Глава 10. Лето Окситании
Клоун с большими ушами. — Анна загибает пальцы. — Салланш. — Прибежит! — Лето древней страны. — Восклицательный знак! — Рыцарь-Рыболов.
1
Когда осушили фляжку, Уолтер Квентин Перри присел к костерку, устроившись на измазанной в машинном масле холстине, поглядел на огонь — бойкие острые язычки — да и загрустил. Вспомнился далекий Пэлл Мэлл, походы в горы, друзья-приятели, банджо, на котором он учился играть, такие же костры летними ночами. Песни — веселые, грустные… Было — прошло, даже банджо нет.
Ничего, сойдет и так!
— Сейчас спою, — предупредил честно. — Ты не пугайся.
Пилот задумался на миг, подбросил в огонь хворостину.
— Валяй! Только по-английски я не очень. Извини!
Николай-Ник убедительно попросил называть его Робертом, чтобы путаницы не вышло. Уолтер, естественно, не возражал, еще раз поразившись совпадению — тень шотландца Бернса так и маячила за невысоким белозубым крепышом. На «ты» перешли, когда снимали с самолета «Виккерс». Для того и сели в небольшой укромной долине, приютившейся между двух хребтов. Провозились до вечера, измазались в масле, устали.
— Это любимая баллада моего дяди, сержанта Элвина Йорка, у которого медаль Конгресса. Там, Роберт, и понимать нечего. Он ее любил, она нет. В общем, все умерли[].
Уолтер оторвал взгляд от огня, тронул струну на призрачном банджо.
Ты меня не любишь, Дженни…
Это понял я случайно
В день, когда ты примеряла
Белый свадебный венец.
Все прервалось, не начавшись,
Замолчало, не играя —
Ты меня не любишь, Дженни,
И всему теперь конец.
Ты меня не любишь, Дженни…
Ты глядела на другого,
На того, кто даже взгляда
Твоего ловить не стал.
Кто же это мог подумать?
Я случайно обернулся…
Ты меня не любишь, Дженни,
И не рад я, что узнал.
Лететь предстояло до Лозанны, где ветерана-«почтаря» ждал родной ангар. Молодого человека это вполне устраивало. Из прилепившегося к берегу Женевского озера города поезда ходили как раз в нужном направлении. Куда именно, он пилоту говорить не стал, а тот и не спрашивал.
Ты меня не любишь, Дженни…
Подружились наши мамы,
И отцы уже считают
Наш совместный урожай.
Только что теперь подсчеты?
Ничего уже не будет —
Ты меня не любишь, Дженни,
Хоть считай, хоть не считай…
Пальцы перебирали невидимые струны, на душе было пусто, ни радости, ни боли. Снова, уже в который раз, приходилось жить дальше.
Ты меня не любишь Дженни…
Мне вчера ты говорила,
Как мы дом обставим вместе,
Как мы славно будем жить.
Только это все неправда —
Ты меня не любишь, Дженни!
Ты меня совсем не любишь.
Что о счастье говорить?
* * *
— Не хочу лезть в душу, Уолтер, но тебе ли горевать? Как на тебя Маргарита Николаевна смотрела! Ты же, парень, выигрышный билет вытащил, один на миллион!..
— Я впервые из дому уехал, из Штатов. Понимаешь, Роберт, у нас там очень по-разному. Но люди… нормальные они. А здесь, в Европе, какой-то сумасшедший дом, сплошные шпионы! Даже Марг… кавалерию вызывает. Я — шпион, ты — шпион.
— Ой, насмешил! Нет, Уолтер, я не шпион. У них тоже бывают начальники, большие и маленькие. Я где-то посередине. Ты не в сумасшедший дом попал, парень, просто прибыл с разведывательной миссией. Коллеги к тебе и потянулись, чему удивляться?
— Да какая миссия?!
— Хочешь, расскажу? Нет, вербовать тебя не стану, сейчас поймешь почему… Всех целей твоего начальства знать не могу, но одна очевидна. Близится большая война, Уолтер, очень большая, страшная. Те, кто собирается воевать, заблаговременно создают здесь, в Европе, разведывательную сеть. Трудная задача, поверь. Чтобы ее выполнить, следует направить очень опытного сотрудника, резидента, аса разведки. Но все такие люди на виду, за ними присматривают. Поэтому его прячут от чужих глаз, два-три года держат на незаметной должности, готовят, и только потом…
— К-кого готовят? Меня?!
— Не тебя, Уолтер, успокойся. Твоя роль другая. Как в цирке: фокусник собирается показать очередное чудо, а для отвлечения внимания на арену выпускают веселого клоуна…
—…с большими ушами и книжками про Капитана Астероида. Уважил, Роберт, спасибо. Действительно, зачем вербовать клоуна?
— Обиделся, парень? Напрасно. За такие миссии у нас орденами награждают, но чаще всего — посмертно. Для разведчика это не цирк, а круги Дантова Ада… Давай о чем-нибудь повеселее. Маска клоуна тем хороша, что человека под ней не принимают всерьез. Можно состроить глупую мину, подобраться близко-близко…
— Близко, говоришь? Ближняя дистанция, хук ведущей рукой в туловище, затем в голову — и апперкот… Роберт! Я не уеду отсюда, пока не выручу девушку. Она в Италии, у полковника Антонио Строцци. По документам — мертва, полностью в его власти.
— Строцци… Этого не подкупишь, не разжалобишь, не обманешь.
— Что же делать?
— А ты его напугай.
* * *
Ты меня не любишь, Дженни…
Это понял я случайно.
Вот орган играет в церкви
И горит в окошках свет.
Что же делать мне, родная?
Ведь меня же ты не любишь!
Ты меня не любишь, Дженни,
И страшнее правды нет.
…Царица Ночь укрыла пеленой людей, машину и костра горенье, дабы сберечь для участи иной, неведомой пока. Ни глас, ни пенье долины не спугнули тишину, гонителей не возведя в сомненье. Так призраки таились в старину, меж склепов и могил давно забытых, гитары мертвой трогая струну, у ветхих стен, плющом седым повитых.
2
Специальный агент Анна Фогель, известная также под кличкой Мухоловка, стояла у самого края Лунной дороги, на пороге Джудекки, и загибала пальцы. Очень хотелось дышать, ледяной ночной воздух дразнил, растекался по рту драгоценным вином…
Раз имеешь ум, то и числа сочти!
Цель операции.
«…Невинная дева, претерпевшая нелюдские смертные страдания за ближних своих и за дальних, неведомых…» «Всесильные, всезнающие, вездесущие, с крылышками куриными и бубликом над лысиной… А не учли… Предстоит суд…»
Первый палец!
Главный фигурант… Фигурантка!
«…Ваш выбор — между Адом и Адом. Только мы, запомните это, в силах помочь…» Вербовка по всем правилам, от удара в живот до ласкового шепота в ухо. Мотивировка… Сперва разуверить во всем, потом дать надежду. Классика!
Второй палец!
Бронзовый цветок, Христова пассифлора, жег руку, словно раскаленные уголья.
Следующий фигурант…
«…Предстоит суд, а на суде требуется защитник…» Значит, никакой вербовки, использование вслепую, игра на лучших чувствах, в решающий момент — жестокий шантаж… «Ваш Квентин готов защищать вас, свою несостоявшуюся Смерть, как самого себя…»
Третий палец!
Девушка поглядела вниз, в густую беспросветную тьму. «…Ему отворили в рай… За эти две секунды не только квадриллион, но квадриллион квадриллионов пройти можно».
Обманут? Конечно! Использованный агент бесполезнее дырявой мужской резинки.
Анна Фогель улыбнулась — как в тот миг, когда поняла, что Строцци выстрелит. «Я здесь и не здесь, я везде и нигде. Я тенью скольжу по прозрачной воде…»
Fick dich!
