Ночной гость
Той ночью я не сомкнул глаз — как, думаю, и многие из моих товарищей; большую часть времени я провел в тревожной полудреме, не в силах отдаться сну из-за несмолкающего рычания и рева над самыми нашими головами и из-за страха, который они рождали в моей душе. Находясь в состоянии полусна-полубодрствования, я уловил какой-то звук, донесшийся вскоре после полуночи из кают-компании. Дремота мгновенно слетела с меня, я сел, напряженно прислушиваясь, и почти сразу понял, что какое-то живое существо медленно перемещается по палубе салона. Поднявшись со своего места на полу, я пробрался туда, где лежал боцман, с намерением разбудить его, если он уснул, но не успел наклониться, чтобы тронуть его за плечо, как он схватил меня за лодыжку и шепнул, чтобы я не шумел, ибо тоже услышал странные звуки, доносящиеся из салона. Немного помедлив, мы подобрались к двери так близко, как только позволяли подпиравшие ее сундуки, и снова замерли, прислушиваясь, однако никто из нас не мог бы сказать, что за тварь производила эти странные звуки. Это не были ни шаги, ни шарканье, ни даже шелест, какое издают подчас крылья летучей мыши (это сравнение первым пришло мне в голову, ибо я думал о вампирах, которые, как говорят, населяют ночной мрак в забытых богом краях). Звук, которые мы слышали, не походил и на шуршание, какое издает ползущая змея; больше всего он напоминал шорох грубой мокрой ткани, если проводить ею по половицам и переборкам. Сходство это стало особенно разительным, когда что-то проползло прямо по двери, у которой мы сидели; при этом мы оба в страхе отпрянули назад, хотя и дверь, и сундуки по-прежнему отделяли нас от неведомой твари. Вскоре, однако, пугающий звук стих, и как мы ни прислушивались, не могли больше уловить ни шороха. Несмотря на это, мы оба больше не ложились и до самого рассвета строили догадки одна ужаснее другой относительно того, кто или что побывало на борту ночью.
С рассветом страшное рычание прекратилось. Еще какое-то время траурный вой продолжал терзать наш слух, но наконец смолк и он, и настала глубокая тишина, которая воцарялась над этими пустынными и бесплодными землями в дневные часы.
С наступлением тишины мы заснули, ибо ночное бодрствование и страх утомили нас. Однако уже в семь часов утра боцман разбудил меня, и я увидел, что матросы разбаррикадировали ведущую в салон дверь. Мы с боцманом сразу отправились на разведку, но хотя мы искали очень тщательно, нам не удалось обнаружить никаких следов, которые помогли бы нам догадаться, что за существо посетило нас ночью и нагнало на нас такого страха. Впрочем, нельзя сказать, что никаких следов в кают-компании не было: в нескольких местах переборки оказались словно процарапаны грубым наждаком, однако определить, появились ли эти потертости прошедшей ночью или они были здесь раньше, мы не смогли.
О том, что мы слышали, боцман велел мне никому не говорить, так как ему не хотелось путать матросов больше, чем следовало. Мне это решение показалось достаточно разумным, поэтому я держал рот на замке. В глубине души я, однако, был далеко не спокоен, ибо мне хотелось больше знать о твари, которую нам следовало опасаться; более того, я вовсе не был уверен, что опасность грозит нам только ночью. Мысли об этом не отпускали меня, и все время, пока внимательно осматривал трап и стены салона, я боялся, что существо — а именно так я называл про себя нашего ночного гостя — может напасть на нас и при свете дня.
После завтрака, к которому кроме рома и галет каждый получил по куску солонины — назначенные боцманом на камбуз матросы сумели развести в плите огонь, — мы под руководством боцмана занялись нашими насущными делами. Джош и двое матросов второго класса отправились на поиски бочек с водой, а остальные начали вскрывать ведущие в грузовой трюм люки, чтобы посмотреть, что вез таинственный бриг, но — вот странность! — в подпалубных помещениях не было ровным счетом ничего, кроме трех футов застоявшейся воды.
