Книга: Почетная гвардия
Назад: Глава тринадцатая ЭРШУЛ В СНЕГАХ
Дальше: Глава пятнадцатая ОЖИДАНИЕ

Глава четырнадцатая
УСЫПАЛЬНИЦА

В войне должно готовиться к поражению.
Поражение — это коварство наших врагов.
Никогда не получается так, как мы ожидаем.
Военмейстер Слайдо, из «Трактата о природе войны».
Почетная гвардия добралась до храма-усыпальницы святой Саббат Хагийской с первым лучом солнца. Снегопад прекратился, горный пейзаж, ослепляюще белоснежный под золотым небом, поражал своим великолепием.
Усыпальница представляла собой базальтовую громаду на одинокой вершине, увенчанной ледяным пиком. Дорога бежала вдоль хребта к массивному порталу между двумя отвесными тушами гор. Прижавшись друг к другу, между ними теснились здания базилики, монастырь храмовых аятани и большая квадратная башня, увенчанная золотой крышей с загнутыми вверх углами. Молитвенные флаги трепетали на башне. Здания и стены Усыпальницы были сложены из розового базальта. Ставни и двери окрашены ярким красным лаком, а рамы и наличники — белым. За стенами и башней, на самом краю мыса возвышалась массивная колонна из черного корунда, на вершине которой горел вечный сигнальный огонь.
Гаунт остановил своих людей недалеко от ворот и далее последовал пешком в сопровождении Клеопаса, Харка, Цвейла, Роуна и шести Призраков. Как и предполагал сержант Маккол, путешествие заняло восемь дней. Им нужно было закончить здесь все дела как можно быстрее, если они собираются вернуться в Доктринополь и уложиться в оставшиеся до эвакуации десять дней. Гаунт даже не хотел пока думать о том, каким трудным будет обратный путь. Инфарди висели на хвосте в изрядном количестве, и, насколько Гаунту было известно, другой дороги из Священных Холмов не было.
Гигантские красные двери под высоким портиком, увенчанным каменным резным орлом, безмолвно открылись, когда гвардейцы подошли и начали подниматься по ступеням. Шесть аятани в голубых одеждах поклонились им, но не произнесли ни слова. Гости поднялись по широким ступеням, очищенным от снега, к вратам во внутренней стене, а затем к высокому холлу.
Зал был дымчато-коричневым и темным, холодный и чистый свет лился через высокие окна. Гаунт слышал доносившиеся откуда-то песнопения, периодический звон колокольчиков и гонгов. Воздух был наполнен благовониями.
Комиссар-полковник снял фуражку и осмотрелся. Стены украшала яркая, слабо светящаяся мозаика, изображавшая святую в разных сценах ее благочестивой жизни. Маленькие голографические портреты мерцали в альковах вдоль одной стены. То были великие генералы, командующие и Астартес, служившие во время ее Крестового похода. Великий штандарт Саббат, древний и выцветший, свисал со сводчатого потолка.
Аятани храма вошли в зал через двери в дальнем конце, неспешно пересекли его, подойдя к гвардейцам, и поклонились. Их было двадцать, все старые, невозмутимые, с морщинистой кожей, закаленной ветрами, холодом и высотой.
Гаунт отдал честь.
— Комиссар-полковник Ибрам Гаунт, командир Первого Танитского полка, Имперская Гвардия освободительного Крестового похода. Это мои славные офицеры: майор Роун, майор Клеопас и комиссар Харк. Я здесь по приказу лорда-командующего генерала Льюго.
— Приветствуем вас в Усыпальнице, сэр, — сказал главный из братьев, чьи одеяния были более темного оттенка, ближе к фиолетовому. Лицо его было таким же обветренным, как и у других братьев, вместо глаз — аугментические визоры, похожие на глаза, пораженные катарактой. — Мое имя Кортона. Я аятани-айт этого храма и монастыря. Мы приветствуем вас в Усыпальнице и возносим благодарность за ваше усердие — вы проделали такой трудный путь сюда в это время года. Быть может, вы решите подкрепиться вместе с нами? И конечно, вы можете помолиться в Усыпальнице.
— Благодарю, аятани-айт. Пища будет в радость, но я должен пояснить, что приказ лорда-командующего оставляет нам слишком мало времени даже для благочестивых ритуалов.
