Глава 6. Отель у подножия
Запах глициний. — Это — стреляют. — Голос мертвеца. — Патроны в обойме. — Буквы на рюкзаке. — Холл и бар. — «Добрый вечер, мистер Мото». — Живой пес и мертвый лев. — Scheisskerl! — Бильярдный шарик. — От привала до креста.
1
Она никак не могла сосредоточиться на разговоре. Мешало все — полутемная комната, тихая, едва различимая речь того, кто сидел в самой глубине огромного «вольтеровского кресла», а главное — цветочный дух. Слишком сладкий, слишком густой, словно в старом склепе через неделю после похорон. Запах был очень знаком, памятен, как и сами цветы, но женщина никак не могла ухватить исчезающее название.
Густые лиловые грозди заглядывали прямо в открытое окно, в узкую щель между тяжелыми шторами. Потому и света мало, хотя на дворе ясный день.
— ...Обеспечьте капиталу 10 процентов прибыли, и капитал согласен на всякое применение, при 20 процентах он становится оживленным, при 50 процентах положительно готов сломать себе голову...
Белая бородка клинышком, белые усы, большой ноздреватый нос. Глаза утонули в темных впадинах под редкими, почти незаметными бровями. На голове — большая белая панама, совершенно нелепая в четырех стенах, огражденных от Солнца.
— ...При 100 процентах он попирает все человеческие законы, при 300 процентах нет такого преступления, на которое он не рискнул бы пойти, хотя бы под страхом виселицы. Знаете, кто это сказал, госпожа Веспер?
Надо было ответить, но женщина никак не могла забыть о цветах. Памятные, приметные, и запах известный, только здесь его слишком много...
..Глицинии!
— Это сказал Карл Маркс, сэр!
Сидящий в «вольтеровском» кресле и в самом деле был «сэром», британским баронетом. Всего лишь один титул из огромной коллекции орденов и наград. У него было много имен и еще больше прозвищ. Женщине запомнилось одно — Европейский Призрак. Очень подходит, особенно сейчас. Погребальный дух глициний, полумрак — и еле различимая тень среди теней.
— Вы ошиблись, уважаемая госпожа Веспер, — губы под белой полоской усов дрогнули в еле заметной улыбке. — Но не вы одна. Я хорошо знал Маркса. Сей господин никогда не отличался остроумием, зато был умелым вором. Эти слова, к примеру, он позаимствовал у Томаса Даннинга, обычного лондонского переплетчика. Написал — и забыл упомянуть автора. Цитату можно встретить всюду, некоторые даже принимают ее за руководство к действию. А это, госпожа Веспер, куда более серьезная ошибка.
Год назад она съездила в Монте-Карло. Знакомым и конечно же боссу сказала, что хочет наконец-то посетить знаменитые казино, детище всесильного и всемогущего «Общества Морских Купаний». Не столько себя показать, сколько взглянуть в глаза безумцам, тратящим все ради смутного призрака.
— В Монте-Карло? — О’Хара недоуменно пожал плечами. — Съезди, если хочешь!
Женщина солгала. Ее тоже позвал Призрак — тот, кто и основал «Societe des Bains de Mer». В казино она и вправду заглянула. Смело шагнула к ближайшему столу, выложив горсть фишек, выиграла, проиграла, снова проиграла. Равнодушно выслушав излияния лощеного хлыща, ловца залетных бабочек в бриллиантах, объяснила ему, в чем смысл жизни — на портовом шанхайском жаргоне. И села в такси.
— Господин О’Хара уверен, что деньги могут все. Всевластие капитала, как изъясняются последователи Маркса. Вы понимаете по-русски?
Женщина настолько удивилась, что не ограничилась коротким «да».
— Меня муж выучил, сэр. Он языки коллекционирует.
— Прекрасно...
Худой длинный палец возник словно ниоткуда. Перст. Заостренный кол.
«Vsjo moe»,— skazalo zlato;
«Vsjo moe»,— skazal bulat.
«Vsjo kuplju»,— skazalo zlato;
«Vsjo voz’mu»,— skazal bulat.
— Война — отец всему и царь, — вспомнила она. Перст дрогнул, обратившись в знак вопроса.
— Не будем шелушить луковицу дальше, уважаемая госпожа Веспер. Достаточно того, что господин О’Хара ошибается. Не деньги правят миром, и деньги не всесильны. Мои друзья вложили немало средств в его «Структуру», все они очень обеспокоены. Ваш босс торопится, хуже, пытается ускорить ход событий. Подкупает прессу, заигрывает с политиками. И не хочет слушать добрых советов...
Вопроса больше не было — пальцы сжались в кулак.
— Судьба Европы давно уже решается не в Европе, госпожа Веспер. Идет великий передел мира, мы — всего лишь небольшой континент. Господин О’Хара решил заработать на будущей войне, и это его право. Но войну начнет не он, даже если десять раз ткнет пальцем в карту...
Несмотря на полумрак, Призрак сумел что-то прочесть на ее лице. Из глубин кресла донесся негромкий смех.
— Нет, я этого не делал. Я сложил из карты Европы панамку — и носил, пока не истрепалась... Вразумите вашего босса, уважаемая госпожа Веспер! Он положительно готов сломать себе голову. Что дальше? Начнет попирать все человеческие законы? Его следует придержать.
Женщине вновь почудилась, что она попала в склеп. Запах глициний смешался с трупным смрадом.
— Это будет трудно, сэр. — осторожно подбирая слова, заговорила она. — Я хорошо знаю босса. Он слишком в себе уверен и...
— ...Нет такого преступления, на которое он не рискнул бы пойти, хотя бы под страхом виселицы, — холодно и четко проговорил Призрак. — Но все же попытайтесь. Я защищаю интересы моих друзей, их надежды, их деньги. Самому мне уже ничего не нужно. «Общество Морских Купаний» — последнее мое детище. Кстати, я его создал, чтобы выиграть пари.
Женщине показалась, что она ослышалась. Призрак, явно довольный эффектом, чуть подался вперед. Луч света упал на обтянутый желтой кожей череп.
— Один мой давний конкурент заявил, будто я умею зарабатывать только на оружии. Мы побились об заклад — ровно на одну гинею старой колониальной чеканки. Я приехал в это маленькое княжество, осмотрелся — и увидел, что деньги лежат буквально под ногами. Хотите взглянуть на гинею, госпожа Веспер? Редчайший экземпляр времен Георга II.
— Очень хочу, сэр! — улыбнулась она.
***
— ...Луковицу можно чистить бесконечно, уважаемая госпожа Веспер. Ваш босс много лет торговал оружием в Шанхае, будучи уверен, что помогает одним генералам победить других. А между тем и он, и этот наглый мальчишка Вансуммерен вместе делали одно дело — готовили грядущее объединение Китая. Господин О’Хара, думаю, так этого и не понял. Вансуммерен догадался, умен, но даже ему не снять следующий слой. А что находится в самой сердцевине, не представляю и я. Подозреваю, какой-нибудь невероятный бред — с нашей, человеческой точки зрения. К примеру, Луну делают в Гамбурге, а весь ХХ век с его войнами и катастрофами выдумал один отставной полковник из города Хьюстона, что в штате Техас. Не ищите в происходящем логики, госпожа Веспер! Она есть, но нам, сотворенным из праха, эту логику не постичь. Смиримся же — и последуем примеру наших предков, не знавших о законах природы, но хорошо изучивших приметы. Лягушка, как известно, квакает к дождю...
***
Женщина внимательно просмотрела вечерние выпуски, но ни одна газета не помянула загадочный «третий труп». О Монте-Карло писали, но только в связи с очередным грандиозным проигрышем заезжего шейха из Хиджаза. Не объявился и О’Хара. В Шартре его не видели, а любовница, с которой у босса накануне вышла грандиозная ссора, в сердцах пожелала ему провалиться сквозь землю. Сотрудники парижского штаба, привыкшие к эскападам своего начальника, пожали плечами и напомнили госпоже Веспер, что совещание начнется завтра в 10 утра.
«Правая рука» уверенно бралась за штурвал.
