Крис Райт
ВОЗРОЖДЕНИЕ
Понятия не имею, как долго я был без сознания. Хотя должен бы: моя улучшенная память и каталептическая функция должны были сохранить хоть что-нибудь, но там пусто.
Предположительно, это часть процесса. Они хотят вызвать сомнения, заставить спрашивать себя, почему я здесь. Если так, то они преуспели. Полная неспособность что-либо вспомнить терзает мой мозг. Мне не нравится не знать. Ощущение такое, будто я очень долго слишком многого не знал.
Но я жив, и мои сердца бьются. А это уже что-то. С того момента, как я пришел в себя, у меня была пара-другая минут, чтобы подумать над своим положением. Тоже полезно, но это, без сомнения, тоже часть некоего плана.
Я пробегаюсь по главному — физическим аспектам моего затруднительного положения, чтобы занять мозг механической работой. Делая это, я чувствую, как уровень ментальной готовности возвращается.
Я сижу на стуле. Голый. Мои запястья, лодыжки, шея и грудь обхвачены железными кольцами.
Нет, не железными — их я смог бы разорвать. Но это нечто столь же грубое и неприятное.
Освещения почти нет. Свои конечности я могу смутно различить, но не более того. Дышится легко, но в расплавленной грудной клетке чувствуется застарелая боль. Мое второе сердце еще бьется, свидетельствуя о том, что я восстанавливаюсь после тяжелой травмы или истощения. Каких-либо серьезных ран я не чувствую, хотя полно синяков и ссадин, и это подтверждает, что недавно я побывал в переделке.
Мыслезрения у меня нет. Никаких душ поблизости не чувствую. Впервые со дня поступления в легион я вспоминаю, что это такое — остаться наедине со своими мыслями. Поначалу это на удивление приятно, будто вернулся в пору счастливого детства.
Но комфорт недолгий, поскольку мои физические ощущения не настолько изувечены. Когда тело привыкает и способности возвращаются, я понимаю, что не один. В помещении со мной есть кто-то еще, невидимый во мраке. Я его не вижу, но чувствую запах и слышу звуки. На его руках кровь, и от этого воздух в тесной комнате становится резким и неприятным. Он дышит неровно, будто загнанный зверь.
В данный момент это все, что я чувствую. Еще какое-то время мы сидим молча, и я пытаюсь вспомнить события, предшествовавшие этому моменту, которые возвращаются очень медленно, отдельными фрагментами.
Некто долго молчит, а когда наконец начинает говорить, его голос повергает меня в изумление. Это внушительный, с едва сдерживаемой свирепостью, влажный горловой рык, обволакивающий слова и выделяющий каждое из них, будто отмеренную порцию острой угрозы. Я подозреваю, что мне не по себе не от слов, а от манеры речи моего дознавателя.
Итак, допрос начинается, как всегда и везде, с момента зарождения организованной жестокости.
— Назови свое имя и название роты, — говорит он.
И на миг, на один страшный миг я понимаю, что не могу этого вспомнить.
Беззвучно, с погашенными ходовыми огнями «Геометрический» вполз на высокую орбиту. Планета, оставшаяся в двух сотнях километров ниже, была почти так же темна — черная, словно пустота, с ослепительно красными прожилками там, где магма, а может, пожары обжигали ее кору.
Брат-капитан Менес Каллистон — стоял на мостике эсминца и наблюдал за сближением в окуляры реального пространства. Он был в боевом доспехе, но с непокрытой головой. Его темные глаза неотрывно следили за изогнутым краем планеты, заполнявшим теперь большую часть плексигласовых экранов над головой. Грубоватое скуластое лицо было по обыкновению неподвижным. Его делил надвое тонкий патрицианский нос. Кожа казалась высохшей, как старый пергамент, волосы цвета жженой умбры очень коротко острижены. Правый висок украшала единственная татуировка — стилизованное изображение совы, знак Атенейской культовой дисциплины.
Сверкающий доспех капитана был глубокого красного цвета, с бело-золотыми наплечниками и нанесенными на них значками и номером Четвертого братства Пятнадцатого легиона Астартес, легиона Тысячи Сынов.
Пока он стоял в задумчивости, к нему присоединилась еще одна фигура. Вновь прибывший был коренастее, ниже ростом, шире в кости, а черты ближе к усредненному облику космодесантника — бычья шея, квадратная челюсть, горы тугих мышц на крепких костях. Возможно, он был моложе первого, но из-за причуд генного формирования об этом трудно судить наверняка.
— Сигналов противника нет? — спросил Каллистон, не оборачиваясь.
— Никаких, — заверил брат-сержант Ревюэл Арвида.
— И ты ничего не провидишь?
Арвида, который был Корвидом, печально улыбнулся.
— Теперь это не так просто, как прежде.
Каллистон кивнул.
— Да. Не так.
Слева от Каллистона на пульте управления замелькали руны. Над пультом появился гололит — вращающаяся сфера с предварительно рассчитанными траекториями снижения в атмосфере.
— Спускаемый модуль готов, капитан, — сообщил Арвида. — Можем начать, когда вам будет угодно.
— А ты все еще не уверен, что нам нужно это делать.
— Вы же знаете, что нет.
Только теперь Каллистон отвернулся от экранов и взглянул в глаза своему подчиненному.
— Ты понадобишься мне внизу, — сказал он. — Меня не волнует, что говорят авгуры, но там будет опасно. Поэтому, если твои сердца не лежат к этому, скажи мне сейчас.
Арвида спокойно выдержал его взгляд. По губам скользнула тень улыбки.
— Значит, я могу выбирать, в каких операциях участвовать?
— Я бы не хотел заставлять тебя участвовать именно в этой.
Арвида покачал головой:
— Так не пойдет! Раз вы идете, значит, и я с вами, и все мое отделение. Во всяком случае, их вам удалось убедить.
— Их не нужно было особо убеждать.
— Вокруг полно загадок, и я не понимаю, как наше появление здесь поможет их разрешить.
Каллистон позволил тени раздражения скользнуть по суровому лицу.
— Нужно же с чего-нибудь начать.
— Я знаю. И, как уже сказал, если вы уверены в этом, то я с вами. Можете не сомневаться.
Каллистон снова взглянул в окуляры реального пространства. Планету окутывала аура смерти, это было бы очевидно даже для большинства смертных, нечувствительных к варпу. Промежутки между потоками огня были черны, словно провалы шахт, уходящие в никуда. Что-то грандиозное и ужасное свершилось здесь, и отголоски этого были еще слышны.
— Я уверен, брат, — твердо произнес он. — Нам сохранили жизнь не просто так, и это дает кое-какие преимущества. Мы высадимся на ночной стороне планеты.
Его темные глаза прищурились, пристально вглядываясь в данное крупным планом изображение полушария планеты. Казалось, что он пытается воскресить видение чего-то давно ушедшего и безвозвратно погибшего.
— Нам приказали улетать меньше чем полгода назад, — сказал он, на этот раз самому себе. — Трон, Просперо изменился.
* * *
— Менес Каллистон, капитан, Четвертое братство, Тысяча Сынов.
Я вспоминаю это через пару секунд, и слова быстро слетают с моих пересохших губ. Полагаю, именно это и нужно говорить — имя, звание, порядковый номер.
Может, больше ничего не следовало говорить, хотя я испытываю странное нежелание молчать. Вероятно, мне ввели в кровь сыворотку правды, но я в этом сомневаюсь. Не вижу причины, почему бы не поболтать немножко. В конце концов, я понятия не имею, ни почему я здесь, ни что происходит, ни сколько мне осталось жить.
— Что ты делаешь на Просперо? — спрашивает он.
— Я мог бы спросить тебя о том же самом.
— Мог бы. А я мог бы тебя убить.
Мне кажется, ему хочется меня убить. В его голосе есть нечто, оттенок вожделения, который об этом говорит. Но он сдерживается. Полагаю, это космодесантник. Трудно не узнать такой голос, перекатывающийся в усиленных легких, обвешанной мышцами глотке и огромной бочкообразной груди, как вода по мельничному колесу.
Значит, мы в некотором роде братья.
— Что тебе известно о разрушении этой планеты? — спрашивает он.
Пока он не повышает голоса. Говорит осторожно, держа рвущуюся из него волну жестокости под контролем. Но, чтобы прорвать плотину, много усилий не потребуется.
— Нам приказали покинуть орбиту шесть месяцев назад, — отвечаю я. Похоже, самое лучшее — говорить правду, во всяком случае сейчас. — Некоторые пытались возражать, но не я. Я никогда не сомневался в приказах моего примарха. Позже, когда не смогли установить связь, мы поняли, что что-то не так.
— Насколько позже?
— Недели спустя. Мы были в варпе.
— Почему вы сразу не вернулись?
