20

Ни у кого не было приказа арестовать заезжего принца, прогуливающегося по городу верхом, прежде чем явиться ко двору. Мы забрали Рона и Слейпнир и поскакали в Крат. И дальше. Ехать было страшно неудобно, и я постоянно ерзал в седле, подыскивая более удобное положение и проклиная всех скорронцев, особенно их треклятых женщин.

— И у обеих глаза слишком близко посажены… И вообще, мне никогда не нравились рыжие, и, уверен, та, что помоложе…

— В ней что-то есть, в этой Катрин, — перебил меня Снорри. — Думаю, что она далеко пойдет и многое совершит. По ней видно.

— Если она тебе так приглянулась, надо было к ней подъехать. — Боль заставляла меня злить его, чтобы хоть так отвлечься. — Может, она как раз любит пожестче.

Снорри пожал плечами и покрутился в седле, когда мы выехали на дорогу, ведущую в Рим.

— Она еще ребенок, а я женатый человек.

— Семнадцать-то ей точно есть. И я думал, что вы, викинги, живете по корабельным законам.

— По корабельным законам?

Снорри поднял бровь. Город Крат теперь казался просто пятнышком в воздухе.

— В том смысле, что на корабле нет законов.

— Ха! — Он чуть прищурился. — Мы такие же люди, как все. Кто-то хороший, кто-то плохой. По большей части — ни то ни другое.

Я присвистнул.

— А сколько тебе вообще лет, Снорри?

— Тридцать. Наверно.

— Тридцать! Когда мне будет тридцать, надеюсь, я не перестану радоваться жизни.

Он снова пожал плечами и чуть улыбнулся. Снорри толком не обиделся. Что вообще-то хорошо.

— Там, куда мы едем, дожить до тридцати — уже непростая задача.

— Есть хоть что-нибудь хорошее на этом Севере? Ну, хоть что-нибудь? Что-то такое, чего я не могу найти в теплых краях?

— Снег.

— Снег — это плохо. Это просто холодная вода, которая сошла с ума.

— Горы. Горы красивые.

— Горы — это неудобные куски камня, которые мешаются на дороге. И потом, если уж горы, то пусть это будут Аупы, что у меня на родине.

Мы с минуту скакали молча. Движение на дороге стало менее оживленным, но на длинных прямых отрезках все еще попадались повозки, всадники и даже пешие путники.

— Моя семья, — сказал он.

И хоть я и не претендую на мудрость, мне хватило ума промолчать в ответ на это.

Лето, запоздало приветствовавшее нас в Анкрате, сошло на нет по мере продвижения на север. В городке Хофф, среди готовых к жатве полей, в день, уже очень похожий на осенний, Снорри повел нас на восток от дороги на Рим.

— Мы могли бы сесть на корабль в порту Конахт, — сказал я.

— Людей истинного Севера в Конахте не любят, — ответил Снорри. — Мы слишком часто наносили им визиты.

Он погнал Слейпнир по неухоженной заросшей тропе, ведущей на восток, к горам северного Геллета.

— Думаешь, тертанцы лучше?

— Ну не то чтобы лучше, — признал норсиец, — но в Маладоне нас примут несколько теплее.

— Их вы реже навещали?

— Мы там останавливались. В Маладоне наймем корабль. У меня там родня.

— Хорошо бы, а то тащиться дальше на восток не хочется. — К востоку от Маладона был Ошим, а туда никто не ездил. В Ошиме Зодчие некогда соорудили колесо, и с тех пор любая сказка, после которой снятся кошмары, начинается: «В стародавние времена, неподалеку от Ошимского колеса…»

Снорри кивнул с серьезным видом.

— Маладон. Сядем на корабль в Маладоне.

Горы перебросили нас через осень прямо в зиму. Скверные были времена, хоть мы и закупились в Хоффе теплой одеждой и провизией. Я платил, торгуясь больше, чем обычно, так как понимал, что кусочки серебра могли вымостить мой путь домой, в теплый Вермильон.

Среди геллетских гор мне страшно не хватало той роскоши, которую мы едва вкусили в ту единственную ночь в Высоком замке. Даже вонючие койки «Падающего ангела» были сущим раем по сравнению с ночлегом на голых скалах под пронизывающим ветром на склоне какой-то безымянной горы. Я предложил Снорри более долгий, но менее трудоемкий путь через Красный замок. Мерл Геллетар, тамошний герцог, был племянником моей бабки и из долга перед семьей помог бы нам.