Жалеть было не о чем — разве что о наивной девочке в юнгштурмовке, не успевшей уйти в вечность тогда, в далеком 1927-м. И о том, что им с ушастым парнем из Нью-Йорка не довелось даже поцеловаться. Но тут же вспомнилось: древний собор, плиты с надписями, шуршащая чуткая тишина…
— Помолись за грешницу, Квентин!
Помолись за грешницу…
3
Доклад назывался «Фольклорные традиции Южной Франции франкофонного населения США (на материале штата Луизиана)». Десять страниц, пятнадцать минут чтения в среднем темпе. Четко, ясно, с должным выражением, не перевирая мудреные термины.
— Хоть актрисулю с Бродвея приглашай, пусть уроки тебе дает, — наставительно заметил шеф, закуривая дешевую гаванскую сигару. — Но чтобы, Перри, все прониклись и вопросов потом не задавали. А станут задавать — улыбайся.
Южная Франция, департамент Савойя, маленький городок Салланш[]. Посланец Фонда адмирала Фаррагута спешит на фольклорный фестиваль «Лето древней Окситании[]», в рамках которого проводится научная конференция.
…И снова купе, неяркий свет ночника, редкие огоньки за окном. Попутчики, трое шумных подвыпивших парней, сошли на предыдущей станции. Тихо, спокойно, только привычный стук вагонных колес и резкие свистки встречных паровозов.
С докладом Уолтер разобрался еще в Нью-Йорке. Трижды прочел, разбирая каждый абзац и всяко поминая неведомого автора, после чего оторвал Джона Рузвельта Перри-младшего от беседы с кроликом и поставил по стойке «смирно».
Продекламировал. Вопросов по содержанию задавать не стал, пожалел. И без того племянник весь вечер был задумчив и смотрел странно.
Научная конференция молодого человека совершенно не смущала. Приедет, взойдет на кафедру, сделает строгое лицо, как у полковника перед взводом новобранцев. Фольклорные традиции! Ему бы такие проблемы. Вот напугать Антонио Строцци, чемпиона и полковника…
Как? Чем?!
За окном прогрохотал очередной встречный состав, товарняк, долгий ряд темных теней-вагонов. Приоткрытое окно дохнуло горящим углем. И снова тишина, говор вагонных колес…
Ночь.
Перри запоздало пожалел, что не посоветовался с Лексом, таинственным господином Вансуммереном, губителем железнодорожных станций. Но тут же одернул себя: это его война, без чужих. Странствующему рыцарю Квентину предстоит надеть старый отцовский шлем, препоясаться мечом, освященным на Гробе Господнем…
Он смеялся долго, беззвучно, дергая себя за волосы и мотая головой. Иисус Христос и генерал Джексон! Кончились рыцари, ушли под серый камень надгробий. На его войне иные правила. Планета Аргентина мчит навстречу беззащитной Земле, параболоиды в шахтах давят все в лепешку по полному радиусу, Дьявол-Тесла режет каменную твердь, словно апельсин. А еще стреляют в спину, пытают девушек и лгут на каждом втором слове, включая первое. Не поможет даже скафандр храброго Капитана Астероида. Не позволят надеть, с ходу прикончат.
Уолтер Квентин поглядел в темное окно. Пусто, ни огонька, ни тени. Один в один — обложка последнего, четвертого томика, фон для жуткой личины в маске из блестящего металла. Чем ты силен, Злодей?
«ПОТОМУ ЧТО Я ВСЕГДА ГОВОРЮ ПРАВДУ!»
Квентин, так и не ставший рыцарем, подумал немного, щелкнул пальцами.
— А ну-ка иди сюда, титановый!
* * *
Бу-бух! Ба-бах! Тресь! Дзинь!
Планету — вдребезги, астероид — в пыль, светит Солнце — погасим Солнце. По всей Галактике, на всех каналах и волнах — плач да вой. Пал Сириус, и Альдебаран пал, гибнут последние защитники системы Бетельгейзе. Нигде не найти спасения, немногие уцелевшие грузят на горб пожитки и бредут Млечным Путем куда глаза через стекла скафандров глядят, от смерти подальше.
Бесстрашный Капитан Астероид — в алмазной клетке. Две сотни черных астромагов ему лютую казнь измышляют, придумать не могут.
Но Злодею все мало. На то он и Злодей.
Огляделся титановый, фыркнул недовольно, голосом в мировое пространство ударил:
— Позывные шесть-шесть-шесть! Срочный эфир, без всякой очереди, по льготному тарифу. Внимание! Это я, Злодей, Мирового Зла воплощение, к вам обращаюсь. А мчитесь-ка сюда слуги мои наивернейшие, живые и не живые, негодяи, мерзавцы, убийцы, растлители, душегубы, профсоюзные боссы, пираты и сборщики налогов! Быстр-ро! Сорок галактических секунд, отсчет пошел!..
Примчались, понятно, и не трусцой — собственный визг опережая. Никому неохота в таком деле опаздывать! Злодей оглядел свое воинство, полыхнул черным огнем из глазниц.
Возговорил во гневе:
— А все ли злодейства мы совершили? Все ли взорвали, разрушили, на металлолом перекупщикам сдали? Всех ли обездолили, разорили, сожгли, живьем съели, заставили взять кредит?
Наивернейшие переглянулись, конечностями (у кого какие имелись) развели:
— Как есть, ваше мерзейшество! Все! И всех!
Хотел Злодей слуг своих на электроны и протоны разложить, но в последний момент воздержался. Когда еще такое отребье сыщешь? Вздохнул горько.
— Пользы с вас, недоумков! Учишь, учишь, а все без толку. Где тот лауреат нобелевский, что гравитационный параболоид измыслил? Жив ли мозгляк?
— Жив, ваше мерзейшество, живехонек! — заспешили верные слуги. — Не стали пока казнить лауреата, для мук особых припасли, чтобы не сразу, а по пальчику, по ноготку!..
— Так волоките его ко мне! Но сперва скажите, чем мы, злодеи, сильны, почему побеждали и побеждать будем?
— Потому что правду говорим! — завопила злодейская рать, от усердия на месте подрыгивая. — Правду, правду, одну только правду!..
Громыхнул Злодей тяжелым хохотом, всю Галактику сотрясая.
Маску снял, включил свет в купе, вынул портфель из-под сиденья, достал из него карту Франции, купленную в Лозанне, в привокзальном киоске. Сел за столик, развернул, пристроил поудобнее.
* * *
В первый миг Уолтеру почудилось, что время пошло вспять, и он снова в Южном Тироле на маленькой станции Баргарата-Мармарола. Водокачка, платформа, здание под светлой черепицей, горный хребет вдалеке. Только вместо фуражки сержанта Ларуссо — широкополая шляпа доктора Отто Гана. И людей побольше, за три десятка будет. Кто с корзиной, кто с цветами, два полицейских-ажана, рекламный плакат с белым корабликом посреди бушующих волн…
— Sallanches, mesdames et messieurs!
Салланш! Шляпу на голову, портфель в руку, чемодан в другую. Пора!
Телеграмму доктору Гану он послал без всякого умысла, просто сообщив, куда едет. Ответная начиналась с трех восклицательных знаков. Доклад немецкого фольклориста, посвященный летнему солнечному празднику древних германцев, был запланирован на той же секции, что и «Фольклорные традиции Южной Франции».
Платформа, непонятная галльская речь, резкий запах дамских духов, черная шляпа в качестве ориентира… Уолтер, решив обождать, пока разберут баррикаду из чьих-то чемоданов, возле которой суетились носильщики, поставил собственный на серый асфальт. Снял шляпу, дабы просемафорить доктору…
— Добрый день, альтесс. С благополучным вас прибытием!
Толчок был легкий, но молодой человек едва устоял на ногах.
— Ой! — прогудело слева. — Простите, альтесс, не рассчитал габариты.