О’Хара не верил в приметы. Она могла просто выйти из дела и начать свое, но босс очень не вовремя купил золотые кольца.
Женщина подняла трубку гостиничного телефона и заказала билет на маленький речной трамвайчик. Вечерняя экскурсия по Сене, лучшее лекарство от грусти. Багровый, словно кровь, закат, ранние бледные звезды... И огоньки — повсюду, на реке, на берегу, на небе. Такие минуты вспоминаешь потом всю жизнь.
Кольца она бросит в воду у моста Аустерлиц.
2
— Опять, — обреченно вздохнул Марек Шадов, услыхав щелчок зажигалки. Вторая сигарета за час! И курит какую-то совершенно невероятную гадость!..
Машину тряхнуло, не просто, а от всей души. То ли корень, то ли камень, то ли горный тролль пошутил. «Антилопа Канна» обиделась и грозно зарычала.
— Ты, Кай, лучше за дорогой следи, — наставительно заметила Герда, стряхивая пепел в окошко. — Органическая потребность, я же тебе говорила. Никотин, кстати, в малых дозах полезен для здоровья.
Мужчина хотел уточнить насчет малых доз, но решил не отвлекаться. Дорога оказалась и вправду хуже некуда. То есть дороги не было вообще, если верить картам. В атласе — полная ясность: прямое, словно древесный ствол, шоссе и две веточки-грунтовки, ведущие на юг. Одна — к Эйгеру и дальше, к Юнгфрау, вторая же, что к Берну ближе, упирается в никому не ведомый Горнерен. По всей ветке — листочки-городки: Райхенбах, Кинталь и еще несколько. Все понятно, кроме одного: как здешние обитатели до Эйгера добираются? Неужели в объезд?
Отомар Шадовиц вспомнил родные места. Дорога Курфюрста с ее указателями и каменными орлами у перекрестков вела, куда было нужно курфюрсту, его же земляки добирались до места по прямой. Засеянные поля объезжали, по болоту прокладывали гати. Повозки вязли, лошадей приходилось вытаскивать всем селом... Зато быстрее — и от чужих глаз скрытно.
Значит, и тут ездят. Или в Швейцарии люди другой породы?
Искали недолго. Сразу за Кинталем — пять домов под красной черепицей — между двух хмурых скалистых вершин обнаружился проход, он же проезд, если, конечно, верить местным Вильгельмам Теллям. Не дорога — широкая каменистая тропа, как раз на одну повозку — или на одну «Антилопу», если очень повезет. Прямо к Эйгеру выехать не получится, но выйдет где-то близко.
Марек посмотрел на тропу, на «Антилопу Канну», на Герду. Та почесала подбородок:
— Рискнем!
Рискнули — и пока везло. Подъем проехали почти без проблем, на второй скорости, временами переходящей в первую, на спуске же, как только горы-стражи остались позади, начало трясти. «Антилопа » вздрагивала всем корпусом, ревела, а временами, когда приходилось нажимать на тормоз, принималась повизгивать. Отвлекаться было опасно, вот Марек и проглядел, как Герда, улучив момент, достала неведомо откуда пачку дрянных местных сигарет.
Объехав очередной ухаб, мужчина вновь покосился направо, в сторону соседнего сиденья. От сигареты осталась ровно половина.
— Выедем на дорогу, заберу пистолет, — рассудил он.
Девочка презрительно фыркнула:
— Забирай! Я про тебя Королеве расскажу. Нет, не про ящерицу, Королеве такое понравится. Про те гадкие картинки, что ты в шкафу за одеждой прячешь. Черная кожаная папка, застежечка медная. И не стыдно?
Язык не показала, однако носом дернула. Марек вновь взглянул на дорогу, отметил взглядом очередной камень, так и норовящий прыгнуть под левое колесо...
— Сильно гадкие? Ты все посмотрела?
Авто вильнуло, недовольно рыкнув мотором. Герда поглядела на окурок и не без сожаления отправила его в окошко.
— Не волнуйся, все! Если другим можно, то, значит, и мне. Зачем тебе такое, Кай? Это же больные люди рисовали. Там только лошади хорошие — синие.
Мужчина кивнул:
— Франц Марк, погиб под Верденом. Еще, если ты помнишь, есть его автопортрет — с трубкой, в коричневой меховой шапке.
«Антилопа Канна» вновь подпрыгнула, недовольно заворчала, но внезапно сменила тон. Марек облегченно вздохнул — тропа пошла вширь, постепенно становясь обычной грунтовой дорогой. Скалы исчезли, сменившись редким альпийским кустарником. Еще чутьчуть — и можно переходить на третью скорость.
— Это не картинки — репродукции. Картины же писали, Герда, не больные, а дегенераты. Их так лично Йозеф Геббельс окрестил. Дегенеративное искусство! Из музеев изъяли, выставлять запретили, а после Олимпиады хотят устроить какой-то цирк с публичным шельмованием. Кстати, тот художник, что нам «Антилопу» раскрасил, тоже дегенерат из самых-самых... А документы ты смотрела?
Третья скорость! Человек и автомобиль облегченно перевели дух.
— Не смотрела, — обиженно проговорила девочка. — Документы — не картинки, это твоя работа. Разве я не понимаю? Кай, а для чего устраивать это... шельмование? И почему они — дегенераты? Зачем обижать? Не умеют люди рисовать — и ладно. Просто не надо смотреть такое на ночь, чтобы страшное не снилось.
Марек смахнул пот со лба, потом подумал и вытащил платок. Считай, прорвались. Вот она, грунтовка до Эйгера! Узкая, двум машинам едва разъехаться, зато ведет прямиком к цели. И пустая, ни черных машин, ни красных.
Выдохнул, рассмеялся легко:
— А мне, Герда, мельница старая снится. И мельник, который не мельник, а злой вредный дух. Он с моим предком разговаривает, но получается так, что это не мой предок, а я сам.
— Здо-о-орово! — донеслось справа. — Мне бы такое увидеть!.. Твой предок? Который кофе любил? Кай, а скажи что-нибудь на твоем секретном языке.
Марек Шадов притормозил у перекрестка, взглянул, как правила велят, налево, потом направо. Пусто! Выехав на дорогу, остановил авто, повел устало плечами.
— Сказать? Imam veoma dobar dcho, ali pushi kao dimn’jak. Отдохнем?
Положил руку на горячий, словно из печки, ключ зажигания...
— Не отдохнем, Кай. Черная машина — сзади.
***
В горних высях
звучат молитвы,
В адских безднах —
глухие стоны...
Герда пела негромко, почти без выражения. На лице — ничего, взгляд устремлен вперед, на пустую влажную грунтовку, двигались только губы.
...В женском сердце —
все арфы рая,
В женском сердце —
все муки ада...
Черная точка в зеркале заднего вида превратилась в каплю, когда Марек Шадов позволил себе усомниться.
— Может, мы зря? Ну, едет кто-то...
Девочка молча покачала головой.
Путь мужчины —
огни да битвы,
Цель мужчины —
уйти достойным...
Перед тем как запеть, Герда не забыла спросить разрешения. Марек конечно же согласился. Не слишком любимое им танго сразу задало очень нужный в такие минуты ритм. «В гор-них вы-сях зву-чат мо-ли-твы...»
Капля росла, густела, наливалась чернотой, и мужчина понял, что сомневался напрасно. Они! Наверняка ждали у выезда на трассу, потом взглянули на часы, на карту...
Где, скажите,
найти ему покой?
Ах, где найти покой?
Дальше следовал припев, но Герда им пренебрегла, перепрыгнув сразу на второй куплет:
В этой жизни
танцуем танго,
После смерти
танцуем танго...
— Достань из перчаточницы кобуру, расстегни — и положи мне на сиденье, под руку.
«Пос-ле смер-ти тан-цу-ем тан-го...»
— А-а-а-а... Сейчас, Кай.
Герда наклонилась вперед, открыла дверцу ящика.
— Точно! А когда ты успел его туда положить? Час назад ничего не было!
Отвечать Марек не стал, улыбнулся. Цирк доктора Эшке! Учись, поросль юная, лет через двадцать, может, и выучишься!
