Машина мчится по тоннелю Трумсёйсюн, он проходит через район Брейвика на острове Трумсё и ведёт дальше, к большой земле, в район Тумасъюрда.

– Я так за тебя боялась, – чуть не плачет Лиз, вцепившись в руль. Она настолько вытянулась вперёд, что её дыхание оседает паром на лобовом стекле, – я почти не спала с тех пор, как мы в последний раз с тобой говорили. Я думала, что ты…

– Сестрёнка, не думай об этом.

Она поворачивается ко мне.

– Что случилось? – она окидывает взглядом мой жуткий наряд, – почему ты так странно одет?

– Я упал в море, – отвечаю я, достаю свой мобильный телефон из пакета с одеждой и подключаю его к проводу для зарядки, который торчит из прикуривателя. – Мою одежду порезали на куски в отделении экстренной помощи.

– Н… но…

– Просто веди машину.

Лиз обнажает свои неровные жёлтые зубы с больными дёснами.

– Я не понимаю…

– Тут нечего понимать, Лиз. Всякое бывает. Так ведь? И не всегда хочется об этом говорить.

Лиз обиженно замолкает и больше не задаёт вопросов. Она уже усвоила, когда лучше просто промолчать. Раболепный инстинкт выживания в таких ситуациях срабатывает у Лиз на автомате, благодаря урокам насилия, которые все эти годы преподавал ей муж, конченая мразь.

– Почему мы так спешим? – кротко спрашивает она, когда наконец решается снова открыть рот. – У тебя опять проблемы?

– Нет, – отвечаю я и вздыхаю, – у меня просто нет времени ехать туда, куда они хотели меня отвезти.

– Я вспоминаю отца, – вдруг Лиз улыбается, когда мы выезжаем с другой стороны подводного тоннеля, – когда они пришли с ним домой, ещё в нашем детстве.

– Ты о чём?

– После того, как его забрали в больницу. Это было за пару лет до того, как они с матерью разошлись. Ты был таким маленьким, наверняка не помнишь.

– Нет, – кисло отвечаю я. У меня всё ещё кружится голова, и меня лихорадит после этой гонки, тело дрожит, оно требует покоя, нормальной еды и противотревожных препаратов.

– Уверен? – хихикает она, – ты разве не помнишь, как…

– Ты не слышала, что я сказал? – я вдруг начинаю кричать в приступе ярости, которая делает жжение кожи лица невыносимым. – Я сказал, что не помню!

– Нет, нет, нет! – вскрикивает Лиз, – не помнишь, не помнишь, хорошо.

Испугавшись моей злости, она дергает руль. Машину уводит в сторону, но в итоге она снова берёт её под контроль, как и себя саму.

– Извини, Торкильд. Извини.

Она обхватывает руль плотнее и слегка наклоняется вперёд, чтобы показать, что теперь, уж теперь-то она взаправду возьмёт дело в свои руки, и докажет мне и всему миру, что и Элизабет умеет водить машину, а не только есть торты и жалеть себя.

Я хорошо помню, когда они пришли домой вместе с отцом после того, как он ушёл, чтобы прийти в себя из-за проблем в отношениях с нами. Обычно они усаживали его в кресло у кухонного стола, где он часами сидел и пустым взглядом смотрел на дождь и океан. Выглядело так, как будто он только что вернулся с другой планеты, и ему нужно было время на акклиматизацию. В конце концов, я смирился с тем, что внутри у него была трещина, из-за которой отец гнил. Эта трещина разрушила всё, чем он мог бы стать, и подменила его существом землистого цвета, которое бегало по холмам, горюя об Исландии, о полосках мха или о клеще, живущем под камнем в реке около вулкана.

– Куда мы едем? – спрашивает Лиз, наконец успокоившись.

– Мне нужно обратно в Шельвик. Закончить пару дел и забрать автомобиль, прежде чем поеду завтра на допрос.

– Допрос? Опять?

– Гюннар Уре в городе.

– Гюннар? Что он здесь делает?

– Пока точно не знаю, – холодно отвечаю я, а Лиз кончиком языка обводит свои пышные губы.

Небо почти безоблачное, воздух стал холоднее, а илистые лужи на обочинах покрылись тонким слоем льда. Я проверяю, достаточно ли в мобильном зарядки, чтобы можно было звонить. Затем я набираю номер и вызываю Анникен Моритцен.

– Где ты? – спрашивает она.

– Всё ещё в северной Норвегии.

– Они хотят, чтобы мы приехали на него посмотреть. Я выезжаю завтра утром, – она слегка колеблется, прежде чем продолжить, – ты не мог бы меня встретить, когда я приеду и… пойду на опознание?