Уолтер обмер — рядом с ним возвышалась гора, с неизвестной целью наряженная в строгий черный костюм и шляпу-котелок. Природный объект радушно улыбался, но глаза смотрели очень серьезно, цепко. Молодому человеку почудилось, будто его схватили за шиворот.
— Зовите меня Михелем, альтесс. Фамилия моя, извиняюсь, Вениг[], самому смешно.
Гора изъяснялась по-немецки, чем Перри немедленно и воспользовался.
— Простите, господин Вениг, но вы обознались. Меня зовут иначе.
Вершина Михель взглянула строго.
— Зовут вас именно так, альтесс. А имя-фамилия ваши — Уолтер Квентин Перри. Нам бы поговорить.
Тон был такой, что молодой человек невольно поежился. Везет ему на горы! Волк, Эйгер, теперь Михель-Котелок.
— Вальтер! Вальтер!..
Посланец Фонда Фаррагута облегченно вздохнул. Доктор Ган спешит на помощь! Черная Шляпа вынырнула из толпы, схватила за руку.
— Приветствую! Что тут у вас?
— Я тут, — сообщил Котелок. — Здравствуйте, доктор Ган.
* * *
Вещи отдали носильщику, дабы отнес к стоянке такси. Фольклорист пообещал обождать — поездка в отель намечалась совместная. Как выяснилось, Отто попросил устроителей конференции разместить их в одном номере.
Платформа быстро опустела, исчезли даже бдительные ажаны. Осталась лишь гора — и молодой человек при ней. Пистолет Перри отдал Роберту-пилоту, чтобы не тащить через границу, но на дворе стоял ясный день, и в случае чего можно просто убежать. Михель, вероятно, о чем-то догадался. Нахмурился, сунул ручищу в карман.
— Вроде пароля, альтесс. Вы эту монетку кое-кому должны остались.
На ладони-сковороде — медный кругляш с цифрой «4» посередине. По ободку надпись: «Рейхсбанк. 1932».
Молодой человек ощутил во рту подзабытый вкус «Кирсшвассера», фирменного напитка германского воздушного флота. «Мой сегодняшний выигрыш — четыре пфеннига, господин Перри». Монета «Бедный Генрих»!
Не обрадовался, почуял.
— Что с бароном, господин Вениг?
Вершина испустила тяжелый вздох.
— Плохо. С господином Виллафридом Этцелем фон Ашберг случился удар. Инсульт, если по-ученому. Не встает, не говорит почти. Пойдемте, альтесс.
Оставалось последовать за горой. Шли недалеко, обогнули здание станции, но не справа, как все прочие, а слева, по узкой аллее, усаженной пальмами-латаниями. Каменная лестница, десяток ступенек, за ними пустая улица, асфальт, голубая «Испано-сюиза» с серебряным аистом на радиаторе[].
Девушка.
…Невысокая, худая, словно зубная щетка, бежевое «летное» платье, синяя шапочка-чепчик, маленькая сумочка, тоже синяя. На лице — скука, в пальцах — знакомый длинный мундштук. Пустой.
Уолтер снял шляпу.
— Добрый день, госпожа фон Ашберг!
Ингрид Зубная Щетка взглянула неласково.
— Здравствуйте, господин Перри. Говорю сразу: наша встреча — не моя инициатива. Век бы вас не видеть, суслик из Нью-Йорка… Однако имею к вам поручение.
— Слушаю, — покорно отозвался суслик.
— Не здесь! — мундштук резко дернулся. — Поговорим в более удобном месте, вас известят. И оденьтесь как-нибудь поприличнее, нас могут увидеть вдвоем.
Бывший сержант и на этот раз не стал спорить.
— Повинуюсь, баронесса. У м еня в чемодане старая военная форма, я в ней по скалам лазил, а потом пулемет разбирал. И еще пилотка. Устроит?
Мундштук не выдержал. Тресь! Об асфальт — и пополам. Молодой человек поднял останки, хотел вручить.
— Выкиньте, — шевельнулись губы в яркой помаде. — Братец!..
Уолтер Квентин Перри устыдился своего немецкого. «Bruderchen»? Может, диалект какой?
— Же-ни-шок!
Сказала, как сплюнула. Хлопнула дверцей авто.
* * *
Отель с ярким названием «Savoie etoile»[] больше напоминал дешевый пансионат для пенсионеров где-нибудь рядом с Майями. Уолтер не стал привередничать. Бросив вещи в маленьком номере и оставив там доктора Гана с поручением заказать кофе и пару сэндвичей, он, спустившись со второго этажа на первый, направился прямиком к портье. Доллары на франки разменял еще по дороге, в местном отделении банка.
Вынул из бумажника подходящую купюру, пошелестел, положил на стойку.
— Оля-ля-ля! — откликнулся портье.
Молодой человек помедлил и выложил рядом вторую.
— О-о-о-о!..
Оставалось ждать результата. Заполняя документы и получая ключи, Перри успел убедиться, что коротышка за стойкой прилично говорит по-английски.
— Будьте благонадежны, сейчас устроим в лучшем виде!
В глазах портье полыхало удушливое пламя.
— Все к вашим услугам, месье… Простите, мистер. Чего мистер желает? Женщину? Можно благородную, с родословной. Девочку? Мальчика? Мужчину с хлыстом?
Уолтер чуть было не ответил «козочку», но испугался возможных последствий.
— Вот чего нужно…
Портье слушал внимательно, не перебивая и не пропуская ни единого слова. Наконец подвел итог.
— Мерзкий, гадкий, продажный, чтобы руки не подавали и чтобы, значит, во все щели носом. Будет! Доставим прямо в номер.
Смачно причмокнул, подмигнул.
— У месье изысканный вкус!
* * *
Телеграфные бланки на столе. Один, второй, третий… Фотографии, позаимствованные у лейтенанта Кнопки: Анна Фогель с букетом на сцене, почетный караул в мокрых касках, надгробие с надписью.
Сперва Уолтер решил ничего не рассказывать доктору. Если спросит, показать телеграмму с соболезнованием и закрыть вопрос. Но потом махнул рукой и, сам не понимая почему, выложил все.
— Нелюди! — выдохнул доктор Ган, откладывая в сторону фотографию с памятником. — Изувечили, похоронили, считай, заживо и еще собираются домучивать. Страшная у вас работа, Вальтер!
Молодой человек хотел пояснить, что он, обычный курьер, попал в эту мясорубку случайно, знать ни о чем не знал, ведать не ведал, но внезапно понял, что это ложь. Не обычный, и не случайно, и о горных ботинках еще в Нью-Йорке задумался. И кто его, обычного, отправил бы на «Олимпии», четыреста долларов билет?
— Если хотите, переселюсь в другой номер, Отто. При встрече со мной будете задумчиво смотреть в сторону.
Немец покачал головой.
— Нет, не хочу. Я не знаю ни одной, даже самой паршивой тайны Рейха, так что опасаться мне совершенно нечего. А с точки зрения моральной… Вы просто смелый парень, о котором не расскажут в газетах, а я еще в марте написал заявление о вступлении в СС. Потом спохватился, но поздно, назад не заберешь… Надеетесь выручить эту девушку?
— Не надеюсь, — спокойно ответил командированный сотрудник Фонда. — Выручу.
Отто Ган молча протянул раскрытую ладонь.
* * *
Маленький городок Салланш, приютившийся у подножия одноименной горы, был прославлен разве что тем, что за две тысячи лет своего существования умудрился ничем не отметиться в Истории. Все проносилось мимо: войны, нашествия, даже чума. Знаменитости в его стенах не рождались и не спешили средь них умирать, генералы не давали сражений, императоры и короли не поминали в указах, даже герцог Савойский, прежний властелин, перечисляя свои владения, включал Салланш в категорию «и прочих мест повелитель». Единственный монумент, бронзовый бюст короля Пьемонта Карла-Феликса, украшавший главную площадь, и тот после присоединения к Франции пришлось вежливо препроводить в местный музей. Вылитый из металла монарх с грустью взирал не небогатую экспозицию, собранную по крохам энтузиастами-краеведами.