Имперцев провели внутрь, в приемную, где на невысоких резных столах стояли корзины с лепешками, сушеные фрукты и кувшины с теплым, сладким настоем. Гаунту и его людям были предложены низкие стулья, а аятани, включая Цвейла, сели на пол, на циновки. Пища передавалась по кругу юными эшоли в белых одеждах.
— Я тронут, что ваш лорд-генерал, похоже, обеспокоен нашим положением, — промолвил Кортона. — Но боюсь, вы попусту тратите силы и время. Мы прекрасно знаем о том, что враг хочет уничтожить этот мир, но нам не нужна защита. Если враг придет, значит придет. Таков порядок вещей. Наша святая верила в естественный ход событий. Если судьбой назначено, чтобы Усыпальница пала перед врагом и мы умерли, значит так тому и быть. Никакое число танков и солдат не могут этого изменить.
— Вы просто позволите отродьям Хаоса осквернить все здесь? — недоверчиво спросил Роун.
— Следи за языком, майор! — прошипел Харк.
— Это понятный вопрос, — сказал Кортона. — Наши догматы веры могут быть недоступны умам, взращенным войной.
— Святая Саббат была воином, аятани-айт, — спокойно произнес Гаунт.
— Да. И, возможно, лучшим в Галактике. Но сейчас она покоится с миром.
— Со всем уважением, отец, ваше беспокойство все равно лишнее. Вы неверно поняли цель нашего пребывания здесь. Мы были посланы не для того, чтобы защищать вас. Лорд-генерал Льюго приказал мне забрать останки и реликвии святой и со всеми почестями доставить их в Доктринополь, чтобы эвакуировать с Хагии.
Спокойная улыбка не померкла на лице Кортоны.
— Боюсь, комиссар-полковник, что я никогда не позволю этому случиться.

 

— Вы меня просто убили, — пробормотал Цвейл. — Я и подумать не мог, что вы для этого идете к Усыпальнице! Кровь беати, комиссар-полковник! О чем вы думали?
— Я подчиняюсь приказам, — ответил Гаунт. Они стояли на террасе внутренней стены Усыпальницы, глядя на яркий свет в ущелье.
— Я думал, вас послали защитить это место! Я знал, что храмовые аятани все равно не будут рады военному вмешательству, но оставил эту проблему вам.
— А если бы я рассказал вам об истинной цели, вы посоветовали бы мне повернуть назад?
— Я бы сказал то же самое, что и аятани-айт. Реликвии святой никогда не должны покинуть Хагию. Это одна из старейших доктрин, ее предсмертное пророчество. Этот генерал Льюго или ваш уважаемый Макарот должны быть изрядными глупцами, чтобы нарушить ее!
— Я читал об этом. Я знаю евангелие Саббат. Просто думал, что это был лишь каприз. Небольшая деталь.
Цвейл покачал головой.
— Я думаю, что именно здесь вы ошибаетесь, мальчик мой. Половину времени вы читали тексты, охотясь за абсолютно буквальным смыслом, а вторую половину — чересчур усердно старались расшифровать скрытые значения! Вот она, интерпретация текста! Вам нужен баланс. Вам нужно понять функциональное равновесие веры, которое существует для нас. Если вы ожидаете, что аятани будут преданно и строго выполнять все обычаи, хранить реликвии и традиции живой беати, то с такой же уверенностью вы должны знать, что мы с тем же абсолютным повиновением и почтением будем соблюдать данные ею инструкции.
— Написано, — задумчиво начал Гаунт, — что если останки святой Саббат когда-либо будут забраны с Хагии, если случайно или намеренно они будут перемещены, то все Миры Саббат навечно рухнут в объятия Хаоса.
— И что тут неясного?
— Это же пророчество! Цветистый миф, созданный, чтобы усилить почитание и поклонение! Это не может случиться на самом деле!
— Разве? — Цвейл взглянул на Священные Холмы. — А почему же нет? Вы верите в Саббат, в ее труды, ее незапятнанную святость. Ваша вера в нее и все то, что она собой олицетворяет, сияет в вашем сердце. Она привела вас сюда. Так почему вы не верите в ее предсмертное пророчество?
Гаунт пожал плечами.
— Потому что это слишком… безумно! Слишком необъяснимо, фес, слишком далеко! Слишком непохоже…
— Может быть. Скажите мне, вы действительно хотите проверить истинность пророчества, забрав ее из этого мира?
Гаунт не ответил.