— Свой не доставай без приказа. Как поняла?
— Не доставать без приказа. Поняла!
Жизнь со смертью
танцуют танго,
Все танцуют,
Господь и дьявол,
Сеньорита,
коснись устами...
Звук был негромкий, даже не треск, хлопок, словно где-то сзади сигарету воткнули в воздушный шарик. Но девочка услышала. Перестав петь, повернулась, хотела привстать...
— Ай...
Марек успел. Положив ладонь на ее плечо, надавил посильнее...
— Ложись. И не смей поднимать голову.
— Это стреляют? — удивилась Герда. Немного подумав, рассудила: — Это — стреляют...
И — снова сигаретой в шарик. Уже ближе, громче... «Путь мужчи- ны — огни да бит-вы, цель муж-чи-ны — уй-ти дос-той-ным...» Капля в зеркале разрослась, набухла — и превратилась наконец в четкий черный силуэт, очень знакомый. Правая дверца открыта, уже можно разглядеть того, кто пытается стрелять, став на подножку...
Пока еще мимо! Мимо! Опять промазал!..
Марек поглядел вперед. Дорога неторопливо поднималась вверх, редкие кусты сменились лесом, от колеса до ближайших деревьев — дюжина шагов. Кювета нет, истоптанная земля просто обрывается, словно старое ветхое полотно...
Сеньорита,
коснись устами,
Прежде чем я
с тобой расстанусь...
Уже не в голос, еле различимым шепотом... Снова хлопок — нет, удар кнута. Близко, совсем близко!..
— Ка-а-ай!..
Марек успел и на этот раз. В миг, когда «Антилопа», словно обезумев, прыгнула вправо, он выжал сцепление и резко повернул руль — налево, к ближайшим соснам. Оторвал подошву от педали газа...
Тормоз!!!
Не дожидаясь, пока автомобиль мягко коснется бампером ближайшего дерева, он протянул руку к правой дверце. Пальцы скользнули по гладкому металлу рукоятки, нащупали, дернули...
— Герда! Вылезай и падай на землю, головой за колесо! Не вздумай выглядывать!..
Парабеллум, старый приятель еще с Шанхая, — в руку, левую дверцу — открыть. «Сеньорита, коснись устами, прежде чем я с тобой расстанусь...»
Палец на спусковом крючке.
Раз! Два!.. Три!!!
3
...В далеком, залитом беззаботным летним солнцем Париже женщина, идущая по широкой мраморной лестнице, внезапно схватится за сердце, покачнется, вцепится руками в скользкие перила — и услышит голос мертвеца.
— ...Я хочу поскорее подружиться с твоей дочерью.
День исчезнет в неясном сером сумраке, воздух наполнится сладостным ароматом цветущих глициний. «Подружиться... с твоей дочерью... дочерью...» Ледяные иглы вопьются в пальцы, тяжелая холодная волна ударит в грудь, толкнет прямо на широкие ступени, покрытые нарядным красным ковром. Перстень-саркофаг на безымянном пальце станет свинцовым и тоже потянет вниз, сквозь ковер и камень, в безвидную колышущуюся бездну.
— ...О нем забудь. Считай, что этого мальчишки никогда не было.
Она устоит, даже сумеет открыть глаза, остатками воли прогнав тьму и холод. Хоть и с трудом, не сразу, оторвет вросшие в камень перил пальцы, достанет из сумочки платок, вытрет мокрый лоб — и попытается вспомнить лицо дочери. Но память предаст, и на нее взглянут пустые недвижные глаза.
— Ты была голая, с синяком на левом боку, и от тебя скверно пахло...
Мертвец оскалится и протянет ладонь с открытой бархатной коробочкой. Пустой.
Женщина вспомнит, как кольца падали в тяжелую недвижную воду — и прогонит призрак.
...Гертруда!
4
Из движущегося авто стрелять удобно только героям голливудских фильмов. Тот, кто стоял на подножке черной машины, умел обращаться с оружием, но лишь седьмая пуля из обоймы табельного «люгера» достигла цели, попав в правое заднее колесо «Лоррен Дитриха». Оставался один патрон, последний, стрелок это помнил и не спешил.
Марек Шадов давно не брал в руки пистолет, но он стоял на земле, а не на трясущейся подножке, парабеллум хорошо пристрелян, черный же силуэт машины — всего в тридцати метрах. Марек опустился на левое колено, не глядя, выбросил руку с оружием в сторону цели, затем поймал зрачками черное авто...
Первые две пули прошли мимо, но третья попала точно — в лобовое стекло, в его правую часть. Стрелок на подножке среагировал вовремя, однако в последний миг, когда палец уже нажимал на спусковой крючок, машина внезапно и резко ушла влево, чтобы через секунду уткнуться бампером в невысокий земляной холм на опушке близкого леса. Рука дрогнула, верная пуля оказалась потрачена зря. Марек Шадов успел упасть на бок, прижаться к влажной земле и быстрым движением бросить тело вперед и вправо. Перекатиться, привстать — и прижаться к теплому металлу капота. «Антилопа Канна» заслонила его от врага.
Коричневый «Lorraine Dietrich 20 CV» с прострелянным колесом и черное авто с разбитым ветровым стеклом бессильно застыли по разные стороны узкой грунтовой дороги.
Ничья. 1:1.
***
— Коленку вышиб? — осведомилась девочка, не отрывая носа от земли. Марек хотел переспросить, но вовремя вспомнил.
— Едва ли, — рассудил он, осторожно выглядывая из-под днища. Высокий клиренс удобен не только на скверной дороге.
...Черная машина стоит недвижно, тот, кто был за рулем, там и остался, свесившись через разбитое стекло, сидевший сзади наверняка лежит — головой к двери. Пока привстанет, пока до ручки дотянется...
Стрелок снаружи. Возле машины его нет, значит, на опушке, за холмом. Перезаряжает... То есть уже перезарядил.
— На стрельбище ходить надо!.. — Герда, засопев недовольно, чуть приподняла нос. — Кай, можно я закурю?
Он задохнулся от возмущения, открыл рот... Девочка негромко рассмеялась.
— Это я так шучу. Извини, Кай. Мне заткнуться?
— Не заткнуться, а замолчать, — наставительно поправил он, не отводя взгляд от врага. — Молчать не надо, только слушать не забывай. Если машина или человек — говори сразу.
В черном авто никто не двигался, опушка словно вымерла. Марек прилег поудобнее, уперся локтями в землю.
Ждем!
Можно было просто уйти. Лес за спиной, корпус «Антилопы» надежно прикроет от пуль, но мужчина решил не спешить. Ясный день, значит, по дороге наверняка проедут. Остановятся — неплохо, дадут газу, чтобы затормозить у ближайшего полицейского — еще лучше. Патронов хватит, пять в обойме и две пачки в кармане пиджака. И еще пистолет Герды — «жилеточный» Browning M 1906 третьего типа.
Шансы есть? Шансы есть!
— А чего им от нас надо? — осведомилась Герда, отрывая подбородок от земли. — Ящерицу ищут?
Марек дернул плечами:
— Наверняка. Иначе бы в Берне они вели бы себя иначе.
Как именно, уточнять не стал ввиду полной ясности. Дети тоже ходят в кино. Если бы «черным» понадобился он, то для начала схватили бы Герду. О том, что могло быть дальше, Марек не хотел даже думать.
За холмиком мелькнуло и пропало что-то темное. Наверняка шляпа. Свою мужчина потерял еще у левой дверцы, когда падал на землю. Стрелок же сохранил, и сейчас пытается выклянчить у противника лишний патрон. С новичками такое иногда проходит...
...В машине! Раз! Два!..
Шляпа мелькнула не зря. Отвлекла — и тот, что лежал на заднем сиденье успел открыть дверцу. Не выскочил, пули загнали назад, но двух патронов уже нет. Враги тоже умеют считать. В обойме парабеллума патронов осталось... восемь минус пять, потом неизбежная перезарядка, несколько «мертвых» секунд...