— Нет.

— Какого черта?

— Слишком далеко в объезд.

Снорри раздраженно бормотал — для него это было необычно.

— Это не причина.

Он всегда сердился, когда врал.

— Нет.

Я подождал.

— Аслауг предупреждала, что туда нельзя.

— Аслауг? Разве Локи не называют отцом лжи? А она его дочь… — Я помолчал, думая, что Снорри сейчас начнет это отрицать. — Значит, тогда она… ложь?

— В этот раз я ей верю.

— Гммм.

Мне не понравилось, как это прозвучало. Когда ваш единственный попутчик — псих под два метра ростом, да еще и с топором, узнать, что он почти поверил в демона, нашептывающего ему в ухо на закате, — не то, что может поспособствовать крепости ваших нервов. В любом случае спорить я не стал. Баракель говорил мне с утра ровно то же самое. Возможно, когда ангел опять зашепчет мне на рассвете, я ему поверю.

Той ночью я видел во сне Сейджеса, кротко улыбающегося про себя, глядя на доску, по которой двигали меня — с белого квадрата на черный, с черного на белый, из тьмы на свет… Снорри был рядом, его тоже двигали, и все вокруг нас были фигурами в тени, перемещающимися согласно хитроумному замыслу. Серая рука толкала пешки вперед. Я почувствовал прикосновение Молчаливой Сестры и шагнул с черной клетки на белую. За ней высилась другая тень, много выше, глубокого алого цвета, — Красная Королева вела самую долгую игру. Мертвая черная рука потянулась через всю доску, высоко над ней — другая, полночно-синего цвета, что вела ее и направляла, — я почти видел нити. Вместе Синяя Госпожа и Мертвый Король передвинули коня, и без предупреждения передо мной встал нерожденный — лишь простая белая фарфоровая маска скрывала его ужасный облик, дабы уберечь мой здравый рассудок. Я проснулся с воплем и уже не заснул до рассвета.

В Тертанах мы держались особняком, избегая постоялых дворов и городов, спали под живыми изгородями, пили из рек, которых там более чем достаточно, — они делили местность на бесконечные полосы.

На границе Восточного и Западного Тертана лежит сосновый лес под названием Гофау, огромный, темный, угрожающий.

— Мы могли бы просто ехать по дороге, — сказал я.

— Лучше пересечь границу незаметно. — Снорри окинул взглядом опушку. — Тертанские гвардейцы с легкостью упекут нас на месяц в тюрьму, да еще и отберут все ценности в уплату за это удовольствие.

Я оглянулся на тропу, по которой мы спускались с холмов, — тонкую линию на унылом склоне. Гофау не отличался привлекательностью, но угроза сзади тревожила меня больше. Я чувствовал ее каждый день, она буквально кусала нас за пятки. Я ожидал неприятностей с тех самых пор, как мы покинули город Крат, причем не со стороны короля Олидана, решившего, что я запятнал честь его королевы. Мертвый Король сделал два хода, чтобы остановить нас, и третья попытка могла стать удачной.

— Вперед, Ял, вот куда надо смотреть. Вы, южане, вечно оглядываетесь назад.

— Это потому, что мы не дураки, — сказал я. — Ты забыл нерожденного в цирке, Эдриса, его молодчиков и то, чем они стали, когда ты убил их?

— Кто-то засевает наш путь, чтобы остановить нас, но он не гонится за нами.

— Но та тварь в Вермильоне — она сбежала; Сейджес сказал, надо встретить ее лицом к лицу, он…

— Он сказал и мне то же самое. — Снорри кивнул. — Не нужно так уж верить ему, но в данном случае, полагаю, он прав. Оно сбежало. Подозреваю, существо, которое ты видел в оперном театре, — нерожденный, древний и могущественный — и был целью заклятия Молчаливой Сестры. Возможно, это доверенный слуга Мертвого Короля. Или его полководец.

— Но он же не идет за нами?

Шел. Я знал это.

— Ты разве не слушал повелителя сновидений, Ял?

— Он много чего сказал. По большей части о том, что тебя надо убить. А также о том, как я попаду домой, если сделаю это.

