• Следует резко ограничить задолженность банков. Собственные капиталы, на сегодняшний день соответствующие в лучшем случае 4-5% совокупности обязательств крупных банков, должны были бы составлять по меньшей мере от 20 до 30%, как это было в XIX – начале XX века^[126]. Когда какая-нибудь семья влезает в долги, чтобы купить дом, банк требует доли капитала порядка 20% от стоимости недвижимости, а вовсе не довольствуется 4%. По какому праву крупные банки для своих собственных дел считают возможным избегать ограничений, которые они сами же устанавливают для своих клиентов?

Инвестиционным банкам удалось, благодаря интенсивному лоббированию, ослабить исходные версии так называемых соглашений «Базель III», одной из целей которых и было несколько ограничить возможность их гигантских задолженностей. Примечательно, что именно эти банки и поднимают страшный крик по поводу колоссальных долгов развитых стран, тогда как эти долги усугублены как раз массивными государственными вливаниями в банки с 2008 года.

К тому же ввод ограничений на процент задолженности крупных банков вызовет по-настоящему стабилизирующий эффект, только если эта мера будет дополнена существенным сокращением их внебалансовой деятельности. Действительно, чтобы получить реалистичную картину банковской задолженности, нужно принять во внимание всю совокупность обязательств банка, как фигурирующих в балансе, так и отсутствующих, которые отличаются особой непрозрачностью. Таковы, например, общие фонды дебиторской задолженности (таков технический термин суконного финансового языка), которые чаще всего не фигурируют на балансе. На деле эти фонды суть образования ad hoc (финансовая выдумка неисчерпаема), позволяющие банкам приукрашивать их отчет, отфильтровывая из него сомнительные активы и безнадежные займы. Настоящие риски, таким образом, камуфлируются, обязательства банков предстают заниженными по сравнению с реальными, а их собственные капиталы в процентном отношении к их обязательствам искусственно раздуваются. В результате, если сравнить собственные капиталы с совокупностью обязательств, как внутри баланса, так и вне его, как оно и должно было быть, они рискуют соответствовать еще более низкому проценту, чем 4 или 5 официально объявленных процентов. Таким образом, для того чтобы реально представить себе состояние задолженности крупных банков, необходимо при учете их обязательств принимать во внимание и их гигантскую внебалансовую активность. Кроме того, цель существенного сокращения этих внебалансовых сделок может быть достигнута только при жестком ограничении распространения деривативов.

• Следует снова отделить инвестиционные банки от депозитных, как это было установлено в США законом Гласса-Стиголла в 1933 году (закон был фактически отменен в 1999 году). Такое разделение защищает клиентов депозитных банков, поскольку запрещает инвестиционным банкам играть в казино с их капиталами, что выступает серьезным фактором стабильности.

• Размеры банков следовало бы ограничить. Гигантские банковские конгломераты испытывают слишком сильное искушение идти на неоправданные риски без обязательств отвечать за их последствия. Они пользуются бесплатной страховкой за счет налогоплательщиков.

• Следует прекратить практику астрономических вознаграждений руководителям банков. В настоящее время такие премиальные акционерные опционы побуждают их обладателей скорее к пари, чем к инвестициям. Случающиеся потери падают на плечи клиентов, служащих, акционеров, пенсионеров и в конечном счете налогоплательщиков.

• Центры управления и контроля за рисками практически неэффективны в крупных банках. Однако необходимо обеспечить им определенную действенность. Было бы более полезно начислять бонусы служащим, занятым в этих центрах, чем трейдерам. Но пока мы наблюдаем обратное, что наглядно демонстрирует сегодняшние банковские приоритеты.

• Необходимо регулирование и строгий контроль над деятельностью хедж-фондов. В целом нынешняя мощь так называемой теневой банковской системы (shadow banking system), частью которых эти фонды являются, вызывает обоснованную тревогу. Эта параллельная система, пока практически нерегулируемая, откровенно вредна для экономики.