Фольклорный фестиваль «Лето древней Окситании» решили, однако, провести именно здесь — Истории назло.
* * *
— И в чем же ваш тайный умысел, Отто? — поинтересовался Перри, допивая кофе. — Признавайтесь сразу, у вас все на лице написано.
Доктор отодвинул свою чашку подальше и принялся глядеть в окно, за которым белели наброшенные на веревку мокрые простыни.
— Ничего не написано, — наконец рассудил он. — Я скромный научный работник. На конференцию приехал по предписанию начальства — а заодно, чтобы прокатать на коллегах главу своей будущей монографии.
Оторвался от окна, встал, прошелся по номеру — руки в карманах брюк, подбородок вверх.
— Все равно же не поверите!
Уолтер рассмеялся.
— Ладно, показывайте ваш Грааль!
Отто Ган, дернувшись всем телом, упал в кресло, попытался улыбнуться в ответ.
— Не совсем Грааль, конечно…
Стер улыбку с лица, подался вперед.
— Слушайте! В здешнем музее нет ничего интересного. Но во время прошлой войны сюда эвакуировали фонды из хранилищ центральной Франции. Часть документов потерялась, и кое-что наименее ценное оставили в Салланше. В подвале музея в трех ящиках хранится так называемая «Коллекция Архиепископа». Сопроводительных документов нет, но в одном ящике сохранился листок бумаги, нечто вроде описи. Составлено в 1816 году. После возвращения Бурбонов какой-то архиепископ приказал собрать все церковное имущество, оставшееся после разгрома епархии санкюлотами.
— Вы, Отто, не спешите! — взмолился молодой человек. — Санкюлоты — это Французская революция, я их в кино видел. А чего имущество в ящики класть? Собрали бы — и вернули.
Немец нетерпеливо махнул рукой.
— Потому что обломки, труха, мусор. Все целое, понятно, отдали в церкви, а это так и лежало без всякой пользы, пока не попало в хранилище. В прошлом году мой французский коллега заехал сюда просто отдохнуть. Зашел в музей, узнал об этих ящиках, сделал несколько фотографий. Ничего сто5ящего не увидел, а фотографии разослал знакомым, в том числе и мне.
Умолк, принялся чесать затылок. Уолтер не торопил, дабы не спугнуть.
— А, ладно! — выдохнул Ган. — Меньше будет соблазна, что украду. Взял под честное слово в музее, с меня даже расписки не потребовали. Вот!
«Вот» появилось прямо из кармана, размером чуть больше спичечного коробка, серое, с неровными краями. Немец дернул рукой, отправив находку в короткий полет. Поймал, вновь подбросил.
Поймал…
Молодой человек подставил ладонь. Кусочек металла, покрытый непонятным узором, уютно устроился как раз посередине.
— Вырезали из чего-то, — рассудил Перри. — Или даже вырубили.
— Биллон, низкопробное серебро, — Отто Ган стал рядом, наклонился. — Граждане санкюлоты разрубили эту вещь на части. «И делили одежды Его, бросая жребий», Матфей, глава 27. Узор мне показался знакомым, искал долго, а результат ошарашил.
Присел, взглянул прямо в глаза.
— По некоторым преданиям, Святой Грааль, хранившийся у катаров в Монсегюре, был спрятан в особом серебряном ковчежце. Сохранились несколько рисунков, и на всех — очень характерный орнамент с изображением Креста Грааля, его ни с чем не спутаешь. Кусочек маленький, но… Уверен, это он.
Уолтер Квентин прикинул, что бы сказать подходящее к случаю. Наверное, «спятить можно». Осторожно прикоснулся пальцем к теплому металлу.
— Спятить можно!
— Совершенно верно, — очень серьезно ответил доктор Ган. — Можно. Я уже спятил.
4
— Эй, вы там! — негромко крикнула Мухоловка. Подождав малый миг, набралась сил и наглости, представила, что вдыхает поглубже, и заорала, глядя прямо в зенит:
— Позовите своего Мефистофеля! «Я здесь и не здесь, я везде и нигде»! Этого Фирдоуси, frigging Schwuler! Быстро! А не то сейчас все его тайны выложу, мне не жалко!..
Замолчала, прислушалась, ответного эха ожидая. Ничего, только легкий, еле слышный хрустальный звон. Пуста серебряная тропа.
— Зовите, пусть на полусогнутых бежит! Мне терять уже нечего, сдам его со всеми потрохами! Бесплатно! Эй, вы, на Небе! Адские секреты, полное досье! Пусть сдохнут, сволочи!.. Не хочу им помогать!
Всю себя вложила в крик. Обессилела, присела на серебро, закрыла лицо ладонью.
— Не хочу им помогать, не хочу, не хочу…
Не кричала уже, губами еле двигала.
— Вас не слышат Небеса, — громыхнул голос-гром. — И не услышат уже никогда. Участь проклятых — взывать и не получать ответа. От крика грешников содрогаются своды Преисподней, но это глас немых. Вы сами выбрали свой путь. Своих же хозяев звать незачем, придут и возьмут, что захотят.
— Здесь не суд, — прошелестел голос-ветер. — Ее не отвергла дорога… Идите по ней, и никто не посмеет вас тронуть. Путь на Небо не бесконечен, когда-нибудь он завершится и для вас. И тогда сможете получить ответы.
— Квадриллион квадриллионов, — проговорила она, уже ни на что не надеясь.
— Больше, — равнодушно громыхнуло в пустоте. — Никто пока не добрался, все рано или поздно предпочитают шагнуть вниз.
— Не слушайте, — подбодрил порыв ветра. — Идите, пока есть силы. Идите же, стоять здесь нельзя!
Девушка приподнялась, устало повела плечами. Встала, сделала первый шаг. Небеса не услышат… Зато отзовутся другие! «Я тенью скольжу по прозрачной воде; мой голос так сладок в ночной тишине…»
Прибежит!
5
— Давайте я заткнусь, — предложил Отто Ган. — О Граале могу говорить сутки подряд. Рекорд — 28 часов. Не выдерживает никто, поверьте опыту.
По предложению доктора, как он выразился, «ради разрядки нервов», был устроен «тихий час», причем немец рухнул на кровать прямо в ботинках. Уолтер обувь снял, но о сне и не думал. Оба глядели в потолок, на пыльную старую люстру.
— Сами начали, значит, терпите, — возразил Перри. — У меня еще один вопрос, Отто. Ковчежец для Грааля — для чего? Чтобы пыль не садилась или просто для красоты?
Ган попробовал пожать плечами в лежачем положении. Получилось со второй попытки.
— Есть толкование, что Чаша может защитить своих хранителей надежнее всякой брони, но сама очень уязвима, как и земная плоть Иисуса. Поэтому Граалю нужен собственный доспех… У меня из головы не выходит одна история. В роялистской газете, которую выпускали в Кобурге французские эмигранты, был напечатан рассказ о том, как некие санкюлоты-святотатцы ворвались в храм и принялись уничтожать реликвии. В ответ сила Господня отправила их в Преисподнюю, причем, если верить автору, не в переносном смысле, а в самом прямом. Случилось сие в декабре 1793 года, а вот где именно, не указывалось… Всё, затыкаюсь. Про что угодно, но не про Грааль.
Уолтер решил было спросить о Михеле Вениге, человеке-горе, но в последний миг передумал.
— Отто, что такое «альтесс»?
— «Высочество», «светлость», — доктор потянулся, зевнул. — Поитальянски — «альтецца»… Нет, лежать не буду. Пройдусь, может, заставлю себя зайти в музей и отдать эту штуку. «Блажен человек, который переносит искушение, потому что, быв испытан, он получит венец жизни, который обещал Господь любящим Его». Иаков, глава 1. Не обращайте на меня внимания, скоро псалмы петь начну.