— Почему проклятие Молчаливой Сестры все еще на нас?

Это навело меня на мысль.

— Потому что нерожденный не был уничтожен. Заклятие — это акт воли. Оно нуждается в завершенности, в достижении цели.

Я скрестил руки, довольный собой.

— Ну да. А мы едем на север, и заклятие не причиняет нам вреда.

— Именно.

Я нахмурился. Не к добру все это.

— Нерожденный не гонится за нами, Ял. Мы гонимся за ним. Он ушел на север.

— Черт! — Я попытался успокоиться. — Но… но, слушай, каковы шансы? Мы направляемся в одно и то же место?

— Молчаливая Сестра видит будущее. — Снорри коснулся глаза пальцем. — Ее магия нацелена в завтра. Заклинание, которое должно дотянуться до нерожденного, пошло по тому пути, по которому его кто-то пронесет, — кто-то, чья цель в том же месте.

— Черт!

Сказать мне больше было нечего.

— Угу.

Мы ехали по опушке Гофау, покуда не нашли тропку, слишком широкую для оленьей, лишком узкую для тропы лесника. Впрочем, когда мы вошли в лес, ведя коней под уздцы и стараясь не выколоть глаза сучьями, оказалось, что Гофау — не тот лес, где водятся олени. И лесники.

— Леса. — Снорри потер предплечье, на котором остались три параллельных царапины, и покачал головой. — Буду рад оказаться подальше от этого.

— У нас в Красной Марке леса, где можно охотиться на оленей и кабанов, нормальные леса с нормальными деревьями, не как здесь — одни сосны, там и угольщики, и дровосеки, и волки с медведями. Но на Севере… — Я махнул на тесно стоящие стволы, ветви которых переплелись так, что каждый метр пришлось бы прорубать. — Мертвые края. Только деревья, деревья, одни деревья. Слушай! Даже птиц нет.

Снорри упорно топал вперед.

— Ял… вот на этот раз соглашусь с тобой — леса на юге лучше.

Мы продирались сквозь лес по извилистым тропам, шаги заглушал толстый слой сухих иголок. И очень скоро мы заблудились. Даже солнце не помогало ориентироваться — свет едва сочился из-за тяжелых облаков.

— Не горю желанием ночевать здесь.

Темнота, должно быть, будет кромешная.

— Ну, в конце концов мы найдем ручей и пойдем вдоль него. — Снорри сломал торчащую на пути ветку. Иголки посыпались с едва слышным шелестом. — Это недолго — мы все-таки в Тертанах. Тут трех шагов не ступить, чтобы не влезть ногами в речку.

Я не ответил, просто последовал за ним. Звучало разумно, но пока что лес был абсолютно сухой, и я представил, что сплетающиеся корни выпивают любой ручеек, прежде чем он заберется сюда больше чем на полкилометра.

Казалось, лес стал еще гуще. Медленная жизнь деревьев подавляла все, бесчувственная и безжалостная. Темнеть начало рано, и мы шли в сумерках, хотя солнце над нами еще касалось вершин деревьев.

— Я бы отдал золотой за полянку.

Да я бы дал столько же за возможность раскинуть руки. Рон и Слейпнир плелись за нами, опустив головы, задевая боками ветви с обеих сторон, на свой лошадиный манер унылые и несчастные.

Где-то далеко солнце опускалось за горизонт. Резко похолодало, и мы пробивались сквозь стену мертвых ветвей в тихом сумраке. Внезапно раздавшийся шум испугал нас, нарушив долго стоявшую тишину.

— Олень?

Я больше надеялся, чем верил в это. Что-то большое и не столь изящное ломало ветви.

— Не один.

Снорри кивнул в другую сторону. Оттуда тоже слышался все более громкий хруст.

Вскоре оно наступало на нас уже с двух сторон. Что-то бледное и высокое.

— Им пришлось ждать темноты.

Я сплюнул сухие иголки и с трудом вытащил меч. Размахнуться им будет явно негде.

Снорри остановился и развернулся. В темноте я не мог рассмотреть его глаза, но что-то в том, как он замер на месте, подсказало: они почернели, в них не было ни выражения, ни души.

— С их стороны было бы умнее явиться при свете.

