организацию. Пункт первый! Диверсионная группа Германского сопротивления под руководством товарища Марека Шадова осуществила показательный акт...
— По радио уже сообщили. Спи. Я рядом посижу.
* * *
Потом был белый потолок, люстра на бронзовых цепях и чье-то лицо. Не Ингрид. Светлые волосы, внимательные темные глаза, слегка вздернутый нос, узкие маленькие губы.
— Она отдыхает, — негромко проговорил доктор Отто Ган. — Сутки рядом с вами дежурила. Врача мы все же вызвали, это мой двоюродный брат. У вас сильная контузия, герр Пейпер, так что придется еще полежать. Сводку Центрального Комитета Германского сопротивления я уже составил, мне Ингрид объяснила, что к чему.
Улыбнулся, головой покачал.
— А я считал вас худшим из нацистов! Извините ради бога!.. В Берлине сейчас паника, ничего похожего не было и когда подожгли Рейхстаг. Гитлера никто не видел, говорят, уехал в Мюнхен. Даже по радио не выступил.
Харальд оскалился в ответ, попытавшись приподняться, но доктор Ган надавил ладонью на плечо.
— Лежите!.. Убийство Гейдриха мы решили в сводке пока не упоминать — без вашего разрешения.
Вначале он не понял. Затем привстал, сбросив чужую руку.
— Что? Как вы сказали? Гейдриха?
Доктор кивнул.
— Позавчера.
Харальд Пейпер, упав на подушку, сжал кулаки. И — рассмеялся, отпугивая боль:
— Vishi brat, vishi brat, shta si uradio? Такую операцию провалил! Ну, почему мне так не везет, доктор Ган? Все я рассчитал, все учел, так нет же, попался честный и наивный!
Поражения следует признавать. Мельник Теофил, прикрыв глаза, беззвучно шевельнул губами:
— Крабат!.. Кра-абат!..
3
Лейтенант Рудольф Кнопка взбунтовался в двух шагах от Вандомской площади. Стал по стойке «смирно» прямо посреди тротуара, вскинул подбородок.
— Я подам рапорт, госпожа Мухоловка!
Анна оценила — и вид, и голос, и взгляд. Крепко обиделся парень! Но потакать не собиралась. Распустились тут!
— Кому именно, Руди? Шарля в Берлине уже наверняка известкой присыпали.
Прохожие спешили мимо, не обращая внимания. Париж остается Парижем. Молодой крепкий парень вытянулся во фрунт перед симпатичной девушкой с тростью в руке. Не диво, на соседней улице сразу двое на коленях стоят.
— Рапорт подам полковнику Александру Пахте, руководителю Европейского бюро Национального Комитета. Он скоро сюда приедет. Вы, госпожа Мухоловка, игнорируете мои знания и опыт. А ко мне прошу обращаться исключительно по званию.
Ясно...
Во всех газетах на первых полосах — черные обгоревшие окна Рейхсканцелярии рядом с фотографиями Гейдриха. Руди притащил на встречу чуть не дюжину выпусков, и парижских, и зарубежных. Вначале намекал, заглядывая в глаза. Анна проигнорировала — по причине только что помянутых знаний, а особенно опыта. Полковника же она отыскала в Нью-Йорке. Фамилия памятная, брат умученного кровавой диктатурой социалиста Арнольда Пахты. Ни рыба ни мясо этот полковник, только другого взять негде.
Анна Фогель прищурилась. Ох, Руди, Руди! Рапорт он подаст, мастер пустой бутылки! Подошла ближе, хотела взять за ухо, но, передумав, сжала пальцами плечо.
— Ваши знания и опыт никто не игнорирует, лейтенант. Напротив! Именно вам поручается разработка важнейшей операции.
Взяв за лацкан, оттащила подальше от кромки тротуара.
— Нужно провести резонансную акцию у нас в столице. Ничего не взрывать, мы у себя дома. Но узнать должны все. Чтобы в каждой газете было, а нацистов — столбняк хватил. Ясно?
Подождала, пока проморгается, улыбнулась.
— На разработку — неделя сроку. Слово «резонансная» понятно?
— Т-так точно! — Лейтенант Кнопка сглотнул. — То есть... Я в словаре посмотрю. А что именно требуется?
Секретный агент Мухоловка искренне восхитилась. Талант! Щелкнула ногтем по лейтенантскому лбу:
— Думайте!
Хотела еще добавить, уже по поводу дисциплины. Не успела. Руди подобрался, сжал губы — и, схватив ее за плечи, резко развернул спиной к стене, сам же шагнул вперед, прикрывая. Анна, не промедлив, расстегнула сумочку, где скучал «номер один». Знания и опыт — одно, а вот реакция у парня отменная.
...Двое — шкафы средних размеров в одинаковых плащах. За их спинами, приткнувшись к тротуару, — роскошное светлое авто, лупоглазое чудище с трехлучевой звездой на капоте. Передняя дверца открыта.
— Госпожа Фогель, вас просят пройти в машину. — Левый шкаф, по-немецки, но с сильным акцентом.
— Просят! — Правый, нажимая голосом. По-французски.
Руди уже успел расстегнуть пальто, Анна — нащупать рифленую рукоять. Шкафы переглянулись.
— Про мячик, значит, велено напомнить, — левый задумался. — Из этого, как его...
— Из каучука. Который прыгает, — пришел на помощь второй. — И не дергайтесь, вас под прицелом держат.
* * *
На заднем сиденье было темно, кто-то озаботился, задернув шторки на окнах.
— Садитесь, — велела женщина в дорогом кашемировом пальто. — Долго вас не задержу, госпожа Фогель.
Подождав, пока гостья устроится, откинула пепельницу на дверце, щелкнула платиновой зажигалкой. Головы не повернула, так и смотрела вперед.
— Пора заканчивать нашу глупую вендетту. Бедняга Жожо в больнице, номера у меня больше нет, а по вашему поводу мне уже звонили из американского посольства.
Говорила негромко, без малейшего выражения, стараясь не дрогнуть лицом.
— Поскольку все затеяла я, мне извиняться первой. Виновата! Наслушалась Жожо с его сказками об апашах. Старик боялся потерять работу в кабаре... Но решение мое, моя и вина.
Мухоловка кивнула.
— Принимается. Я тоже виновата, госпожа Веспер. Оказалась рядом с хорошим парнем и не стала его проверять по-настоящему. Странно только, что мы столкнулись в «Paradis Latin». Тесен мир!
— Американцы решили, что «Апаши» вышли на тропу войны против «Ковбоев», — женщина поморщилась. — Идиотские названия! Войны никакой не будет, у нас общий враг — Гитлер. А кабаре... Вы — балерина, а я, представьте себе, хотела в чем-то превзойти собственного мужа.
Затушила сигарету, повернулась.
Глаза в глаза!
— Я на вас не в обиде, госпожа Фогель. Пусть Марек будет счастлив. Но есть двое, которые могут сломать ему жизнь, теперь они — ваша забота. Первый — его брат, он страшный человек. Второй... Он еще страшнее. Она...
Наклонилась, дохнула в лицо.
— Не догадались? Гертруда Веспер, моя дочь!