Марек решил забрать у девочки ее «жилеточный» пистолет, чтобы держать под рукой, но не успел. Шум мотора он услыхал раньше Герды, но оглянуться девочка успела первой.
— Сзади! Кай это же тот самый, красный! BMW 315/1, Roadster!
Альпийский гонщик?!
***
Красному «Родстеру» было все нипочем — дорога, горы, непогода. Там, откуда он приехал, накрапывал дождь, успевший промочить салон, но «альпийский гонщик» даже не попытался спрятаться под мягкую крышу-накидку, что ждала своего часа в багажнике. Беда невелика, пассажиры, такие же бесшабашные, как и сам «Родстер», стряхнули тяжелые капли со шляп, а пулемет был надежно укрыт брезентом. «Гонщик» неудержимо мчал по дороге, оставляя после себя неглубокий влажный след, из радиоприемника, новинки от компании Galvin Manufacturing Corporation, на всю округу разносился сладкий голос Джека Хилтона:
Мы с тобой расстались в тихий час,
Когда веселый день погас,
И море — словно серебро под молодой луной...
Два автомобиля, разделенные узкой полосой дороги, «Родстер» заметил издалека и слегка снизил скорость. Сидевший за рулем кивнул тому, что рядом, тот повернулся, отдал команду.
Брезент исчез, являя миру черный вороненый ствол.
Ночь зажгла все звезды в небесах,
Взметнулись чайкой паруса...
Когда до ближайшей машины осталось всего ничего, метров двадцать, новая команда заставила взвизгнуть тормоза. «Альпийский гонщик» замер, а затем развернулся поперек дороги. Пулеметчик приник к прицелу.
...И нежной дымкой пал туман
Над голубой волной.
Первая очередь ушла с недолетом, взрыхлив землю как раз между двумя машинами. Пулеметчик, негромко ругнувшись, учел поправку.
Знаю, ты вернешься скоро,
Скоро наша встреча, час тот недалек...
Вторая легла именно там, где нужно, у самых колес черного авто. Пули мелкими земляными фонтанчиками обозначили четкую непроходимую грань. Стой! Назад! Убирайся!..
...Отчего же слезы льются в этот тихий вечер
На золотой песок?
Еще одна очередь прошла над самой крышей. Поняли? Кажется, да. Пулеметчик отлепил ладони от металла и достал пачку сигарет.
Дни к желанной встрече побегут,
Любовь я нашу сберегу...
Музыка заглушила негромкий щелчок зажигалки. Зато отозвался мотор, зарычал, пыхнув синеватым дымом. «Родстер» сдал назад, вновь занимая место в левом ряду — и неспешно, на второй скорости, двинулся дальше. Отъехал недалеко, всего на десяток метров. Остановился, мигнул фарами...
...И ждать тебя я буду здесь,
На этом берегу.
Двое из черного авто уже успели вытащить третьего, сидевшего за рулем. Открылась задняя дверца, впуская внутрь недвижное тяжелое тело. Фары «Родстера» вновь подмигнули, намекая и поторапливая.
Мир — любовью нашей полон он,
И синий свет струит со всех сторон...
Взревел мотор. Черный автомобиль подал назад, выбираясь на дорогу. Отъехал подальше, развернулся, вновь рыкнул двигателем, набирая скорость. «Альпийский гонщик», не слишком торопясь, поехал следом. Возле коричневой машины притормозил. Тот, кто сидел рядом с шофером, вежливо приподнял шляпу.
И ночь нежна,
И счастье светит нам...[]
***
— Только позавчера голову мыла... Щетку надо достать, она в перчаточнице, слева от пистолета. То есть была слева... Не обнимай меня, Кай, не надо! Я грязная, ты грязный. В термосе есть вода, я умоюсь. Хорошо? А потом твой костюм почищу. А потом...
— А потом, Герда, ты будешь менять колесо. Не умеешь? Ничего, я помогу... Чего-то школа вспомнилась, уроки катехизиса. Изгоняет он бесов не иначе, как силою Вельзевула, князя бесовского... Кому-то очень надо, чтобы мы доехали до отеля. Кому-то... Не буду вслух поминать... Держи платок! Нос вытри — и слезы.
— А я не плачу, Кай! Не плачу! Не плачу!..
5
По темной, вытертой ткани рюкзака — белые готические литеры. «Хинтерштойсер. Курц» — красиво и четко, хоть сразу в музейную витрину. На втором рюкзаке, что уже оформлен и в угол отставлен, все наоборот, сначала Тони помянут, Андреас же следом. Ради пущего творческого разнообразия.
Баронесса Ингрид фон Ашберг слегка поправила кистью последнюю букву. Теперь — точка, и...
— Готово!
Отошла назад, поставила баночку с краской на ящик с консервами.
— Красота! — честно отрапортовал Хинтерштойсер. — Вы, Ингрид, ну прямо художник. И цвет приметный, даже в темноте найдем.
Хвалить выпало ему. Курц, не соизволив выдумать причину, исчез сразу, как только девушка вошла в палатку. Андреас даже вздыхать не стал — привык. Втроем им и вправду как-то неуютно.
Работали при включенном фонаре, а по брезенту палатки нудно и неостановимо лупил дождь. Как зарядил с полудня, так и лил себе до самого вечера.
— Андреас! — Девушка замялась, взглянула неуверенно. — Может, я вам с загрузкой помогу? Это невысоко, а у меня и обувь есть, и куртка.
Хинтерштойсер задумался. Будь это просто тренировочный поход, и не будь Ингрид — Ингрид фон Ашберг... Впрочем, нет, он уже понял, что виной всему их не слишком удачное знакомство. Для итальянцев, рыжего Чезаре и Джакомо-полиглота, баронесса — обычная девчонка, верный товарищ, своя, можно сказать, в доску. И на Монблан вместе ходили, и на Юнгфрау. А тут — нате вам! — мундштук в полметра, камни-самоцветы и еще «Испано-сюиза».
Заброска же — дело нетрудное, хотя и хлопотное. Часть груза, самую тяжелую, следует заранее поднять повыше, лучше всего — к месту будущей первой ночевки и пристроить на склоне между приметными камнями. В изукрашенных готическими литерами рюкзаках — стальные «кошки», спальники, каски и прочие неудобства. Лишний человек, конечно, не помешает...
Андреас откинул полог, подставляя лицо дождю. Зажмурился, помотал головой.
— Взяли бы — если б не погода. Камни мокрые, скользкие, еще и сверху сыпаться станут. Мы же о вас будем думать, Ингрид, а не о проблеме. Придется страховать, все время на вас оглядываться.
— Меня не надо страховать!
За палаткой дождь, в ее голосе — лед.
— Но почему? Я же вам не мешаю, хочу только помочь. Я что — маленькая?
Андреас обреченно вздохнул. Тони, ну где же ты?
— Мы тоже не маленькие, Ингрид. Но вы же к нам целого секретного агента приставили.
— Что-о-о?!
***
— Еще раз, Андреас. И поподробнее, пожалуйста.
— Ну... Лет под сорок, зовут Лекс. Не имя, понятно, кличка. Одет прилично, даже богато... О! На японца чем-то похож. А то, что шпион, без всякой таблички ясно. Сказал, что у нас с Тони есть друзья, а мы — его клиенты.
— Секретный агент... Их только не хватало! Этот отель — настоящее шпионское гнездо, еще с Великой войны. Швейцарский нейтралитет — и нашим, и вашим, и тем, которые сбоку... Я никого не нанимала, Андреас, мне бы и в голову такое не пришло. Говорите, он в баре постоянно бывает?
— Да, Лекс предупредил. Столик возле стены, от стойки слева.
— Пойдемте!
***
Двое очень похожих, одного роста, разве что в плечах заметна разница — подходят к стеклянным дверям отеля «Des Alpes». Швейцар на посту — бдит, пронзает взглядом. Влажные куртки, капюшоны на головах, грязная тренировочная обувь, сигареты в мокрых пальцах. Сразу видно — бродяги-скалолазы, чужаки из разноцветных палаток. Таким тут не место!
Но это если сразу. У швейцара — глаз-алмаз.