Ах да! Я много раз спрашивал себя об этом. С каждым новым вопросом я вспоминаю все больше. Однако так и не могу вспомнить, что привело меня сюда. Полная пустота, будто прошлое скрыто под железной маской. Создать ее — настоящее искусство, которым нелегко овладеть. Я осознаю силу тех, кто взял меня в плен.
— Я хотел. Другие — нет. Мы пытались установить связь через астропатов, но всякий раз наши коды оказывались неверными. Вскоре после этого наши корабли подверглись нападению. Полагаю, это были вы или ваши союзники.
Верна ли моя догадка? Приближаюсь ли я к истине? Мой дознаватель молчит. Только запах крови и частое, жаркое дыхание во мраке.
— Много ли вас уцелело?
— Не знаю. Единственный вариант был рассредоточиться.
— Значит, ваш корабль прибыл сюда в одиночку.
— Да.
Может, отвечать более уклончиво? Я действительно не знаю. У меня нет ни плана, ни цели. Ничто из той информации, что я ему дал, не представляется мне важным. Вероятно, все было бы иначе, сумей я вспомнить обстоятельства своего пленения.
Мой мысленный взор по-прежнему окутан тьмой. То, что я ограничен пятью чувствами, данными от рождения, начинает выводить меня из себя. Тут я понимаю, что если отказаться от попыток, станет хуже. Не знаю, навсегда ли это, особенность ли помещения либо временные последствия ранения. Будучи атенейцем, я привык воспринимать ментальные образы людей, мерцающие за их лицами, словно свеча, горящая за занавеской.
Я плохо переношу их отсутствие. Из-за этого мне хочется говорить, искать какой-нибудь способ заполнить пустоту. В любом случае мне не нужны экстрасенсорные способности, чтобы почувствовать, насколько опасен мой дознаватель. В нем таится какая-то невероятная способность к ярости, физическому насилию, и он едва держит себя в руках. Я смогу воспользоваться этим, либо моя жизнь в смертельной опасности.
— Даже если так, вы слишком долго возвращались, — замечает он.
— Нас задержали варп-штормы. Через них месяцами не удавалось пробиться.
Тут мой дознаватель засмеялся — жутковатый звук, словно его голосовые связки рвутся на части.
— Так оно и было. Наверняка ты знаешь, что стало их причиной.
Я чувствую, как он подается вперед. Ничего не видно, но дыхание приближается. В голове возникает мысленный образ длинной зубастой пасти с черным, вываленным наружу языком, хотя я понятия не имею, насколько он верен.
— Ты святой или проклятый, раз сумел пройти через все это, — говорит он, и я чувствую, как он рад, что моя судьба в его руках. — Мне еще предстоит выяснить, кто именно, но к этому мы скоро вернемся.
Ранее…
В трюме не осталось «Грозовых птиц», а «Громовых ястребов» на «Геометрическом» никогда не было, поэтому десантироваться им предстояло в грузовом модуле. От экипажа эсминца сохранился лишь основной костяк — пара сотен смертных, из которых часть все еще донашивали форму Стражников Шпилей. В былые времена, готовя десантную капсулу, они смотрели бы на своих повелителей, Легионес Астартес, с благоговением, но события последних месяцев пошатнули устои. Они своими глазами видели уничтожение Просперо, и это сокрушило остатки силы духа, еще жившей в них.
Вероятно, когда началось разрушение планеты, у многих там оставались семьи. Каллистон знал, что они важны для смертных. Сам он уже не мог припомнить, каково это — считать подобные вещи значимыми, но тоже ощущал утрату, правда, иного рода.
Запущенный транспортник неуклюже летел вниз в сгущающейся атмосфере, реагируя на команды пилота, словно чересчур норовистый конь. Пульт управления не был рассчитан на огромные ручищи космодесантника, а в воздухе носились тучи пепла, поднятого с выжженных равнин остатками свирепых бурь, бушевавших над континентом.
Транспортник тяжело ударился о поверхность планеты, встряхнув свой экипаж, запертый в фиксирующих клетях, пока тормозные двигатели гасили инерцию падения. Никто из воинов отделения не сказал ни слова. Клети с шумом распахнулись, выпуская их наружу, чтобы разобрать оружие. Каллистон, Арвида и остальные боевые братья надежно закрепили в магнитных держателях болтеры и силовые клинки, и задние двери отсека широко раскрылись.
В грузовой отсек ворвался воздух Просперо. Сквозь дыхательный аппарат шлема Каллистон ощутил жар, словно из доменной печи. Воздух был еще горячим и имел горький привкус из-за примеси пыли с развалин.
Спустилась ночь. Небо было черно-красным, как запекшаяся на ране кровь, с неряшливыми клочьями теней на месте проплывающих пыльных облаков. Повсюду на фоне линии горизонта виднелись разрушенные здания, остовы библиотек и хранилищ, арсеналов и исследовательских станций. Стояла мертвая тишина, если не считать стихающий гул спаренных двигателей посадочного модуля и легкий шелест горячего ветра.
Каллистон спустился по рампе первым. Едва он сошел с нее, под подошвами захрустело. Он посмотрел под ноги. Земля Просперо блестела: она была усыпана слоем битого стекла, глубоким и рыхлым, как свежевыпавший снег.
Когда-то здесь повсюду было стекло. Пирамиды, библиотеки, галереи. Теперь все обратилось в прах.
— Прочесать местность, — приказал Каллистон по воксу. — Держите оружие наготове. Точка сбора — Алеф.
Оставшиеся космодесантники медленно двинулись в разные стороны от места высадки. Два воина, пилотировавшие модуль во время полета, остались охранять его, расположившись у конца рампы под прикрытием хвостовой части фюзеляжа. Остальные семеро опустили болтеры и, стараясь двигаться как можно тише, зашагали по сверкающей стеклянной пыли. Они выстроились полукругом, и каждый брат направился к одному из зданий, видневшихся впереди. Воины держались примерно в сотне метров друг от друга, растянувшись в широкую цепь. Они принялись методично прочесывать лежащие перед ними пустынные улицы.
Каллистон движением век щелкнул по руне, переключая линзы в режим ночного видения. Воздух вокруг наполнился мерцанием разноцветных контуров. Там не было ни рун целеуказания, ни данных о жизненных показателях, ни предупреждений о приближении. Одни пустые остовы разрушенных зданий маячили перед ним в горячем мареве.
Никто не болтал по системе связи. Боевые братья шли вперед в почтительном молчании. Они ступали по останкам своего родного мира. Каллистон чуть приподнял голову, разглядывая выступивший из темноты высокий металлический стержень. Он был более сотни метров в высоту, но тонкий, будто обгоревший древесный ствол. Когда-то он поддерживал более высокое строение, а теперь покачивался в одиночестве, один из немногих уцелевших в огненных бурях, бушевавших в Тизке.
Город Света. Родина нашего народа.
— Вы что-нибудь нашли, брат-капитан? — донесся голос Арвиды по закрытому каналу связи.
Арвида шел чуть впереди и немного в стороне от остальных. Во время другой операции Каллистон, возможно, сделал бы ему замечание.
— Ответ отрицательный, — ответил капитан, стараясь лишить свой голос любых эмоций. Даже на расстоянии в сотню метров он чувствовал скептицизм Арвиды. Здесь, на Просперо, способность Каллистона к чтению мыслей вновь достигла своего пика, и настроение каждого воина отряда было для него очевидно.
— Здесь, наверное, уже ничего не осталось, — сказал Арвида.
— Возможно.
— И сколько мы будем искать?
— Это решу я. Побереги силы для охоты, брат.
Каллистон отключил связь.
Отряд двигался дальше, углубляясь в разрушенный город. Темнота цеплялась за подножия рухнувших стен, просачивалась под притолоками обожженных плазменными зарядами дверных проемов, ведущих в никуда.
Каллистон почувствовал, как под его башмаком что-то хрустнуло, и посмотрел вниз. Там лежала грудная клетка, раздавленная его тяжелым сапогом — хрупкая и черная, как уголь. Она была слишком маленькой, чтобы принадлежать взрослому…
Он оглядел улицу. Впереди она была усеяна костями, судя по размеру, человеческими.
На дисплее его шлема что-то мелькнуло. Каллистон мгновенно насторожился, хотя сигнал, руна опасности на самой границе дальности детектора в его доспехах, исчез так же быстро, как появился.
— Капитан, — позвал по воксу Фарет, один из воинов его подразделения. — Думаю, вы захотите взглянуть на это.
Каллистон щелчком подтвердил свое согласие. Руна опасности на его дисплее больше не появлялась. Возможно, ошибка прибора или какая-нибудь неисправность авгуров дальнего действия, встроенных в доспех.
И то и другое было маловероятно. Каллистон снял болтер с предохранителя и двинулся в сторону отметки, обозначавшей Фарета, по-прежнему оставаясь наготове. Он прекрасно сознавал опасность, равно как и возможности.
На Просперо был еще кто-то живой.
— И что же ты почувствовал, увидев уничтожение родного мира?