Молодой человек послушался и продолжил изучение люстры. Доктор долго возился с галстуком, еще дольше стряхивал невидимые пылинки со шляпы. У дверей, уже взявшись за ручку, остановился.
— Чтобы не забыть, Вальтер… Поговорил я с коллегами об известной нам пещере. Легенд о Bocca del Lupo полно. Есть даже поэма XII века про Лунную тропу. Смысл в том, что праведники, не отягощенные грехами, возносятся над нею прямиком в Эмпиреи, все же прочие, паче грешники, вынуждены идти на своих двоих. А поскольку Небеса далеки, идти им предстоит до Страшного суда, как раз к началу поспеют. Надо Лени Рифеншталь рассказать, пусть еще один фильм снимет…
Хлопнул дверью, был таков.
Уолтеру и самому не хотелось пролеживать старый матрац. Покидать номер он не спешил, поэтому, встав и по армейской привычке заправив кровать, взялся за оставленную доктором газету. К его сожалению, она оказалась на французском. Молодой человек отыскал на последней странице спортивный раздел, надеясь увидать там слово «Baseball». Увы! Чуть не застонал от досады. Два дня назад «Нью-Йоркские янки» должны были играть с «Детройтскими Тиграми». Матч года! Ну, Европа, ну, дыра!
Без всякого интереса перевернул газету, взглянул на первую полосу. Взгляд зацепился за знакомое фото. Ямочки на щеках, почти как у Марг, слегка вздернутый нос, серьезный взгляд. «Stanislas Divich, ministre…».
Черная рамка?!
Французский язык не хотел поддаваться, но от названия «La tentative de coup d’etat!»[] веяло чем-то нехорошим. Окончательную ясность внесли цифры под фотографией. «1888–1936». Сорок восемь лет… Юбилей министру внутренних дел Станисласу Дивичу уже не отпраздновать. Бывшему министру…
Уолтер прикинул, как все это отзовется на судьбе Анны Фогель. Начальника назначат нового, но машина на ходу, приказы отданы… Что тот министр, что этот!
Бросил газету на пол, устыдился, поднял, сложил аккуратно. Хотел положить на стол, но внезапно услыхал веселое «Тук-тук-тук!» Не стук в дверь, а именно это.
* * *
— Тук-тук-тук! — повторил длинный нос, выглядывая из дверной щели. — C’est moi!
Дожидаться ответа не стал и просочился, обернувшись маленьким лысым человечком лет сорока. Рот до ушей, уши — лопухами, в глазах же такое, что хочется немедленно спрятать в шкаф столовое серебро и запереть на висячий замок.
— Entrez! — вздохнул Уолтер, поправляя пиджак. Гость, немедленно последовав приглашению, быстро осмотрелся, шагнул к столу.
— А что у нас тут? Интересно, интересно… А здесь?
Последние слова он произнес уже возле окна, разглядывая висевшие на веревке мокрые простыни. Говорил по-английски, не слишком правильно, но понятно.
— Грязное белье? Это символично! Позвольте отрекомендоваться: Жермен де Синес, журналист. Да-да-да! Я именно ре-пор-тер. У меня сорок восемь псевдонимов, знакомства во всех крупных изданиях и агентствах, сюда же я прибыл, потому что издалека почуял запах. Повеяло, знаете, ветерком, тра-та-та-та-та…
Не став уточнять, сунулся носом в газету, которую Перри попрежнему держал в руках.
— Что изучаем? Это все ерунда, надо читать мои статьи, мистер Перри! Да-да-да! Я пишу чистую правду, одну только правду.
— Вы мне и нужны, — рассудил молодой человек, пытаясь представить, налезет ли на столь выдающийся нос маска из блестящего металла. Жермен де Синес, многообещающе ухмыльнувшись, подался вперед и легко ткнул американца пальцем в грудь.
— Хороший пиджачок! Просто замечательный. Но я возьму больше, чем стоит ваш костюм, мистер Перри. Да-да-да! Зато получите именно то, что хотите. Могу все! Прославить, опозорить, заставить забыть, довести до петли и даже до, извините за откровенность, кульминации чувственного возбуждения. Трам-там-там. Там!.. Вам что нужно?
— Угадайте, — предложил Уолтер, прикидывая, того ли человека прислал ему портье. Носом точно во все щели тычет.
— У-га-дать? — репортер вновь улыбнулся, но на этот раз зловеще. — Сейчас мы поглядим, сейчас мы вас изучим… Ну-ка, покажитесь, симпатичный американский юноша!
В глаза смотреть не стал, просто скользнул взглядом.
— Итак, что хочет от самого, говорю это с гордостью, скандального журналиста Франции, мистер Уолтер Перри из Нью-Йорка? Так-так-так! Прорекламировать образцы товара из его чемодана с очень-очень интересными наклейками? Девальвировать франк? Закрыть фондовую биржу? Написать гадость про конкурента? Про даму, которая его отвергла? Может, наоборот, заманить даму в номер? Или заманить сюда, но не даму? Рассказать нашим читателям про франкофонов штата Луизиана? Нет-нет-нет, молодой человек определенно хочет странного.
Палец убрал, стер усмешку с лица.
— С вас возьму больше. Кого хотите спасти, юноша?
Уолтер окаменел. С трудом разлепил губы.
— Статья будет совсем о другом, мистер де Синес. Мне нужно четкое и аргументированное опровержение. А чего именно, мы сейчас с вами сочиним…
И не выдержал.
— Вам так важно знать?
Журналист взглянул без улыбки.
— Легче работать будет, мистер американец.
Портфель, папка, фотографии… Анна Фогель возле мотоцикла. Светлое платье, сумочка, в руках букетик астр.
Жермен де Синес подержал фото в руках, ничего не сказав, вернул.
Растянул рот до ушей.
— Значит, опровержение? Очень хорошо, даже ве-ли-ко-леп-но! Опровергнем! Распнем! Да-да-да! Они будут, словно лягушка. La Grenouille! Ква-ква-ква! Лягушка, только что побывавшая под катком.
— В яблочко, — согласился Перри, извлекая из портфеля газеты. — Именно что под катком.
* * *
На торжественное открытие «Лета древней Окситании» Уолтер Перри пошел так же, как ходил на службу. Побрился, привел костюм в порядок и приготовился честно потратить несколько часов ни на что. Французского не знал, а потому не имел возможности даже узнать, где находится загадочная Окситания и каковы там времена года. Доктор Ган помочь не мог, его место было в президиуме, среди самых знатных окситанцев.
Собрались в старом соборе, чем-то похожем на тот, куда они заходили с Анной. К алтарю выскочил мэр — бойкий толстячок с трехцветным шарфом через брюхо, заулыбался, затараторил. Молодой человек решил подремать, вспомнив армейский опыт, но трехцветный быстро исчез, уступив место детскому хору. Ярко одетые малыши, выстроившись в ряд, терпеливо переждали аплодисменты. Запели.
Уолтер Квентин понял, что попал именно туда, куда нужно.
О чем пела детвора, никто не объяснял, да это и не было нужно. Перри просто слушал, чувствуя всей кожей, как истончается вокруг него Время. Массивные каменные стены таяли, уступая место мерцающему золотистому туману, тяжелый свод затягивало облаками, и сквозь нестойкое покрывало реальности начинало проступать что-то совсем иное.
Лишь однажды его дернуло, когда звонкими колокольцами зазвенели незнакомые, но очень узнаваемые слова.
Miserere mei Deus
Secundum magnam
Misericordiam tuam
Et secundum multitudinem…
Кирия… Именно это пели сестры-послушницы в монастыре на маленьком греческом острове. Miserere mei Deus — помилуй меня, Господи!..