Я смотрю на очертания своего лица в боковом стекле. Рука инстинктивно тянется к неровностям на коже, кончики пальцев скользят по припухлостям и шраму и в итоге нащупывают ключевую точку. Я силой давлю на воспалённую кожу щеки.

– Что такое, Торкильд? – спрашивает Анникен, не услышав ответа.

– Расмуса убили, – шепчу я.

– Ч… Что?

– Это был не несчастный случай, Анникен. Кто-то забил его до смерти.

– Я… – произносит она, но осекается, сдерживает слова внутри и замолкает. Лиз беспокойно посматривает на меня с водительского сиденья и тоже молчит.

Я перестаю давить на щёку пальцами, рассматривая морской пейзаж. Где-то там внизу пластиковая лодка безвольно колышется в воде у причала.

– Он мог с кем-нибудь там встречаться, с какой-нибудь девушкой?

– Я уже тебе отвечала.

– Знаю, – говорю я, – но он бы тебе рассказал, если бы кого-нибудь встретил?

– У Расмуса не было ни с кем отношений, – отвечает Анникен Моритцен, – а если бы и были, то это была бы не девушка. Он был геем, – добавляет она, – как и его отец.

– То есть он её не знал.

– Что?

– Я пытаюсь распутать этот клубок. Чтобы понять, как связаны детали друг с другом.

Я свободной рукой растираю повреждённую кожу на щеке. Очень сильно сосёт под ложечкой.

– Расмус принимал вещества? – спрашиваю я, сжимая зубы.

– Что?

– Он не мог быть замешан в криминальных делах?

– Прекрати, – слышно, что она еле сдерживается, – я хочу, чтобы ты замолчал, – говорит она, и её голос затихает. Всё, что я слышу, – ровная последовательность приглушенных вдохов и выдохов. – Ты можешь просто быть рядом? – просит она, – быть рядом, когда я приеду?

– Хорошо, – отвечаю я и выдыхаю, – позвони мне, как приземлишься. Кстати, Арне приедет?

– Нет.

– Он знает?

– Да, знает.

– Он ничего не говорил про…

– Нет. Он не хочет с тобой говорить. Ещё рано.

– Хорошо, Анникен. Жду твоего приезда.

– До свидания, Торкильд.

– Боже, – шепчет Лиз, когда я положил трубку. На протяжении всего разговора она молчала, – во что ты только ввязался?

Я откидываюсь на сиденье, повернув голову в сторону океана.

– На допросе завтра днём Уре, ребята из отделения и следователь из спецслужбы скажут мне, что у них есть доказательства, что Бьёрканг и сержант приехали на остров в тот же вечер, когда там был и я.

Я задерживаю дыхание и обвожу взглядом верхушки деревьев за окном, после чего выдыхаю и продолжаю:

– Они представят мне свою версию, в которой наглотавшийся таблеток бывший полицейский совершает убийство, а потом, полный раскаяния и презрения к самому себе, решает прыгнуть в море, когда психологическое давление становится слишком сильным. Потом они предложат мне рассказать свою версию. Они будут сидеть тихие, как мыши, а я буду рассказывать о женщине, которую нашёл в море, о мужчине, который вылез и забрал её, о музыке и диско-шаре в танцклубе, обо всём. А в конце они скажут, что мне не верят, и настойчиво попросят рассказать настоящую историю. Правду.

– Откуда ты знаешь?

– Потому что, Лиз, – я поворачиваюсь к ней, – это то, что сделал бы я. С теми уликами и с моими показаниями, в которые я сам с трудом верю, они решат, что правы. Они даже могут быть достаточно уверенными в своей версии, чтобы меня арестовать, вне зависимости от того, как пройдёт допрос, достаточно ли они верят в то, что скоро я расколюсь, даже без трупа.

– А что насчёт Расмуса и женщины, которую ты нашёл? Тебя ведь не было на маяке, когда их убили.

– Они пойдут по отдельному делу, и его не закроют до тех пор, пока женщина снова не всплывёт. А этого не будет никогда, учти, – я разворачиваюсь к боковому окну, за которым маленькие снежинки начали опадать на деревья, – и потом у нас есть ещё двое полицейских.

– А что с ними?

Вопрос повисает в воздухе, а я пытаюсь представить лица Бьёрканга и Арнта такими, какими помню их на встрече в офисе шерифа. Я не могу воскресить их в памяти, они остаются двумя серыми бесформенными облаками, которые колышутся туда-сюда.

– Я должен найти их до допроса. Это единственный выход…