— Ну что, мой мальчик? Вы знаете более почитаемого в этом секторе святого? А Льюго или военмейстер знают? Рискнете ли вы потерять сотню населенных систем навсегда лишь для того, чтобы выяснить это? Забудьте ваш приказ или его важность. Имеют ли они право так рисковать или приказывать вам делать это?
— Я не верю, что они вправе. И не верю, что могу сделать это сам, — спокойно ответил Гаунт после долгой паузы.
— Я не верю, что вы должны даже рассуждать об этом, — сказал Харк, подходя к ним сзади. — У вас предельно ясные приказы, сэр, не оставляющие места для интерпретации. Льюго поручил вам простое дело.
— Льюго ошибся, — ответил комиссар-полковник, устремляя на Харка ясный, твердый взгляд. — Более я не стану заботиться об этом.
— Вы нарушаете приказы, сэр? — спросил Харк.
— Да. Едва ли это имеет значение. Моя карьера закончена, мое командование тоже, и едва ли остались шансы, что мы вообще выберемся отсюда живыми. Я нарушаю приказы с полным осознанием, потому что пришло фесово время показать собственные силы и перестать слепо подчиняться людям, которые явно и бесспорно ошибаются!
Взгляд Цвейла восхищенно метался между двумя имперскими офицерами, аятани ловил каждое слово. Харк медленно надел украшенную серебряной отделкой фуражку, тяжело вздохнул и опустил руку, чтобы открыть кобуру.
— Ох, Харк, даже не тратьте время, — презрительно отрезал Гаунт и зашагал прочь.

 

Они уже были достаточно высоко, чтобы пошел снег, о котором предупреждала Саниан. Он был не слишком густым, но оседал на одежде и запорошивал глаза. Дальше по тропе снежные облака становились настолько плотными, что сами громадные горы на время исчезали, закрытые метелью.
Они два часа назад попрощались с «Подраненной тележкой», оставив машину на сооке, там, где старая тропа на склоне стала совсем уж непролазной для транспорта. Взяв все, что можно было унести, имперцы продолжили путь пешком.
Дорога была еле заметной. Справа высились стены Священных Холмов. Слева громадный склон из голого камня изгибался аркой и ниспадал вниз, в таинственные тени ущелий и пролегавших внизу троп. Каждые несколько шагов приходилось останавливаться, когда камни катились из-под ног, и люди чуть не соскальзывали вниз.
Лестница-в-Небеса была вырублена первыми пилигримами вскоре после основания Усыпальницы, шесть тысячелетий назад. Они взялись за этот труд с усердием, рассматривая его как священный долг и акт поклонения. Лестница в пятьдесят километров поднималась на четыре тысячи метров в горы, прямо к святилищу.
Саниан рассказала, что ныне мало кто пользуется ею, потому что этот подъем очень труден, и даже самые ревностные паломники предпочитают иные дороги. Но более легкие пути сейчас были для отряда закрыты.
Саниан привела их к основанию Лестницы, когда начался снегопад.
С первого взгляда сооружение не впечатляло. Узкие, потертые ступени, вырезанные в теле самой горы, поеденные ветрами и состаренные временем. Подобно ржавчине, то тут, то там расползлись лишайники. Каждая ступенька была около шестнадцати сантиметров в высоту, то есть достаточно удобна для подъема, и в ширину в среднем около двух метров, кроме тех мест, где Лестница поворачивала или разделялась. Она змеилась между камнями и исчезала далеко вверху.
— Выглядит довольно просто, — сказал Грир, пройдя первые несколько ступеней.
— Это не так, уверяю тебя. Особенно в такую погоду. Пилигримы обычно преодолевают эту дорогу в качестве акта очищения, — сказала Саниан.
Они начали подъем: Грир торопился вперед, за ним шли Даур, Корбек и Дорден, затем Майло, Саниан, Несса, Дерин и Вамберфельд с Браггом.
— Он себя прикончит, если не сбавит скорость, — сказала Саниан Майло, указав на водителя, опередившего всех остальных.
Основная группа задала определенный ритм. Где-то через двадцать минут Корбек приуныл от монотонности. Он принялся за подсчеты в уме, только чтобы занять чем-то голову. Он примерно измерил расстояние, высоту, глубину и ширину ступеней. Пару раз перепроверил.
— Сколько, ты сказала, здесь всего ступеней? — окликнул он Саниан.
— Говорят, что двадцать пять тысяч.
Дорден испустил громкий стон.
— Вот именно столько и я насчитал, — расцвел Корбек, весьма довольный собой.
