ДЕВЯТНАДЦАТАЯ ГЛАВА
В Ричмонде

Ропщущие войска под завязку забили поля и луга вокруг Ричмондского дворца. Было почти два часа дня.

Более двадцати тысяч человек сошлись со всех сторон к королевской резиденции. Пятнадцать сотен из них были приглашенными гостями: послами, священниками, аристократией, иностранными монархами и генералами. Еще триста человек числились в штате дворца: слуги, солдаты, ополченцы, фрейлины, горничные, благородные священнослужители, сенешали, повара, официанты, музыканты и огромное количество временных помощников.

Остальную толпу составляли лондонцы, изливающиеся из города шумными семейными компаниями, клубными и рабочими сборищами, которые тащили за собой тележки с едой, питьем, фейерверками и музыкальными инструментами. Никого из них не приглашали, и никто из них не подошел ближе лугов по ту сторону дворцовых стен, но им этого вполне хватало. Одно присутствие в миле от королевы во время празднования годовщины Коронации наполняло сердца горожан покоем, гордостью и патриотической значимостью. К тому же фейерверк ее величества был самым великолепным зрелищем на острове, достойным оглушительных воплей восторга. Люди вытаптывали траву, окапывались, разводили костры и откупоривали бутылки, видя, что все вокруг занимаются тем же самым. Только некоторые счастливчики лицезрели, помимо соседей, еще и дворцовую стену. Тем не менее каждый убеждал себя, что вот он-то занял самое лучшее местечко для праздника.

Толпа сплошным слоем покрыла двадцать акров Ричмонд-Грина до самого Дома Трубачей и часть Ричмонд-Хилла. Она заняла весь Шин и дорогу по берегу реки, уже начав вторжение в Олений парк и сам парк Ричмонд. Отдельные смельчаки цеплялись за ветки всех ста тринадцати вязов Грина.

Высоко наверху, на плоской крыше восточного крыла дворца, кардинал Вулли опустил подзорную трубу и отошел от парапета, передав инструмент ожидавшему рядом сенешалю.

— Больше, чем в прошлом году! — радостно заявил тот.

— Больше, чем когда-либо, — задумчиво произнес Вулли.

Он осмотрел крышу и заметил солдат, стоящих на страже через равные промежутки.

— Когда приедет лорд Галл, немедленно препроводите его ко мне! — приказал кардинал. — Я хочу еще раз пройтись по всем мерам безопасности.

— Разумеется, ваше преподобие, — ответил сенешаль, следуя за ним к башенной лестнице.

Три дьякона из Церковного Управления ожидали его, стоя внизу в коридоре, где куча народу переносила скамьи из красного дерева. В помещении стояли стоны и кряканье, перемежающиеся криками: «Держи свою сторону!» Проход походил на реку, запруженную бревнами.

Дьякон Спенч рассек деревянный прилив и добрался до кардинала. Он нес в руках кожаный планшет с шелковой пурпурной закладкой и регулярно с ним сверялся.

— Мы полностью очистили верхнюю аудиторию и Зеленые Покои. Главный эконом думает, что скамейки есть и в кладовой. С них, скорее всего, придется для начала вытереть пыль, ее там изрядно, но они сгодятся. — Он еще раз посмотрел на план рассадки гостей. — Или виконта Хэйлси, графа Слоу и посла Сардинии придется посадить на парусиновые стулья в конце третьего ряда.

— Найдите для них нормальные места, Спенч, — сказал кардинал. — Мы же не хотим начать войну с Сардинией. Или со Слоу.

Они пошли по забитому коридору, работая локтями.

— Объекты с девяносто шестого по сто третий ожидают вас в ваших покоях, — оповестил Спенч.

В апартаментах кардинала было душно от людей и трубочного дыма. Вулли потратил минуту, чтобы дать разрешения и медальоны для прохода за сцену мистерам Гольбейну, Бейли и Блейку, официальным живописцам церемонии, которые стояли рядом с дверью около кучи мольбертов, благоухая скипидаром.

— Только предварительно одобренные этюды, джентльмены, — предостерег их Вулли. — Без всяких карикатур, пожалуйста. Я не хочу видеть в понедельник во всех газетах портреты пьяных аристократов.