После перерыва начались доклады, и бывший сержант честно смежил веки. Ненадолго — третьим выступал доктор Ган, к счастью, на вполне понятном немецком, заставив трудиться девушку-переводчицу. Говорил без всякой бумажки, горячо, увлеченно. О беспощадном Времени, о Памяти, связывающей долгий ряд людских поколений, о том, что все труды ученых — всего лишь попытка ответить на вечный вопрос: Откуда мы? Кто? И куда идем?
Уолтер ждал, что доктор помянет Грааль, но этого не случилось.
Секция начинала работать ближе к вечеру, доктора Гана утащили коллеги, и молодой человек, выйдя из собора, решил пойти куда глаза глядят. Посмотрел прямо перед собой — и увидел гору.
— Добрый день, альтесс! — вежливо поздоровался господин Михель Вениг, не забыв приподнять котелок. — Прошу пройти со мной.
* * *
…Богатый двухэтажный особняк, бронзовые витые решетки на окнах, золоченый герб, скучные лица ливрейных, лестница под красным ковром, портреты в тяжелых рамах.
— Граф разрешил воспользоваться его гостиной, — не слишком внятно пояснил Котелок. — Это не займет много времени, альтесс.
В гостиную вела высокая двустворчатая дверь. Очередной лакей, седой бровастый старик, приоткрыл одну из створок.
— Добрый день! — сказал молодой человек, переступая порог. Подумал и добавил для верности:
— Bonjour!
— Уже виделись, господин Перри, — прозвучало из глубины. — Проходите к столу.
Ингрид Зубная Щетка вновь поменяла наряд. Платье на этот раз было белым, камни — красными. Стол же оказался совершенно пуст, за исключением черной кожаной папки, лежавшей на самом краю.
Стул для Уолтера был отодвинут заранее. Он — на одном конце скатерти, баронесса — на противоположном, словно две команды на стадионе. Котелок садиться не стал, устроившись как раз посередине, для чего пришлось отодвинуть в сторону пару стульев.
Рефери.
Ингрид фон Ашберг равнодушно кивнула:
— Начнем! Прежде всего, сообщаю, что этот разговор — предварительный. Дальше придется общаться в присутствии юриста… Приступайте, господин Вениг!
Котелок, кивнув, взял со стола папку, раскрыл кожаный переплет.
— Господин Перри! Узнаете ли вы кого-нибудь на предъявленном вам фотографическом снимке?
«Предъявленный» оказался наклеен на толстое картонное паспарту с золотым тиснением. Уолтер, взглянув мельком, отдал назад.
— Я такой у бабушки Доротеи видел в Пэлл Мэлле, графство Фентресс, штат Теннесси. На фото моя бабушка, Елизавета Доротея София, и ее братья. Имен уже не помню, извините.
Котелок и Зубная Щетка переглянулись.
— Какую девичью фамилию носила ваша уважаемая бабушка, господин Перри?
Голос рефери прозвучал как-то странно, вкрадчиво, даже с опаской. Но молодой человек ответил честно:
— Понятия не имею. Бабушка не говорила, а я не спрашивал.
— Американец! — презрительно фыркнула баронесса Ингрид.
Уолтер не обиделся и не смутился. В маленьком поселке на Волчьей реке, населенном эмигрантами, были свои традиции. В душу не лезли, лишних вопросов не задавали.
На скатерть легли еще несколько фотографий, на этот раз незнакомых. Перри взял наугад одну, потом другую. Вспомнилось бабушкино: «Мне захотелось жить на свободной земле…»
— Да, это она, Елизавета Доротея София. Могу я, наконец, узнать, какие у вас претензии к моей родне?
Зубная Щетка издала странный звук. Будь она кошкой, Уолтер посчитал бы, что ей отдавили хвост. Котелок, кашлянув не без смущения, достал из папки документ с синими печатями.
— На первой фотографии, альтесс, ваша уважаемая бабушка, баронесса Елизавета Доротея София фон Ашберг-Лаутеншлагер Бернсторф цу Андлау действительно запечатлена с ее не менее уважаемыми братьями. Один из них является дедом присутствующей здесь Ингрид фон Ашберг, другой же — батюшкой барона Виллафрида Этцеля фон Ашберг. Документы, полностью это подтверждающие, получены от нашего поверенного в Соединенных Штатах семь дней назад.
Уолтер Перри если и удивился, то не слишком. Все мы чьи-то родственники!
Встал, одернул пиджак.
— И что такого? Бабушка потому и уехала из Германии, чтобы с «фонами» не знаться. Она вам должна осталась?
— Прекратите!
Ингрид фон Ашберг даже не вскочила, взлетела ракетой. Маленький кулачок врезался в скатерть.
— Безмозглый американский суслик! Убейте его, господин Вениг.
Михель-Котелок и американский суслик переглянулись. Кажется, самое время объявлять перерыв.
Тайм аут!
* * *
—…Когда вы, альтесс, — негромко гудел Михель-гора, грея в ладони-сковороде рюмку с коньяком, — с господином фон Ашбергом на борту «Олимпии» изволили познакомиться, он не знал точно, что вы — это вы. Двоих мы нашли, у обоих бабушки — полные тезки, а фамилии узнать не удалось. Господин фон Ашберг с племянницей потому и в Штаты приехали, чтоб к вам обоим приглядеться…
Тайм-аут проходил мирно. Ингрид убежала курить на балкон, молчаливый лакей принес коньяк, разлил по хрустальным рюмкам.
— С вами, альтесс, господин барон встретиться не успел, вы как раз улетать на «Олимпии» собрались. Он и заказал билет. Потому и не сказал вам ничего, рано было. Только неделю назад мы нужные бумаги получили.
Уолтер отметил про себя некую странность. Барон приехал за океан повидать родственника, а того, ни разу Штаты не покидавшего, спешат услать подальше. Совпадение? Если да, то далеко не первое.
— Помню, господин Вениг… Барон насчет племянника намекал, вроде как воспитывать пытался. А я еще думал, к чему это? Но зачем я вам нужен? Я же не фон Ашберг, я Перри!
Сам он пить не стал. Поставил рюмку на скатерть — и забыл. Михель-гора, напротив, к коньяку отнесся серьезно, потребив, как и полагается, двумя глотками: первым горло прополоснул, вторым довершил дело.
— Никто вашу фамилию не хулит, альтесс. Но вы все равно потомок Ашбергов, пусть и по женской линии. В роду мужчин не осталось, барон Виллафрид Этцель — последний.
— Но я-то чем могу помочь?
Михель-гора гулко вздохнул и пустился в пояснения, из которых молодой человек понял далеко не все. Дело, как оказалось, не в деньгах, единственной наследницей барона была и есть фройляйн Ингрид. Однако на мужчинах рода лежит некая важная и почетная миссия, исполняемая уже не первый век. Именно поэтому барон и начал поиски за океаном. Подробностями Котелок обещал поделиться позже, однако намекнул, что речь идет о давнем рыцарском обряде. Мужчине из рода Ашбергов надлежит прийти в должный день в храм, преклонить колена перед алтарем и помолиться вместе с такими же, избранными. Традиция чуть ли не времен Первого крестового похода, обидно, ежели прервется.
Уолтер Квентин словно воочию увидел древнее надгробие — суровый неулыбчивый лик, шлем, кольчужный панцирь, буквы ровным перекрестьем. «Х» и «Р»… Не возгордился, расстроился.
— Господин Вениг! «Перри» по-английски — грушевый сидр. Какие рыцари, о чем вы? Предки мои из Теннесси, сам я из Нью-Йорка, дед — грузчик, отец — полицейский. Жаль, вы в секрете все держали. Написали бы, спросили прямо, я бы все сразу объяснил. Так что извините, не по адресу обратились.
Михель-гора поставил рюмку на стол, взглянул неулыбчиво.