Пятьдесят километров. Войска легко преодолевали такое расстояние за один день. Но пятьдесят километров по ступеням…
Это могло занять дни. Тяжелые дни, полные боли и смертельной усталости.
— Саниан, мне стоило спросить тебя об этом пятьсот метров назад, но… как много времени обычно занимает этот подъем?
— Зависит от паломника. У очень ревностных… и подготовленных… пять или шесть дней.
— Вот фес! — громко простонал Дорден.
Корбек вновь сосредоточился на ступенях. Начал падать снег. Через пять или шесть дней, за которые они доберутся до Усыпальницы, Гаунт уже должен будет оказаться на обратном пути в Доктринополь, чтобы успеть к эвакуации. Они попусту тратят время.
Но, с другой стороны, для почетной гвардии не существовало иного спуска с гор, кроме как через свору инфарди. Высока вероятность, что комиссар-полковник останется в Усыпальнице и превратит ее в оборонительный рубеж.
Ладно. Надо двигаться вперед. Поскольку назад не было смысла возвращаться. Незачем.

 

Ибрам Гаунт вытащил старый тяжелый засов и рывком открыл двери в санктум Усыпальницы. До него донеслись мужские голоса — эшоли распевали торжественный хорал. Холодный ветер стонал в вентиляционных шахтах.
Комиссар-полковник не знал, чего ожидать. И понял, что никогда и не думал, что окажется здесь. Слайдо, упокой Император его душу, завидовал бы ему.
Санктум оказался на удивление маленьким и очень темным. Стены были облицованы черным корундом, в котором не отражалось ни блика от многочисленных горящих свечей. В воздухе пахло дымом, сухостью и пылью столетий.
Гаунт вошел, закрыв за собой дверь. Пол был выложен странной блестящей плиткой, переливающейся в свете свечей и издававшей странный звук под шагами. Комиссар вдруг понял, что это мозаика из отполированных панцирей шелонов, перламутровых, с коричневыми пятнами.
По обе стороны от Гаунта в стенах из корунда располагались ниши. В каждой светилась голограмма космодесантника из ордена Белых Шрамов, их силовые мечи воздеты в салюте скорбного триумфа.
Гаунт пошел вперед. Прямо перед ним находился алтарь реликвария. Облицованный полированными панцирями шелонов, он переливался какими-то нереальными сполохами. На откидной крышке имелась красивейшая мозаика из цветных кусочков панциря, изображавшая Миры Саббат. Гаунт не сомневался, что карта была абсолютно точной. За алтарем куполом возвышался огромный алтарный покров, сделанный из цельного панциря шелона, причем животное было невероятно огромным, больше любого из тех, что довелось увидеть комиссару-полковнику на Хагии. Под этим куполом располагался сам реликварий. Перед ним стояли два деревянных застекленных пюпитра, на которых лежали оригинальные манускрипты евангелий святой Саббат.
Гаунт понял, что сердце его колотится чаще: это место оказывало на него необычайно сильное воздействие.
Вдоль стен в нишах лежали различные реликвии, накрытые полупрозрачной тканью. Слева — чаша для питья, стило, почерневший от времени посох и еще несколько фрагментов, которые комиссар-полковник не смог узнать.
Справа возвышался силовой доспех святой, окрашенный в белый и голубой цвета. На нем виднелись следы давних сражений, почерневшие отверстия и желобки, зазубренные царапины там, где была содрана краска. Знаки девяти ран. Было в этом что-то странное. Гаунт не сразу осознал, что доспех был… маленьким! Он создавался для тела много более миниатюрного, чем тело космодесантника.
Перед ним, в глубине купола из панциря виднелся священный реликварий, погребальные носилки, на которых стоял стеклянный гроб.
Во гробе лежала святая Саббат.
Она не хотела для себя ни помещения в стазис-поле, ни еще каких-либо ухищрений, но все равно осталась нетронутой тлением на протяжении всех шести тысяч лет. Ее щеки ввалились, плоть высохла, а кожа потемнела. На голове все еще сохранились пряди некогда прекрасных волос. Гаунт видел кольца на истончившихся пальцах, медальон с имперской аквилой, зажатый в сложенных на груди ладонях. Голубая накидка почти совершенно выцвела, и высохшие древние цветы лежали вокруг нее на бархатной обивке гроба.
Гаунт не знал, что делать. Он помедлил, не в силах оторвать глаз от иссохшей, но прекрасной беати.
