Возведение на пьедестал воображаемых авторитетов, исполняющих важные функции вне достаточного научного и демократического контроля, еще более обостряет вышеупомянутое «обращение в реализм» интеллектуальных элит, ведущее в конечном счете к предательству.

Номинирование на Нобелевскую премию по экономике (а точнее, на премию Шведского национального банка по экономическим наукам памяти Альфреда Нобеля^[116]) наглядно иллюстрирует проблему. Медиатизированные и чрезмерно восхваляемые номинанты оказываются в положении, позволяющем им оказывать влияние на экономическую политику правительств, на инвестиционную стратегию компаний, равно как и на линию исследований и преподавания в высшем образовании. Жан Тироль, лауреат этой премии 2014 года, обратился после получения премии к тогдашнему французскому министру высшего образования и науки Женевьеве Фьоразо с письмом, в котором призвал торпедировать любые попытки плюрализации преподавания экономики во Франции. Письмо это возымело действие, поскольку ни одно из планировавшихся новых отделений, ни одна новая экономическая специальность так и не были открыты, что позволило экономическому «единомыслию», печально знаменитой pensée unique, удерживать власть во французской экономической науке и преподавании.

Не лишним будет напомнить, что множество лауреатов этой премии вышли из Чикагского университета, известного своей апологией максимального дерегулирования рынков (то самой, что была одной из главных причин кризиса), и что двое из них, Роберт Мертон и Майрон Шоулз, лауреаты 1997 года, были в 1998 году замешаны в скандале вокруг почти-банкротства хедж-фонда Long-Term Capital Management (LTCM)^[117]. Господство Чикагской школы было также продемонстрировано в 2013 году нобелизированием двух из трех лауреатов – профессоров Чикагского университета. В октябре того года белый дымок в стокгольмском небе возвестил о номинации трех пап экономики: Юджина Фамы, Ларса Петера Хансена и Роберта Шиллера. Они были награждены за «эмпирический анализ цен на активы». Само по себе это весьма похвально, но члены жюри, к сожалению, не потрудились объяснить ценность этих анализов для решения таких проблем, как безработица и прекаризация. Юджин Фама принял участие в создании теории эффективного рынка, согласно которой финансовые рынки не могут ошибаться, в отличие от тех акторов, которые попытались бы их предугадать или переиграть (outperform), то есть регулярно порождать прибыль более высокую, чем биржевый индекс (как S&P 500 в США). Эти рынки выступают поэтому естественным ориентиром экономики, ее Богом, столь же совершенным, сколь и непостижимым, ее альфой и омегой. Однако сам кризис противоречит этой теории. Если финансовые рынки всегда правы, почему же они так резко меняют мнение, как это бывает в момент биржевого краха, или в случаях, когда никакая новая информация, кажется, не дает для этого оснований? Официальное коммюнике Нобелевского комитета вызывает скорее недоумение: лауреат доказал, что курс акций в краткосрочной перспективе крайне трудно предвидеть. Но вряд ли такая банальность заслуживает Нобелевки… Роберт Шиллер, в свою очередь, доказал, что долгосрочные предсказания делать легче, чем краткосрочные. Это, конечно, вдохновляет, но предсказания на короткий срок столь ненадежны, что трудно представить себе, как долгосрочный прогноз может быть еще хуже. К тому же поскольку «долгота» долгосрочного прогноза остается тоже весьма смутной (один год? три? пять?), польза от такого вывода отнюдь не бросается в глаза. Работы этих двух лауреатов скорее взаимно противоречивы, чем дополняют друг друга. Первый основывается на гипотезе о рациональности экономических агентов, тогда как второй настаивает, прежде всего, на их иррациональном характере. Наконец, в эпоху, когда центральные банки прибегают к массированным вливаниям в финансовую систему, а курсы финансовых активов регулярно подвергаются манипулированию, выглядит парадоксальным, что авторы работ об ограниченной предсказуемости курсов акций до такой степени превозносятся и что их исследования привлекают столько внимания. Почему бы столь же высоко не оценить исследования о количестве чертей, помещающихся на кончике иглы, или о половой принадлежности ангелов?

При этом вопросы, на которые должны были бы ответить нобелевские лауреаты, остаются без ответа. Какие новые экономические парадигмы должны быть развиты, какие решения должны быть найдены, чтобы положить конец «казино-финансам» и поставить финансовый сектор на службу экономике и обществу? Очевидно, что жюри не сочло эти вопросы важными ни в 2013-м, ни в последующих годах. В своем завещании Альфред Нобель объясняет, что его цель состоит в вознаграждении усилий тех, кто за последний год принес наибольшие блага человечеству. Именно эту цель должны преследовать и члены жюри.

Услужливые элиты выступают и на более низких уровнях пирамиды славы. Упомянем для примера случай Фредерика Мишкина, профессора Колумбийской школы бизнеса, который поставил свою подпись в 2006 году, незадолго перед кризисом, под отчетом, озаглавленным «Финансовая стабильность в Исландии», за что и получил 135 тыс. долл. Профессор Ричард Портес из Лондонской школы бизнеса за сходную экспертизу получил 58 тыс. фунтов стерлингов^[118].

Экономика и финансы являются отнюдь не только техническими областями знания, доступными одним посвященным, тем более если эти последние не выполняют своих прямых обязанностей. Гражданин должен взять дело в свои руки, поскольку в конечном счете именно он расхлебывает последствия кризиса; поэтому он вправе требовать от этих «посвященных» участия в решении проблем, а не в их создании. Речь должна идти о возмущении и ангажированности, говоря терминами знаменитого памфлета Стефана Хесселя «Возмущайтесь!»^[119]. Распространение фальшивой интеллектуальной монеты, то есть концептов, лишенных какого-либо смысла, усилиями слишком часто раболепски настроенных элит лишь вносит свою лепту в банкротство системы и расширение массовой безработицы.