• Прежде чем быть выпущенными в обращение, финансовые продукты должны были бы пройти процедуру сертификации, чтобы отвечать определенным нормам, подобно тому, как это делается в других отраслях: фармацевтической, пищевой, автомобильной… Определенный орган должен отвечать за подобную сертификацию. Его целью должны быть прекращение распространения токсических финансовых продуктов и надлежащая юридическая квалификация такого распространения, как правонарушения. Необходимо, чтобы это распространение воспринималось как вредное – и экономически, и социально.

• Практики секьюритизации, определенные нами в гл. IV, должны быть строго регламентированы или даже запрещены. Разрешение банкам перепродавать их безнадежные задолженности поощряет их быть (еще) менее осторожными в области выделения кредитов на недвижимость, в результате чего только растет системный риск.

• Прямые внебиржевые (over-the-counter) трансакции должны быть регламентированы, поскольку они также создают дополнительный системный риск. Деривативы должны торговаться прозрачным образом на организованных рынках и соответствовать продуктам хеджирования. Таким образом, будет ограничено распространение финансовых продуктов, позволяющих заключать пари на банкротство компаний или стран, как это было с кредитными дефолтными свопами.

• Нужно прекратить лицемерие в отношении уклонения от уплаты налогов, которое могло бы быть искоренено, если бы страны Организации экономического сотрудничества и развития того действительно захотели. Например, США стали самой большой налоговой гаванью в мире, среди прочего, благодаря штату Делавэр, ускользающему от регламентации в этой области и где проще простого создать фиктивную компанию.

Однако, если бы страны ОЭСР запретили любой трансфер из налоговых гаваней, этого было бы достаточно для решения значительной части проблемы. Положить конец лицемерию в этой области означает также заручиться гарантиями, что европейские руководители и прежде всего председатель Европейской комиссии, на которых лежит задача борьбы с уклонением от налогов, не будут его как раз поощрять и организовывать в ущерб многим европейским странам и в пользу своих собственных. Скандал вокруг LuxLeaks в ноябре – декабре 2014 года выявил секретные налоговые соглашения, заключенные в начале 2000-х годов между более чем 300 мультинациональными компаниями и налоговыми службами Люксембурга, которые позволили таким компаниям, как Pepsi, FedEx, Walt Disney, Skype, Bombardier, Koch Industries, а также многим европейским фирмам (в том числе IKEA), включая дюжину греческих, в значительной степени избежать налогообложения в своих странах. Эти противозаконные действия были осуществлены посредством создания «почтовых ящиков», то есть компаний без реальной деятельности в Люксембурге, и с помощью особо сложных и непрозрачных бухгалтерских и налоговых комбинаций, организованных самыми большими экспертными фирмами в этой области, такими как PricewaterhouseCoopers, Ernst & Young, Deloitte и KPMG, которые оказывают консалтинговые услуги многим правительствам во всем мире для установления налоговых принципов и стратегии экономической политики!^[127] Кто здесь над кем издевается?

Эти соглашения были заключены с ведома высших органов Люксембурга. Как Жан-Клод Юнкер, который был в 2000-е годы министром финансов, а затем премьер-министром Люксембурга и великим проповедником «люксембургской модели», смог быть избран в 2014 году председателем Европейской комиссии? Эта же самая комиссия читает мораль Греции и предписывает ей сократить свой дефицит, тогда как ее председатель руководил страной, позволившей греческим компаниям уклоняться от налогов в ущерб Греческой республике^[128]. Это слишком сильно смахивает на фарс, тем более, что Юнкер лично воспрепятствовал созданию переписи подставных компаний, или «почтовых ящиков», через которые осуществлялась налоговая утечка, не говоря уже об отмывании денег^[129].

Налоговые потери, вытекающие из этих махинаций, колоссальны, а наказания за них редки. В 2005 году KPMG был тем не менее оштрафован американским правосудием на 456 млн долл. за незаконные схемы, стоившие казначейству США 2,5 млрд долл. невыплаченных налогов. В 2013 году Ernst & Young должен был выплатить 123 млн долл. Предложенная этой компанией своим клиентам налоговая оптимизация позволила им незаконно урезать свои налоги на более чем 2 млрд долл.