— Саббат. Мученик, — выдохнул он.
— Она не может ответить тебе, ты же знаешь.
Комиссар-полковник оглянулся. Аятани Цвейл стоял за алтарем и смотрел на него.
Гаунт с почтением и достоинством поклонился святой и подошел к Цвейлу.
— Я пришел не за ответами, — прошептал он.
— Нет, именно за ними. Вы сами так сказали, когда мы выходили из Мукрета.
— Это было тогда. Теперь же я сделал свой выбор.
— Выбор и ответы — не одно и то же. Но да, вы решили. И сделали отличный выбор, могу добавить. Храбрый. И правильный.
— Знаю. Если я и сомневался раньше, то лишь до того, как пришел сюда. Мы не сделаем ничего, чтобы увести ее. Она останется здесь. Останется здесь так долго, сколько мы сможем ее защищать.
Цвейл кивнул и похлопал Гаунта по плечу.
— Это будет непопулярный выбор. Бедняга Харк, я думал, его удар хватит при ваших словах, — Цвейл замолчал, а затем оглянулся на реликварий. — Простите мне мою речь, беати. Я всего лишь бедный имхава-аятани, которому стоит вести себя сдержаннее в таком святом месте.
Они вместе покинули гробницу и выбрались по галерее наружу.
— Когда вы объявите о своем решении?
— Скоро, если, конечно, Харк еще не рассказал всем.
— Он может лишить вас командования.
— Он может попытаться. Если он это сделает, вы увидите, что я могу нарушить не только приказы.

 

Надвигалась ночь, и с северо-запада приближался еще один буран. Аятани-айт Кортона разрешил имперскому конвою разбить лагерь во дворе монастыря Усыпальницы. Так что теперь все пространство между внешней стеной и зданием было заполнено палатками и химическими жаровнями. Транспортные машины конвоя были оставлены на площадке у внешней стены, а вся боевая техника охраняла подходы от ущелья к Усыпальнице, окопавшись и приготовившись. Тот, кто попробует подняться по тропе, встретит мощный отпор.
Приспособив для совещания приемную монастыря, Гаунт собрал офицеров и командиров почетной гвардии. Эшоли Усыпальницы принесли еду и сладкий чай, и никто из жрецов не стал роптать по поводу амасека и сакры, которые тут тоже распивали. Аятани-айт Кортона и несколько старших жрецов присоединились к гвардейцам. Вздрагивали огни ламп, шторм бился в ставни. Харк в одиночестве стоял в задней части комнаты и молчал.
Прежде чем присоединиться к остальным, Гаунт отвел Роуна в сторону, в холодный коридор.
— Я хочу, чтобы ты узнал это первым, — сказал он ему. — Я намерен нарушить приказы Льюго. Мы не тронем святую.
Роун вопросительно выгнул бровь.
— Из-за этого фесова тупого старого пророчества?
— Именно из-за этого фесова тупого старого пророчества, майор.
— Не потому, что для вас все кончено? — спросил Роун.
— Объясни.
Роун пожал плечами.
— Мы знали с самого начала, что у Льюго на вас зуб. Когда вы вернетесь в Доктринополь, с пустыми ли руками или с костями этой девчонки, наступит конец. Конец командования, конец вам, конец истории. Так что, как я это вижу, вам действительно нечего терять, так ведь? Нет ничего, о чем стоило бы упоминать. Вам не станет хуже, если отправите Льюго подальше и засунете его приказы в его персональное Очко Ужаса. На самом деле, вы даже будете себя от этого лучше чувствовать, когда они придут, чтобы вытащить вас отсюда.
— Думаешь, я делаю это потому, что мне стало все равно? — спросил Гаунт.
— А разве нет? Последнюю неделю вы были совсем не тем человеком, под началом которого я начинал служить. Выпивка. Ярость. Идиотские… перепады настроения. Вы ошиблись. Ошиблись жестоко. В Доктринополе, фес, вы были хороши. А с тех пор от вас остались обломки. Ох…
— Что? — рыкнул Гаунт.
— Разрешите говорить честно, сэр, и без обид?
— Разве обычно ты говоришь иначе. Роун?
— Фес, надеюсь, что нет. Вы еще пьете?
— Ну, я…
— Вы хотите, чтобы я поверил в вашу правоту, в то, что вы делаете все это из-за реальных причин? Соберитесь с мыслями. Приведите себя в порядок. Я никогда не любил вас, Гаунт.