— Добро пожаловать, госпожа баронесса! Добро пожаловать, господин Хинтерштойсер!..
Двое входят в огромное фойе, почти пустое в этот вечерний час. Девушка сразу же устремляется к зеркалу. Капюшон сброшен. Расческа... помада... Молодой человек терпеливо ждет, переминаясь с ноги на ногу. Наконец порядок наведен, зеркало за спиной, можно возвращаться.
— Добрый день! Ой, добрый вечер! Вы не подскажите, где здесь можно умыться? А то мы колесо меняли, меняли...
Девочка лет десяти. Мятое платьице, светлые волосы в беспорядке. Руки прячет за спиной, на лице — полосы, словно у зебры. Тут чисто, а тут совсем даже наоборот.
— Колесо? — Баронесса Ингрид фон Ашберг смотрит понимающе. — Сами меняли, фройляйн?
Девочка гордо расправляет плечи:
— Конечно, сама! Ну, Кай... То есть папа немного помогал. А грязь — это из-за домкрата. Там земля очень мягкая...
Баронесса кивает. Знакомо!
— Сейчас будем приводить вас в порядок, фройляйн. У меня, кстати, руки тоже в растворителе, мыло не помешает...
И тоже прячет ладони за спиной.
— Я — Ингрид.
— А я — Гертруда.
6
Лицо портье расплывалось, тонуло в мягкой податливой трясине из звуков и переливов света. Где-то далеко, на самом краешке сознания, спорили два голоса, две мелодии. «Сеньорита, коснись устами, прежде чем я с тобой расстанусь...» — молил один. «...И ждать тебя я буду здесь, на этом берегу», — негромко отзывался другой.
— У вас великолепная комната с видом на Северную стену, герр Шадов. Вашей дочери понравится, — совсем не к месту присовокупил портье.
Мужчина кивнул всем троим, соглашаясь, сжал пальцами белые бланки, которые еще требовалось заполнить, оглянулся. Столик сзади, рядом с ним огромный диван черной кожи, наверняка мягкий и удобный, не диван — перина...
Марек резко выдохнул, приказав себе: «Не спать!», и принялся без особого успеха вспоминать, в каком кармане у него авторучка. Как не позавидовать Герде, успевшей вздремнуть прямо на переднем сиденье? Уже и убежать умудрилась — мыться надумала. А у него сил хватило как раз до швейцара. Поздоровался, спросил, где регистрация, вошел...
Диван с негромким плеском толкнул в спину, оборачиваясь бездонным болотом, и Марек, устав сопротивляться, прикрыл веки. Ничего, Герда разбудит. Нет, не быть ему солдатом! Всего-то один бой, и патроны в обойме остались.
— Крабат!.. Кра-а-абат!.. — привычно позвала темнота.
В ответ он беззвучно шевельнул губами:
— Опять на мельницу в Шварцкольм? Надоели! Доктора Фрейда на вас нет!..
— Здесь нет и мельницы, Метеор, — темнота явно удивилась. — Буду ждать тебя на самом темечке Огра.
Настало время удивляться ему. Голос был незнакомый, женский. И кроме того...
— Метеор, фройляйн — это небесный камень. Совсем не по адресу.
Тьма колыхнулась легким необидным смехом:
— В незапамятные времена упал с неба камень и раскололся. Изпод осколков выбрался Крабат и зашагал по земле...
Ясное, без единого облачка небо, красная черепица на крышах, сладкий запах лета... детства... памяти...
— Кай! Кай!.. Ой, ты что, заснул?
— Заснул, — легко согласился он.
Открыл глаза. Герда. Лицо чистое, в глазах — очередная шкода.
— Тут спрашивают, не нужен ли нам самолет. Я сказала, что нужен. Вдруг пригодится?
Теперь Марек Шадов проснулся уже окончательно. Черный диван сотворил чудо, впитав, словно губка, всю тяжесть прошедшего дня. Мир вернулся на место, четкий, правильный и скучный. Ни Крабата, ни Метеора, ни той, что будет ждать его на самом темечке.
— Ну, где твой самолет?
— Добрый вечер, господин Шадов!
Герда отошла в сторону, уступая место невысокому плечистому крепышу. Пиджак старый, потертый и явно перешитый, лицо странное — никакое, взглядом не уцепить. А вот улыбка приятная.
— Я — Роберт, пилот. Если захотите прокатиться, то обращайтесь в Северный корпус, меня там знают. «Ньюпор-Деляж-29», серийная модель 1925 года. Незабываемый полет над снежными вершинами Альп! Для любителей острых ощущений — прыжки с парашютом.
Оставалось поблагодарить, пожать пилоту руку и пообещать, что как только — так сразу. Роберт, проявив чуткость, этим и удовлетворился. Одарил еще одной улыбкой...
Исчез.
Марек взглянул выразительно. Девочка потупилась.
— Готовься, Герда! Прыжки с парашютом — дело серьезное. Для начала попробуем с балкона, у нас третий этаж. Обвяжу веревкой за ноги и...
— Согласна!
Мужчина понял, что педагогика бессильна. Достал авторучку, паспорт, кивнул в сторону стола.
— Бланк регистрации. Два экземпляра, без помарок, красивым почерком. Пять минут, время пошло!
***
Рюмочки выдали правильные, глиняные, в легкой изморози. К ним полагался небольшой поднос, тоже глиняный, неяркого черного блеска. Хинтерштойсер, совершив ловкий маневр между двумя габаритными посетителями, аккуратно приземлил его на столик.
— Проясняет разум и успокаивает нервы, — торжественно объявил он, присаживаясь и расстегивая куртку. — Помогает согреться...
— ...И подумать о смысле жизни, — покорно кивнула Ингрид фон Ашберг. — Андреас, может, хоть вы объясните, отчего я такая невезучая?
Шпион по прозвищу Лекс в баре не обнаружился. Вероятно, успел просочиться сквозь стену, пока баронесса возилась со встреченной в холле малолетней замарашкой. Убедившись в этом очевидном факте, Хинтерштойсер расстроился, но вовремя вспомнил о горьком венгерском ликере. Самое время проясниться и успокоиться. И согреться.
Баронесса пить не спешила. Достала сигареты, взглянула кисло.
— Только не говорите, что я красивая, замечательная и какая-то там еще. Мой американский кузен, о котором я вам уже все уши прожужжала, сравнил меня с зубной щеткой. Самое оно!
Хинтерштойсер собрался было возразить, опровергнуть на корню, но язык как-то сам собой повернулся, причем криво:
— Он вам очень нравится, да?
Если бы взгляд убивал... Андреас вжался в послушное кресло и притворился скальным выступом.
— Нет, не нравится, — голос девушки прозвучал на диво спокойно. — Наглый самоуверенный мужлан, типичный янки. Но раз вы спросили, Андреас... Как-то мы переночевали с ним на одной кровати. Нет, ничего не было, он слева, справа я, а кровать размером с Потсдамскую площадь. Но я не могла заснуть. Есть в нем что-то сильное, настоящее... Никакого сравнения с теми напомаженными мерзавцами, что целуют ручки и тонко интересуются, когда я, наконец, получу наследство. Есть и другие. Им деньги не нужны, зато сама я плоха, только выстирать и выбросить. Ваш друг, этот святой Антониус... А, не хочу! Ну что, пьем?
Была горечь, был сигаретный дым, негромкая музыка, чужие голоса. И была грустная девушка в так и не успевшей высохнуть спортивной куртке.
***
— Андреас, могу я попросить вас о серьезной услуге? Спасибо... Дело вот в чем. Я не прощу себе, если стану спаивать вас. Вам и Антониусу идти на Эйгер, вы на войне. У меня ситуация другая, поэтому... Себе — только безалкогольное и что-нибудь на ужин. Мне — бутылку «Вильямса». Вы станете слушать и поддакивать, потом оттащите меня в номер и уложите на кровать. И забудете — словно ничего и не было. Согласны?