Вопрос меня удивляет. Какая разница, что я вообще чувствую? Если бы этот допрос вел один из тех, кто захватил планету, я мог бы ожидать расспросов о местонахождении остатков моего легиона, о силах уцелевших — о том, что, по крайней мере, имеет отношение к военному делу.
Но этот допрос какой-то странный. У меня такое ощущение, что я здесь не ради информации, которую способен дать. Нет, этому невидимому дознавателю нужно нечто другое.
— Неудобство, — отвечаю я. — Но не более того. Мы примерно представляли то, что увидим. Мой сержант-провидец предупредил нас о том, что произошло, в самых общих чертах.
Упомянув Арвиду, я гадаю, жив ли он. Быть может, его тоже допрашивают сейчас в такой же комнате, или он лежит мертвый в стеклянной пыли города.
— Неудобство?
Кажется, это слово раздражает дознавателя — его дыхание становится неровным.
— Вы были слабаками, — говорит он грубо и обвиняюще. — Вы вернулись сюда, как гнусные трофейщики, чтобы подбирать жалкие крохи того, что сами позволили уничтожить. Будь это мой мир, я ни за что не покинул бы его и убил бы любого, кто посмел приблизиться к нему. И пропади пропадом все приказы моего примарха! Вы оказались слабыми, капитан Каллистон. Слабыми!
Он подчеркивает это слово, будто плюется им. Я чувствую, как его тело придвигается ближе. Теперь силуэт вырисовывается во тьме, у самого стула. Мое лицо обдает дыхание, жаркое и едкое, как у собаки.
— Если бы мы знали… — начинаю я, пытаясь оправдываться. Не понимаю, почему я чувствую настоятельную потребность сделать это. Не имеет значения, что этот дознаватель думает обо мне, поскольку моя совесть чиста.
— Если бы вы знали! — ревет он, прерывая мои робкие попытки и обдавая лицо брызгами слюны. На мгновение мне кажется, что он впал в ярость, но потом я понимаю, что дознаватель смеется. — Только послушай, что ты несешь, легионер Тысячи Сынов! Вы всегда были такими самодовольными, расхаживая по мирам, завоеванным доблестью других легионов, и упиваясь своим высшим пониманием того, что мы нашли для вас. Грязная военная работа была не для вас. О нет! За вас ее всегда делали другие воины, рисковавшие жизнью в сражениях, чтобы вы могли часами просиживать в своих библиотеках. Вы хоть догадывались, как мы вас презирали?
— Мы прекрасно знали об этом, — говорю я.
Это правда — мы действительно знали, насколько наши братья не доверяют нам, и поэтому изо всех сил старались их не провоцировать. Он не прав, говоря, что мы похвалялись своим высшим знанием. Напротив, мы скрывали его и пытались демонстрировать как можно реже. Выходит, и инстинктивное поведение можно истолковать превратно.
— Знали?! Вы могли бы сражаться как воины, а не заниматься колдовством. У вас был выбор. Я не понимаю!
Был ли у нас выбор? Просперо являлся миром, пропитанным психическими возможностями Великого Океана. К добру или нет, но это коснулось всех. Я не думаю, что мы могли отказаться от возможностей, которые это открывало, даже зная, что другим легионам сие не по вкусу.
В конечном счете, этот вопрос лишен смысла. Мы сделали то, что сделали, и никакая сила во Вселенной не может изменить прошлое.
— Мы сражались, — отвечаю я, вспоминая покорение Сорокопута, когда сам Магнус вел нас в битву. Он был великолепен, неудержим, как Русс или Лоргар — любимый сын Императора в каждом шаге. — Мы сыграли свою роль.
— Теперь этому конец, — парирует мой оппонент с жестоким удовлетворением. — Ваша роль действительно сыграна. Ваши пирамиды разрушены. А вашему ублюдку-примарху свернули шею.
Он ненавидит нас, и эта ненависть не стала слабее после унижения моего легиона. Может, поэтому он и притащил меня сюда. Чтобы позлорадствовать. Мое мыслезрение начинает проясняться, и я чувствую ужасную неудовлетворенность, кипящую в моем дознавателе. Его оставили здесь, в то время как остальные отправились покорять другие миры. Это одна из причин его гнева. Скоро он выплеснет его на меня.
Но я не могу поверить, что эта причина единственная. Теперь я понимаю, как мало мне известно. Почему был уничтожен Просперо? Что именно навлекло на нас такую участь? Это незнание мучительнее всего, что уготовано мне дознавателем. Умереть, так и не узнав правду, будет самым постыдным из всех возможных исходов, который лишь докажет, что Арвида правильно сомневался насчет возвращения.
Могу ли я использовать неуравновешенность моего дознавателя? Не выдаст ли он тайну, если я стану побуждать его к этому? Опасный путь! Его сдерживаемый гнев сродни ярости дикого зверя — свирепой и безрассудной. С другой стороны, мне нечего терять. Мой легион рассеян, примарх пропал, родной мир превращен в безжизненный каменный шар. Мне бы хотелось получить хотя бы часть ответов на вопросы, прежде чем он утратит контроль над бушующим в нем пламенем и прекратит наш разговор.
— Магнус жив, — говорю я. — Если бы он умер, я бы знал. Мы вернулись сюда именно потому, что надеялись его найти. Похоже, тебе известно все и про нас, и про то, что случилось с планетой. Ты намекаешь на то, о чем я могу лишь догадываться. Поскольку тебе известно много, а мне мало, может, мне стоит задавать тебе вопросы?
В почти полной темноте я замечаю лишь мгновенную грязно-серую вспышку. Вылетевшая из тьмы латная перчатка хватает меня за горло. Пальцы сжимаются, причиняя боль, как раз между подбородком и стальным ошейником, удерживающим мою голову.
— Ты для меня добыча, изменник, — кровожадно рычит голос. — И ничего более! Если забудешь об этом, умрешь мучительной смертью.
Эта угроза немногого стоит. Однако, пытаясь вздохнуть, я понимаю кое-что другое. Силы, черпаемые мною из эфира, возвращаются. Конечно, они пока еще малы, но потихоньку вливаются в меня в полутьме. Быть может, он знает об этом, а может, и нет. В любом случае, теперь передо мной забрезжила надежда. Чем дольше все это продлится, тем сильнее я стану. И, возможно, стану достаточно сильным, чтобы порвать оковы.
Лишенные дара воины всегда недооценивали возможности разума. Несомненно, потому что мы, наделенные этим даром, никогда не любили пользоваться им без крайней необходимости.
Дознаватель разжимает кулак, и я жадно глотаю пахнущий кровью воздух. Он отодвигается, хотя я продолжаю чувствовать его возбуждение. С трудом сдерживает ярость, словно голодного зверя, рвущегося с ненадежного поводка.
— Сколько человек было в твоем отряде? — спрашивает он, с трудом беря себя в руки.
Это хорошо. Надеюсь, у него еще много таких вопросов. Я буду подробно отвечать на каждый из них, дожидаясь, когда способность повелевать эфиром возвратится.
— Девять, — говорю я, и хотя голос мой звучит угрюмо и зло, в душе разгорается предвкушение того, что должно случиться. — Нас было девять.
Ранее
Когда Каллистон подошел, Фарет сидел на корточках у подножия колонны. Она переломилась на высоте около двух метров, усеяв камнями все вокруг. Впереди виднелись развалины других сооружений; от некоторых остались лишь раскачивающиеся над глубокими воронками балки.
— Что у тебя? — спросил Каллистон, тоже опускаясь на корточки. Фарет молча указал на землю.
Среди оплавленных камней лежала перчатка. Каллистон поднял ее и повертел, разглядывая на свету. Свинцового цвета, она была готова развалиться на куски. Перчатка явно от силового доспеха Астартес, ни один смертный не смог бы носить такую штуку. Двух пальцев недоставало, и оставшиеся на их месте обрубки почернели от копоти. На тыльной стороне ладони, там, где основная керамитовая пластина защищала кулак воина, была вырезана руна. Исполнение искусное. Даже Каллистон, который не являлся знатоком мастерства ремесленников, мог оценить его тщательность и кропотливость.
— Кто из наших братьев использует такие руны? — спросил он сам себя.
Он вновь мысленно вернулся к нападению на Сорокопут, название, которое его легион дал Заливу Ковчега Секундус. Именно там произошло первое столкновение Магнуса и Русса из-за сохранения библиотек авенианцев. Страшный день! Каллистон был там, когда Король Волков вихрем пронесся по мощеной дороге. В его глазах светилось бешенство, и тогда казалось — еще немного, и космодесантники начнут сражаться друг с другом. Он помнил подлинное величие Волков Фенриса, ужасающую силу, заключенную в их подчиненных одной-единственной цели телах. Да, их удалось на время остановить при помощи колдовства, но в конце концов и эта преграда была бы сломлена. Они продолжали бы наступать, не обращая внимания на потери и настигая цель, как снаряд, пущенный из ствола орудия.