4
Слева! Справа!.. Кейдж помотал головой, глазам не веря. Собор, знакомая брусчатка площади Святого Бенедикта, дома с закрытыми ставнями, черепичные крыши. Толпа слева — и справа толпа. Откуда столько? Если вместе сложить, и полтысячи наберется. Полиция... Полиция? За все эти дни для репортера «Мэгэзин» здешние правоохранители исчислялись количеством один, голубоглазый, с носом-лепешкой. Теперь побольше, целых пять, причем не жандармы, обычные ажаны. Редкой цепочкой — между двух волн.
Зонтики, суровые, мрачные, насупленные — против Сжатых Кулаков. Пока еще молчат, взглядами меряются. Над теми и другими — знамя, одно и то же, французский «триколор».
Криса позвали к отцу Юрбену, он и пошел, ни о чем не подозревая. Даже фотоаппарат не взял. Во вчерашних новостях — ничего особенного. В Париже — показ мод, в Берлине — похороны Гейдриха, в России — пятилетка, над Испанией — безоблачное небо.
— По-зо-о-о-ор! — Зонтики, в две сотни глоток.
— По-зо-о-о-ор! — эхом, Сжатые Кулаки.
Волны всколыхнулись, дрогнули, исторгая из глубин наскоро нарисованные транспаранты. На одном: «Руки прочь от Испании!», на втором... И на втором — «Руки прочь от Испании!»
— Правительство предателей... — Зонтики, густым слитным хором.
— ...в отставку-у-у! — басом, Сжатые Кулаки.
Крис вытер пот со лба.
* * *
Двери открыл сержант Мюффа — при полной форме и тяжелой кобуре на поясе. Взглянул — как прицелился.
— Заходи!
Крис, уже ничему не удивляясь, переступил порог. Знакомая комната, деревянный стол, куча газет, открытый точно посередине молитвенник в кожаной обложке. Хозяин, Черный Конь, от стола справа. Кулаки на столешнице, тяжелая челюсть — тараном. Слева — сам гражданин Максимилиан Барбарен, руки в боки, шляпа набок. На гостя и не взглянули, друг другом заняты.
— Ты подожди, Кретьен, — шепнул на ухо сержант. — Пусть пар выпустят.
Крис, стараясь ступать бесшумно, свернул налево и прилип к ближайшей стене.
Кулак отца Юрбена взметнулся вверх.
— Брат мой во Христе!..
Тр-р-ресь! Стол подпрыгнул и зашатался. Одна из газет с легким шелестом спланировала на коврик.
— ...Только милосердие заставляет меня удержаться от кровавого классового насилия. Иногда начинаешь жалеть, что человеческие жертвоприношения отменены!..
Мэр дернул крепким подбородком.
— И не сомневался. Вы, кюре, — людоед! И вожак людоедов.
— Я-а-а?!
Кейдж и Мюффа переглянулись. Сержант указал пальцем на мэра, потом на себя...
— Да я тебя сейчас!!!
Успели! Схватили за плечи, Жан-Пьер — власть светскую, репортер — духовную.
— Saperlipopette! — рявкнул жандарм жандармским голосом. — Всех арестую, кровь Христова в Пресвятую Пасху через Рождество!
Бах! Молитвенник бессильно ткнулся кожаной обложкой в пол.
* * *
«...Мятеж и смута в Испанской республике выявили внутреннюю несостоятельность испанского государства. В течение последних трех месяцев оно распалось и фактически перестало существовать. Тем самым прекратили свое действие договоры, заключенные между Французской республикой и Испанией. Предоставленная самой себе и оставленная без руководства, Испания превратилась в удобное поле для всяких случайностей и неожиданностей, могущих создать угрозу для Франции и французского народа...»
Крис положил газету на стол. Ясно...
— Читайте, читайте, сын мой! — вздохнул священник. — Сегодня, увы, знаменательный день. Золотыми буквочками — в Историю. Гвоздиками! Не так ли, tovarishh мэр?
Барбарен дернул густыми бровями.
— Коммунисты, между прочим, вышли из правительства и осудили. Это на второй полосе, вверху.
Лошадиные тридцать два оскалились.
— «Пилат, видя, что ничто не помогает, но смятение увеличивается, взял воды и умыл руки пред народом, и сказал: невиновен я...»[] Читайте, Кретьен!..
«...Правительство Французской республики не может безразлично относиться к тому, что население Каталонии, Наварры и Басконии, единокровное своим братьям, проживающим во Франции, брошено на произвол судьбы и осталось без защиты. Ввиду такой обстановки Правительство Французской республики отдало распоряжение Главному командованию дать приказ войскам перейти границу и взять под свою защиту жизнь и имущество...»
— Началось еще вчера, — негромко проговорил Мюффа. — В приграничных департаментах введен особый порядок управления...
Не договорил, словно предлагая самому догадаться. Репортер пожал плечами.
— Oh, yeah! Меня, кажется, арестовали?
Власти переглянулись, но промолчали. Крис полез во внутренний карман пиджака, нащупал книжечку с орлом и надписью «United States of America».
— Не надо, Кретьен, — понял его кюре. — Вы совершите побег — прямо из моего дома. Через окно.
— Мотоцикл ваш я подгоню, — прибавил Барбарен. — Бензин еще остался? Ничего, заправлю.
Репортер поглядел на Мюффа, но того именно в этот момент очень заинтересовали цветы на подоконнике.
* * *
— А чего вы хотите, Кристофер? — удивился Мюффа-младший, наливая компот в большие глиняные чашки, украшенные многоцветной поливой. — Эндогамия, кросс-кузенные браки... Прошу!
За окном уже вечерело, компот же, прямо из кухни матушки Мюффа, оказался необыкновенно вкусен.
Поль-Константин водрузил тяжелый кувшин, тоже поливной, темного блеска, на стол и только после этого соизволил пояснить.
— Близкородственные. Я архивы пересмотрел, и которые в мэрии, и при соборе. Приезжих в Авалане трое на сотню: наша семья, отец Юрбен, доктор, аптекарь, гражданин Барбарен с супругой, отец покойной мадам Натали. А прочие — потомки переселенцев времен «короля-солнца». Их там было полсотни семей. Все они теперь двоюродные-троюродные, а такие браки даже церковь не приветствует.
Присев в старое рассохшееся кресло, достал пачку «Gauloises caporal», на дверь оглянулся.
— Я закурю. Брату не расскажете? Он меня сразу, хуком справа.
Крис пообещал, поклялся и приоткрыл форточку. За окном — ни то, ни это. Облака, в просветах — бледное предвечернее небо, робкие солнечные лучи. Весь день не лило, капало, черные тучи толпились на юге, ближе к Пиренеям, за которыми небо безоблачно.
— Вот я и говорю, Кристофер, — отрицательный наследственный фон. Сейчас новый термин появился — «генетический». Не слыхали?
Репортер «Мэгэзин» развел руками. Младший Мюффа продолжал удивлять.
* * *
Арестовали гражданина США Гранта торжественно, с зачтением официальной бумаги и потрясанием стальными наручниками. Составляя документ, долго спорили, что именно записать: задержан или интернирован. Сержант предлагал второе — звучит красиво, а главное загадочно. Затем Жан-Пьер, вернув наручники на пояс, лично отвел жертву произвола (Крис не удержался — махнул в воздухе американским паспортом) в одну из комнат, где был книжный шкаф, пустой стол, кресло и стул о трех ногах. Ключ проскрежетал в замке, тяжелые шаги Закона затихли в коридоре, после чего дверь без всякого шума вновь отворилась. Отец Юрбен поглядел сочувственно — и благословил.
