55
Утром Соловьев выпустил Андрея из камеры. Они вместе поднялись в кабинет на втором этаже. Соловьев насыпал в две чашки растворимый кофе из банки, добавил кипяток из белого пластмассового чайника и поставил чашку перед журналистом.
– Как спали?
– Как младенец. А у вас, я вижу, выдалась трудная ночь.
– Шаврин, по всей видимости, ушел из Шиченги.
– Или вы его убили.
– Думай, что говоришь.
– Значит, не вы. Значит, Пшеницын добрался до него первым.
– Шаврин предположительно добрался до трассы, там поймал дальнобойщика и уехал.
– Думаете, я вам поверю?
– Придется поверить.
– Вы объявили Лупоглазого в розыск?
– Нет. Нина утонула в Шиченге.
– Вы знаете, что это неправда. Она жива.
– Нина утонула в Шиченге, – повысил голос Соловьев, – а ты слушаешь то, что тебе говорят, если не хочешь отправиться обратно в камеру.
– Я вас не боюсь, – сказал Андрей. Взял чашку и сделал большой глоток кофе.
– За себя не боишься, – сказал Соловьев, – а за отца?
– А что отец?
– Он же у тебя выпивает не хуже Зуева. Живет в деревянном доме. Видел, как гостиница полыхнула? Так и его дом может полыхнуть. Мало ли, окурок на пол бросил. Или проводка замкнула.
Андрей молча смотрел на Соловьева.
– Я все о тебе выяснил, Андрей, – сказал Соловьев. – Что же ты не сказал, что ты наш земляк?
– Мне было девять лет, когда я отсюда уехал.
– И что с того? Родная земля – это навсегда. Так что, не будешь родину покрывать позором в глазах общественности? Или ради красного словца не пожалеешь и отца? Так это у вас, у журналистов?
Андрей молчал.
– Настоящая смелость – она в том, чтобы думать не о мертвых, а о живых. Давай думать о живых.
– Нина жива, – сказал Андрей.
– Нина мертва, – сказал Соловьев. – Она утонула.