— Я знаю.
— Но всегда уважал. Надежный. Отважный. Настоящий воин. Верный кодексу чести. Человек, возродивший Танит такими средствами, о которых другие даже не помышляли. Человек чести.
— С твоей стороны это самый большой комплимент, майор, — сказал Гаунт.
— Простите, сэр, больше это не повторится. Что мне надо знать… осталось ли что-то от этого кодекса сейчас? Есть ли во всем этом честь? Эта фесова миссия почетной гвардии… думаете, мы заслужили такое название?
— Да.
— Тогда покажите мне это. Покажите всем. Докажите, что от вас исходит не только злость и разочарование, и дело не в том, что вы облажались, и вас покарали за это. Докажите, что вы не пьяная развалина, которая быстро катится по наклонной и тащит за собой всех. Для вас, что бы вы ни сделали, все кончено. Но не для нас. Если мы пойдем с вами, лорд-генерал всех нас расстреляет. Нам есть, что терять.
— Я знаю, — сказал Гаунт. Он помедлил с минуту, глядя, как липнут к оконному стеклу хрупкие снежинки.
— Ну?
— Хочешь знать, что все это значит для меня, Роун? Почему мне так плохо после катастрофы в Доктринополе?
— Я прямо-таки заинтригован.
— Добрую часть последних двадцати лет я отдал этому походу. И каждый шаг на этом пути давался с большим трудом. И здесь, на Хагии, слепая тупость одного человека… нашего дорогого лорда-генерала… направила мою руку и разрушила большую работу. Но дело не только в этом. Поход, которому я посвятил столько лет, начат в честь святой Саббат и должен был освободить планеты, которые она сделала имперскими мирами шесть тысяч лет назад. Я особо почитаю ее и предан ее памяти, а этот ублюдок Льюго заставил меня ошибиться на самом священном для нее мире. Я просто фесово облажался в ведении Крестового похода, майор. Я облажался в походе на священном мире святой. И даже это не все.
Он замолчал и прочистил горло. Роун смотрел на него в сумерках.
— Я был одним из избранников Слайдо, которым доверили вести эту войну. Он был величайшим командующим из всех, кого я знал. Он воспринял этот поход как личное дело, потому что был абсолютно и непоколебимо предан святой. Она стала его покровителем, его вдохновением, идеалом, оглядываясь на который он построил военную карьеру. Он сам сказал мне, что в этом походе ясно видел шанс отдать долг благочестия. Я не запятнаю его память, не подведу его здесь. Именно здесь.
— Дайте-ка догадаюсь, — сказал Роун. — И даже это еще не все, ведь так?
Гаунт покачал головой.
— На Формал Прайме, в первые несколько месяцев похода я сражался рядом со Слайдо в яростных боях за города-ульи. Это был один из первых крупных успехов похода. На пиру в честь победы он собрал своих офицеров. Сорок восемь избранных. Мы пировали и праздновали. Мы все были немного пьяны, включая Слайдо. Затем он… он погрустнел той мрачной печалью, которая посещает некоторых людей в разгар пирушки. Мы спросили, что не так, и он ответил, что боится. Мы смеялись! Великий военмейстер Слайдо боится? Он неуверенно поднялся на ноги. Тогда ему уже было сто пятьдесят лет, и годы не были к нему добры. Он сказал нам, что боится умереть прежде, чем закончит свою работу. Боится не прожить достаточно долго, чтобы увидеть полное и окончательное освобождение миров беати. Это была его единственная, всепоглощающая страсть, и он страшился, что не достигнет цели. Мы протестовали… говорили: да вы переживете нас всех! Он тогда покачал головой и ответил, что единственный способ обеспечить успех своей миссии, единственный путь к достижению бессмертия и исполнению долга перед святой — заключен в нас. Он предложил нам клятву. Клятву, скрепленную кровью. Мы взяли штыки и фесовы столовые ножи, чтобы порезать ладони и смешать кровь. Один за другим мы сжимали его кровоточащую ладонь и приносили клятву. Мы поклялись жизнями, Роун, нашими жизнями, что мы закончим его работу. Доведем поход до победного конца. И, проклятье, мы защитим святую от всех, кто посмеет угрожать ей!
Гаунт раскрыл правую ладонь. В голубоватом сумраке Роун отчетливо различил старый бледный шрам.