А через два часа младший Мюффа принес кувшин с еще теплым компотом.
— Я это к тому, Кристофер, что Авалан — идеальный средневековый город, и с точки зрения демографии, и в архитектурном плане, и в каком угодно. А то, что мы сейчас наблюдаем, — психическая эпидемия, характерная именно для Средневековья. Experimentum in anima vili[], уж извините за такую жесткую формулировку.
Все эти дни репортер почти не общался с Полем-Константином. Как выяснилось, зря. Парень оказался умен не возрасту, начитан и глазаст. По-английски говорил бегло, очень гладко и почти без акцента, потому и «Кристофер», не «Кретьен». По поводу же происходящего имел собственное, весьма оригинальное мнение.
— Феномен таких эпидемий совершенно не изучен. Но мы наблюдаем все признаки, упоминаемые в средневековых хрониках: панику, массовые галлюцинации, навязчивые идеи. Это заразно, вы, Кристофер, тоже видите трещину в небе. И я вижу, хоть и знаю, что там нечему трескаться. Не удивлюсь, если и Зеленый Камень в часовне начнет творить чудеса. Подобное, увы, не лечится, даже святые не справлялись. Эпидемия съедает саму себя, вместе с больными.
Вынеся диагноз, молодой человек затушил сигарету в горшке с геранью и отправил окурок в форточку. Оглянулся, поглядел неулыбчиво.
— Или вы, Кристофер, верите в планету Аргентина, которая через пару дней свалится нам на головы?
Кейдж не знал, что и ответить. Слово «эпидемия» звучало хоть и страшно, однако привычно, за него можно зацепиться разумом.
— Если эпидемия, то... В чем причина, Поль? Должен быть разносчик, «нулевой пациент».
— Именно! — Палец младшего Мюффа взлетел к потолку. — Сразу видно, вы, Кристофер, образованный человек, я не сомневался, что вы меня поймете. По этому поводу...
Отошел к форточке, вновь достал пачку с белым крылатым шлемом на лиловом фоне.
— Отец курил, а маме не нравилось, она и брата так воспитала. А Жан-Пьер... Ну, прямо жандарм какой-то!
Щелкнув зажигалкой, затянулся от души.
— Все просто, Кристофер. Крайне неустойчивая система, достаточно легкого толчка, чтобы все завертелось, а потом и покатилось. Приезжий, Гамельнский крысолов! Пришел, удивил чем-то — и пошло-поехало: Черные Тени, трещина в тверди, красная планета. Так все средневековые эпидемии начинались. Еще в прошлом веке в австрийской Польше целые деревни вымирали. Ни с того ни с сего — upyr’ убил.
Кейдж невольно сглотнул.
— Это, значит, к примеру... Я?
Поль-Константин, отправив сигарету прямиком в форточку, подскочил ближе.
— Браво, Кристофер! Вы рассуждаете, как настоящий ученый. К примеру — вы! Идеальная кандидатура, полностью подходите под архетип. Пришелец из очень далекой земли умирает — и естественно не находит покоя, такого даже отпевание в земле не удержит! Если по-старинному, «заложный покойник», традиционный фольклорный персонаж.
— А-а... — начал было Кейдж.
— А вас здесь таким и считают, Кристофер, разве не знаете? — искренне удивился Мюффа-младший. — Разбились насмерть на шоссе, поселились у колдуньи, общаетесь с призраками, ходите в проклятую часовню.
Репортер решил предпринять еще одну попытку:
— А-а...
— А вы, естественно, ничего не чувствуете и не понимаете. Для самого себя вы — живой человек. Ну, почти... Компоту еще налить? Мама сегодня постаралась.
Кристофер Жан Грант собрал воедино все остатки мужества.
— Да, конечно. Компот просто замечательный, передайте матушке большое спасибо... Поль, а что значит «почти»?
Мюффа-младший, вручив налитую до краев чашку, улыбнулся.
— Обязательно передам, ей приятно будет... У «заложного покойника», Кристофер, ничего не болит. Боль-то он чувствует, если, к примеру, ущипнуть, но все хвори исчезают. Допустим, у вас не в порядке зубы...
Компот плеснул прямо на пол, но Кейдж даже не заметил. Надавил пальцем на щеку, подождал немного, попытался опять... Один сверху, слева, второй снизу... В Париже безобразничали, и в поезде ныли, он даже таблетку выпил. В Лавеланете подумывал зайти к стоматологу...
Дверь отворилась, и вошел жандарм Мюффа. Принюхался, дернув расплющенным носом...
— Кретьен, ты иди, там тебя мэр с мотоциклом ждет. А я здесь педагогикой займусь.
И сжал кулак.
5
...Домик, домик, улочка, трубы, над ними — дымок колечком. За домами — снова дым, но труба уже заводская. Что еще? Церковь, Дом Божий, рисовать даже не пытался, обозначил крестиком, как на карте. Небо, тучки... Птички? Не стоит, дело у нас происходит ночью. А вот Луну можно, даже нужно. Не Красную, простую — убывающий серп, буква «С».
Харальд поглядел на то, что вышло, и не одобрил. Одуванчик по сравнению с ним — талант! Итак, дано... Город с населением не менее полумиллиона, таких в Рейхе несколько, и...
— Вы не то взрывали, герр Пейпер, — негромко проговорил доктор Отто Ган. — Следовало начинать с Елисейского дворца.
Сын колдуна, с трудом оторвавшись от картинки, моргнул недоуменно.
— Вы о чем, доктор? А-а, Испания! Пусть Елисейским дворцом занимаются сами французы...
И — не сдержался.
— Вы что, в самом деле считаете, что в наши дни Добро борется со Злом? Гитлер — Черный Властелин, а вокруг взвод Капитанов Астероидов? Нет, доктор! Со Злом борется еще более страшное Зло. И выбирать приходится не наименьшее, а — свое. По крайней мере, не выстрелят в спину.
Потер ноющий висок, пристроил бумагу поудобнее и вновь занес карандаш. Итак, город, просто Город. И... И террорист с марсианским ранцем, тоже один. Его назовем... Ночной Орел![] Орлы, конечно, по ночам не летают, но это получше, чем какая-нибудь Черная Моль или Летучая Мышь!
* * *
Врач был суров. Сидеть разрешил, но только в кресле, не за столом. Читать нельзя, писать тоже, зато можно рисовать. О том, чтобы перебраться куда-нибудь, не могло быть и речи. Квартира, впрочем, надежная, Ингрид поселили сюда не кто-нибудь — рыцари-госпитальеры. И подъезд правильный, и консьерж у входных дверей. Поэтому Харальд рискнул, пришел — приполз! — хоть и не пускала паранойя. Может, у братьев-рыцарей и в самом деле осталось еще что-то святое?
Пока ему везло. Читать, правда, не позволяли, радио — новости раз в сутки, а все прочее заменял лично доктор Ган, пока Белая Волчица наводила порядок в рыцарских рядах.