Безжалостность — сила, которую, однажды выпустив на волю, уже не остановить.
— Это их работа, — сказал Фарет. Его юный голос осип от волнения. — Волков Фенриса.
Каллистон поднялся, не отрывая глаз от перчатки.
Они всегда были главными подозреваемыми. Все знали о вражде между Магнусом и Руссом, равно как и о склонности Волков к внезапной и неконтролируемой жестокости. Поговаривали, что суд на Никее был устроен по наущению Русса. Ненависть Короля Волков к колдовству стала поводом для этого, и теперь, похоже, он дал волю своей нетерпимости.
Но как можно осмелиться на такое? Неужели Русс превратился в мерзавца и впал в варварство, погубившее его жестокую душу? Или это деяние было санкционировано свыше?
Чем дольше Каллистон смотрел на перчатку, вглядываясь в единственную руну, выгравированную на керамитовой пластине, тем больше вопросов теснилось в его голове. Одно дело — узнать, кто был преступником, и совсем другое — понять причины его поступка.
— Капитан, — позвал по воксу Арвида, нарушая ход мыслей Каллистона. — Доказательства. Тут есть следы космо…
— Знаю, — смертельно уставшим голосом ответил Каллистон. — Псы Русса.
— Фрагменты доспехов, — подтвердил Арвида. — И еще они тут нацарапали на стенах всякое. Кое-что… непотребное.
Каллистон почувствовал, как в нем шевельнулась злость. Они просто звери, эти Волки! Такие же дикие убийцы, как зеленокожие. Он никогда не понимал, что им делать в Великом крестовом походе. Разве что губить репутацию просвещенного человечества и подрывать идею Единства. Хуже них только берсерки Ангрона. Но тех взял под свое крыло магистр войны, а для Волков Фенриса не нашлось столь же разумной сильной руки, чтобы удерживать их в цивилизованных рамках. Похоже, они окончательно утратили последние остатки самообладания.
— Чем дальше, тем знаков будет больше, — ответил Каллистон, обращаясь ко всему отряду сразу по общему каналу. — Следуйте к Пирамиде Фотепа, там перегруппируемся.
Фарет сразу двинулся дальше, но Арвида перешел на вокс-связь.
— Волки, возможно, еще на планете, — предостерег он. — В этой зоне целей не обнаружено?
— Я ничего не вижу, — бросил Каллистон, выдавая свое раздражение. Арвида лишь выполнял свою работу, но частицы скептицизма, источаемого сержантом, проникали капитану в душу. — Двигаемся к…
Не успел он договорить, как голова и плечи Фарета исчезли в облаке из обломков доспехов, костей и крови. Над улицей раскатилось грохочущее эхо залпа из тяжелых орудий, сопровождаемое сухой трескотней болтерного огня.
Каллистон метнулся за колонну, чувствуя, как содрогается камень под ударами реактивных снарядов, пробивающих его насквозь. Он отполз назад, подальше от огненного шторма, под прикрытие более надежного куска стены. Вокруг рвались снаряды, вздымая в воздух сверкающие стеклянные волны.
По каналам связи донеслись предостерегающие крики и звуки редкого болтерного огня. Весь его отряд угодил под обстрел. Еще две руны с жизненными показателями погасли на дисплее его шлема.
Трон, откуда они взялись?
— Сильный обстрел! — доложил Орфид, находившийся в двухстах метрах от него. — Вижу множественные…
Его сигнал задрожал и погас, лишь статическое электричество потрескивало на канале связи.
— Все ко мне! — приказал Каллистон, быстро оглядываясь по сторонам и пытаясь наскоро оценить местность. Среди разрушенных зданий было полно мест для укрытия, но ни одно из них не выдержало бы массированной атаки. — Всем отойти ко мне! Повторяю, всем отойти ко мне!
Он рискнул выглянуть через пролом в стене, стараясь держать голову в шлеме как можно ниже. На дисплее по прежнему не было никаких указателей цели, но ауспики могло и заклинить.
Через две сотни метров, в дальнем конце пустынной улицы, он впервые заметил какое-то движение. Что-то светло-серое стремительно мелькало среди укрытий, пригибаясь к земле. Не узнать этот силуэт было невозможно — силовой доспех космодесантника. Других Каллистон не видел, но знал, что они должны быть. По счетчику боеприпасов он удостоверился, что магазин на месте и заполнен до отказа. Его сердца начали выстукивать тот ровный, мерный ритм, который всегда предшествовал сражению. Кожу начало привычно покалывать — это стимуляторы пошли в кровоток, подготавливая мускульно-нервные интерфейсы его панциря.
— Это мой мир, псы! — яростно прорычал он. — Так что вам придется иметь дело со мной!
* * *
— Всего девять, — говорит он. — Девять глупцов. Похоже, у вас не было серьезных планов, кроме как шнырять среди развалин, выискивая всякий хлам. А вам не приходило в голову, что уничтожившие Просперо могли кого-то оставить на планете?
— Конечно, приходило.
— И все же вы явились сюда.
Я наскоро прикидываю, не попытать ли мне удачи. Его так легко разозлить, но это вопрос времени. Пока сдерживаюсь.
— Да. Наше положение было незавидным: одни, вдали от своего флота. Неведение делало нас слишком уязвимыми. Я решил поискать, не выжил ли кто-нибудь на Просперо, может, и сам примарх. Мы понимали, что это маловероятно, но были и другие причины, как ты говоришь, «пошнырять среди развалин».
Повисает небольшая пауза, размеренное дыхание дознавателя замирает буквально на миг.
— Другие причины?
Я решаю продолжать говорить, цепляясь за правду. В любом случае допрос скоро закончится.
— Просперо был грандиознейшим хранилищем знаний среди всех миров, населенных людьми, — говорю я, даже не пытаясь скрыть свою гордость. — Здесь находились библиотеки, которым позавидовала бы и Терра. В наших сокровищницах хранились секреты, которые даже мы не успели до конца разгадать. Пока вы плавали по звездным морям, калеча и грабя, мы учились.
Говоря это, я вспоминаю, как этими же самыми словами доказывал Арвиде разумность возвращения домой. Он слушал так же внимательно, как мой дознаватель теперь.
— Ты говоришь о колдовстве, — говорю я и отваживаюсь на чуть большее. — Но ты ничего об этом не знаешь. В Великом Океане есть тонкие материи, постичь которые способны только мы. Мы могли смотреть в самые глубины варпа и понимать его сущность. Мы мельком заглядывали в будущее и видели возможности столь изумительные, что нельзя описать словами.
Я начинаю возбуждаться. Вспоминаю устройства, которые мы использовали для обучения, исследований, исцеления, — огромный потенциал! Мы были как дети, попавшие в страну чудес, и наши глаза сияли отраженной славой других.
— Я думал, что, если хоть что-нибудь из вещей уцелело, мы могли бы вернуть их себе. Если судьбой нам предназначено быть изгнанными отсюда, мы могли воспользоваться хоть чем-то из накопленного.
— Вы что-нибудь нашли?
Он по-прежнему нетерпелив и жаждет информации. Но теперь в его голосе нет насмешки, ее сменило нечто вроде необходимости. Наверное, он даже не представляет, что я вижу его насквозь. Странно, что он оказался таким нестойким. Я всегда думал, что Волки более уверены в себе.
— Нет, — говорю я, как можно безжалостнее разбивая его надежды. — У нас не было времени. И я в любом случае сомневаюсь, чтобы что-то могло уцелеть в том аду, который вы устроили. Все разрушили! Знай мы, что за этим побоищем стоите вы, ничего другого и не ожидали бы. Вы — мясники, психопаты, садисты, дебилы, худшие из…
Я знаю, что делаю. Его психология все больше раскрывается передо мной. Я возбуждаю в нем надежду и уничтожаю ее. Я чувствую слабость его разума и наношу удар по самому больному месту.
Я умолкаю лишь после того, как кулак врезается в мою челюсть. Хоть я и приучен к физической боли, от удара темнеет в глазах. Его движения быстры; намного быстрее моих. Я чувствую, как дробится моя челюсть, а откинувшаяся назад голова бьется о железную спинку стула. Вспыхивает боль, горячая и слепящая. Затем еще одна вспышка мучительной боли, разливающейся по лицу.
— Ты ничего не знаешь про нас! — ревет он, мгновенно обезумев от ярости.
Оглушенный, я понимаю, что выпустил на свободу что-то очень важное, и внутри у меня все сжимается.
Он бьет меня снова, уже другой рукой, и моя голова судорожно дергается в оковах. Слабые остатки зрения исчезают, глаза заволакивает пятнистая багрово-черная пелена. Что-то еще — ботинок? — вонзается в мою обнаженную грудь, ломая сращеные в щит ребра и вминая осколки внутрь.
— Ничего! — рычит он, и целый фонтан слюны брызжет на мои разбитые щеки. Он вопит прямо мне в лицо.