Художники кивнули и собрали свое громыхающее оборудование.

— Артисты, — нараспев произнес Спенч, подведя Вулли ко второй группе. — Гомон из «Лебедя», Флитч из «Розы», Хантингдон из «Русалки», Тробридж из «Оха» и Баскервилль из труппы лорда Чемберлена.

Режиссеры поспешно вскочили со стульев, на которых сидели, и расцвели профессиональными конкурентоспособными улыбками обожания. Все, кроме Хантингдона, который невольно бросил предательский взгляд на графин с бренди, стоящий на столе кардинала, и понадеялся, что дыхание не выдаст его с головой.

Вулли заметил все, и если бы не был сейчас в столь серьезном и деловом настроении, то это даже посмешило бы его. Он заметил то, как актеры старались выбиться вперед, улыбнуться шире, выглядеть уверенно и надежно, несмотря на толчки локтями и плечами, которые щедро раздавали друг другу. Возможно, решение привлечь все театральные труппы города к исполнению самого главного представления года было ошибкой, ведь сейчас перед кардиналом стояли самые агрессивные и завистливые люди Лондона. Но Вулли до сих пор помнил всю ярость и клевету за спиной, которые последовали за его выбором труппы лорда Чемберлена для прошлогоднего празднества, и считал любой вариант лучше того, даже такой.

— Благодарю вас за визит, джентльмены, знаю, что вы сейчас заняты последними приготовлениями, — начал кардинал со всей сердечностью.

Он давно уяснил, что разговор с театральными людьми лучше всего начинать с глупых улыбок, если хочешь настроить их на нужный лад. Квинтет разразился хором фраз вроде: «Да не стоит и упоминать об этом», «Вовсе нет» и «Боже! Да разве можно сравнить это с работой, что возложена на вас, ваше преподобие!». Вулли изобразил свою лучшую улыбку и подождал, позволив шуму утихнуть естественным образом.

После чего перешел к делу.

— Надеюсь, — сказал он голосом, в котором неожиданно послышались намеки на бой барабанов, на виселицы и остро наточенные топоры, — что у вас все в должном порядке?

— В абсолютном! — отозвался квинтет единым телом с пятью ртами.

— Прекрасно. Начнем в десять. Мы можем начать позже только в том случае, если ужин затянется и я лично вам об этом сообщу. Понятно? — спросил Вулли.

— Да, полностью, — ответило создание с пятью ртами.

Кардинал повернулся, не спеша прошел к столу и медленно, демонстративно откупорил графин. Повисла глубокая тишина, прерываемая только шелестением шума из-за окон.

— Джентльмены, я чрезвычайно высоко ценю ту работу, что вы проделали, дабы соответствовать моим просьбам, — сказал кардинал. — Я прекрасно понимаю, что сотрудничество ради удовольствия публики противоречит вашим натурам.

Последовала пауза, и потом Вулли улыбнулся, показывая, что шутит. Все преувеличенно захохотали, льстя изящному остроумию кардинала. Все, кроме Хантингдона, сумевшего выдавить только вялый смешок, ибо бедняга был полумертв от облегчения.

Вулли вновь продемонстрировал искусственную улыбку. Квинтет сверкнул зубами в ответ. «А вам стоило бы взять меня в театр, — подумал кардинал. — Я играю лучше, чем вы когда-либо сможете».

— Тем не менее, — продолжил он, — для целей нынешнего вечера мне придется назначить одного из вас ответственным за проведение мероприятия. Я знаю, подобный шаг вызовет раздражение у остальных, но такова необходимость. С целью повышения эффективности и в преддверии, несомненно, крайне беспокойной ночи я должен буду общаться с одним человеком, которому остальные должны подчиняться, чего бы им это ни стоило. Другого решения нет, и я очень сильно разочаруюсь в любом, кто отвергнет мое требование. Вам ясно?

Существо синхронно закивало пятью головами.

— Я намереваюсь решить этот вопрос как можно более справедливо. Дьякон Спенч? Не одолжите ли мне биретту?

Дьякон сделал шаг вперед и передал свой головной убор Вулли. Тот вынул из складок платья пять кусочков бумаги, свернутых трубочкой, бросил их в шапку и аккуратно ее встряхнул.

— Спенч?