Пейпер не сетовал, работал. Ночной Орел! Условие: действует один, без поддержки, иначе не интересно. Задача: Ночного Орла уничтожить, еще лучше — поймать. Ваши действия, гауптштурмфюрер?
— Я не мешаю? — осведомился доктор Ган. — Могу помолчать, но все равно не уйду, иначе вы радио включите.
Прежде всего — опрос агентуры, сбор всех слухов, сплетен, услышанных где-нибудь в автобусе разговоров... Харальд потер лоб, представив девятый вал донесений. Бессмысленно! Полезные мелочи даже не заметишь среди завалов чепухи и бреда.
— Не мешаете, доктор, напротив, воссоздаете привычную обстановку. Что вам еще непонятно? Гитлер расплатился куском Испании за Швейцарию, Австрию, Мемель и все прочее. Расчет простой: Франция увязнет на Пиренеях, как при Наполеоне. А Муссолини рассорится с Англией, британцам ни к чему итальянская база на Балеарских островах.
Да, база... Следующее направление — поиск «гнезда», Ночной Орел должен где-то спать, хранить еду и оружие. Если агентура не подскажет — что? Сплошные обыски? Город разбить на кварталы, привлечь армию? Не поможет, марсианский ранец позволяет устроить базу хоть в тридцати километрах от Города. Или в соседнем, что еще лучше. Обыски, понятное дело, озлобят население, о таком обязательно узнают за границей...
— Герр Пейпер! Разрешите совсем детский вопрос?
— Сколько угодно!
Гауптштурмфюрер отложил рисунок в сторону. Можно не продолжать. Уже ясно: один-единственный Ночной Орел способен держать в страхе не просто Город — Рейх! Даже не он сам — его тень, только лишь вероятность, что в какую-то из ночей Орел вылетит на охоту. Как говорят англичане, in being.
Ах, да! Можно зенитные пулеметы поставить на каждую крышу. И еще ночные дежурства — с трещотками. «Спите спокойно, жители славного города Берлина!»
— Герр Пейпер, вы очень циничный человек. Я не осуждаю, просто хочу понять. Вы и в самом деле не видите в мире ничего, кроме зла?
* * *
Ингрид не рассчитала или просто задумалась. Три ложки сахара на стакан чая — это уже точно по-русски. Но Харальд не возражал. Пусть! Зато можно посидеть вдвоем за столом (благо, врач не видит!) на кухне, при тусклой желтой лампочке. Тактичный доктор Ган, даже не дождавшись, пока чайник закипит, поспешил распрощаться.
Девушка только и успела, что переодеться и смыть косметику. Сидела задумчивая, усталая, в синем стеганом халате и пушистых тапочках. Даже курить не стала, покрутила сигарету в пальцах — и бросила прямо в пепельницу.
— Доктор Ган разрешил рассказать, Харальд... Но, боюсь, тебе будет неинтересно.
Мельник ответил серьезно:
— Зато интересно тебе. Говори!
Баронесса фон Ашберг с силой провела по лицу ладонью.
— Давай считать, что это притча... Их было четверо, трое мужчин — и девушка. Никто не знал, что делать дальше, какую дорогу выбрать. Беглецы... Но иногда побег — единственное средство, чтобы выжить и по-прежнему мечтать. И они пошли тропой Памяти, от замка к замку, от руин к руинам. И, наконец, добрались до маленькой часовни, где узнали ответ на все вопросы. Двое из них уехали в Испанию, двое — вернулись в Германию. Когда одну из них, девушку, везли на смерть, ей не было страшно. Она вспоминала часовню, старый витраж и Камень Безупречный под ногами у Пресвятой Девы... Тебе уже скучно, Харальд? Или, может быть, смешно?
Гандрий Шадовиц, потомственный колдун, взял за руку ту, что видела Грааль.
— Не смешно, Ингрид. Но у всякой притчи должна быть мораль. Для начала подумай, Кто именно тебя спас? Чей Зеленый Венец укрыл тебя, ученица? И главное — ради чего? А потом представь, что в твоих пальцах — мякиш из пумперникеля.
6
...Она все-таки сумела вынырнуть к воздуху и свету. Попыталась вдохнуть. Раз, другой... Тщетно — широко открытый рот глотал пустоту. Не было сил даже для того, чтобы застонать. Она прижалась лицом к влажной от пота простыне, открыла глаза, ничего и никого не видя, еще раз попробовала поймать малый клочок воздуха...
Рука мужчины легла на плечи — и все вернулось: воздух, свет, его лицо, зеркало на стене — и те, что в зеркале. Анна отвернулась, нащупав простыню, и нырнула под темный непроницаемый свод.
«Не привыкла еще, — подумала. — Прости!»
Его губы нашли и там, скользнули по лицу, по шее, ниже. Анна, вздрогнув, резко отстранилась и попыталась сказать вслух:
— Мы же работать собрались!
Выговорились только первые два слова, но heer kapitein оказался чуток.
— Понял. Глаза закрываю. Когда умоешься и оденешься, дашь сигнал — три синих свистка.
Перед тем, как завернуться в простыню и соскользнуть с кровати, Анна Фогель не удержалась и поцеловала своего мужчину еще раз — за то, что вернул ей мир.
* * *
— А репетировать мы будем? — не без тайной надежды поинтересовался Марек, прихлебывая из глиняной кружки наскоро заваренный чай. — Или, может, завтра?
Мухоловка, последовав его примеру, пробежалась пальцами по столу, словно по клавишам. Тук-тук-тук! Раз-два-три!..
— Еще как! Иначе уволю тебя, а потом уволят меня саму. Ты продашь рамы на дрова и купишь «Прекрасную Катрин»[], а за обезьянку сойду и я.
Чай пили за столом в большой комнате-каюте, встрепанные, с влажными, как и брошенные на кровати простыни, волосами. В окошках-иллюминаторах — ясный день, и Анна мысленно поблагодарила колокольчик за молчание.
— А тебя-то кто уволит?
Секретный агент Мухоловка задумалась.
— Ну... Вероятно, глава нашего Европейского бюро Александр Пахта. Настоящий полковник — строг, зато несправедлив. Заставит ползать по-пластунски от забора до обеда, а потом отчислит со службы с занесением выговора на надгробие. Всю полировку испортит!
Марек рассмеялся.
— Это будет обидно! Надгробие — какое оно? Из белого мрамора?
Кружка в руке превратилась в кусок льда, в глаза плеснул отсвет
Серебряной дороги. И только через долгую-долгую секунду она сообразила: Марек ничего не знает, совсем ничего!
Поправила прядь на лбу, скрывавшую шрам, выдохнула и только тогда улыбнулась. Шутить так шутить!
— Из лабрадорита. Выговор запишут прямо под орденами, они там в два ряда.
Не сказала — подумала, понадеявшись, что ее мужчина не услышит.
* * *
— Я прокачал ситуацию...
— Что ты сделал, Марек?
— Так мистер Мото говорил, мой шанхайский шеф. Проанализировал! Подобных операций мы с ним не проводили, но, думаю, Анна, для захвата связного нас двоих мало. Нужна хорошо подготовленная и вооруженная группа. К monsieur contre-amiral обращаться нельзя.