Во Франции расследование, представленное публике государственным каналом France 2^[130], показало, что EDF, 84% которого владеет французское государство, также «оптимизировало» свои налоги, а именно, при помощи люксембургских и ирландских филиалов, а также через фирму, зарегистрированную на Бермудах!^[131] Французское налоговое управление теряло в итоге многие миллиарды евро ежегодно.

• Налоговое бремя слишком тяжело для бюджетов многих семейных, а также малых и средних предприятий. Оно плохо распределено и свидетельствует о плохом функционировании государства. Налоговая система архаична, несправедлива и непомерно сложна. Налоговый кодекс США, для примера, представляет собой абсурд, достойный Кафки: он содержит примерно 75 тыс. страниц!^[132]

Сегодня навязываемая финансовым сектором динамика противоречит социальному и экономическому развитию, она обязывает общество принять рост затрат и чрезмерную сложность. Необходимо подвергнуть фискальную систему глубинному переосмыслению. Для этого один факт имеет решающее значение: объем электронных финансовых трансакций непомерен, он составил в Швейцарии около 160 ВВП, а во многих других развитых странах превысил ВВП более чем в 100 раз.

Следовало бы ввести налог на все электронные платежи^[133]: ставка в 0,2% или даже в 0,5%, или 1% была бы весьма низкой по сравнению с НДС, но, конечно же, будет расценена лоббистами финансового сектора как слишком высокая. Учитывая объем циркулирующих финансовых масс, такой налог станет подлинной манной небесной для большинства государств, страдающих от огромной задолженности.

Чтобы представить себе, какой приток средств способен обеспечить подобный налог, рассмотрим особенно интересный пример Швейцарии. В 2013 году электронные трансакции достигли здесь гигантской суммы в 100 трлн швейцарских франков!^[134] Налог пусть даже в 0,2% на каждый электронный перевод средств принес бы стране 200 млрд франков, то есть примерно треть нынешнего ВВП. Эта сумма превосходила бы все налоги, взимаемые в стране и оцениваемые примерно в 170 млрд франков. Иначе говоря, низкий автоматический налог на все электронные платежи теоретически мог бы позволить этой стране, как и большинству других, сократить, а то и упразднить большую часть всех налогов! Конечно, все это лишь теоретически, поскольку такой налог окажет немедленное понижающее воздействие на количество трансакций на рынках акций, облигаций, валют… А это значит, что, вероятно, придется поднять этот налог до 0,5 или 1%, чтобы собрать ту же сумму. Но и сокращение числа трансакций будет тоже весьма полезно, поскольку позволит сократить спекуляцию на финансовых рынках. Такой налог будет обладать и тем преимуществом, что серьезно ограничит налоговое мошенничество, ведь любые электронные операции в принципе автоматически фиксируются и регистрируются.

Во Франции и Германии, как и в большинстве раз витых стран, где совокупность электронных финансовых трансакций можно осторожно оценить в стократный ВВП, налога размером в 0,25% было бы достаточно, чтобы с лихвой превзойти нынешний объем налоговых сборов^[135].

Таким образом, за простой и единый микроналог, требующий крайне мало вложений для своей реализации, должны бы ратовать как государства на международном уровне, так и семьи и предприятия на уровне частном, поскольку введение такого налога означало бы упрощение административного труда, а также серьезное снижение налогов. Однако этот налог даже не рассматривается! Почему? Увы, он обладает тем недостатком, что приходится не по вкусу крупным банкам, на долю которых выпадает львиная доля финансовых трансакций. С таким налогом финансовым учреждениям придется платить больше налогов, чем сейчас, и им станет значительно сложнее применять «налоговую оптимизацию» и другие ухищрения.

Такой налог позволил бы снизить волатильность биржевых курсов и привел бы к практическому исчезновению финансовых трансакций, производимых за милли- или микросекунды. Он произвел бы позитивное воздействие, даже будучи применен в ограниченном числе стран. С одной стороны, он стабилизировал бы экономику этих стран, поскольку деятельность «казино-финансов» стала бы тяготеть к уходу за рубеж. С другой – граждане и компании других стран наверняка с интересом могли бы удостовериться в возможности действительно сократить налоги и упростить налоговую систему.