Я ничего не могу противопоставить этому. Я слишком рано сделал ход, и теперь он точно убьет меня. Удар следует за ударом; от них лопается кожа, рвутся мышцы, сотрясаются кости. Моя голова как волчок крутится на шее. Если бы не оковы, удерживающие меня за шею, она уже давно оторвалась бы.
Потом он останавливается… Трон милосердный, он останавливается!
Я слышу, как он продолжает бушевать, выкрикивая что-то неразборчивое в маниакальном припадке. Он мечется по комнате, пытаясь обуздать темные силы, выпущенные мной на волю. Я хватаю воздух ртом, ощущая, с каким трудом работают проткнутые легкие. Голова, кажется, разбухла от крови. Мир кружится, мутный и расплывчатый от боли.
Его дыхание частое и влажное, как у зверя. Он долго молчит. Думаю, он просто не может говорить. Чтобы утихла ярость, нужно время.
— Ты ничего не знаешь про нас, — снова рычит он, и в голосе вновь прорывается то жуткое, угрожающее урчание.
Я не в состоянии ответить. Мои губы распухли и потрескались, и я чувствую, как свертывается кровь в ранах, образуя плотные сгустки.
— Ты так уверен, — сплевывает он, и я ощущаю, как сгусток маслянистой слизи ударяется в мое тело. — Ты так чертовски уверен! И все же, оказывается, ты знаешь даже меньше, чем думаешь.
Он снова подходит вплотную, и я вдыхаю его кисловатый запах. В нем есть нечто звериное, так пахнут мокрые бока старой охотничьей собаки, но есть и еще что-то. Химическое, возможно…
— Ты не знаешь, зачем я притащил тебя сюда, — говорит он. Его презрение колет, будто игла. — Пора пролить немного света.
Едва он говорит это, светильники на стенах оживают. Внезапная вспышка лишь добавляет боли к той, что уже бушует в моей голове, и мои заплывшие глаза с усилием закрываются. Вновь открываются они не сразу и осторожно, веки вздрагивают от хлопьев засохшей крови.
В первый раз я вижу своего дознавателя. Глядя в его лицо, туманное и расплывающееся среди слепящего света, я замечаю наконец деталь, некую отличительную черту.
И тогда я понимаю, что не знаю ничего.
Ранее…
Ревюэл Арвида бежал, пригибаясь к земле, внимательно выбирая, куда поставить ногу. Он добрался до цели — высокой колонны из наполовину расплавленного металла на углу того, что когда-то было перекрестком двух транспортных магистралей.
Он скользнул за сломанную колонну и рискнул заглянуть за угол. Тело Орфида лежало посреди пустой улицы. По обе стороны длинного проспекта тянулась череда развалин. Никакого движения заметно не было.
Он взглянул на датчики обнаружения на дисплее шлема. Вражеских сигналов нет, трое его боевых братьев мертвы. Три других, активных сигнала сходились к точке, где был Каллистон, в нескольких сотнях метров отсюда. Арвида находился дальше всех, отрезанный от остальных.
В городе было абсолютно тихо, но усилители слуха в шлеме уловили едва слышный шорох дальше по улице: что-то двигалось к нему, прячась за тучами пепла и развалинами.
Сержант присел, прислонившись спиной к металлу. Арвида был Корвидом, мастером чтения изменчивых узоров будущего. Здесь, на родной планете, среди ее привычных резонансов, он чувствовал себя особенно сильным. Он позволил своему сознанию быстро пробежаться по перечню возможностей.
Арвида увидел расходящиеся от него тропы, наложенные на схему ближайших улиц. Явных возможностей было много, они бежали все вместе, словно стадо охваченных паническим страхом животных. Некоторые пути были неясными, но многие — вполне очевидными. Он увидел приближающихся врагов, их продвижение и тактику. Они окружали позицию Каллистона. Их множество.
— Брат-капитан, — позвал он по воксу. — Советую отступать к посадочному модулю. Их слишком…
Арвида умолк, почувствовав быстро приближающиеся шаги. Этих шагов еще не было слышно. Его чувство будущего заслоняло окружающий мир, показывая грядущие события в причудливом наложении на настоящее.
Он поднялся и отступил той же дорогой, откуда пришел. Он шагал быстро, держа болтер наготове на уровне груди. Каллистон ему не ответил. Похоже, угодил в переплет. Враги, казалось, знали все их слабые места. Сколько времени они лежали в засаде, готовясь к этому дню?
Он добрался до конца очередной разрушенной улицы. Здесь сходились четыре дороги, и на их пересечении все еще стояла почерневшая статуя Квэраса Епистима. Обуглившиеся глаза смотрели на восток, весь камень в маслянистых потеках.
Арвида видел приближающиеся будущие следы врагов, будто гололиты, и действовал соответствующе. Они шли ему наперерез. Несколько человек двигались вдоль улицы, где лежал Орфид. Еще двое свернули, прошли насквозь через квартал и теперь быстро приближались к нему.
Арвида съежился в тени статуи, выжидая, когда покажутся враги. Они появились через считаные минуты, вслед за своими будущими следами, ведя охоту с таким рвением, словно знали, что их собственные призрачные двойники находятся на расстоянии вытянутой руки.
Арвида позволил им пройти мимо, потом резко развернулся и выскочил из укрытия. Он быстро прицелился и выпустил два заряда из своего болтера. Они были направлены в головы врагов — одного за другим. Первый заряд угодил точно в цель и взорвался, пробив на затылке тусклый, испачканный кровью шлем. Цель пошатнулась, сделала еще один неуверенный шаг и тяжело рухнула на землю. В воздух взлетел вихрь стеклянных осколков.
Но предвидение будущего не бывает идеально точным. Второй заряд скользнул по броне космодесантника, заставив того потерять равновесие, но не сумев сбить его с ног. Воин почти мгновенно выправился, развернулся и бросился на землю. Цепочка раскаленных добела плазменных зарядов полетела прямо в Арвиду.
К этому мгновению Корвид уже находился в движении, метнувшись обратно под защиту статуи, пока импульсы энергии молотили по камню. После второго попадания статуя развалилась, она пошла трещинами с головы до пят и распалась на куски. Арвида кинулся влево из-под сыплющихся обломков, выпустив еще одну очередь из своего болтера.
Его противник тоже не стоял на месте, дожидаясь, когда его убьют. Он ринулся вперед, чтобы убить самому. В левой руке он держал цепной топор, жужжащий, будто целый рой рассерженных пчел. Движения его были стремительными и мощными, точными и исполненными сокрушительной силы. Цепной топор зажужжал совсем рядом, метя в грудь, но потом внезапно резко изменил направление, взметнувшись к шее Арвиды.
Без умения предвидеть будущее он уже лежал бы мертвым. Его противник был сильнее, быстрее и успел набрать скорость. Но пока клинок со свистом перемещался в намеченную точку, Арвида двигался, уходя с предопределенной траектории лезвия. Ловко увернувшись, он ушел от удара и трижды выстрелил врагу в лицо практически в упор. Заряды взорвались почти мгновенно, и взрывная волна отбросила противников в разные стороны.
Арвида сгруппировался и сразу вскочил, готовый стрелять снова. Но этого не понадобилось. Лицо противника было уничтожено, от головы осталась лишь оболочка, начиненная кровью, частицами шлема и осколками кости.
Мгновение Арвида постоял над поверженным воином, чувствуя, как пульсирует в венах кровь. Впервые он оказался настолько близко к тем, кто охотился за отделением среди руин.
Но едва его взгляд упал на знаки на наплечниках, как радость от удачного поединка сменилась потрясением. Потом, в провиденном будущем, словно отголоски сна, вновь зазвучали звуки погони. Другие воины быстро приближались…
Арвида отбежал под прикрытие нависающих остатков зданий и помчался к посадочному модулю. В одиночку пробиться к Каллистону сержант не мог, а если он бессмысленно погибнет, пользы от этого не будет никому. Единственная возможность — добраться до корабля, взлететь и попытаться спасти остальных с воздуха.
На бегу, прячась среди теней, словно вурдалак, он пытался осмыслить увиденные знаки.
Но никакого смысла в этом не было. Вообще никакого!
Доспех моего дознавателя, который в почти полной темноте представлялся мне серым, оказывается, грязно-белого цвета. Наплечники некогда были ярко-синими, хотя все видимые поверхности брони покрыты полупрозрачным слоем красно-коричневой грязи.
Итак, это Пес Войны. Или, как они стали себя называть, Пожиратель Миров. Новое имя нелепо, это извращение всего, за что велся Великий крестовый поход. Однако, насколько я разбираюсь в особенностях других легионов, оно весьма точное. Они действительно пожирают планеты. Мне доводилось слышать о таких злодеяниях, творимых под безумным покровительством Ангрона, что меня выворачивало наизнанку. Единственный легион, имеющий схожую репутацию, — Волки. Так что, наверное, неудивительно, что я так легко поверил, будто меня взял в плен один из псов Русса.