7
Семь ступенек, лестница, ведущая на первый этаж. Дальше — широкий пролет и снова ступени под красным ковром. Они слева, справа лифт — большая зеленая кнопка, чугунная узорная дверь. Вещи взял коридорный, всего-то и осталось — одолеть семь ступенек и кнопку нажать. Марек хотел взять Герду за руку, но не решился. Не поймет, подумает, что принял за маленькую.
Надо было идти, добраться до номера, скинуть костюм, не забыв отдать его в чистку, наскоро умыться — и сесть у телефона. Разговор с Парижем он уже заказал, обещали в течение часа. И в то же время Марек Шадов понимал, что делает глупость, ступени ведут не в номер, а в заботливо заказанную и даже оплаченную мышеловку. Правильнее всего вернуться к верной «Антилопе», хлопнуть дверцей и рвануть с места. Разогнаться от души, с ветерком и... Ловите!
Он бы так и сделал, работа у странного японца мистера Мото научила многому, но догадывался — поймают. «Альпийский гонщик», прогоняя излишне обнаглевших «черных», заодно и намекнул. Да что там намекнул, прямо врезал, словно из пулемета. «Ты действуешь точно по плану, иначе погорим мы оба», — сказал ему гауптштурмфюрер СС Харальд Пейпер.
Кто выручит? Впутывать жену нельзя, друзья в Германии сами нуждаются в защите. Мистер Мото? Бывший работодатель, конечно, мог бы...
— Ка-а-ай!
Марек понял, что стоит на второй ступеньке и, кажется, достаточно долго.
— Извини, задумался. Мы на лифте? Пробежаться не хочешь?
Под возмущенное фырканье он подошел к чугунной решетке, оценил размеры кнопки, но, прежде чем нажать, поглядел налево, где начинался второй пролет. В маленьком угловом проеме, укрытом неожиданно густой тенью, кто-то курил. Ярко-красный огонек, неясный размытый силуэт.
— Добрый вечер, Марек!
— Добрый вечер, мистер Мото, — не думая, ответил он. Положил палец на кнопку и нажал бы, но Герда оказалась на чеку.
— А-а... А какой мистер Мото? О котором вы с Королевой спорите?
Рука скользнула по стене, верхняя пуговица рубашки вдавилась в горло, мешая дышать. Марек Шадов, Желтый Сандал, шагнул вперед, закрывая собой девочку.
— Я еще не записался в Мефистофели, Марек. По вашу душу придут другие.
Мистер Мото проявился, словно изображение на стеклянном негативе. Из тени — под неяркий электрический свет.
***
— Кажется, я начал терять квалификацию, Марек. О вашем предстоящем приезде узнал только вчера. Стыд и позор! Но мне и в голову не могло прийти, что вы рискнете сунуться в самое око тайфуна, к тому же с ребенком... Да, конечно, с очень взрослой и очень самостоятельной девочкой... Я даже не хочу читать то, что у вас, Марек, написано на лице, слишком все грустно. Завтра поговорим подробнее, а сейчас главное. В этой дыре готовится что-то упоительно мерзкое с резонансом на всю Европу, если не хуже. Помешать не способен, могу лишь наблюдать и быть готовым вовремя унести ноги. А тут — вы... Дьявол вас сюда прислал, Марек! Кстати, завтра именно с него и начнем, если не возражаете. Фамилия, имя, воинское звание, агентурная кличка... И — для ясности. Мистера Мото больше нет, утонул, бедняга, прямо посреди океана. Зовите «Лекс», просто, без титулов. Нет-нет, не от слова «закон», гордыней пока не страдаю. Лекс — маленький городок неподалеку от Брюгге, родина моей покойной матушки. Не приходилось бывать?
8
— Я тебя люблю, — выдохнула женщина в теплую телефонную трубку. — Я очень люблю тебя, Марек Шадов!
Солгала? Сказала правду? Сейчас это было совершенно неважно. Гертруда в безопасности, далеко от жадных глаз мертвеца. Мальчишка... муж сделал все правильно и быстро. Очередной намек на «обстоятельства» женщина поняла, но это они обсудят при встрече. «Des Alpes» — швейцарская глушь, даже в случае войны отель никто не станет бомбить и захватывать, значит, можно пока не очень торопиться. Еще несколько дней, чтобы утрясти и уладить дела. В последнее время О’Хара их изрядно запустил...
Мысль о покойнике сразу подняла настроение. Босс не слишком уважал Священное Писание, даже пошучивал порой. А зря! Псу живому лучше, нежели мертвому льву. Прав Экклезиаст! А вы, босс, даже не лев, просто «третий труп», неопознанный и никому не нужный. Таких в Шанхае грызут живые кладбищенские псы!
Муж еще что-то рассказывал, потом в трубку быстрой скороговоркой частила Гертруда. Женщина слушала, отвечала, пыталась шутить. Приехать она не сможет — прямо сейчас. Но помочь... Вовремя вспомнилась полученная утром телеграмма.
— ...Целую! Еще раз и еще! В нос, да!.. Передай, пожалуйста, трубку Каю.
Обратный адрес тот же: Швейцария, кантон Берн, отель «Des Alpes». Совпадение странное, но в данном случае очень и очень полезное.
— Марек! Слушай внимательно, но лучше ничего не записывай. Запоминай! В отеле остановился наш деловой партнер. Ты его быстро найдешь, он летчик, у него свой самолет — «Ньюпор-Деляж-29». Он и его... его фирма мне многим обязаны. Тебе они помогут, обязаны помочь. Я пошлю срочную телеграмму, прямо сейчас. Зовут его Роберт...
9
Идти Хинтерштойсеру никуда не хотелось. Настроение как на отрицательной сыпухе — сперва плохо, а дальше хуже некуда. К утру дождь сменился туманом, да таким, что и вершину Огра не разглядеть. Какая уж тут заброска! И Курц учудил — явился далеко за полночь, но спать не лег. Сначала курил в палатке, потом накинул на голову куртку, выбрался под дождь. Хорошо, что за пологом уже не лило, капало.
На вопросы не отвечал, спросишь — молчит. И — трезвый.
Утром мало что изменилось. Разводить костер не имело смысла, и Андреас предложил сходить в отель, благо пускают. В баре тепло, в баре сухо, и запеченные яйца по-швейцарски диво как вкусны. Ответный взгляд был таким, что Хинтерштойсер предпочел остаться без завтрака.
А потом всех всполошили австрийцы, Вилли Ангерер и Эдгар Райнер. Заорали, ударили в кастрюлю. Большой сбор, братья-скалолазы! Слушайте — и не говорите, что не слышали.
Хинтерштойсер услышал и только плечами пожал. Никуда бы не пошел, если бы не Тони. Тот почему-то сразу стал собираться. То ли в лагере скучно, то ли ночью перекурил.
Сбились в пеструю толпу — и двинули. Не слишком далеко, прямиком к стеклянному холлу отеля. Но не в бар, и не к самим дверям. Стали чуть поодаль, кто-то достал бинокль...
— Экскурсия в седловину Девы! — слева, где большой деревянный щит с Эйгером в полный рост.
— Поход по леднику! — справа, где карта кантона Берн, тоже на щите. — Незабываемые впечатления! Вы ступите на Стену смерти, на ее заснеженный склон, — и вернетесь живыми, точно к обеду!
Дождь кончился, местные горные гиды выбрались на свой обычный промысел. Чужих и близко не подпускали, их горы, их и заработок. Скалолазов же из палаточного лагеря вообще в упор не видели, считая их опасной бандой самоубийц.
— От подножия Эйгера — к Мёнху и Юнгфрау, Сердце Альп, моря льда!..
Андреас поморщился. Хуже, чем на рождественской ярмарке! Будь он Эйгером, точно бы насмерть обиделся.
Рядом, у левого плеча, безнадежно молчал Курц. Зато шумно было справа, где пристроились итальянцы. Густой бас Чезаре легко заглушал потуги местных гидов. Джакомо все же умудрялся вставлять свое, но только когда приятель умолкал. К своему изумлению, Андреас сообразил, что соседи вовсю поминают его длинную, не слишком удобную в произношении фамилию.
— Per Hintershtoyser. Per Hintershtoyser, ti dico! Sei un coglione, non sai chi e?