— Нельзя, связной нужен нам самим. Я найду людей, Марек, а время и место сообщит один гауптштурмфюрер СС. Его босс, Генрих Гиммлер, сцепился с Толстым Германом, но сам воевать пока не решается. Значит, нужны мы.
— Монсальват, планета вне времени и пространства... Ты в такое веришь, Анна?
— Потрошение покажет. Только на этот раз нас будут ждать. Без крови не возьмем, мой Марек.
— Но ведь возьмем?
* * *
Сердце кольнуло, когда малявка, прямо с порога, глядя ясными глазами, пожаловалась, что забыла зайти в магазин. Сняв ранец, положила на стул — и заявила, что сбегает за пирожными к чаю. Быстроногий Кай подхватился, накинул плащ, поцеловал девочку в макушку... Когда шаги стихли за дверью, Герда присела за стол — и взглянула прямо в глаза. Сердце уже не кольнуло, ударило корабельным колоколом.
Мухоловка, взгляд выдержав, выждала немного.
— Слушаю!
— Вы обманули меня, синьорина Анна, — негромко, без всякого выражения проговорила Гертруда Веспер. — Я не буду на вас обижаться, просто больше не стану верить. Ни в чем.
Помолчала, сжав губы — один в один Марек! — поглядела в залитое дождем окно.
— Раньше думала, обманывают только плохие. Нарочно, чтобы обидеть. Теперь знаю — все обманывают. Ящерица... Она очень хорошая, но предала папу. Не хотела — ее саму обманули. Мне ее очень жалко, но поверить ей больше не смогу. А вы почему так сделали, синьорина Анна? Из-за анатомии?
Анна Фогель поняла — ее не услышат. Любое слово сейчас покажется ложью.
— Меня не обманывал только Кай. Но он тоже предал — Снежную Королеву, мою маму. А теперь ему придется выбирать. Не хочу!
Встала, дрогнув губами, всхлипнула.
— Мне только десять лет, синьорина Анна! Почему я должна решать за всех?
Отстранилась от протянутых рук, мотнула головой.
— Не надо! Еще больнее будет. Я сделаю все сама, синьорина Анна. И никого не обману. Сказка про Снежную Королеву кончилась. Если Каю... Мареку станет так же плохо, как мне, вы ему поможете. А сейчас я очень постараюсь — и улыбнусь.
7
Калитку открыла женщина, немолодая, смуглая, в длинном, до самой земли, платье и белом платке. Тяжелые бронзовые серьги, на шее — ожерелье, не из камней, не из бусин...
Кейдж снял шляпу, поздоровался, уточнив, от кого он и зачем, и только тогда сообразил: черный жемчуг, очень крупный и не шариками — каплями, в цвет густых бровей.
Пускать его не спешили. Женщина, взглянув внимательно, поджала губы.
— Иностранец. Наверняка из Америки.
Чуть подумав, поставила точку.
— Журналист.
Кристофер Жан Грант развел руками, признавая очевидное. На душе сразу полегчало. Сейчас его пошлют, а он пойдет. И даже спасибо скажет.
* * *
В Тулузе, Розовом городе, словно в сказочной стране Кокейн, было все, в том числе американский консул. Переночевав в первом же попавшемся отеле, Крис узнал у портье адрес, повязал галстук (получилось с третьего раза), бодро выбежал на улицу... и никуда не поехал. В отличие от помянутых Лорен «Простаков за границей», репортер «Мэгэзин» наивностью уже переболел. Ни одна страна мира, кроме разве что страшной Sovdepija, не осмелится арестовать гражданина США без согласия посольства. Бодрый утренний воздух пахнул горечью, в ушах вновь зазвучал приторный до омерзения напев.
Любовь не знает и не любит громких слов.
Ей доверяет наши тайны тишина.
И если вдруг пришла любовь,
Тебя услышит и в молчании она.
Вероятно, когда предъявят ордер, он («Мы теперь — семья»!) должен, гордо выпятив цыплячью грудь, процедить сквозь зубы:
— Я требую уважения! Esigo rispetto!..
Немного подумав, Кейдж отправил с главного почтамта телеграмму в Нью-Йорк большому боссу (крестному отцу!) мистеру Джеймсу Тайбби и принялся за работу. Репортер обязан доводить дело до конца, пусть даже он маленький, пьющий и плохо изъясняющийся на языке Вольтера.
* * *
— Откуда узнали адрес, mister? — без всякой симпатии поинтересовалась женщина с черным ожерельем. — Сен-Сиприен[] — не ближний свет.
— Oh, yeah! — охотно согласился Кейдж, по-прежнему держа шляпу в руке. — Профессиональный секрет, мадам, но вам расскажу. Дома у меня есть несколько знакомых девушек. И по работе, и так...
«Кстати, очень симпатичных», — как верно отметил неведомо куда сгинувший младший босс.
— Порой им приходится, увы, рисковать, и они пользуются услугами профессионала. Настоящего, не из тех жуликов, которые раскладывают перед клиентами карты «Таро» и светят в глаза волшебной лампой мистера Аладдина. За ваш адрес я заплатил двадцать долларов. Мне объяснили, мадам, что оно того стоит.
Хозяйка, отступив на шаг, усмехнулась уголками губ.
— Не боитесь, mister?
Потомок бесстрашных кажунов набрал в легкие побольше воздуха:
— Боюсь.
Женщина, что-то решив, взяла за руку, повела в глубь тенистого маленького дворика, усадила на деревянную скамью. Подумала немного — и внезапно взглянула в глаза. Кейдж едва не отшатнулся, в зрачки словно плеснули темным огнем.
— Mister! Я действительно кое-что умею, но если все так серьезно, вам нужно не ко мне, а в полицию. — Хозяйка, наклонившись к самому лицу, заговорила громким шепотом: — Или к врачу, или, если вы верующий, в наш собор, к мощам святого Сатурнина. Вы пришли не за приворотом, не от сглаза избавиться, а за жизнью или смертью. Нельзя с этим шутить.
Помолчав и не дождавшись ответа, вновь обожгла взглядом.
— Дело ваше, mister. Деньги беру уже после работы. Но для начала вам имеет смысл поговорить с... с братом, он в этом деле понимает больше моего. Я отведу вас к нему и оставлю. К сожалению, брат — нелюдим и редко выходит к клиентам. Подождете ровно полчаса, потом я постучу в дверь, вы откроете и выйдете, даже не оглянувшись. Если он там, все равно уходите, пусть и посреди разговора. И не вздумайте с ним здороваться и прощаться!
— O’key, — согласился Крис, стараясь не подать виду. — Или как тут у вас говорят, «ок»![]
Ее пальцы, пробежав по черным жемчужинам, замерли.
— Даже если вы мне не верите, отнеситесь к тому, что увидите, очень серьезно. Это не волшебная лампа мистера Аладдина.
* * *
Кейдж, мысленно повторив «Не здороваться!», перешагнул порог. Сзади с негромким стуком захлопнулась дверь. Комнатка была небольшой и очень чистой. Круглый стол на витых ножках, два простых некрашеных табурета, голые белые стены, маленькое окно — и еще одна дверь, в дальнем затененном углу. Чего-то не хватало. Он пристроил шляпу на подоконнике и, наконец, понял: распятия. Здесь, на юге, в древней Окситании, его увидишь везде, в самой маленькой каморке.