В темноте я представлял своего дознавателя звероподобным существом, балансирующим на грани безумия. Реальность оказалась не намного лучше. На голове у Пожирателя Миров нет шлема, поэтому видно его уродливое лицо. У него гибкое бронзовое тело, под низкими бровями скрываются глубокие колодцы теней. Высокие скулы, тяжелый квадратный подбородок. Голова обрита наголо, и весь череп в шрамах. На висках тоже отметины через равные промежутки, а из гладкой кожи торчат железные штифты, давным-давно запрещенные Императором, так как усиливают ярость и поддерживают ее, превращая напичканную тестостероном машину смерти в существо с поистине зашкаливающим уровнем жестокости.
И еще. Космодесантник, что стоит передо мной, — не простой Пожиратель Миров, если можно так выразиться. Лишь немногим, избранным членам этого жуткого легиона удалось прославиться даже за пределами своего закрытого братства. Этот — один из них. Мне даже не надо прибегать к помощи утраченного мысленного зрения, чтобы понять, что я нахожусь в обществе Кхарна, капитана Восьмой штурмовой роты и помощника примарха. Если и нужны были доказательства того, что моя смерть близка, то теперь я их получил.
Он уставился на меня. Его глаза желтые, цвета скисшего молока, с красными ободками по краю век. Вены пульсируют на висках — темные и выступающие над гладкой кожей. На подбородке еще блестит дорожка слюны. Захоти я вдруг представить себе образ психопата, будет достаточно воскресить в памяти это лицо. Кхарн — почти пародия на самого себя, апофеоз воинственного безумия, ходячий источник безграничной кровожадности.
Он не всегда был таким. Даже в историях, которые я слышал, он представал безжалостным, но не сумасшедшим. Что то его изменило. Что-то ужасное.
— Зачем ты притащил меня сюда? — спрашиваю я.
Кхарн улыбается безрадостной улыбкой. Словно его лицевые мышцы сами собой складываются в плотоядный оскал, если он перестает их контролировать.
— Я здесь по той же причине, что и ты, — говорит он. — Роюсь в развалинах и ищу трофеи.
Даже в моем теперешнем состоянии я не могу сдержать горький и душащий смех. Трудно представить Пожирателей Миров, ищущих трофеи. Они — воплощение разрушения и ничего больше.
— И как, вы нашли то, что искали?
Кхарн кивает.
— Под Тизкой есть глубокая Зеркальная пещера. Ты должен о ней знать. Мы предположили, что Волки, возможно, пропустили ее, хоть они и славятся своей педантичностью. Там, внизу, было кое-что, и я приказал это забрать.
Он извлекает из доспеха стальную подвеску, сделанную в виде головы волка, воющего на фоне серпа луны. Металл черный, будто слишком долго пробыл в огне.
— Лунный Волк, — говорит Кхарн. — Ваш примарх пользовался им, чтобы связываться с Хорусом. Раньше он был частью доспеха магистра войны и имеет с ним симпатическую связь.
Он говорит так, будто эти слова должны что-то для меня значить, хотя я и пытаюсь уловить смысл.
— Он может быть использован снова, а Хорус не желает, чтобы ему докучали разговорами. Эта штука будет уничтожена, так закроется еще одна потенциальная брешь в нашей обороне. Тогда, благодарение богам, я буду свободен и смогу заняться каким-нибудь более приятным делом.
— Не понимаю, — говорю я, и от мимолетного упоминания о богах мне становится не по себе. — Какое отношение к этому имеет Хорус? Что здесь произошло?
На этот раз Кхарн не улыбается, но я чувствую, как в нем зарождается злобное удивление. Я чувствую еще и другое. Он буквально сгорает от напряжения, разрядить которое может только убийство. Лунный Волк был не единственной причиной, по которой он явился на Просперо.
— Ты в самом деле ничего не знаешь, — говорит он. — Я собирался пытками вырвать у тебя твои секреты, но вижу, что у тебя их просто нет. Значит, я стану мучить тебя иначе.
Он подается вперед, и я отворачиваюсь от зловония. Его дыхание пахнет сырым мясом.
— Слушай же, Тысячный Сын! Я расскажу тебе одну историю — о великих переменах, происходящих в Галактике; о крушении всех надежд твоего примарха и об окончательном торжестве эффективной силы над малодушной слабостью. А затем, прежде чем убить тебя, я расскажу о конечной цели этого крестового похода, который люди в своем безграничном невежестве уже стали называть Ересью.
Ранее…
Стрельба оглушала. Болтерные очереди били по стенам, обращая их в пыль. Вдобавок противник пустил в ход тяжелые орудия. Просвистевший над головой снаряд ударился в каменную балюстраду менее чем в пяти метрах от места, где залег Каллистон.
Капитан Тысячи Сынов затаился на дне старой воронки где-то в центре города. С ним были два его воина, вжимавшихся в истерзанную землю и поливавших ночь очередями реактивных зарядов. Огневая мощь противника во много раз превосходила их возможности. Теплый ночной воздух разрывали летящие отовсюду трассирующие снаряды. Неподвижное тело четвертого лежало на дне воронки.
— Приготовиться к отходу, — приказал Каллистон, видя, что его магазин пуст. У него не оставалось выбора. Из-за темноты и на дальнем расстоянии было сложно подсчитать наверняка, но, похоже, что на них наседало не менее тридцати космодесантников. При таком соотношении сил удержать позицию невозможно.
— Куда, брат-капитан? — спросил Леот, один из двух оставшихся Сынов. В его неторопливом голосе не было страха, но слышался невысказанный упрек. Он знал, насколько мизерны их шансы.
— К транспортнику, — ответил Каллистон, отстегивая магазин и заменяя его новым. — Но не напрямую. Мы отойдем назад, к колоннаде, и оттуда срежем путь.
По направлению огня он определил, где находятся ближайшие враги, выскочил из воронки, выпустил прицельную очередь и снова упал на дно укрытия. Едва он оказался вне досягаемости, в воздух взметнулся столб огня, разметавший толстый слой земли, стекла и камня. За ним последовали другие, а над головой провизжала вторая ракета.
— Пошли, — произнес Каллистон, жестом приказывая своим людям отступать, пока он прикрывает отход.
Два космодесантника, стараясь держаться в тени, метнулись к задней части воронки. Добравшись до края, они стремительно помчались прочь. Каллистон поднялся, выпустил последнюю очередь и кинулся следом. Он взлетел по осыпающемуся склону, чувствуя, как дрожит от близких разрывов земля. Выскочил из воронки и побежал по улице за боевыми братьями, выискивая следующее укрытие.
Вдруг Каллистон увидел, что с той стороны, куда они направлялись, появились новые враги.
— Внима… — начал он, слишком поздно заметив инверсионный след ракеты.
Выпущенная из наплечной пусковой установки, она ударилась в землю прямо перед ним, и волна ревущей боли обрушилась на него, сбивая с ног. Каллистон ощутил еще несколько сильных ударов, один из которых угодил ему прямо в грудь. Тело, кувыркаясь, пролетело по воздуху, отброшенное мощной взрывной волной, и грохнулось на что-то твердое. Позвоночник мучительно изогнулся, кости правой ноги хрустнули. В глазах потемнело, и мир закружился, сливаясь в размытые полосы огня.
Он смутно слышал звук приближающихся шагов и отрывистый лай болтеров. К его виску приставили ствол, громко звякнувший о гладкую поверхность шлема.
— Нет, — донесся откуда-то неподалеку голос, грубый и возбужденный от едва скрытого наслаждения, получаемого от убийства. — Живьем!
Затем на Каллистона обрушилась боль, пронзив его насквозь, точно молния. Сознание начало меркнуть. И наступило забытье.
Я всегда почитал за благо способность заглянуть в глубины человеческого разума. Всегда ценил возможность понять, лжет мой собеседник или говорит правду. А не наделенным этим даром смертным приходилось ориентироваться по таким ненадежным признакам, как учащающийся пульс, потение или бегающий взгляд. Такая способность представлялась мне еще одним маленьким доказательством неотвратимого прогресса человечества на пути к превращению в смертных богов.
Теперь я знаю, чем приходится платить за проницательность. Я не могу усомниться в том, что мне говорят. Не могу убедить себя, что Кхарн скрывает правду, поскольку для меня его разум подобен прозрачному сосуду, в котором ничего не утаить.
Поэтому я должен верить тому, что он говорит про крах Великого крестового похода, и обращение примархов к мраку, и про грядущую бурю, уже надвигающуюся на Терру. Я должен верить, что мой генетический отец, которого я вместе со всеми моими братьями боготворил, допустил ужасную ошибку и исчез из физической Вселенной с остатками нашего легиона. Должен верить, что мое дальнейшее существование бессмысленно и является уцелевшим осколком войны, в которой я отказывался участвовать.