— Слайдо пал в битве при Бальгауте, той самой битве битв. Как он и боялся. Но его клятва живет, и через нее жив и сам Слайдо.
— Льюго заставляет вас нарушить ту клятву.
— Льюго заставил меня огнем пройтись по Доктринополю, святому городу, и спалить древние храмы, возведенные в ее честь. Теперь Льюго хочет, чтобы я осквернил саму беати и потревожил ее вечный покой. Прошу прощения, что я так плохо все это воспринял, но теперь, возможно, ты понимаешь почему.
Роун медленно кивнул.
— Вам лучше сказать это остальным, — промолвил он.

 

Гаунт прошел в центр заполненной приемной, отказался от стакана, предложенного ему эшоли, и прочистил горло. Все взоры были прикованы к нему, воцарилась тишина.
— В свете открытий и… других соображений я сообщаю вам, что изменяю наши приказы.
Поднялся шепот.
— Мы не станем выполнять инструкции лорда-генерала Льюго. Мы не будем перевозить реликвии Усыпальницы. Мои приказы таковы: почетная гвардия укрепляется здесь и остается защищать гробницу до того времени, пока ситуация не улучшится.
Гомон голосов наполнил комнату. Но Харк сохранял молчание.
— Но как же приказы лорда-генерала, Гаунт… — начал Клеопас, вставая.
— Больше не соответствуют условиям. Как полевой командир, оценивающий положение на месте, я имею на это право.
Интендант Элтан встал, трясущийся от ярости.
— Но нас же убьют! Мы должны вернуться в Доктринополь и успеть. Иначе нас не эвакуируют! Вы знаете, что здесь будет, комиссар-полковник! Как вы только смеете предлагать такое!
— Сядьте, Элтан. Если это поможет, я сожалею, что гражданские, вроде вас и ваших водителей, попали в такое положении. Но вы слуги Императора. Иногда ваш долг не менее тяжел, чем наш. Вы подчинитесь. Император защищает.
Несколько офицеров и все аятани поддержали его, откликнувшись эхом.
— Сэр, вы не просто нарушаете приказы, — голос лейтенанта Поука был полон тревоги. Клеопас торопливо кивнул, соглашаясь со словами своего младшего офицера. — Мы все понесем жесточайшее наказание. Приказы лорда-генерала Льюго просты и точны. Мы не можем так легко нарушить их!
— Поук, вы не смотрели, что идет за нами по тропе?
Все обернулись. Капитан Ле-Гуин стоял позади всех, прислонясь к стене.
— Даже исходя из одной лишь оперативной обстановки, я бы сказал, что комиссар-полковник делает верный выбор. Мы не можем вернуться сейчас в Доктринополь, даже если сильно захотим.
— Спасибо, капитан, — кивнул Гаунт.
— Оставь свое мнение при себе, Ле-Гуин! — воскликнул капитан Марчес, командир «Завоевателя» «P48J». — Мы всегда можем попытаться! Вот чего ожидали бы лорд-генерал и военмейстер! Если останемся здесь и будем сражаться, можем завязнуть на неделю или больше. И когда флот вернется, мы будем покойниками!
Несколько офицеров, среди которых были и Призраки, зааплодировали словам Марчеса.
— Мы последуем приказам! Заберем реликварий и немедленно уйдем! Давайте испытаем судьбу в битве с инфарди! Если проиграем, значит проиграем! Лучше умереть так, во славе, чем ждать смерти!
Одобрительный гул стал еще сильнее.
— Капитан Марчес, вам стоит быть комиссаром. У вас талант произносить пламенные речи, — улыбнулся Гаунт. — Но комиссар здесь я. И командующий здесь я. Мы остаемся, как я приказываю. Остаемся и сражаемся.
— Прошу, Гаунт, передумайте! — вскричал Клеопас.
— Сэр, мы же умрем, — сказал сержант Мирин.
— И умрем бесславно, если уж на то пошло, — прорычал Фейгор.
— Сэр, разве мы не заслужили шанса? — спросил сержант Сорик, вскакивая и сжимая в руках шлем.
— Все шансы в космосе, Сорик, — сказал Гаунт. — Я взвесил все наши возможности очень тщательно. Это верный путь.
— Вы спятили! — заверещал Элтан. Он обернулся и с мольбой уставился на Харка. — Комиссар! Во имя Императора, сделайте что-нибудь!
Харк выступил вперед. В комнате воцарилась тишина.