Стоит подчеркнуть, что такой налог отличался бы от знаменитого «налога Тобина». В самом деле, такой налог не добавлялся бы к уже существующим налогам, а заменил бы их, сократив налоговое бремя для большинства домохозяйств и предприятий (прежде всего малых и средних), увеличив бремя финансового сектора, который сегодня недоплачивает^[136]. К тому же речь идет о том, чтобы облагать налогом не только финансовые трансакции с акциями, облигациями и валютами, но и совокупность электронных платежей, включая, например, счета супермаркетов и ресторанов.

В 2012 году 11 европейских стран решили взять курс на «налог Тобина» и временно и в порядке эксперимента ввести налог на финансовые трансакции (TTF, une taxe sur les transactions fnancieres). Этот проект, хотя и гораздо менее амбициозный, чем предложенный Европейской комиссией в 2011 году, должен был дать более 30 млрд евро в год. Однако на сегодняшний день имеются многочисленные сомнения относительно осуществления этого замысла. Уже ясно, что этот налог не сможет быть введен до 2018 года и что даже если его введут, его версия будет лишена изначального содержания и будет противоречить обязательствам, взятым руководителями 11 стран (включая Франсуа Олланда). Здесь тоже поработали могущественные группы давления. В конце 2014 года французский министр экономики Мишель Сапен уже собирался ограничить распространение налога только на акции и вывел деривативы из зоны его действия. Ныне действующий налог во Франции достигает лишь 0,2%, тогда как в Германии он равен 0,5%^[137]. Он взыскивается только в случаях покупки акций французских компаний с рыночной капитализацией, превышающей 1 млрд евро. Он может достичь 0,3%, если это решение не будет изменено депутатами 20 октября 2016 года^[138], но финансовые лобби продолжают оказывать давление на парламентариев, чтобы те отказались от своего решения. Деривативы на акции не затронуты этим налогом, и ничего такого пока не предвидится. Как везет крупным французским банкам, таким как BNP Paribas, Société Générale или Crédit Agricole, весьма активным в области этих продуктов! Прибыль от этой деятельности не уменьшится, а в случае убытков на помощь будет призван налогоплательщик! Идет ли здесь речь о «духе предпринимательства», восхваляемом сменяющими друг друга французскими правительствами, или об очередной серии все того же гротескного фарса? Читатель книги уже понял, что ее автор склоняется ко второй гипотезе.

Если подтвердится переход к 0,3%, этот налог сможет дать французскому государству от 2 до 4 млрд евро. Сравните с 545 млрд евро, которые представленный нами выше микроналог смог бы принести в случае 0,25% от всей совокупности электронных трансакций^[139]. Это соотношение ярко демонстрирует, насколько недостаточны нынешние проекты, представляемые как амбициозные и как якобы эффективно принуждающие финансовый сектор подключиться к решению проблем, которые он сам и создал. Эти проекты нацеливаются лишь на крохи с того пира, которому – за счет общества – ежедневно предается система финансов.

В недавней книге, посвященной связям политики и финансов, особенно во Франции, авторы приходят к такому выводу:

Взаимопроницаемость политической сферы и финансовых лобби была еще раз продемонстрирована в ноябре 2014 года переходом заведующего «финансовыми делами» в официальном представительстве Франции при европейских учреждениях Бенуа де ла Шапеля во Французскую банковскую федерацию (FBF), лоббистскую организацию французской индустрии банков, где он теперь занимает пост управляющего^[141]. В то время, когда переговоры в Брюсселе по поводу введения налога на финансовые трансакции находятся в тупике, одна из ключевых фигур этого процесса и видный французский специалист в этой области, который должен был защищать этот проект, переходит на работу в лобби, крайне враждебно относящееся к введению этого налога! Пусть читатель сам рассудит, идет ли здесь речь о «пленении» или скорее о коррупции элит, или же о них обоих.