К этому времени Джош обнаружил бочонки с пресной водой и даже перекачал немного в пустой анкерок, но, к нашему великому сожалению, вода эта обладала отвратительным вкусом и запахом и не годилась для питья. Боцман, однако, велел перелить часть воды в ведра и поставить на палубе в расчете на то, что на свежем воздухе она отдаст часть запаха. Джош так и поступил, однако вода, простояв все утро в открытой посуде, сделалась лишь немногим лучше.
Как легко предположить, все мы были весьма озабочены тем, где достать пригодную для питья воду, ибо к этому моменту мы уже начинали ощущать нехватку ее. Одни предлагали одно, другие другое, но — увы — никто не придумал реального способа удовлетворить нашу нужду. После обеда боцман велел Джошу взять четверых матросов, сесть в шлюпку и подняться вверх по протоке на милю или две в надежде, что на большем удалении от моря вода окажется не такой соленой. К несчастью, экспедиция хотя и вернулась перед самым закатом, привезла неутешительные вести — вода в протоке оставалась непригодной для питья даже на значительном расстоянии от места нашей стоянки.
Очевидно, боцман предвидел, что Джошу не удастся найти воду, поскольку сразу после того, как шлюпка отчалила, приказал назначенным на камбуз матросам кипятить взятую из ручья воду в трех вместительных чайниках; над носиком каждого чайника боцман повесил по большому котелку с водой из трюма, которая была холоднее, чем вода в протоке, чтобы пар из чайников, попадая на холодное железо, конденсировался и стекал в ведра, поставленные под котелками на полу камбуза. Таким образом нам удалось получить достаточно пресной воды, чтобы хватило и на сегодняшний вечер, и на завтрашнее утро; к сожалению, этот способ оказался чересчур медленным, и нам необходимо было придумать что-нибудь более производительное, если мы хотели — я, во всяком случае, хотел — поскорее покинуть этот странный корабль.
Ужинать мы сели рано, еще до того, как село солнце, так как не хотели портить себе аппетит, слушая заунывный вой, ожидать возобновления которого у нас имелись все основания. После ужина боцман задраил входной люк, и мы все перешли в капитанскую каюту, как и в предыдущую ночь заперев и забаррикадировав за собой дверь; как оказалось, эта похвальная предусмотрительность сослужила нам добрую службу.
К этому времени солнце почти закатилось, над равнинами сгустились сумерки, и в полумраке поплыл выматывающий душу вой; мы, впрочем, отчасти уже привыкли к многочисленным странностям этих богом оставленных земель, поэтому набили наши трубки и раскурили их; я, однако, заметил, что никто из моряков не разговаривал: не обращать никакого внимания на траурные стоны и истерический визг было выше человеческих сил.
Как я уже сказал, никто из нас не обменялся и парой слов, однако молчание наше вскоре оказалось нарушено благодаря открытию, которое сделал Джордж. Наш юнга не имел привычки к курению табака, поэтому, пока остальные наслаждались своими трубками, он пытался найти какое-нибудь занятие, чтобы скоротать время; в этот раз юноша принялся разбирать содержимое шкатулки, стоявшей на полу у передней переборки. Шкатулка эта была заполнена по большей части всяким хламом, среди которого оказалось около дюжины грубых бумажных пакетов, в каких, насколько я знал, продается кукурузная рассада; мне, однако, было известно, что их можно использовать и для других целей — как, например, в нашем случае. Сначала Джордж отбросил их в сторону как нечто совершенно ненужное, но, когда совсем стемнело, и боцман зажег одну из найденных в кладовке сальных свечей, юнга, убиравший с палубы мусор, сделал открытие, заставившее его удивленно вскрикнуть.
Услышав крик Джорджа, боцман сердито на него шикнул, полагая, что это просто шалость, какие, увы, были еще свойственны нашему не до конца вошедшему в зрелый возраст матросу, но юнга, придвинув к себе свечу, велел нам слушать, ибо бумажные пакетики были исписаны мелким, похожим на женский, почерком.
Но не успел Джордж рассказать, что же он такое нашел, как ночь вступила в свои права; мы поняли это по тому, что протяжные стенания затихли, и издалека донеслось громовое рычание, не дававшее нам покоя две предыдущие ночи. На несколько секунд мы даже позабыли про наши трубки и сидели неподвижно, прислушиваясь, ибо странный звук по-прежнему внушал нам неосознанный ужас. Прошло совсем немного времени, и грозный рык зазвучал, как и в прошлые разы, со всех сторон сразу, но мы сумели совладать с собой и, вернувшись к нашим трубкам, велели Джорджу прочесть то, что было на бумажных мешочках.