— Кто я такой, чтобы с вами спорить, альтесс? Но поговорите с госпожой фон Ашберг, прошу вас!
Уолтер покосился в сторону балкона.
Второй тайм?
* * *
— Не помешаю, фройляйн Ингрид?
— Уже помешали, господин Перри. Итак, господин Вениг рассказал вам свою часть истории. Пришли за продолжением? С чего желаете начать, братец троюродный?
— «Альтесс» — «высочество», «светлость». Это же не баронский титул?
— Голливуд просветил? Нет, не баронский. Что еще? Почему я на вас взъелась? Сначала, на «Олимпии», дядя намекает, что суслик в костюме, купленном на нью-йоркской барахолке, мой возможный жених, потом…
— «Потом» не будет, баронесса.
— Нет, иначе. Потом я стану нищей, господин Перри. Приютите сестричку в своем Нью-Йорке? С жильем поможете, с работой?
— Да.
— Румяный, самоуверенный, наглый… Ужас в том, что я даже не могу вас выгнать, Уолтер Квентин Перри.
— А вы попробуйте.
— Не надо хамить. Пришлю к вам адвоката, разбирайтесь с ним. Нет, все равно не поможет! Дело вот в чем, господин Перри. Дяде вы нужны для каких-то обрядов, семейная традиция, рыцари… В общем, полная чепуха. А жизнь ломают мне. Дядя решил, что две ветви Ашбергов обязаны соединиться. Троюродные — дальнее родство, в нашем кругу такое не редкость. Я должна стать миссис Перри, иначе лишусь наследства. Приговор окончательный и обжалованию не подлежит. Дошло?
— Вполне, фройляйн Ингрид. Разрешите откланяться?
— Бросаете сестричку в беде, американский братец? Нехорошо! Альтесс, Eques Piscatoris оставляет безутешную деву в слезах. Лето древней Окситании… Можете отвесить на прощанье какую-нибудь гадость, стерплю.
— Простите, фройляйн Ингрид, но того, что вы сказали, на двоих хватит.
— Неуч.
* * *
Переводчица запнулась, и Уолтер с удовольствием повторил:
— Ругару. На болотах живет и воет. Приблизительно вот так: у-у-о-о-о-у-у!..
Аудитория вздрогнула.
— Обычно по ночам, но иногда и при солнце. Я один раз слышал — больше не хочу.
— Ругару? — переводчица, серьезная девушка в больших очках, задумалась. — О-о! Rou-ga-rou!..
Улыбнулась и с удовольствием воспроизвела:
— У-у-о-о-о-у-у!..
— Но ругару — еще ничего, просто воет. А другая тварь, она вроде помеси собаки с леопардом, на плантациях зверствует. По сотне овец за ночь режет! В общем, гиблое оно место, болото Манчак. Сам бы я туда век не совался, но Фонд Фаррагута послал фотографии сделать. Я пять пленок отщелкал, все получилось, только некоторые снимки в экспозицию брать не захотели. На одной — голова аллигатора, а в пасти, уж извините, рука человеческая. Его при мне пристрелили.
Ученые мужи и не менее ученые дамы прониклись.
Доклад о фольклорных традициях Южной Франции в Луизиане имел неожиданный успех. Перри прочитал его бодро, с огоньком, делая перерывы для перевода и очень надеясь, что вопросов не будет. Однако таковой последовал, всего один. Почтенному ученому мужу из предпоследнего ряда захотелось узнать, как живут столь глубоко исследованные луизианские франкофоны.
Уолтеру, а заодно и любопытному ученому, повезло. Молодой человек в Луизиане был, причем занесла его служба прямиком в Манчак. Бесконечные болота, дома на сваях, деревянные лодки, хмурые, неприветливые люди, плохо говорящие по-английски. И, конечно, аллигаторы.
— Манчак еще называют «Болото призраков». Туда негры-рабы бежали, спрятаться думали. Но куда там! Аллигаторы хуже надсмотрщиков на плантациях, до сих пор кости находят. Меня на один островок привезли… Прошу прощения, может, дальше не надо?
Переводчица нахмурилась и перевела вопрос. Сидевшие в первом ряду дамы энергично закивали. Дальше, дальше! Посланец Фонда Фаррагута улыбнулся. Да хоть до ночи, не жалко! Насмотрелся он в Луизиане всякого, на пять докладов хватит. Можно и про «болотный колокольчик», от которого с ума сходят, рассказать, и про блуждающие огоньки — «покойницкие свечи».
Фольклор! Байки и страшилки. Racconti, одним словом.
—…На островке — маленькая крепость, частокол. Бревна уже сгнили, попадали, но понять можно. Так вот, на каждом бревне…
Перед докладом он забежал на местную почту. Три телеграммы отправил, три получил. Сложенные вдвое бланки — в кармане пиджака. Одна из Нью-Йорка, доклад от самого младшего. «Сэр! Все в полном порядке, сэр!». Вторая из Берна, от Марг, несколько сухих строчек. Линц в больнице, выживет, Кирия бывает в палате каждый день, сидит подолгу. Дел много, вырваться нет ни малейшей возможности. В конце — незамысловатая шифрограмма, три буквы «ILY».
—…Нет, зомби — они на Гаити. А это просто скелеты. То есть не просто. Они могут через стены проходить. Ночью, понятно, когда колокол в церкви отзвонит. Подкрадется такой сзади, костомаху свою протянет…
Уолтер до того увлекся, что сам не заметил, как дотронулся до плеча переводчицы.
— Ай-й-й! — радостно взвизгнула девушка. — Cauchemar! Cauchemar!.. Gardez! Продольжайте, пожальюйста!..
Третья телеграмма из Италии. Подпись «Антонио Строцци» и всего два слова. Ответную Перри составлял долго, испортил бланк, зато сумел уложиться в две фразы. Десять слов, не считая точек и запятых.
Получи, фашист, гранату![]
—…Про аллигаторов-людоедов местные песню сочинили. Я только английский вариант знаю, но если хотите…
Переводчица, прислушавшись к доносящимся из аудитории голосам, кивнула энергично.
— Коньечно! Коньечно! Вас очьень просят. Пожальюйста!..
Отважный исследователь Болота призраков мрачно усмехнулся.
Сейчас спою!
6
Мухоловка успела шагнуть к самому краю серебряной тропы. Повернулась, замерла на пороге бездны.
Оскалилась весело.
— Если что — сразу вниз. Понял, Фирдоуси?
С ответом промедлили. Наконец откуда-то слева послышалось нерешительное:
— Я здесь и не здесь, я везде и нигде. Я тенью скольжу по прозрачной воде… Очень рад, что вам понравились стихи, но, госпожа Фогель, отойдите пожалуйста, от края. И вообще, что вы себе…
— Заткнись, сука!
Она попыталась представить себе чужие глаза — злые, слегка растерянные, но все еще наглые, полные хозяйской спеси. Так всегда бывает, когда начинаешь работать с фигурантом. Ничего, скоро волком завоет!
— Отвечай только на мои вопросы и веди себя тихо. Иначе конец всей вашей операции. Понял, fick dich?! Говори только «да» или «нет»!
Девушка была совершенно спокойна. Обычное потрошение — последнее, точка в биографии. Восклицательный знак!
— Да. Но госпожа Фогель… — неуверенно заговорила пустота.
— Прикуси язык, а то вырву! Можешь вообще молчать, ты даже не представляешь, scheisse, насколько красноречивым бывает молчание. Итак, ваша операция… Высшая воля, воля Небес неоспорима, даже для вас, уродов. Вы решили создать прецедент, вынести на Суд сомнительный случай. Мой случай! Если получится, станете оспаривать все приговоры подряд, пока система не зашатается. Неплохо придумано! Меня давно под колпаком держали, поди, с самого детства? Да, нет?