За серыми двойными стеклами — солнечный осенний день. Вчера вечером, добравшись до тулузских пригородов, Крис остановил мотоцикл и долго смотрел на красный, словно кровь, закат. Небо было ясным и чистым. Ни трещинки...
— И что вы там видите, молодой человек? — негромко проговорили сзади. Крис, мысленно отметив, что петли у дальней двери смазаны на совесть, обернулся.
— А я вижу, что вам тут совсем не место. Молодой человек! Ну зачем вам хироманты и гадалки? Почему вы не гуляете по набережной нашей красавицы — Гаронны и не говорите хорошие слова милой девушке с рыжими волосами?
...Длинный, чуть ли не до колен не пиджак — сюртук, смешная круглая шапочка на макушке, седая борода — и молодое, без единой морщинки, лицо. Глаза самые обычные, темные, с легкой хитринкой.
— Кстати, вы не поздоровались. Ах да, вас предупредили! И вы, по виду такой солидный, несмотря на возраст, в хорошем костюме и новом галстуке, отнеслись к этому серьезно? Какие нынче суеверные юноши! Ну, садитесь, садитесь, вам же не терпится узнать, обманщик я или нет. Прошу!
За столиком устроились лицом к лицу. Кейдж присмотрелся — и ничего особенного не заметил. Пожилой, бородатый — и языком молоть горазд. С рыжей девушкой, конечно, угадал...
— Послушайте! А кого вы думали здесь найти? — Бородач словно читал его мысли. — Волшебницу из Аэндора, вызывающую дух пророка Самуила? Молодой человек! Вы не хуже меня знаете, что все предсказатели — обычные циркачи. Знаете, но все равно чего-то ждете. Хотите фокус? Да пожалуйста!
Рука с длинными скрюченными пальцами метнулась через стол, к лицу гостя. Острый ноготь указательного замер у подбородка.
— Сюда! Именно сюда вас кусала очень красивая смуглая девушка и при этом грозно рычала.
...Он на спине, Анжела — сверху, на обоих ни клочка одежды, руки скользят по мокрому от пота телу. «Я тебя, загрызу, Кейдж, я черная-черная пантера! Начинаю! Р-р-р-р-р!»
Кристофер Жан Грант поймал губами непослушный воздух.
— Это... Это очень хороший фокус, мсье.
Палец взлетел к темному потолку.
— О! Хороший! Я, молодой человек, очень долго учился. Но — фокус. Я попал в точку — и вы начинаете верить всему. Так и зарабатывают на хлеб с маленьким кусочком масла. Ну, что вы там принесли? Давайте, устраивайте вашу проверку, позорьте мои седины!
И — отвернулся, бородой к дальней двери. Кейдж, пожав плечами, полез во внутренний карман плаща.
— Нет, да, нет и да!
Рука заледенела.
— Нет — письмо от мужчины. Позавчера. Металл, огонь и запах бензина. Да — письмо от девушки. Твердая рука и горячее сердце. Нет и да — мыльница, из которой вы брились. Женщина лет сорока. Еще не решено.
Кейдж зажмурился. Письмо от Джорджи, письмо от Камиллы, половинка мыльницы из ванной Натали Кабис, брошенная в чемодан при поспешных сборах. Нет, да, нет и да!
Открыл глаза — и наткнулся на чужой насмешливый взгляд.
— Только не требуйте от меня объяснений, юноша. Ясность предсказаний — враг хорошего заработка. Кроме того, не поймете. Я мог бы рассказать вам сказку про бедного кота, которого нехорошие люди заперли в железный ящик, но это очень страшная сказка. Вы зачем-то пришли. Спрашивайте!
Крис открыл рот, попробовал раз, попробовал два... Получилось с третьего.
— Я... Я жив или мертв?
Бородач, неспешно поднявшись, с шумом втянул ноздрями воздух.
— Молодой человек! Вынужден сообщить: у вас жар. Для начала закажите в хорошем ресторане рюмку граппы, потом плотно покушайте и отправляйтесь гулять на берег Гаронны, чтобы ветер прочистил вашу бедную голову. Нет, это даже не смешно, это грустно. Деньги отдайте моей правнучке, у нас семейное дело, как говорят в вашей Америке, business.
Шагнул в тень, к дальней двери поближе.
— Если сомневаетесь, молодой человек, купите зеркало и уткнитесь в него лбом! Неужели вам все-таки нужен ответ? Пожалуйста! То же, что и с вашей мыльницей, только, скорее, да и нет.
— Что?!
Плечи под сюртуком нетерпеливо дернулись, но оборачиваться седобородый не стал.
— Вы еще здесь? Чего ждете? Объяснений? Да — потому что вы здоровый и крепкий юноша с хорошим аппетитом. Нет — потому что вы меня все-таки видите.
Тень сомкнулась. Крис вскочил, бросился вслед, к темной двери, протянул руку... Отдернул.
...Краска — масляная, по штукатурке[].
8
Тупой «амис» дернул квадратной челюстью в сторону ближайшей скамьи, но Харальд покачал головой.
— Нет, все-таки доползу до конца аллеи без палки. Если уж решил, то решил. Буду падать — не помогайте. Сам!
Американец взглянул холодно, оценивающе, без тени симпатии, словно готовясь сделать ставку. They shoot horses, don’t they? Подумал, не переставая жевать вечный chewing gum, и внезапно протянул ладонь-лопату.
— Yes-s-s!
Пейпер прикинул, сколько на кону. Судя по взгляду, три-четыре «никеля». Рысак не в форме.
— Да, с осенью точно не повезло. За последние полвека среднемесячная в сентябре не меньше +13, если днем. В этом году точно на пару градусов меньше. А еще осадки! Я недавно анекдот слышал. Обсуждают два берлинца погоду. Один говорит: «Гольфстрим виноват», второй: «Понятное дело — еврей!» Первый поправляет: «Гольфстрим — течение». А второй: «В масонстве?»
— Yes-s-s!
* * *
К боковому входу в Тиргартен его подвезла Ингрид, она же вручила жуткого вида клюку. Подруга-паранойя билась в истерике, и гауптштурмфюрер даже не пытался ее успокаивать. Именно так нелегалы и горят — на самом элементарном. Но выхода не было, до конца аллеи он, пожалуй, доберется на своих двоих, оправдав ставку, но дальше придется ковылять. То и дело вспоминалась элегантная трость на вешалке в парижской мансарде. Сестра-Смерть его поймет. Вот уж повезло с невесткой, которая номер второй! Истинно родственная душа. Ох, брат, брат, кого же ты в семью тащишь?