Тогда юнга, правда не очень твердым голосом, начал читать написанное строку за строкой, и, надо сказать, это была странная и страшная повесть, которая еще больше усилила нашу тревогу:
«…Когда посланные отыскали среди венчающих берег деревьев родник, мы все воспряли духом, ибо в последние дни остро нуждались в пресной воде. А часть матросов, боясь оставаться на корабле (они утверждали, что все наши несчастья, включая таинственное исчезновение нескольких членов команды и брата моего возлюбленного, происходят оттого, что на корабле поселился дьявол), даже заявила о своем желании перенести к роднику свои вещи и устроить там лагерь. Свой план они задумали и осуществили сразу после полудня, хотя наш капитан — человек во всех отношениях достойный и честный — заклинал их не покидать судно, если они хоть сколько-нибудь дорожат жизнью. Увы, никто из них не послушал доброго совета, а после того как пропали без следа боцман и первый помощник, капитан не имел никаких средств заставить безрассудных внять голосу разума…»
Тут Джордж замолчал и принялся перебирать бумажные мешочки, ища следующую страницу странной рукописи. Минуту спустя он с растерянным видом признался, что не может ее найти, но боцман велел ему читать все подряд, справедливо заметив, что мы не знаем, существует ли у этой истории продолжение; кроме того, нам было важно побольше узнать об источнике воды, который, судя по описанию, находился на берегу неподалеку от корабля.
Подбодренный таким образом, Джордж поднес к глазам следующий листок, не заботясь более о связности повествования; как я понял из его объяснений, листки были пронумерованы как попало и почти не соотносились друг с другом. Нас, однако, это не смущало, ибо всем нам очень хотелось узнать, что могут сообщить даже такие разрозненные записки.
Следующий отрывок, который прочел юнга, гласил:
«…Внезапно капитан крикнул, что в салоне что-то есть. Почти сразу я услышала голос моего возлюбленного, убеждавшего меня запереть дверь моей каюты и не открывать ее ни при каких условиях. Потом хлопнула дверь в капитанскую каюту, и наступила тишина, которую минуту спустя нарушил какой-то странный шорох. Так я впервые услышала, как тварь ползает по полу салона. Только потом мой жених и капитан признались, что тварь пробиралась в кают-компанию и раньше, но они ничего мне не говорили, боясь испугать без нужды. Что ж, зато теперь мне стало понятно, почему мой возлюбленный так настойчиво просил меня непременно запирать на ночь двери моей каюты. Задумалась я и о том, не указывал ли звон бьющегося стекла, разбудивший меня две или три ночи назад, на то, что некое таинственное существо пыталось проникнуть в салон, ибо наутро я увидела, что потолочный иллюминатор разбит. Так я размышляла о мелочах, а сердце мое от ужаса готово было вырваться из груди…
Отчасти по привычке, отчасти по необходимости я научилась засыпать, несмотря на страшное рычание, раздававшееся по ночам вокруг корабля, так как мне удалось убедить себя, что это голоса странствующих во мраке духов; я не позволяла странным и страшным мыслям слишком смущать мой дух, к тому же мой жених убедил меня, что нам ничего не грозит, и что в конце концов мы непременно вернемся домой. Но теперь я своими ушами слышала, как страшно ворочается у моей двери алчущая тварь, и…»
Тут Джордж запнулся, потому что боцман внезапно поднялся и опустил свою тяжелую руку ему на плечо. Юнга хотел что-то сказать, но боцман знаком призвал его к молчанию; его жесты были столь выразительны, что все мы, чьи нервы были взвинчены волнующей историей неизвестной женщины, невольно прислушались. И почти сразу наши уши уловили новый звук, прежде заглушённый грозным, раскатистым рычанием, — звук, до этой минуты ускользавший от нашего внимания, ибо все мы были слишком поглощены тем, что читал Джордж.