С беззаботной улыбкой священник медленно вытащил одну и неспешно развернул ее неуклюжими руками, сверкая радостными ухмылками «сейчас будет». Актеры чувствовали себя крайне неуютно.

Наконец Спенч развернул бумажку, прищурился и громко объявил:

— Базиль Гомон.

Тот улыбнулся с подлинным удовольствием и почувствовал, как в него вонзаются четыре крайне неприязненных взгляда.

— Итак, я назначаю мистера Гомона. Выражаю вам свою благодарность, джентльмены. На этом все. Сейчас я обговорю последние детали с мистером Гомоном, и он тут же вам обо всем сообщит.

Хантингдон, Тробридж, Баскервилль и Флитч по очереди пожали руку кардинала и, громко шаркая, удалились.

Вулли отвел свежеизбранного к столу, где они могли рассчитывать на относительную приватность, и отложил в сторону биретту:

— Прошу прощения за всю эту суету. Мне нужно было, чтобы все выглядело справедливо. Мне не хотелось, чтобы вы беспокоились из-за споров за кулисами.

— Я все понимаю. Спасибо, ваше преподобие.

Голос Вулли упал почти до шепота:

— Как дела, агент Уизли?

— Хорошо настолько, насколько ожидаемо, шеф, — ответил Гомон. — Вся затея выглядит крайне уязвимой, но если парни лорда Галла все сделают с максимальной секретностью, то мы скомпрометированы не будем.

— Случилось ли что-нибудь, о чем мне следует знать?

— Как-то ничего не приходит на ум.

— Какие новости об агенте Борде Хилле?

Гомон помрачнел, лениво играя с бумажками, оставшимися в шапке, и сказал:

— Я бы сказал, что это тупик. Похоже, он ничего не выяснил. Я уже делал доклад о его работе, и сообщать там особо нечего. Понятия не имею, откуда вы его взяли, сэр.

— А вы и не должны, Уизли. Его происхождение — это информация крайне деликатного свойства, и, к сожалению, доступ к ней находится гораздо выше вашего уровня допуска.

— Ни слова больше.

— А где он находится сейчас?

— В том-то и дело. Агент Борд Хилл не попадался мне на глаза уже несколько часов кряду, — ответил агент Уизли. — С прошлой ночи, по правде говоря. Наверное, сейчас он находится где-то здесь. Чертовски хороший лютнист, отдаю ему должное.

Вулли задумчиво почесал подбородок и сказал:

— Как только увидите его, сразу пришлите ко мне. Придумайте какую-нибудь убедительную легенду. Мне необходимо с ним поговорить.

Агент кивнул и посмотрел вниз, на клочки бумаги:

— Боже мой! На каждом написано «Базиль Гомон»!

— Естественно, — ответил кардинал.

Он отпустил Гомона и приступил к разговору с кухонным персоналом. Скульптор по льду пребывал в дурном настроении, а ботинки его насквозь промокли. Вулли счел это дурным знаком.

В апартаменты вошел Иствудхо и остановился у окна, ожидая, в этот момент похожий на отдыхающего родезийского колосса.

— Минуту, джентльмены, — сказал кардинал поварам и подошел к массивному агенту ЦРУ. — Докладывайте.

Тот покачал наковальней головы:

— Прямо перед рассветом Борд Хилл снова ускользнул от меня, после того как я разыскал его из-за неприятности с паланкинами. Очень хитрый парень. В театре случился какой-то переполох. Я пошел на разведку, а он, наверное, вышел через заднюю дверь. Прошу прощения, сэр.

— Вы не нашли никаких улик?

— Ничего, сэр, — ответил Иствудхо, — кроме сломанной лютни.

Внизу, у большого павильона, стоящего на дворцовой лужайке, трое солдат бегали за подпрыгивающим и искрящимся «огненным колесом», которое шипело и взрывалось, перекатываясь по траве. Слуги и музыканты, собравшиеся вокруг, громко аплодировали и веселились.

— Лови! Затопчите эту чертову штуковину! Держите ее подальше от главного боезапаса! — ревел офицер стражи.

Один из солдат умудрился в прыжке добраться до фейерверка и закрыть его собственным шлемом в то самое мгновение, когда огонь добрался до главного заряда. Шлем взлетел на двенадцать футов, оставляя за собой яркий след голубых искр, а потом рухнул вниз, с глухим стуком приземлившись прямо на голову растянувшегося на земле стражника.