Встреча же с «контактом» требовалась до зарезу. Яичко дорого к Христову дню. Именно сейчас, когда еще не утихла паника и не снято оцепление на Вильгельмштрассе, его, начальника штаба Германского сопротивления, выслушают всерьез. Выгоревший до черных кирпичей кабинет рейхсканцлера — аргумент очень эффектный, но он лишь первая косточка домино. Американцы, конечно, тупые (тупы-ы-ые!), но аналитики первоклассные. После смерти Геббельса фюрер не спешил с выбором нового гауляйтера Берлина, желая найти верного человечка. Геринг же упорно сватал своего. Толстяк, похоронив Колченогого, входил в опасную силу, оттесняя заплывшим жиром плечом всех прочих, и прежде всего — Агронома. И тут — бах! Кто защитит перепуганного до мокрых кальсон Ефрейтора? Только лучшие из лучших, черномундирные СС, белокурые арийцы, броня и секира нации[]. А вот Служба безопасности рейхсфюрера, где Гиммлер не был полным хозяином, пока вне игры. Когда еще такого Козла сыщешь?
Новый расклад! И новый игрок — Германское сопротивление. Выслушают!
* * *
— Только недавно узнал, почему Белый дом — белый. И, знаете, очень удивился.
Свои «никели» американец выиграл. Конец аллеи, последняя скамья. Харальд с наслаждением присел и закинул голову, прижав затылок к холодной решетчатой спинке. Теперь можно и перекурить. Следующий рывок — вверх по лестнице к квартирным дверям. Не хотелось показывать слабость перед Белой Волчицей.
— Оказывается, его сожгли англичане в 1812 году, пришлось красить. Тогда и Капитолий сгорел, верно?
— Yes-s-s! — выразительно помолчав, подтвердил «контакт».
Оборачиваться гауптштурмфюрер не стал, так и смотрел в серое осеннее небо. Пепел стряхивал не глядя. Слушай, тупой «амис», слушай!
— А Уайтхолл — просто Уайтхолл, никто его не жег. Как-то, понимаете ли, несправедливо.
Ответа на этот раз не дождался. Штаты и Британия — «нации-сестры», не разлей вода, в прошлой войне давили «джерри» в едином строю. Победители!
— Передайте своему руководству следующее... Центральный Комитет Германского сопротивления исходит из того, что основной конфликт нашей эпохи — противостояние между Британской империей и Соединенными Штатами Америки. Его смысл — борьба за мировое господство. Прошлая война была в целом неудачной для США: в Европе закрепиться не удалось, а Британия пусть и ослабла, но сохранила свои колонии. Сейчас — новый тур борьбы.
По небу бежали тучи, и Харальд прикинул, что осень — не слишком подходящее время для Ночного Орла. Следующий удар следует наносить не сейчас, попозже, когда все утихнет и успокоится. И не повторяться, найти такую цель, чтобы весь Рейх тряхнуло.
— Сражаться с Британией ваша страна не желает, и это разумно. Зачем еще раз красить Белый дом? Империю собираются втянуть в две больших войны — на Тихом океане и в Европе, столкнув с Японией и Рейхом. Поэтому «Шредер, Рокфеллер и К» дает кредиты Гитлеру, а «Пратт и Уитни» и «Дуглас» подбрасывают технологии. Но сейчас появился еще один игрок — Монсальват. У него свои, пока не слишком понятные цели, а главное — совершенно невероятные возможности. Уверен, правительство США об этом уже очень серьезно задумалось.
Паузы Харальд не делал, но «амис» все-таки успел выдохнуть негромкое «Yes-s-s!». Гауптштурмфюрер, бросив сигарету, резко повернулся.
— Передайте своим... Разрушить Германию — значит разрушить европейскую цивилизацию. Кому на радость? Большевикам? Вот с ними Британию и стравите. Пусть воюют с Россией до последнего солдата. Своего — а не так, как они привыкли! Пусть Коминтерн разжигает революцию в Индии и Австралии! А Гитлера отдайте нам. Обещаем не трогать Адди, пока вы не дадите отмашку. Весь мир — Штатам, Германии — Европа. Вам ясно?
Пустая аллея, низкие осенние тучи, острые листья сентября на пожелтевшей траве...
— Yes-s-s!..
9
Верного коня он оставил возле последнего дома перед площадью Святого Бенедикта. Прислонил ветерана к влажной каменной стене, погладил по теплому боку. Спасибо, мистер «Sunbeam», неплохо поездили! Эй-о, эй-о! Эй-о, эй-о!..
...Чемодан бросил еще в Тулузе, набив самым необходимым карманы. Потом подумал — и выкинул половину. Без надобности! Незаконченную книгу отправил простой бандеролью в Штаты. Не в редакцию — Эрнесту Хемингуэю.
Прибыл!
Мокрый булыжник, глухо закрытые ставни, запертые изнутри двери. Тихо, очень тихо... Авалан, не деревня, но и не город, умер. Никого, лишь камень и небо.
Кейдж задрал голову, ударил взглядом в зенит. Нет! Исчезло небо, его не дождалось. Трещина — темный зев — от края до края, посреди лилово-красный шар. Низко, уже над самой черепицей, влезешь на крышу, руками трогай.
Аргентина — Армагеддон.
Кристофер Жан Грант хотел поправить сползшую на затылок шляпу, но передумал. Снял — и положил на багажник мотоцикла. Все? Все!
Люблю я Дикси, мою страну.
Здесь я останусь и здесь умру!..
Подошвы ступали беззвучно, словно эхо тоже умерло. Жив был еще ветер, задувал, рвался за ворот, бил в лицо. Воздух затвердел, став ломким и хрупким. Каждый шаг — словно сквозь стекло.
...Здесь я останусь, и здесь умру!
Оглянись, оглянись, оглянись! Наша Дикси!
Площадь — тоже пустая, выметенная ветром, обмытая дождем. Никого, только человек на коленях точно посередине. Издалека взглянуть — Черный Колокол в сдвинутой на нос шапке-биретте с помпоном. Пальцы сцеплены, закрыты глаза.
— Я вернулся, аббе!
Священник не ответил. Крис, чуть подумав, стал рядом, коленями в мокрый булыжник, и тоже прикрыл веки. Молитва на ум не шла, перед глазами беззвучно плыли разноцветные стекла, сталкиваясь, цепляясь острыми краями, кусочек к кусочку, картинка к картинке. Тамплиеры и катары, Монсальват и Монсегюр, Чаша и Камень, проклятие и проклятые. Авалан — город, который умер... Кейдж с силой провел ладонью по лицу, растворяя витраж в желтом неровном огне. Нет, пока он здесь, нет! Точнее — да и нет. Еще не решено!
Открыв глаза, взглянул вверх — на Аргентину, Красное Вино.
— Отец Юрбен! Через час я приду к часовне Марии Девы На Камнях. Двери должны быть отперты. Если нет — все равно сделаю, что задумал. Вы меня слышите, аббе?
Дождался кивка, встал с колен.
Здесь солнце пылает, здесь хлопок растет,
Здесь старая доблесть еще живет!
На юге, на юге, на юге, в Дикси!
* * *
— Мари-Апрель! Мари-Апрель! Мари!..
Кричал на бегу, задыхаясь, глотая воздух открытым ртом. И только увидев груду камней, перегородившую тропу, умолк. Башни не было. Гигантские глыбы укрыли редкий лес, посреди, подпирая разорванное небо, громоздился неровный уродливый курган.
Опоздал...
Кейдж схватился за грудь, пытаясь сдержать бешено стучащее сердце, вдохнул несколько раз.
— Мари-Апрель! Мари! Нам нужно увидеться сегодня, сейчас. Нам нужно...