— Гаунт. Я знаю, вы все это время считали меня своим врагом. Я знаю почему, но видит Бог-Император, это не так. Я преклонялся перед вами долгие годы. Изучал принимаемые вами решения, которые были не под силу другим. Вы никогда не боялись отвечать перед высшим командованием.
Харк оглядел безмолвную комнату и вновь воззрился на Гаунта.
— Я отправил вас в эту миссию, Гаунт. Я состоял в свите лорда-генерала целый год, и я знаю, что он за человек. Он хочет взвалить на вас вину за Доктринополь, чтобы прикрыть собственную бездарность. После катастрофы в Цитадели он незамедлительно хотел вас разжаловать. Но я чертовски хорошо знал, что вы заслуживаете лучшего. Я предложил последнюю миссию, эту почетную гвардию. Думал, это даст вам шанс обелить себя или, по крайней мере, достойно закончить карьеру. Я даже надеялся, что это могло дать Льюго время передумать и изменить решение. Успешное спасение реликвии под носом вражеских орд могло превратиться в славное деяние. Льюго стал бы героем, а вы, соответственно, сохранили бы должность.
Харк вздохнул и поправил куртку.
— Но вы нарушили приказы, и пути назад нет. Вы поставили себя именно туда, куда хотел Льюго. Превратились в козла отпущения, в котором он нуждался. Я, как офицер комиссариата, более не могу этого позволять. Я не могу позволить вам сохранить командование. Мне жаль, Гаунт. Все это время я был на вашей стороне, но вы меня вынуждаете. Приказом Сто сорок пять эф я лишаю вас полномочий командующего. Миссия будет продолжена в соответствии с полученными прежде приказами. Гаунт, я хотел бы, чтобы было иначе. Майор Роун, примите у комиссара-полковника Гаунта личное оружие.
Роун медленно поднялся, прошел через набитую комнату, встал рядом с Гаунтом и воззрился на Харка.
— Не думаю, что это случится, Харк, — сказал он.
— Это нарушение субординации, майор, — пробормотал Харк. — Следуйте моим указаниям и примите у Гаунта оружие, или я вас пристрелю.
— Должно быть, я неясно выразился, — промолвил Роун. — Иди к фесу.
Комиссар закрыл глаза, помедлил, открыл их и достал плазменный пистолет.
Он медленно поднял его, целясь в Роуна.
— Последний шанс, майор.
— Для кого, Харк? Оглянись вокруг.
Комиссар огляделся. Дюжина стволов смотрели прямо на него, Призраков и нескольких пардусцев. Целились и Ле-Гуин с Клеопасом.
Харк убрал оружие.
— Вижу, вы не оставляете мне выбора. Если мы выживем, об этом инциденте будет доложено комиссариату Крестового похода, во всех деталях.
— Если мы выживем, я с нетерпением буду этого ждать, — сказал Гаунт. — А теперь давайте готовиться.

 

Снаружи, в ночи, наполненной воем снежной бури, на отметке 00.02 в начале тропы скаут Бонин и солдаты Ларкин и Лилло укрепились в ледяном бункере. У них имелась химическая горелка, но все равно было ужасно холодно. Бонин смотрел на переносной ауспик, пока Ларкин вглядывался в снежную тьму через оптический прицел лонглаза. Лилло потирал руки, устроившись у водруженной на треногу автопушки.
— Движение, — спокойно сказал Ларкин.
— На экране ничего, — ответил Бонин, проверяя светящееся табло ауспика.
— Посмотри сам, — возразил Ларкин, отодвигаясь так, чтобы Бонин мог скользнуть на его место к прицелу снайперского оружия.
— Где?
— Чуть левее.
— Ох, фес! — пробормотал Бонин. В призрачном зеленом свете он ясно видел огни внизу. Сотни огней поднимались к ним по дороге. Прожекторы сияли сквозь падающий снег.
— Их много, — сказал Бонин, отодвигаясь.
— Ты не видел и половины, — промямлил Лилло, уставившись на экран ауспика. Яркие желтые сигналы выплыли вокруг контурных линий голо-карты. Судя по данным, их было, по меньшей мере, три сотни, но это число постоянно увеличивалось.
— Врубай вокс, — велел Ларкин. — Скажи Гаунту, что весь фесов ад поднимается по тропе.
Назад: Глава тринадцатая ЭРШУЛ В СНЕГАХ
Дальше: Глава пятнадцатая ОЖИДАНИЕ