— О-о-о! — восторженно протянули зрители и оглушительно захлопали.

Начальник караула с громом обрушился на подчиненных и изрек суровую диатрибу о курении при исполнении. Де Тонгфор отвернулся от радостного, но, увы, краткого зрелища и попытался испепелить взглядом Седарна.

— Ты опоздал! — ощерился он.

— Извини, — сказал француз, поправляя рюши на своей музыкантской форме.

— А где лютня?

— Я как раз хотел об этом сказать. Она сломалась. Сырая погода. Сыграть на ней не получится.

Де Тонгфор посмотрел на него сверху вниз и скорчил презрительную мину:

— В сундуке за главной сценой есть две запасные. Возьми одну. Настрой. Займи свое место. Или я твою голову на палку насажу.

Седарн кивнул и ушел. Помощник режиссера проводил его взглядом, и никто не увидел, как в его глазах мелькнуло неприятное удивление.

Вооружившись лютней, Седарн обогнул сцену и вошел в сделанную на скорую руку артистическую уборную, отгороженную в складках длинного павильона. Его встретил хаос беспрестанно болтающих полуголых тел. Воздух был плотным из-за летающей пудры. Музыкант разыскал Долл, которая зашивала порванный чепец из газа.

— Что-нибудь нужно, любовь моя? — спросил Триумф.

Она скорчила гримаску и пожала плечами:

— Ничего. Я даже не знаю, что должна искать.

— Узнаешь, когда увидишь. Об условном сигнале я тебе рассказал. Я присмотрю за тобой. Ты присматривай за мной.

Он поцеловал ее.

— Ни пуха ни пера! — добавил Руперт с самой ободряющей улыбкой, которую смог изобразить, учитывая обстоятельства.

Он собрался уйти, но потом снова повернулся к девушке и поцеловал ее еще раз, надеясь, что не в последний. За дворцовыми стенами семья Брэкетов: Джон-старший, Джон-младший, маленький Джон, жена Марта, сестра Делла, бабушка Суинни и крошка Нелл — сидела, поедая отсыревшие наантвичи, распивая третью флягу терпкого вина и в который раз обмениваясь поздравлениями наподобие: «Какое же прекрасное место мы выбрали, прямо у стены, и все благодаря мне, что поднял вас так рано!» — когда Джон-младший, кузнец ростом шесть футов четыре дюйма, глава семьи, неожиданно ойкнул и встал.

Он твердым шагом направился прочь от изумленных родственников и подошел к человеку, который как раз собирался влезть на дворцовую стену, цепляясь за побеги плюща.

— Вы не можете этого сделать! — запротестовал Джон-младший. — Мы сюда первыми пришли! Вам не дозволено заходить внутрь. Проваливайте! Найдите себе другое место и хватит лезть вперед очереди!

Мужчина, уже наполовину покоривший стену, повернул голову и вперился взглядом в Брэкета.

— Отвали, или я убью тебя без всякого сочленения, — просто сказал он.

То ли холодные синие глаза сыграли свою роль, то ли обильные шрамы, но Джон-младший неожиданно почувствовал себя маленьким и жалким, как совершенно не пристало себя чувствовать кузнецу шести футов четырех дюймов, а потому кротко вернулся к наантвичам, хотя много их не съел. О'Бау исчез за высокой стеной.

Ваш покорный слуга, я, Уилм Бивер, с радостью расселся на церковной скамье и сверился с программкой, тисненной золотом, вскоре выяснив, что оказался рядом со свитой графини Хардвик. Те посмотрели на меня как на некий предмет, на который чуть было не наступили.

— Добрый день! — учтиво поздоровался я и снова уткнулся в программку.

Слева от меня должен был сидеть лорд Кларенс. Я вздохнул.

Движение по дороге в Шин было очень плотным, к тому же образовалась огромная пробка. Милиционеры сворачивали телеги в сторону и так перенаселенных полей у Ричмондского леса, в добрых трех милях от королевской резиденции.

— У нас срочное дело во дворце! — кричал Дрю Блюэтт с козел повозки.

