ЭПИЛОГ

СКАЗКИ ДРУГОЙ СТОРОНЫ

Человек с вороной

Никто не сказал бы, что ему приходилось легко. В кузове его грузовика было двенадцать матрасиков, короб с чистой детской одеждой и мешок с грязной, еще один — с пластмассовой посудой, магнитофон, прикрученный к борту проволокой, и одиннадцать детей, от года до трех лет. Повезло хотя бы с Крысиной феей. Она вела грузовик, пока он маялся в кузове с ребятишками, а иногда подменяла его в роли многодетной матери, давая поспать. Не слишком часто, потому что в такие моменты грузовик простаивал. Выглядела она скорее как злая фея, чем как добрая, но не была ни доброй, ни злой, она просто выполняла возложенную на нее миссию.

С детьми ему тоже повезло. Все они были умнее, чем им полагалось по возрасту, и почти все на редкость спокойны и терпеливы. Но их частенько укачивало, они хотели есть и пить, многие не умели пользоваться горшком, а умевшие иногда не могли проделать это в подпрыгивающем кузове, и, несмотря на все их старания, каждый следующий день давался ему все с большим трудом.

Тех, кто обращал внимание на это странное семейство, удивляло то, что многие дети были одногодками, не будучи близнецами, и то, что никто из них не походил на отца. Их удивляла и молодость отца, и ворона у него на плече, и черная широкополая шляпа, украшенная пожелтевшими черепками каких-то мелких зверьков.

— Должно быть, цыгане, — говорили они, морщась. — А дети, наверняка, краденые.

— Это не все мои, — объяснял он застенчиво, если его уж очень донимали вопросами. — Половина — сестрины, — и он указывал на чернобровую девушку в кабине, которая курила не переставая, выставив в окно острый локоть. На плече у нее красовалась татуировка: оскалившаяся крыса. Присмотревшись, даже самые любопытные предпочитали отойти, ни о чем не спрашивая.

Грузовик колесил вроде бы без цели, но на самом деле Крысиная фея постоянно сверялась с картой. Некоторые дома на которой были отмечены красными крестиками. К таким домам они старались подъезжать на рассвете, чтобы не потревожить соседей. Возле каждого из домов их уже ждали. Обычно мужчина и женщина, но иногда только женщины, и один единственный раз — только мужчина. После недолгих переговоров в кузове грузовика становилось одним ребенком меньше, и он уезжал так же незаметно, как приехал. Были и дома, отмеченные зелеными крестиками. К таким они подъезжали в любое время, не таясь, и забирали коробки с детским питанием.

И хотя детей становилось все меньше, с каждым днем они все больше уставали, и путешествие делалось тяжелее. Они начали путать дни, разговаривали все реже, все чаще забывали, кого из детей успели покормить, а кто остался голодным. Дважды Крысиная фея сбивалась с пути, и их дорога удлинялась на много часов.

И все-таки, отдавая последнего ребенка, он расплакался. Фея хлопнула его по спине:

— Перестань. Своих заведешь.

Она не была по-настоящему злой, но многого не понимала.

История официантки

Каждый вечер, примерно в половине девятого, когда заканчивалась ее смена, она выходила на задний дворик кафе с объедками для кошек. Распределив их по двум одноразовым бумажным тарелкам, прислонялась спиной к перилам веранды и стояла так, отдыхая или погрузившись в грезы, пока не становилось совсем темно. Кошки разгуливали вокруг, серые — невидимками, черно-белые — видимые наполовину. Она стояла, тоже наполовину видимая — белый передник и наколка, — спрятав руки под мышки, и ждала чуда. «Сумерки — трещина между мирами». Эту фразу она вычитала в какой-то книге, когда у нее еще было время читать, и хотя уже не помнила ни содержания книги, ни ее автора, фраза — одна, единственная, запомнилась.

«Трещина между мирами, — думала она, вглядываясь в сгущающиеся вокруг синие сумерки. — Здесь. Сейчас». Как только становилось слишком темно, чтобы различать очертания сиреневого куста, растущего у забора в трех шагах от веранды, она уходила. Чувствуя себя отдохнувшей и полной сил, словно за полчаса ничегонеделанья из нее выветривались и усталость, и кухонный чад, и кухонные сплетни.