Он хотел уточнить причину, но не успел. В плечо ударилось чтото тяжелое.
— Binocolo! — веско пояснил Чезаре.
Андреас перехватил помянутое, повертел в руках. Действительно бинокль. Армейский.
— Тебе нужнее, — добавил Джакомо.
Хинтерштойсер решил не спорить. Настроил по глазам. Куда смотрим? На гидов-крикунов? На первый этаж? На второй?
Туда!
Холл, что за стеклянной дверью, построен не вровень со стеной, а уступом, большим ровным квадратом. Прямо над входом в отель — каменный парапет, словно заборчик на кладбище. За ним — цветные зонтики, столики, легкие деревянные стулья. Вдоль парапета — несколько подзорных труб на железных треногах оптикой на Эйгер. Ночью там танцуют, если погода разрешит, днем же — смотровая площадка. Северная стена словно гигантский киноэкран: наводи, лови в окуляр, переживай, делай ставки, пока занавес-туман не опустится.
Итак, зонтики, трубы, стулья... Люди, причем много, и почему-то все мужчины. Присмотревшись, Хинтерштойсер уточнил: мужчины в штатском. Но выправку не спрячешь, как и повязки со свастикой на рукавах. Впрочем, есть и женщина, одна, зато с киноаппаратом. Белая длинная юбка, пиджак нараспашку, тоже белый. Знакомая? Очень даже знакомая.
Итак, соотечественники пожаловали...
— Ты не видел вчера Ингрид? — вопросил каменный голос слева. — Ближе к вечеру?
Все забывший Андреас недоуменно моргнул.
— Понятия не имею. Может, в баре была?
А на смотровой площадке... Забегали, засуетились, тетка с киноаппаратом голос обозначила, отгоняя тех, кто в кадр без спросу влез.
— Сейчас! Сейчас! Как появятся, приветствуем. По команде, по команде!..
А это уже сзади, на родном немецком с мягким австрийским акцентом.
Вилли Ангерер!
Переспрашивать Хинтерштойсер не стал. И так ясно: эскадрилья прикрытия «Эйгер» идет на посадку. Народ в восторге, бурные аплодисменты переходят в авиацию... То есть в овацию...
Есть!
Вначале он увидел что-то темное, потом — серебристое и лишь пристроив бинокль поудобнее, оценил все разом.
...Мундиры черные, пуговицы в серебре, лацканы в белой окантовке, воротники тоже в серебре, над левым карманом знакомая эмблема с рунами. Брюки черные, рубашки белые. Фуражки с высокой тульей, смешные ножики-кортики при ремне.
Блондины — оба.
В лица Андреас всматриваться не стал, не захотелось.
...Прошлись, перед кинокамерой постояли, обозначив стать, и, наконец, соизволили пожаловать к парапету. На братьев-скалолазов смотреть не стали, взгляды ударили выше.
Эйгер!
— Приготовились! — предупредил австрийский акцент.
Блондины замерли, словно в парадном строю. Миг — и правые руки рассекли воздух, грозя белой вершине.
— Зиг!.. — не своим голосом возопил Ангерер.
— ...хайль! Зиг хайль!
Хинтерштойсер мысленно поблагодарил братьев-итальянцев за бинокль. Рад бы чувства выразить, да руки заняты. Покосился налево. Тони Курц стоял прямо, а вот смотрел куда-то в сторону. Ладони тоже при деле, каждая в кармане.
— ...Зиг хайль!!!
Блондины услыхали и одобрили, даже соизволили кивнуть. Тетка с киноаппаратом свесилась вниз, грозя выпасть наружу.
— Еще раз! — чужим, даже акцент пропал, голосом рявкнул Ангерер.
— Зиг хайль! Зиг хайль!..
— Scheisskerl! — эхом донеслось откуда-то сзади. И чтобы никто в сомнение не впал, эхо поспешило уточнить:
— Гитлер — scheisskerl!
Хинтерштойсер почувствовал знакомый глубинный скрежет. Это смеялся Огр.
— Гитлер — scheisskerl! Нацисты — сволочи! Дахау! Дахау! Дахау!..
Курц разлепил каменные губы:
— Пошли отсюда!
Сзади уже дрались.
10
— А что вас так удивляет, Марек?
Лекс (уже не мистер Мото!) извлек из кармана пиджака пачку сигарет, но, покосившись на Герду, открывать не стал, положив на скатерть.
— Политикой я никогда не занимался. Обычное частное предпринимательство, business. Китайские эскапады мне уже не под силу. Возраст, увы! Подрабатываю консультантом. Отыскал самое тихое место в Европе... Но кто же его знал?
Марек Шадов, как раз допивавший кофе, понимающе кивнул. О подобном работодатель любил рассуждать и в Шанхае. Зачем, поди догадайся. Не иначе, тренировался на подчиненном. Наивный взгляд, убедительная речь...
Ресторан был практически пуст. Постояльцы предпочитали заказывать завтрак прямо в номер. Марек и сам был не прочь, но... Хорошо, что на столике обнаружилось отдельное детское меню.
Лекс составил компанию. Герда, оценив ситуацию, ела молча и даже не вредничала, когда подали манную кашу.
— Плохо то, что скоро мне придется уехать на пару дней. Попались весьма трудные клиенты. Поэтому вашей проблемой займемся прямо сейчас. Делим ее на две части: то, что вы рассказать можете, имеете право, — и на остальное.
Легкий стук — ложка легла на край тарелки. Манной каше пришел конец.
— Потом закажешь мне ривеллу, — девочка встала, оглянулась.
— Там рояль, попрошу, чтобы открыли.
Лекс проводил ее взглядом, сжал губы.
— Марек... Только честно. Вы меня не проклинаете? С моей стороны — чистое хулиганство, но когда-то я сам оказался в весьма сходных обстоятельствах...
Девочка была уже возле рояля. Поспешивший подойти официант застыл вопросительным знаком.
— Это — вторая часть проблемы, — ответил бывший Желтый Сандал. — Та, которая «остальное».
***
...ЕЕ платье было странного цвета. Не коричневое, не желтое... Нужное слово ускользало, секунды текли, малиновый занавес был готов вот-вот раздаться в стороны, а Марек Шадов все пытался вспомнить.
Беж!
И сразу наступила полная ясность. Работодатель отбыл, но осталась работа. В пакете наверняка шкатулочка с письмом на дорогой хрустящей бумаге, обычай шанхайских Триад. Он мельком пожалел, что не услышит Джека Картера. Придется уйти, не сидеть же рядом с НЕЙ после всего! То есть после того, чего и не было. Не случилось...
Слабак! Трус! Хвастун!..
— Добрый вечер, госпожа Веспер!
Бумагу снял, слегка при этом удивившись. Шкатулка показалась неправильной, в такой письма не хранят. Впрочем, какая разница? Отдать — и...
...ОНА смотрела куда-то в сторону.
Всё? Ах да, надо еще убедиться, что нет ошибки. Как? Да просто взглянуть, что внутри. Вдруг там не письмо, а...
Что именно, Марек Шадов додумывать не стал и открыл легкую, обитую темным бархатом крышечку. Изумился — да так, что даже о Джеке Картере забыл с его серенадами. Предупреждали, выходит, не зря! Не письмо. А что, простите? Похоже на звенья от цепочки, чьей-то волей разъятые и спрятанные неизвестно зачем в футляр.
И что с этим прикажете делать?
Удивлялся бы и дальше, но взгляд внезапно скользнул по золотой ладони, тоже разомкнутой, бессильной...
— ...Крабат!.. Кра-а-абат!..
Понял Метеор, сын Небесного Камня, что нет ему больше спасения. Вода у самого горла, тело словно в свинец обратилось, вглубь тянет. Не совладать с заклятьем Теофила-Мельника! Тогда напряг он все силы, протянул ладонь, позвал девушку: «Спаси, помоги выбраться! » Девушка опустила руку в воду — и Крабат вынырнул на поверхность золотым колечком на ЕЕ пальце...
— Прошу вас стать моей женой.