Снаружи… Снаружи что-то терлось, скреблось о дверь, точно большая, жесткая щетка. На протяжении нескольких томительных секунд мы не шевелились и, едва осмеливаясь дышать, прислушивались к этому страшному звуку. Потом несколько человек, сидевших ближе всех к двери, инстинктивно отпрянули прочь, охваченные страхом, вызванным близостью твари, но боцман, подняв руку, негромко приказал им сидеть тихо и не производить излишнего шума. И действительно, тварь, казалось, услышала шорох их быстрых движений, ибо дверь внезапно содрогнулась с такой силой, что мы были почти уверены: еще немного, и она слетит с петель. К счастью, дверь устояла, и мы поспешили укрепить ее с помощью нескольких снятых с капитановой койки досок, которые мы просунули в щель между нею и двумя сундуками, на которые поставили третий, закрыв таким образом весь дверной проем.
Сейчас уже не помню, говорил ли я о том, что в каюте капитана было два окна, одно из которых, расположенное со стороны левого борта, оказалось разбито. Мы обнаружили это, когда поднялись на корабль, и боцман сразу закрыл его так называемым «глухарем» (тиковой крышкой, какие используются для защиты стекол во время шторма), заложил батенсами и укрепил клиньями. Он сделал это, боясь, как бы под покровом темноты какое-нибудь существо не проникло к нам на борт через дыру, и, как будет видно из дальнейшего, поступил весьма мудро и предусмотрительно. Когда Джордж крикнул, что кто-то пытается взломать «глухарь» левого иллюминатора, мы в сильнейшей тревоге попятились, ибо поняли, что какая-то злобная тварь пытается добраться до нас другим путем, проявляя тем самым поистине пугающее упорство и целеустремленность. Один лишь боцман — мужественный человек, который к тому же умел не терять головы в самых сложных обстоятельствах, — шагнул к иллюминатору и удостоверился, что клинья надежно удерживают батенсы. И в этом вопросе на него вполне можно было положиться, ибо боцман ходил под парусами уже не один десяток лет; если уж он утверждал, что ни одно живое существо, если только оно не обладает силой кита, не сможет взломать шторм-крышку, значит, так оно и было, и мы могли не беспокоиться, что враг доберется до нас этим путем.
Но пока боцман проверял, надежно ли сидят клинья в гнездах, один из матросов вдруг вскрикнул в сильнейшем страхе, ибо в окне справа показалась какая-то розоватая масса, которая подобно гигантскому слизню медленно ползла по стеклу вверх. В следующую секунду Джош, сидевший у стола, схватил свечу и поднес ее к окну… Так я впервые увидел тварь. Складчатая, бесформенная, она была сделана словно из сырой говядины — и в то же время она была живая!
Это зрелище внушило нам такой ужас, что мы только смотрели на тварь, не в силах предпринять ничего для собственной защиты; впрочем, у нас не было никакого оружия. Не знаю, сколько мы простояли так, неподвижны и безгласны, словно агнцы перед мясником. Наше оцепенение продолжалось, вероятно, лишь несколько мгновений, но мне они показались невероятно долгими. Потом я услышал, как затрещал оконный переплет, и увидел, как по стеклу разбежались во все стороны зигзагообразные трещины. Еще немного, и окно не выдержало бы, и вход в каюту оказался открыт, но тут боцман с проклятьем (он назвал нас «никчемными сухопутными крысами») схватил вторую шторм-крышку и с маху закрыл ею правое окно. Его поступок помог нам сбросить гибельное оцепенение, и уже в следующую секунду у боцмана оказалось помощников больше, чем можно было пожелать. В считанные секунды батенсы оказались вставлены в проушины и закреплены клиньями. Все это было проделано более чем своевременно, в чем мы тотчас убедились, ибо снова раздался громкий треск дерева, звон разбитого стекла, и темноту огласил пронзительный рев, который становился все громче, пока не заглушил даже наполнявшее ночь рычанье. Рев, впрочем, вскоре затих, и наступила короткая пауза, в продолжение которой мы слышали непрестанный шорох и влажные шлепки по тиковой шторм-крышке, которая, по счастью, была закреплена как следует, так что никакая непосредственная опасность нам не угрожала.