За эту привычку две другие девушки из кафе прозвали ее Принцессой. Иногда, возвращаясь на кухню за своей сумкой, она слышала, как они обсуждают ее.

— Вместо того, чтобы со всех ног мчаться к ребенку, торчит на заднем дворе чуть не по часу, каждый божий день. Хорошенькая из нее мать, ничего не скажешь. Да таких и близко к детям нельзя подпускать.

— По-моему, она оттого и торчит там, что ей неохота возиться с младенцем. Уж не знаю, на кого она его оставляет, бедняжку.

Иногда к обсуждению присоединялась сменщица.

— Ох, вы не видели этого младенца! Я бы к такому тоже не спешила. Башка огромная, и полный рот зубов. Это в восемь-то месяцев! Меня от него в дрожь бросает, честное слово. Она его даже по имени не зовет. Только Толстым. А он вовсе и не толстый.

— Может, папаша у него был толстый.

— Не знаю, как насчет толщины, но наверняка, урод, если малыш в него.

— Да уж не в мать. Она хоть и в крапинку, как перепелиное яйцо, но все же не страшилище.

Она не обращала внимания на подобные разговоры. Ей нельзя было ни с кем ссориться и терять работу. Да они и не задевали ее, эти злые сплетни. Толстый был чудным ребенком. Не красавец, зато умница, и уже выговаривает с полдесятка слов. Он терпеливо ждал ее с вечерней смены в своей кроватке, грызя оставленное на ужин печенье и играя с набитым опилками динозавром, и ни разу никто из соседей не пожаловался на плач. Ему не требовалась нянька. Он умел ждать. Они оба умели, потому что только это и делали. Вместе и поодиночке, играя, работая, готовя обед и съедая его, в кроватке и на заднем дворе кафе, даже во сне.

Их папа, он же Прекрасный Принц Не Отсюда, как ни странно, одновременно похожий на белого с пуговичными глазами динозавра (так считал Толстый) и на кустик жасмина, что рос у нее в горшке на подоконнике, должен был найти их рано или поздно, сегодня или завтра, им надо было только дождаться его, а дальше уже не понадобится мириться с нехваткой памперсов, злыми сплетнями и прочими мелкими неудобствами, потому что он заберет их в свою сказочную страну, где наступит совсем другая жизнь.

И они ждали.

Трехпалый мужчина в черном

Он поселился в заброшенном трехэтажном доме, о котором ходили упорные слухи, что в нем водятся привидения. Узнали об этом не сразу. Дом стоял на отшибе, а новый жилец не зажигал в нем света и почти ничем не выдавал своего присутствия. Сначала его приняли за бродягу. Но бродяги не носят костюмы, не бреются и не закупают продукты на неделю вперед. Когда стало ясно, что человек этот поселился в доме надолго, к нему отправили делегацию из жителей близлежащих домов для выяснения всех обстоятельств. Городок был небольшим, и к чужакам здесь относились с недоверием.

Мужчина встретил гостей вежливо, на большую часть вопросов отвечать не стал, но кое-что им все же удалось выяснить.

Владелец дома — оказалось, что у него был владелец — поручил этому человеку присматривать за своим имуществом. Мужчина показал им соответствующие бумаги, и бумаги эти были в порядке, хотя никто не мог припомнить, чтобы домом с привидениями кто-то владел, а подпись владельца выглядела и вовсе странно, напоминая толстого паука. Один из соседей — бывший юрист — заверил остальных, что в этом нет ничего противозаконного. Человек в костюме сказал, что останется в доме за сторожа до получения дальнейших распоряжений от владельца. На это нечего было возразить, и делегация удалилась, неудовлетворенная, но с сознанием выполненного долга.

Дом всегда был странным местом, поэтому никого не удивило, что его владелец подписывается пауком и посылает людей сторожить свое имущество, когда это имущество уже почти развалилось.

Довольно долго новый обитатель старого дома не привлекал к себе внимания, пока однажды его не посетила мрачного вида татуированная девица на мотоцикле, распугавшая всех окрестных котов. Она привезла жильцу маленькую белобрысую девочку, и, ссадив ее с мотоцикла, тут же умчалась. Жильца с тех пор окончательно невзлюбили. Даже то, что он оказался отцом-одиночкой, не расположило к нему соседей. Да и ребенок был на редкость неприятным.

Отправить