• Задолженность многих государств столь чрезмерна, что дефолты возможны. Был бы желателен аудит долга^[142] отдельных стран, как, например, Греции, особенно если кредиторы продолжают отказывать в частичном списании долга. Создание в марте 2015 года, по инициативе бывшего спикера греческого парламента госпожи Зои Константополу, Комиссии по аудиту греческого долга составляет первый шаг в этом направлении. «Нашей целью является определить характер – возможно, гнусный, незаконный и несправедливый, государственного долга, накопленного греческим правительством», – заявила она. Статья 7 принятого Европейским союзом регламента^[143] требует, чтобы «каждая страна-участница, ставшая объектом программы по макроэкономической перестройке, подвергла свою финансовую систему полному аудиту с целью оценить причины, повлекшие чрезмерный рост задолженности, а также выявить возможные нарушения».

Такая идея была в прошлом воплощена в Эквадоре президентом республики Рафаэлем Корреа. Речь шла, среди прочего, о том, чтобы определить, были ли государственные контракты, повлекшие за собой увеличение долга, запятнаны коррупцией. Анализ происхождения долгов необходим для того, чтобы определить, какие из них подлежат возврату, а какие – нет.

В конкретном случае Греции полезны были бы серьезные переговоры между греческим и немецким правительствами, поскольку должны быть рассмотрены как долги Греции в отношению к Германии, так и, наоборот, Германии в отношении к Греции. Во время Второй мировой войны и оккупации Греции германскими войсками страна претерпела большой урон. Согласно известному деятелю греческого Сопротивления Манолису Глезосу^[144], Греция потеряла 13,5% своего населения^[145]; 600 тыс. человек умерли от голода, 56 тыс. были казнены и 105 тыс. погибли в концентрационных лагерях. Железные, автомобильные дороги и другие коммуникации были во время оккупации в большом числе уничтожены.

Речь идет о крупных суммах. Сюда же относятся и украденные археологические сокровища, и навязанный нацистами в 1941 году заем (который сейчас эквивалентен 54 млрд евро, без учета процентов), и возмещение военного урона, и компенсация убытков семьям.

• Необходимо установить контроль над рейтинговыми агентствами. Они сосредоточили в своих руках немыслимую власть, вредящую функционированию экономики. Необходимо в ближайшие сроки дать понять их руководителям, какую меру ответственности они несут за выставляемые оценки, с тем, чтобы они могли держать ответ перед правосудием в случае биржевых крахов или дефолтов, обостренных их оценками. Финансовый кризис ясно показал опасность, которую они представляют. В самом деле, они дали наивысшие оценки самым сомнительным финансовым продуктам. Работай они более объективно, они, вероятно, потеряли бы контракты с соответствующими банками, которые являются доходными клиентами. Начиная с 2010 года они стремятся улучшить свою репутацию, выказывая особую суровость по отношению к некоторым странам, в частности к Греции. По-волчьи выть ведь так соблазнительно.

Следует подвергнуть самому внимательному пересмотру программы и содержание курсов по экономике и финансам на академическом уровне, как это уже предлагали в 2011 году преподаватели и исследователи в своем обращении, упомянутом в предыдущей главе. Слишком часто при чтении программ возникает вопрос: а был ли кризис (тот, что начался в 2007-2008 годах)? Крайне важно проанализировать кризис и извлечь из него уроки, но это, кажется, не относится к академическим приоритетам! Целые батальоны выпускников покидают каждый год студенческую скамью с магистерским дипломом по финансам или по МВА, не будучи научены элементарному критическому мышлению. Они обучены только применять финансовую логику, в конечном счете логику «казино-финансов», в ущерб всем другим: логике общества, экономики, логике отдельных секторов или компаний, в которых они будут работать.

В конечном счете принятие всех этих мер требует от граждан и политиков аналитических способностей, воли к подлинным решениям и… немало мужества. Автор вполне отдает себе отчет в том, каких усилий, какой настойчивости и, прежде всего, сколько времени потребует осуществление предложенных мер, с какими трудностями оно встретится. Но, парадоксально, вывести общество и экономику из тупика, в котором они оказались, – задача первостепенная и даже срочная. В конечном счете речь идет о выборе, который должно сделать общество, выборе между диктатурой финансового сектора и демократией, где активные граждане берут будущее в свои руки. Мы несем ответственность за нынешнее и грядущие поколения, обладающие неотъемлемым правом на достойную жизнь в ответственном и цивилизованном обществе.