— Нет-нет, — торопливо шепнули слева. — Не впадайте в гордыню, госпожа Фогель. Просто совпало, один случай на миллион.
Мухоловка дернула плечами:
— Зато совпало удачно. Я ведь там, на земле, умираю. Раненых легко потрошить, сразу видно, в какую точку воткнуть иглу. Танго дали послушать, «I love you». Раненый не думает, ему просто больно. Хотели лишить последней надежды, да?
Пустота вздохнула обиженно:
— Нет же! Нет! Просто желали поставить вас в известность, дать возможность объективно оценить…
— А когда оценила, совсем иное запели. «Надейтесь на своего рыцаря»! Значит, Суд, я — на скамье, а Вальтер — свидетель в мою пользу? Да? Нет?
— Да! Да! — радостно выдохнули слева. — Именно так!
Мухоловка еле сдержала улыбку. Пошла вода по трубам! Пой, птичка, не умолкай!..
— Мы вовсе не хотели втыкать иглы в раны, госпожа Фогель! Вы смогли убедиться, что молодой человек и виноват, и чувствует себя виноватым. Причем как перед вами, так и перед самим собой. А теперь представьте: на Суде мы оспариваем все обвинения, абсолютно все! Вы не предавали, не пытали и не убивали, а выполняли приказ, служили своей стране. Присяга — она перед Кем дается, вспомнили? Но тонкость в том, что ради хорошего парня вы даже Присягу нарушили. «Я дарю тебе три секунды»! Любовь и милосердие победили! Ух, как это можно обыграть!.. Ваш рыцарь все охотно, даже радостно, подтвердит. В Рай не попадете, не тот состав Суда, но отделаетесь чем-то полегче Джудекки. Туда попасть… Ох, не советую, госпожа Фогель! Так чем вы недовольны?
Мухоловка вновь представила, что смотрит в чужие глаза. В них не было страха, напротив, ожидание и легкая насмешка. Почти поймал. Почти!
— Я недовольна свидетелем. На вашем Суде живых не слушают. Не хочу, чтобы Вальтер умирал.
Слева фыркнули, обиженно и сердито:
— Так и знал, что до этого дойдет. Не там вы учились, госпожа Фогель, не там! Ох, что цитировать приходится, даже страшно! «У вас же и волос с головы не упадет без воли Отца Небесного»[], вспомнили? А еще есть свобода человеческой воли. Ваш рыцарь Квентин с высшего попущения сам загнал себя в западню. Все сейчас как на весах, дунет кто-то…
— Вот и не будете дуть, — перебила девушка. — Без меня его смерть вам без надобности, а за бесцельное расходование средств начальство вам губы оторвет вместе с селезенкой…
— Да вы же сами бы его убили!!!
От яростного вопля содрогнулось нестойкое серебро. Мухоловка не шелохнулась.
— Убила бы. Выполнила приказ, а потом бы застрелилась. Но не допустили, есть Он!
Взметнула вверх руку. Повернулась лицом к бездне.
— Стойте, госпожа Фогель, стойте!..
Она не слушала и не слышала. Из раскрытой ладони беззвучно выпал бронзовый цветок. Девушка попыталась сказать «грешна», но упрямые губы стали камнем.
Анна Фогель закрыла глаза и шагнула вниз.
7
Пей, старина Билли, последний свой грог —
Аллигатор появится точно в срок.
Ты его ужин, ты с мясом пирог.
Уолтер поежился. В исполнении Отто Гана крокодилья песня звучала особо зловеще. Легкий акцент только прибавлял перцу.
Хоть пляши, хоть пой, хоть рыдай,
Здесь не Божий, а крокодилий рай.
Манчак, Манчак!
Доктор предавался вокалу, лежа на кровати, в ботинках и даже в шляпе. Листок со словами держал перед самым носом, время от времени в него заглядывая. То, что песню из Луизианы кто-то успел записать, молодого человека весьма смутило. Как выяснилось, текст уже размножили на гектографе.
А не хочешь в крокодилий рай,
Ляг и умирай.
Пей свой грог, Билли, и нам наливай!
Манчак, Манчак!
— Отто, прекратите! — наконец не выдержал он. — Жуть берет!
Немец послушно убрал бумагу и надвинул шляпу на глаза. Уолтер подошел ближе, легко постучал по черному фетру.
— Биллон, низкопробное серебро. Отдали?
Шляпа молчала. Молодой человек решил повторить попытку, но черный фетр внезапно исчез, и на него взглянули полные боли глаза.
— Нет! Я подошел к музею, постоял там минут десять, ушел, вернулся… Не могу, Вальтер, не могу!
Вскочил, ударил шляпой об пол.
— Вы не поймете, Вальтер! Меня никто не поймет!..
Доктор порылся в кармане, вытащил серебряный обломок, сжал в кулаке.
— Я уже все узнал! Был особый рыцарский орден — Орден Анфортаса, Короля-Рыболова. Защитники и хранители Грааля, Его стражи. Согласно преданию, они становились неуязвимы, когда заступали на пост. Именно Рыцари-Рыболовы изготовили ковчежец, чтобы уберечь Чашу от любой случайности. Вы понимаете, Вальтер, к чему мы прикоснулись?
Перри подумал и ответил честно:
— Не представляю, Отто. Бог с ней, с этой штукой, себя пожалейте.
Доктор Ган скривился, словно от боли, протянул руку.
— Подержите, пожалуйста. Не могу думать, пока эта… Пока Он со мной.
Молодой человек не стал спорить. «Биллон» был теплым, почти горячим. Уолтер, открыв ладонь, взглянул на странный узор и внезапно вспомнил, как доктор лихо подбрасывал и ловил свою находку.
Подкинул вверх, ладонь подставил.
Не поймал.
— Нет, — хрипло прошептал Отто Ган. — Нет! Нет…
Уолтер и сам понял, что «нет». Серый обломок с неровными краями не вернулся на ладонь и не упал на пол. Протирать глаза не имело смысла, и молодой человек сделал единственно возможное — осторожно, двумя пальцами, взял кусочек потемневшего серебра прямо из воздуха. Ничего не изменилось, такой же теплый, маленький…
— Еще раз! — выдохнул доктор.
Перри перевернул ладонь, отвел руку в сторону, но упрямый «биллон» вновь не захотел падать. Так и висел — узором к потолку. Немец рванул ворот рубахи, протянул руку… «Биллон» с негромким стуком приземлился на паркет. Отто Ган наклонился, схватил, подбросил вверх, поднял с пола, попробовал еще раз. Наконец протянул Уолтеру.
— Давайте вы! Скорее!..
Уолтер Квентин спрятал руки за спину.
— Нет. И вам, Отто, не советую.
Доктор Ган застонал, сжал кулаки… Разжал.
— Вы… Вы правы, Вальтер. Нельзя, нельзя… Это же и есть искушение, самое страшное, какое может быть. Ни я, ни вы не должны касаться того, что окружало Грааль!
Открыл рот, хлебнул воздуха, плеснул безумным взглядом.
— Но ведь у вас он… Он у вас почему-то не падал! Почему, Вальтер, почему?
Уолтер Квентин Перри взял приятеля за плечи, тряхнул от души.
— Не знаю. И никто не знает. Отто! Успокойтесь! Так открытия не делают, так сходят с ума!..
Подождал немного, ослабил хватку. Отпустил. Доктор Ган провел по лицу ладонью, мотнул головой.
— Вы снова правы… Спасибо, Вальтер, без вас я бы точно спятил. Держите эту вещь… Держите Его у себя, мне не отдавайте.
Попытался улыбнуться, легко ударил американца ладонью по рукаву.
— Будем считать, что я коснулся вас мечом и посвятил отважного оруженосца Вальтера в Рыцари-Рыболовы. Отныне вы — Eques Piscatoris.
— Надо же! — поразился Перри. — Меня так уже обзывали!