Пока он говорит, восстановление идет все быстрее, и мои способности быстро возвращаются. В теле начинается удивительный процесс самоисцеления, на которое оно стало способно после имплантации усовершенствованных органов. Я готовлюсь продолжить жизнь и противостоять всему тому, что встретится на моем пути.
Вот во что меня превратили — в машину для выживания. Даже после таких сокрушительных травм моя кровь по прежнему свертывается, сухожилия срастаются, трещины в костях затягиваются. Рассказывая мне все в мучительных подробностях, он дает мне время, чтобы снова стать самим собой. У меня есть оружие. Есть возможность нанести ему удар, возможно, даже убить его. Знает ли он об этом? Или я настолько плох, что он больше не видит во мне угрозы?
Вероятно, он прав. Моя сила духа и уверенность исчезли. Действия Магнуса либо непостижимы, либо обращены ко злу. В любом случае, я не могу думать ни о чем, кроме измены.
Зачем он отослал нас прочь? Он должен был знать, что мы постараемся вернуться, равно как и о том, что карающие силы, уничтожившие этот мир, станут преследовать нас в космосе. Он был самым могущественным из нас, магосом, яснее остальных прозревавшим извилистые тропы Океана. Так что я не могу свести все к простой ошибке. Тут есть замысел, который нужно понять.
— Ну, Тысячный Сын, — спрашивает мой мучитель. — Какой вывод ты из этого делаешь?
Он наслаждается моими страданиями. Это отвлекает его от собственной неудовлетворенности. Подобная манера поведения стара как мир: тиран причиняет боль другим, чтобы избавиться от собственной.
Но у него ничего не получится. Боль все равно вернется к нему, даже если он уничтожит все иные разумные формы жизни в Галактике.
— Вы связались с предателем, — отвечаю я и слышу, как лживо звучат мои слова.
— Ты называешь его предателем? А история назовет спасителем.
— И ты говоришь, что Волки Фенриса сделали это, чтобы покарать нас за измену? Тогда почему вы охотитесь на нас?
— Они напали на вас, так как считали, что вы переметнулись к врагу. Мы пришли сюда, потому что знаем — вы этого не делали. Не наверняка. Но наше дело требует сделать выбор.
— Значит, вы никогда не верили в Объединение? Для вас это всегда было мистификацией?
Кхарн кривится. Он как ребенок, все эмоции написаны на лице. Мое мысленное зрение здесь излишне — любой начинающий практик смог бы сейчас читать в его душе.
— Мы верили в него безгранично, — рычит он, и необузданная ярость снова пробуждается. — Никто не верил в него больше, чем мы. Никто не ложился ради него костьми так, как мы!
Он придвигается. Его глаза, не отрываясь, смотрят на меня, блестя в ярком свете.
— Мы бойцы, — говорит он. — Мы сотворены по образу и подобию нашего примарха, так же как вы — своего, а его предали и вышвырнули прочь, едва власть от воинов перешла к надсмотрщикам.
Я не понимаю, при чем тут надсмотрщики, но это вряд ли имеет значение, поскольку Кхарн обращается уже не ко мне.
— Они снова будут использовать нас, чтобы мы сражались за них, пока они будут сидеть, посмеиваясь, в амфитеатре. Эти зрители еще увидят, как мы явимся за ними, восседающими в креслах! Мы сделаем с ними то, что Ангрону надо было сделать с Дешеа. Реализуем заложенный в нас потенциал. — Я вижу, как мечутся его зрачки, и могу лишь догадываться, какие картины встают у него перед глазами. Подобно предсказателю, застрявшему в плену у собственных видений, Кхарн заперт в мире ненадежных воспоминаний и паранойи. Ущерб, нанесенный его разуму, разрывает душу. Вся энергия и неукротимая мощь поставлены на службу безумию.
Хватит! Пора ему показать, как много я понимаю.
— Ты явился сюда не за Лунным Волком, — говорю я спокойно. — Ты пришел потому, что знал про устройства, существовавшие прежде на Просперо, и надеялся исцелиться.
Тут он замолкает. Смотрит на меня, и капля слюны сверкает на его отвисшей губе, словно бриллиант.
— Время еще есть, — говорю я, понимая, насколько это опасно. Я начинаю гадать, не была ли наша встреча предопределена. — Все приборы уничтожены, но я могу исполнить их функции и исцелить твой мозг. Могу погасить огонь, не дающий тебе покоя; огонь, который заставляет тебя делать то, что тебе ненавистно. Даже теперь — я знаю! — часть тебя питает отвращение к тому, что ты сделал.
С его застывших губ свисает дрожащая струйка слюны.
— Я могу помочь тебе, брат. Могу исцелить твой разум.
Он все так же стоит, замерев в нерешительности. Будь я Корвидом, увидел бы сейчас, как раздваиваются в будущем его пути: один — налево, другой — направо. Он сейчас на распутье, древние называли это кризисом. Он волен выбирать, отступить или идти вперед. Я не могу вмешиваться. Малейший толчок вызовет такую бурю, которая сметет меня, словно ураган соломинку.
На кратчайший миг я осмеливаюсь поверить в него. Он смотрит на меня, и я вижу подтверждение моей догадки. Он затерялся в мире боли, забыть о которой удается лишь на время и убивая. Я знаю, что мои слова достигли той частицы его былой души, которая еще жива. Знаю, что он может услышать меня.
Так мы молчим вдвоем и в одиночестве где-то на развалинах Просперо — крошечное отражение битвы воли, что происходит сейчас по всей Галактике.
На миг я осмеливаюсь поверить…
— Колдун! — ревет он, и слюна брызжет с его губ. — Ты не можешь исцелить это!
Словно хищный зверь, сорвавшийся с копья, он издает вопль ярости и муки, мотая головой, рассыпая бусины пота с бронзовой кожи. Он сжимает огромные кулаки, и я знаю, что они скоро обрушатся на меня. Лицо искажено мученической гримасой, которая останется на тысячелетия, если я не сумею остановить его сейчас.
Он сделал выбор.
Я выкрикиваю вслух слова силы, позабытые мною до этого мгновения. Я слаб и изувечен в последнем бою, но разум надежно хранит то, чему научился за время долгих тренировок.
Я — Атенеец, знаток скрытых путей познания, и в Галактике есть другое оружие, кроме кулаков и клинков.
Мои оковы разлетаются, давая возможность двигаться. Я вскакиваю со стула, окутанный нестерпимым сиянием высвобожденного эфира, не обращая внимания на протестующий хруст переломанных конечностей.
Тогда он кидается ко мне, Пожиратель Миров, и в его воспаленных покрасневших глазах читается смерть. Я уязвил его самолюбие, обнаружив причину муки, и знаю, что теперь он не остановится, пока я не упаду замертво, а все стены в комнате не будут залиты моей кровью.
Но мы находимся в моем мире, источнике древней силы моего легиона, и сам прах Тизки усиливает мою власть над варпом. Я сильнее, чем он предполагает.
Он ревет, эта ущербная мерзость, и с топотом устремляется ко мне. Я принимаю вызов, и моя совесть — моя.
Я не могу его исцелить, значит, должен убить.
Ранее…
Арвида вовремя появился на месте высадки. Как раз чтобы увидеть, как трупы пилотов волокут по земле, оставляя глубокие борозды в стеклянной пыли. Чтобы рассмотреть, как к бортам модуля крепят подрывные заряды, чтобы услышать победный скрежещущий хохот берсерков, штурмовавших судно.
Вокруг пустого транспортника сгрудились двадцать семь Пожирателей Миров. Еще один лежал в пыли, в доспехе, пробитом из болтера. Кроме него погибли двое из Тысячи Сынов, оставленные стеречь корабль. У них не было ни единого шанса.
Арвида припал к земле, прячась за клубком из полурасплавленных балок в тридцати метрах от суденышка. На его глазах с братьев сорвали шлемы. И на незащищенные лица обрушился град ударов. Головы безжизненно мотались, превращаясь в результате бессмысленного избиения в месиво из крови и хрящей. Пожиратели Миров заходились смехом, радуясь каждому меткому удару.
Арвида отвернулся. Он был зол, но не на воинов Ангрона — это просто дикари, давным-давно не способные ни на что, кроме тупой работы кулаками. Его истинный гнев был направлен против Каллистона, того, кто привел их сюда вопреки его совету. Капитан всегда слишком верил в силу провидения. Сама мысль о том, что Магнус тоже способен ошибаться и примарх может оказаться отнюдь не безупречным лидером, казалась ему подобной анафеме. Хотя ясно, что все именно так. Им надо было оставаться в космосе, поискать выживших, а затем скрыться в глубинах Вселенной, чтобы прийти в себя. Просперо стал не более чем кладбищем.
Тем не менее многое оставалось неясным. Насчет Волков Просперо Арвида еще мог понять, но Пожиратели Миров — совсем другое дело. Действовали ли оба легиона заодно? Или против Тысячи Сынов выступили все остальные? Если да, то почему теперь? И для чего?