***
Девочка играет на рояле вальс «Autumn Dream» сочинения английского композитора Арчибальда Джойса, для ценителей и знатоков — «Титаник-вальс». Очень старательно, нота в ноту, хотя и слишком медленно: пальцы левой не успевают брать бас и два аккорда в нужном темпе. Но вальс все равно звучит, плывет, катится стылой атлантической волной, безнадежный, бесконечный, пронзительный. Черная вода, белый лед...
— Вспомните, Марек, свою любимую игрушку. Вы сейчас — такой же шарик, только не каучуковый, а бильярдный. Выложили на зеленое сукно — и прикидывают, как ловчее загнать в лузу. Что довело вас до жизни такой, можете не рассказывать, давайте о перспективе. Можно сейчас же предупредить госпожу Веспер, чтобы не приезжала, но вы уверены, что до нее не доберутся в Париже? А вам, Марек, катиться отсюда и некуда, разве что к Дуче, но это как-то не слишком вдохновляет. Между прочим, сегодня ночью немецкий горнострелковый батальон перешел швейцарскую границу у Фрауэнфельда. По ошибке, естественно. В Судетах и Тешине почти все уже кончено, послезавтра плебисцит в Австрии... Вам не хочется обратно в Китай? Нет? Во всей этой комбинации мне меньше всего нравится ваше абсолютное сходство с братом. Сразу Шекспир в голову лезет с «Двенадцатой ночью», но у него близнецы все больше в комедиях... «В отчаяньи теперь осознаю, что страсть и смерть как близнецы похожи: в обоих случаях леченье не поможет».
Черная вода, белый лед... Светловолосая девочка играет на рояле «Титаник-вальс».
11
Снежная вершина в лучах беззаботного летнего солнца, серая мешанина скал, зеленые альпийские луга. Непогода ушла. Над всей Швейцарией — безоблачное небо. Гляди — радуйся!
Хинтерштойсер, достав из пачки последнюю сигарету, щелкнул зажигалкой и присел на корточки, прислонившись спиной к равнодушному холодному кирпичу. Он специально отошел подальше от стеклянных дверей, чтобы не распугивать народ старой грязной курткой и двухдневной колкой щетиной. Так и стоял — затылком к отелю, носом к горе, пока не надоело. Но и тогда не ушел. В лагерь возвращаться не хотелось. Незачем, а главное не с кем. Курц в очередной раз пропал. Вместе выбрались из шумной бурлящей толпы, Андреас на какой-то миг отвлекся... Был Тони — и нет его.
Оставалось одно — ждать, время от времени поглядывая в сторону входа. Смотреть на Эйгер Хинтерштойсер тщательно избегал, не тот настрой. Сигарета скоро догорит, Курц в нетях, и даже собственный стратегический план — от Красного Зеркала к Белому Пауку — перестал греть душу. У тех, кто ушел и не вернулся, тоже имелись свои планы. Как и у Эйгера-Огра.
...Мы хотим взять Северную стену. Северная стена хочет взять нас. Его и Тони жизни — всего лишь несколько мелких монет, плата за чужой успех...
— Типа-а-аж!
Прозвучало над самым ухом, но Андреас даже головы не повернул. Хотя и шаги услышал, и голос узнал сразу.
— Жаль, камеру не захватила. Хороший сюжет: швейцарские немцы прозябают в грязи и нищете под франко-еврейским игом. Станешь звездой экрана, Хинтерштойсер!
Молчать было неудобно, и Андреас без всякой охоты шевельнул губами:
— Добрый день, Хелена!
Подумал немного — и встал. Она была выше ростом и шире в плечах, она пахла дорогими духами, на ней была белая юбка тонкой шерсти, изящный пиджак нараспашку, приталенный, по последней моде. Немного французской косметики, гладкая ровная кожа и ослепительно белые зубы, острые, хоть стекло кусай.
Нос, как у ведьмы, крючком.
— «Гензель и Гретель», — сказал о ней Курц. — Старуха из сладкой избушки в гриме от «Universum Film AG».
— Тебя все ищут, Хинтерштойсер! — Длинный розовый ноготь коснулся его щеки. — Нашла я, но что теперь с тобой делать? Побрить, помыть, посадить за решетку и начать откармливать?
Она тоже читала братьев Гримм.
— Впрочем, за решетку тебя посадят и без моей помощи. Придется снимать другой сюжет — о двух дезертирах и их бесславной судьбе. Сейчас это объясняют твоему другу Тони.
Хинтерштойсер дернулся, ведьмин коготь глубоко вонзился в кожу.
— Пока еще объясняют, — крючковатый нос дрогнул. — Последний шанс, Хинтерштойсер! Ты никогда не отличался благоразумием, но на этот раз будь умницей!
Наклонилась, оскалила острые зубы...
Не укусила. Не поцеловала. Лизнула, словно он был из сахара.
***
— Тебя интересовали только горы и кино, Хелена! Что ты у них делаешь?
— Приехала в горы, чтобы снимать кино. Хинтерштойсер, не кажись наивным. Ты уже не тот наглый школьник, который подглядывал за мной у палатки. И... Я не хочу, чтобы этого наглого школьника отправили в Дахау. Слушай внимательно, Андреас! У них там серьезная накладка. Гитлер не просто приказал взять Норванд. Подняться на Стену должны были сразу три «двойки». Мы, понятно, первые, за нами австрийцы и итальянцы. Почему так, догадайся сам.
— А накладка в чем? Итальянцы отказались?
— Отказались. Сандри и Менти заявили, что их не устраивает метеопрогноз. Не тот ветер подул из Рима... Никого больше из «категории шесть» нет, весь план катится в тартарары. Начальство пьет бром и вводит в действие резерв. Догадался?
— Резерв — я и Тони? Хотят, чтобы мы пошли вместе с «эскадрильей»? Третьими?
— Меня интересовали только горы и кино. Тебя, Андреас, только горы. И еще некрасивая женщина на много-много лет старше. Хотела даже снять об этом фильм, но не решилась... Соглашайся, Хинтерштойсер, и уговори своего друга. По крайней мере, вернетесь домой живыми — и не в кандалах.
— И ты хочешь, чтобы я согласился, Хелена?
— Если бы я снимала фильм — никогда. Но жизнь — не кино, Андреас. Даже если вы взойдете на Стену первыми, об этом никто не узнает. Не удивляйся, они могут еще и не такое. Тебя не станут ломать, мальчик, просто раздавят.
— «Нас будет ждать драккар на рейде...»
— «...и янтарный пирс Валгаллы, светел и неколебим...» Все еще помнишь, Андреас? Там очень сложный размер.
— Ничего сложного. «Мы как тени — где-то между сном и явью, и строка наша чиста. Мы живем от надежды до надежды, как солдаты — от привала до креста...»
— Ничего не будет, Хинтерштойсер. Ни привала, ни даже креста.
— Не важно!
— Что же тогда важно?
— Северная стена!
***
Эйгер, старый Огр-великан, смотрел на человека в мятой куртке, маленького, жалкого и бессильного. Пропасти-глаза, скрытые в лабиринте скал, презрительно щурились. Людишки-букашки, возомнившие о себе безумцы, мечтающие одолеть Норванд, легкая пожива для верных слуг — Холода и Льда! Этот ничуть не лучше прочих. Не умнее, не храбрее, разве что еще безумнее.
Хочешь идти на Стену? Иди, я жду.
Человек услышал. Поднял голову, дернул упрямым подбородком.
Ударил взглядом-мечом.
Человек не видел камня, смотрел сквозь снег и лед. Перед ним был небесный чертог, зал с крышей из позолоченных щитов, подпертый жалами копий, и зеленое древо, упирающееся кроной в сияющий зенит. Драккар на рейде. Янтарный пирс.
Грозный Огр-великан, пожиратель скалолазов, исчез, став тем, чем и был изначально — неровной твердой поверхностью, годной лишь для того, чтобы взойти на нее, ступая по скалам-ступеням.
...По трещине — к Красному Зеркалу. Ласточкино Гнездо, Первое Ледовое поле, Второе. «Утюг», «Рампа», «Снежный Паук». Вершинный гребень.
Аллилуйя!