Служащий перед ним улыбнулся, явно не обратив на его слова никакого внимания, и продолжил знаками показывать, что им надо съехать с забитой дороги. Позади уже раздавались вопли сворачивать, на хрен.

— Придется припарковаться здесь и дальше идти пешком, — заключил Дрю, въезжая в поле.

Агнью кивнул и повернулся разбудить задремавшего Аптила.

— Мы приехали? — спросил австралиец, протирая глаза.

— И близко нет, — проворчал слуга.

В личной часовне Гильдии, расположенной во дворце, царила такая тишина, какая по идее должна стоять в могилах (хотя в столь суровые времена там, возможно, и не столь спокойно). Ладан и запах горящих свечей почти скрывали — но все же не до конца — сладкий аромат, поднимавшийся из-за ширмы слева от кафедры.

Джасперс слегка откинулся, преклонив колени перед маленькой жаровней; его руки казались почти прозрачными из-за гоэтического сияния. Медленно, с трепетом он взял три маленькие уродливые иконки, которые только что благословил, и положил каждую в отдельный мешочек, затягивающийся шнурком. Их, в свою очередь, священник повесил на шею, спрятав под камзолом.

— Что тут, во имя…

Джасперс резко повернулся, оскалившись от гнева. Он все еще был слаб из-за только что проведенных ритуалов, и незваный гость застал его врасплох.

В дверях ширмы стоял кардинал Гэдди, глаза его расширились, а губы пересохли и дрожали.

— Что вы тут делаете, преподобный? — спросил он, входя внутрь. — Я пришел сюда для приготовительной молитвы и учуял… Даже не могу сказать что!

— А разве вы не знаете, кардинал, что прерывать другого человека, когда тот говорит с Господом, невежливо? — спросил Джасперс, поднимаясь с колен.

— Не мелите вздор! — Гэдди был хрупким, нервным человеком, но ощущение того, что в часовне произошло нечто ужасающе неправильное, придало ему смелости. — Я знаю этот запах… этот проклятый запах. Ах ты, тварь! Что ты тут наделал? Что ты вообще тут делаешь?

Джасперс встал, чувствуя, как трясутся ноги. Он очень не хотел проводить последние церемонии во дворце, но другого выхода не оставалось.

— Уходите отсюда. Оставьте меня. Забудьте то, что видели, — сказал священник, стараясь использовать Шумерский Голос Власти, который часто помогал ему.

Но сейчас горло пересохло, сил не осталось, и он не смог соблюсти верный тон и тембр.

— Ты осмеливаешься пробовать любительские чернокнижные штучки на кардинале?! Ах ты, жалкий предатель! — с презрением сказал Гэдди. — Да я владел Голосом в девять лет, но вскоре понял, почему им пользоваться не следует! — Кардинал сделал шаг вперед, сжав маленькие руки в посредственные, но решительные кулачки, и воскликнул: — Я спущу на тебя стражу! Тебя повесят и вздернут на дыбе! Сегодня все увидят, как твое тело поджарится на огне во время банкета! Все обрадуются, когда узнают, где скрывался источник заразы, поразившей Союз!

— Оставь меня, — повторил Джасперс.

Эмоциональная речь кардинала дала ему достаточно времени, чтобы собрать воедино оставшуюся энергию.

Гэдди задрожал и поспешно отступил, почувствовав, как все сжимается внутри. Он никогда прежде не слышал, чтобы в Голосе было заключено столько силы и властности, даже тогда, когда учителя в Колледже демонстрировали с его помощью действие черной магии испуганным послушникам на уроках основ Искусства. Неожиданно кардинал понял, что имеет дело с далеко не обычным дилетантом, сбившимся с пути истинного.

— Стража! Стража! — начал он и резко подавился, из горла его не вырывалось ни единого звука, только пустое бульканье.

Де ла Вега вытащил рапиру из шеи Гэдди, и маленький человек навзничь повалился на каменный пол часовни. От удара кровь запятнала все вокруг.

— Спасибо, — сказал Джасперс, позволив себе сделать передышку.

— Подобные неприятности вызывают крайнюю досаду, особенно столь близко к назначенному времени, — заметил вошедший в часовню испанец, вытирая клинок и возвращая его в ножны. — Предполагаю, он застал вас врасплох?