Пожиратели Миров стали сдирать со своих жертв доспехи, и началось настоящее осквернение мертвых тел. Безмятежная тишина наполнилась гиканьем и хохотом.
Арвида взглянул на дисплей шлема. Его отделение полностью погибло, значки воинов были неактивны. Он остался один на один с врагом, победить которого невозможно.
Самым безопасным было бы отступить, скрыться среди безмолвных улиц и подождать дальнейшего развития событий. Он знал, что скоро ему придется уйти, но бессмысленное варварство, свидетелем которого он стал, оскорбляло его высокоразвитое чувство собственного достоинства во всем, что касалось правил ведения войны. Его легион никогда их не нарушал!
Он встал из-за укрытия и единым слитным движением вскинул болтер. Прицелившись, увидел след, который выпущенный им заряд оставит в будущем, и испытал облегчение от несомненности убийства. Он нажал на курок, развернулся и метнулся обратно в темноту.
Арвида не видел, как капитан Пожирателей Миров рухнул на землю, как его шлем раскололся надвое от разорвавшегося внутри болтерного заряда. Но он слышал это. А затем — свирепые вопли и топот четырех дюжин ног, когда весь отряд ринулся на выстрел.
Он бежал, пригибаясь к земле, ныряя и увертываясь среди нагромождений взорванного железа. Шум погони, грубый и отвратительный, бился у него в ушах. Если его поймают, останется лишь мечтать о быстрой смерти.
Арвида прибавил ходу, заставляя тело бежать еще быстрее, едва замечая остовы зданий, пролетающих мимо в ночи. Он понимал, что тот выстрел был безрассудством. Даже глупостью.
И все-таки ему хоть на миг стало легче.
Его сила потрясает. Словно всеми способностями Астартес пожертвовали ради нее одной. Благодаря невероятной мощи этого могучего тела его кулаки двигаются так быстро, что их контуры кажутся размытыми. Он безоружен, но вряд ли это имеет значение: он привык уничтожать врагов голыми руками.
Он все время атакует, выискивает возможность пробить мою защиту. Я отбиваюсь, как могу, удерживая его на расстоянии тем, что бью по единственному уязвимому месту. Теперь я вижу его разум таким, каким он станет в будущем, — котел с кипящей и нескончаемой жестокостью. Крохотное оконце, через которое я увидел другого Кхарна, захлопнулось, осталась лишь эта изуродованная половина. Я могу и дальше продолжать в том же духе, напрягая свои телепатические мускулы, как он свои неестественным путем наращенные физические. Хотя боюсь, что от моих атак мало проку.
Он продирается сквозь град порожденных варпом ударов, которые давно свалили бы с ног менее стойкого. Я знаю, что, вероятно, причиняю ему боль, но он ее не замечает. Наверное, не существует такой боли, которая была бы сильнее той, что причиняет себе он сам.
— Колдун! — ревет он снова, стремительно бросаясь ко мне.
Я отскакиваю в сторону и врезаюсь в металлическую стену камеры, едва увернувшись от его вытянутых рук. Обрушиваю на него все, чем располагаю, бурлящий поток выжигающей память боли, способной лишить человека разума и растворить его, словно магний в воде.
Но в нем осталось так мало разума, что он даже не покачнулся.
Я использую момент и наношу тяжелый удар по его незащищенной голове. Удар точно рассчитан, в него вложена вся сила, какую я в себе нашел. Голова противника запрокидывается назад, и в воздух вслед за слюной летят брызги крови.
Потом я снова двигаюсь, уходя от яростной контратаки. Он подобен вихрю, смерчу из машущих конечностей. Его сапог взлетает в воздух, и тяжелый удар обрушивается на мое бедро. Слышен отвратительный хруст ломающихся тазовых костей.
Распростертый на полу, я пытаюсь отползти. Удар другой ногой дробит мне второе бедро. Без доспеха я совсем безоружен против столь мощных и яростных атак. Моя попытка бросить ему вызов до смешного абсурдна.
Я перекатываюсь на спину, увертываясь от страшного удара кулака. Кхарн нависает надо мной. С губ летит пена, глаза вылезли из разбухших глазниц.
Меня сгубила жалость. Это единственное чувство, которое Кхарн не может перенести; оно напоминает ему о том, каким он когда-то был. Не предложи я его исцелить, возможно, мог остаться в живых. Быть может, он убедил бы меня в справедливости своего дела, и я присоединился бы к движению, которое, по его словам, освободит Галактику.
Именно эта мысль убеждает меня в том, что я был прав, предприняв эту попытку. Когда я смотрю на эту дрожащую от ярости маску, нависшую надо мной, я вижу, какая судьба ожидала бы меня, стань я частью этого темного Крестового похода. Он потерял себя, и в том, что осталось, очень мало человеческого.
Его сжатая латная перчатка падает вниз, врезавшись мне прямо в лицо. Кости, уже ослабленные, вминаются внутрь. Я чувствую, как мой затылок делает вмятину в металлическом полу, и горячая липкая кровь заполняет ее, когда голова по инерции отскакивает обратно.
Мир опрокидывается, тошнотворно вращаясь вокруг. Я смутно чувствую второй удар, обрушившийся на ребра. Мое тело взрывается многоголосой какофонией боли. Заплывшие кровью глаза видят кулак, летящий навстречу, чтобы прикончить меня. Хорошо, что я вижу причину своей смерти. Ни о чем большем я, как верный сын Империума, никогда и не мечтал.
Перед концом я успеваю подумать лишь об одном.
Я дал тебе выбор, Кхарн. После убийства, когда утихнет безумие, у тебя будет время подумать об этом. Ты мог все изменить.
Понимание этого, я знаю, будет его преследовать. Мне страшно подумать, что с ним станет, когда неистовство закончится и он будет вынужден задуматься.
Я могу лишь предполагать и предполагаю, что он станет совершенно неудержимым и начнет бросаться на любого, кто попытается использовать его бешенство в своих целях. Никто не властен над ним, ибо он сам утратил власть над собой.
Когда кулак падает, я думаю именно об этом, но эта мысль не приносит утешения. Никакого утешения уже никогда не будет…
Ранее…
Арвида продолжал бежать. Мертвый город кишел Пожирателями Миров, рыщущими среди опустевших кварталов, словно головорезы из банд подульев. Пока что он опережал их. Он знал Тизку лучше, чем они, и прекрасно помнил хитросплетения ее улиц. Более того, его чувство будущего еще действовало, не давая ему свернуть не туда и предостерегая от неверных шагов.
Это не может длиться вечно. Раньше или позже придется отдохнуть, поспать, отыскать какую-нибудь еду. Его усиленный организм может обходиться без всего этого долго, но не бесконечно. Волки сожгли Просперо почти до основания, так что охота будет скудной.
Единственный шанс выжить — остаться в городе, ускользнув от хищников и найдя какой-нибудь транспорт, способный унести его с планеты. Он предполагал, что «Геометрический» еще на орбите, хотя попытки связаться с ним закончились неудачей. Корабль мог за себя постоять, даже сражаясь с полностью укомплектованным экипажем боевым кораблем Пожирателей Миров.
Итак. Вариантов немного, а шансы малы.
Каллистон — глупец. Возвращаться на Просперо было предсказуемой ошибкой, порожденной безмерной верой в примарха. Арвида никогда не разделял этой веры, даже тогда, когда легион еще был цел. Какой бы катаклизм ни случился здесь, Магнус оказался бессилен предотвратить его, значит, глупо сохранять веру в его стратегические выкладки. Теперь все, кто уцелел при разграблении Просперо, оказались в одиночестве; рассеянная горстка воинов, которых космические волны носят по всей Галактике, словно обломки погибшего галеона.
Арвида не представлял, сколько его братьев осталось в живых. Быть может, сотни. Или только он один.
Поднявшись по длинному узкому проезду, ведущему прочь от центра, Арвида повернулся, оглядывая путь, по которому пришел. Отсюда был хорошо виден центр города. Под звездным светом земля, усеянная стеклом, отливала перламутром. Это было прекрасно.
Город Света.
Он помедлил немного, погрузившись в видения прошлого. Все вокруг замерло. Даже клубы дыма застыли в этот краткий миг тишины.
Сержант был уверен лишь в одном. Арвида знал, как может знать лишь Корвид, что смерть ожидает его не на Просперо. Это не утешало в скорби по утраченному, но по крайней мере придавало определенный смысл необходимости продумывать дальнейшие шаги.
Он выживет. Узнает истинные причины уничтожения их легиона и будет жить, чтобы сразиться с теми, кто это сделал. Он не остановится и не совершит ошибки, пока не узнает всего и пока это знание не станет оружием в его руках.
— Знание — сила, — выдохнул он.
Потом он отвернулся и, крадучись, быстро зашагал вглубь развалин. Тусклый красный отсвет неостывшей магмы озарил его наплечник, высветив звезду с извивающимися лучами над головой черного ворона — знак его культовой дисциплины.
Потом он исчез, тень среди теней.