Не говорил, шептал, еле двигая губами. Руины исчезли, утонув в рое оранжевых искр, невидимый метроном, равнодушно отсчитывая секунды, рубил на мелкие доли оставшийся недолгий срок.
— Мари-Апрель! Я понял, понял! Мы с тобой давно знакомы, я просто не могу узнать! Не могу!.. Скажи хоть слово, я попытаюсь еще раз. У меня больше нет времени! Пожалуйста, Мари!..
На миг ему удалось вновь увидеть мир. Равнодушные мокрые камни, поваленные сосны, исчезнувшая тропа, темная пропасть над лесом, лилово-красный шар.
— Ты говорила о четвертом измерении, Мари! Оно где-то совсем рядом, я просто не успеваю. Мари-Апрель, подскажи, мы обязательно должны с тобой встретиться!
Последнюю фразу выкрикнул — и закрыл глаза. Поздно! Камни не ответят. Он был слеп и глух — и таким уйдет. Прости, Златовласка!
Стрелкам на часах все равно — шли себе и шли, протыкаясь сквозь послушное Время. Каменный курган преграждал путь, возвращаться не хотелось, и он побрел прямо через лес, от дерева к дереву, от одной аллепской сосны до следующей.
Люблю я Дикси, мою страну.
Здесь я останусь и здесь умру!..
* * *
— Вы обо всем подумали, шевалье Грант? Все взвесили?
Рыболов встретил его на пороге часовни, перед отворенными дверьми. Черное пальто до пят, наглухо застегнутое у горла, непокрытая голова — глубокие рубцы, неровная розовая кожа. Темные очки исчезли. Ни бровей, ни ресниц, зрачки бесцветные, словно из оконного стекла. Цепь из темного золота поверх груди, на ней маленькая серебряная рыбка в белой эмали, короткая надпись в несколько букв.
Все прочие: священник, братья Мюффа, врач, аптекарь, еще кто-то незнакомый или виденный лишь однажды, стояли в стороне. Молчали.
— Нечего взвешивать, — ответил один защитник Грааля другому. — До Америки я так и не доплыл, считайте, утонул на полпути. Только к чему вся эта мудрость, шевалье Брока? Когда снаряд падает, мне все равно, какого сорта порох и как звали наводчика. Вы охраняли не святыню, а проклятие. Что случилось тогда, в декабре 1793-го, сказать не могу, но капорет так и не вернулся на место. Может, дело в самом Камне, Он из короны сами знаете Кого. Катары, чьи кости хранились в ковчежце, знали, как с Ним обращаться. Все прочие, и вы в том числе, — нет!
— «И вышел огонь от Господа и сжег их, и умерли они пред лицем Господним», — шевельнул бесцветными губами фон Брок. — Это все я понял и сам, причем очень-очень давно. И что теперь, юноша? Желаете оспорить приговор Божий?
Потомок кажунов, поправив очки, поглядел вверх, на красное чрево беззаконной планеты.
— Да и нет, шевалье Брока. Здесь нужен святой или мудрец, а я даже не знаю, жив ли еще или стал призраком. Тоже — да и нет. Вот с этим-то «и» я разберусь... Отойдите — или сшибу с ног!
Рыболов покачал головой.
— Гордыня! Кару Господню надлежит принимать со смирением. Вспомните! На Суде вам придется отвечать только за себя, а не за город Авалан и не за весь Мир Божий. Впрочем, делайте, что хотите, хуже все равно не станет. Рискните бессмертием души. Отнимаю от вас руку свою!..
Серебряная рыбка исчезла — Август фон Брок, Рыцарь-Рыболов, сорвав ее с цепи, сжал в кулаке.
— Умирайте!
И шагнул прочь, освобождая путь в сырой темный полумрак. Кристофер шагнул вперед... замер. Не страх остановил — собственная малость. Не рыцарь, не праведник, не герой... Трус? Вот сейчас и проверим!
— Я здесь, — шепнули над самым ухом. — Я все время с тобой, ты меня просто не видишь и не слышишь, Кейдж. Я тебя никогда не брошу, мы непременно встретимся в нашем четвертом измерении. Не бойся!..
И дальним-дальним эхом:
— Я люблю вас, дорогой мистер Грант!
Ступени. Порог. Сумрак.
* * *
Как и в прошлый раз, он свернул направо, к еле различимой фреске. Рассматривать не стал, коснулся ладонью холодной стены.
— Вы сделали, что могли, excellence. Не вините себя ни в чем. Никто не в силах остановить огонь от Господа. Вы и после смерти пытались защитить и спасти. Спасибо вам, графиня Селеста! Теперь — моя очередь. Благословите!..
Повернулся, сотворил крест — и сделал три шага к многоцветному высокому окну. Первый — по бурой земле родного палеолита, по серебряной новоорлеанской брусчатке — второй и третий, короткий, по пыльному асфальту Большого Яблока. Двадцать семь лет, не слишком долгая дорога. Вот и причал — Зеленый Камень, Lapis Exilis, под стопами Пресвятой Девы.
Кристофер Жан Грант, кажун из рода кажунов, преклонил голову и молвил так:
— Сын Божий, от Отца рожденный прежде всех веков, Бог от Бога, Свет от Света, Бог истинный от Бога истинного, Ты слышишь меня. Свершил Ты приговор Свой над городом Аваланом и людьми его. Не мне тот приговор оспорить. Грешны все, а я грешнее прочих. Но, сотворен по Образу и Подобию Твоему, говорю...
Зеленый огонь плеснул в рот, потек в глаза, ослепил, едва не сбив с ног.
— ...Принимаю грехи их на себя, как Ты принял когда-то. Слышишь! На себя! На себя! И пусть обо мне будет сказано, как сказано о Тебе: «Лучше нам, чтобы один человек умер за людей, нежели чтобы весь народ погиб».
И выдохнул зеленое пламя:
— Amen!
Пригнулся, собирая остаток сил, вжал голову в плечи. Но прежде чем прыгнуть, взлетев над пыльным полом, прежде чем врезаться в тусклое, разом потерявшее краски окно — линзами очков, лицом, ладонями, всем телом, — он успел прошептать на языке пращуров:
Будь милосерд, прости мне зло,
Я, Боже, хрупок, как стекло,
Пред страшной яростью Твоею!
Стекло ударило о стекло.
* * *
— Твой путь не окончен, рыцарь, — молвила королева Златовласка, вытирая шелковым платком кровь с его чела. — Ты сделал, что должно, — а теперь будь что будет. Я же помню обещание свое: мы увидимся, и счастливой будет встреча. Куда бы ни привела дорога, не забывай и верь. Да пребудут всегда с тобой Святой Грааль и Земля Грааля, которым ты послужил. Пусть и в кромешной тьме светит тебе Чаша Господня!
Он попытался шевельнуть губами, но сил не хватило даже не короткое «Грамерси!» Мотор старого мотоцикла заглох, земля метнулась навстречу... Ярко-красная вспышка, тьма — и бесконечное поле под вечным синим небом.
...Он покоит меня на зеленых пастбищах и водит меня к тихим водам. Он душу мою оживляет и ведет меня по путям праведности ради имени Своего. Пусть пойду в темноте долины смерти, не устрашусь я зла...