— Я только закончил ритуал и потерял слишком много сил, — ответил священник.

— Хорошо, что Сли послал меня проверить, как у вас дела. Он и Солсбери уже на месте. Лорд требует вашего присутствия.

Джасперс переступил через труп Гэдди:

— Мне надо избавиться от тела. Мертвый кардинал едва ли поспособствует нашему делу сегодня ночью.

Де ла Вега кивнул и отвернулся, тогда как преподобный открыл фиал с алхимической жидкостью, который прятал в кармане. Раздалось громкое шипение, и комнату наполнил отвратительный гнилостный запах.

Он висел в воздухе, отравляя все вокруг, когда двое мужчин неслышно выскользнули из помещения.

На чердаке дворца водились большущие крысы, сочные, размером с кота. Но не с этого. Ростом восемь футов от носа до кончика хвоста, он мягко ступал по дощатому настилу, словно призрак. Грызуны могли похвастаться размерами, но все равно разбегались прочь. Глупостью они не страдали.

Колокол на церкви Святой Кунигунды пробил пять часов. Удары пронеслись по деревне, но никто из жителей Смардесклиффа не заметил их, ибо лучший праздник в честь Коронации, который когда-либо случался в деревне, был в самом разгаре. Священник в сотый раз рассказывал благодарной аудитории, собравшейся у водокачки, как он в одиночку предупредил ополчение о демоне в повозке.

Мясник объяснял всем, кто был готов его слушать, деликатные тонкости того, как заколоть демона любым предметом — от мясного крюка до колючки чертополоха. «Кто с мечом к нам придет, от меча и погибнет», — говорил он. Люди прилежно делали пометки и проставляли оратору выпивку.

Пекарь, убежденный холостяк вот уже тридцать девять лет, деловито предавался страсти с младшей дочкой деревенского ткача в стоге сена за пекарней. Как выяснилось, она еще ни разу не делала этого с «настоящим героем».

Мэр показывал синяки членам Женского Института. Судя по визгу и восторженным воплям, он с тем же успехом мог запускать королевский фейерверк.

— Как там наш пленник поживает? — спросил мэр мясника, когда последний, шатаясь, прошел мимо, ища, где бы его могло стошнить без свидетелей.

— Я послал владельца «Кота и чаши» проверить его, — ответил громила, тяжело сглотнул, и его отнесло к забору слева.

— Леди! Я скоро вернусь! — объявил мэр, чеканя шаг, сошел с помоста, еле выпутался из свисающих знамен и отправился в сторону деревенского амбара для хранения церковной десятины.

— О-о-о! — дружно протянули дамы.

— Говорят, хозяин постоялого двора и есть самый настоящий герой, — сказала одна, когда мэр удалился.

— Да, поразил демона яблоком на веревочке! — воскликнула другая.

— Это древняя техника, он научился ей у своего покойного двоюродного дедушки, — объяснила его жена.

Все посмотрели на нее с неподдельным изумлением.

Мэр толкнул мощные двери сарая и вошел внутрь. Вокруг его коленей заквохтали куры. В темном, пронизанном лучами света помещении голова кружилась от запаха сушащейся пшеницы.

— Хозяин? — тихо позвал мэр. — Потом снова прошептал: — Хозяин?

В этот раз из-за снопов соломы послышался сдавленный стон. Мэр пошел на разведку.

Владелец «Кота и чаши» лежал лицом в соломе, привязанный к рукоятке вил. Он походил на поросенка, зажаренного на вертеле, с яблоком во рту.

Мэр вытащил фрукт из сведенных челюстей, словно пробку.

— Этот пронырливый дьявол ускользнул от меня, — закашлялся связанный.

— Твою мать! — проинформировал его мэр.

В миле ниже по течению Джузеппе Джузеппо выбрался из реки Смард и выплюнул кусок тростника и целую пригоршню солоноватой на вкус воды.

Он вполз на берег, кашляя и чихая. Лучи заходящего солнца грели тело слабо.

Ученый перекатился на спину и вытащил Самую Важную Книгу В Мире из кармана камзола. Та промокла, страницы слиплись, чернила местами расплылись, а до Лондона было еще добрых двадцать миль по длинным однообразным полям среди холмов.