Губы его двигались, но голос был совершенно чужим.

Вдруг я понял, что не уверен, точно ли тропа — самое безопасное место во всем Гофау. Одно из существ, окружающих нас, приблизилось, и я увидел, как мелькнули бледные руки и ноги — как у человека, но голые и белесовато-зеленые. У твари было белое лицо, зубы и десны обнажены в оскале. Блестящие глаза долю секунды смотрели прямо в мои, выдавая нестерпимый голод.

— Мертвяки! — Я, наверно, пронзительно кричал.

— Почти.

Снорри описал топором огромную дугу, срубая десятки веток. Готов поспорить, даже бритвенно-острая сталь Зодчих не послужила бы ему лучше. Еще один взмах. Я отскочил, врезавшись в башку Рона, перегородившего тропу. Снорри пел песню без слов — или со словами, но на совершенно незнакомом языке, нечеловеческом, — расширяя пространство, прорубая его на четыре, пять, шесть шагов. Повсюду торчали пни высотой по колено, некоторые толще моей руки, заваленные упавшими стволами. На открывшейся прогалине под звездным небом было, как ни странно, еще темнее, чем в лесу. И тьма вилась за топором норсийца.

— Ч-что?

Снорри остановился, тяжело дыша. Сумерки незаметно изменились — солнце совсем зашло. Аслауг снова убралась в свой ад. Он посмотрел на свое оружие.

— Это не топор дровосека, будь он проклят!

Я подошел поближе, довольно шустро, боясь, как бы ко мне из тени не потянулись руки мертвяков.

— Огня, Ял. Быстро!

Снорри стоял у меня над душой, лошади нервно переступали по тропе, а я рылся в седельной сумке, пока вокруг нас ломались ветви и за деревьями мелькали бледные люди.

— Выходите! Спорим, вас рубить легче, чем деревья, — крикнул им Снорри, хотя я уловил в его голосе нотку страха, которого прежде не замечал. Думаю, его лес нервировал больше, чем прячущиеся в нем враги. Я нашел кремень и кресало, умудрился уронить их в темноте, нащупал дрожащими пальцами. Вокруг сильно пахло сосновой смолой — густой, тошнотворный запах, от которого и потерять сознание недолго.

Я высек искру, когда Снорри замахнулся на первого выбежавшего из-за деревьев. Со всех сторон ломались ветви, на нас наступали. Я неосторожно бросил взгляд вверх и увидел — они были тощими, голыми, бледно-зелеными, как призраки. Полет топора Снорри рассек существо от левого бедра до правого соска, круша внутренности, ребра, позвоночник и легкие. Очевидно, топор, хоть и предназначенный для рубки дров, был весьма остр. Но человек-сосна наступал, запах древесного сока, сочащегося из его бескровной раны, перешибал все. Наконец он споткнулся о пенек, рухнул и запутался в собственных кишках и разбросанных ветках. К тому моменту Снорри уже снова было о чем поволноваться.

Получилось! Искра разгорелась в огонь, потом — в настоящее пламя. Месяц назад я бы добивался такого результата битых полчаса. Скорчившись на земле, пока сверху махал топором и ворчал Снорри и ревели испуганные лошади, я смог перенести огонь на один из смоляных факелов, которые купил в Крате, — их там предлагали для осмотра обширных городских катакомб.

— Жги его!

Бледная извивающаяся рука шлепнулась рядом с моей ногой.

— Что?

— Жги, говорю!

Норсиец снова замычал — и рядом упала голова. Человек-сосна прыгнул Снорри на спину.

— Что жечь-то? — заорал я.

— Все!

Он завалился назад, насадив своего ездока на обрубки деревьев.

— Это безумие! Мы тоже сгорим.

Движение Снорри, хотя в пределах момента исключительно верное, оставило меня неприкрытым — по крайней мере четыре человека-сосны высвобождались из деревьев и выходили на просеку, за ними — другие. Взгляд их глаз пугал меня больше огня. Я сунул факел в кучу срубленных веток.

Пламя вспыхнуло практически сразу. Люди-сосны сделали еще два-три шага и остановились, глядя в огонь. У меня за спиной Снорри освободился от противника и со стоном поднялся.

— Следуй за лошадьми!

Пламя уже расползалось, яростно потрескивая, иглы лопались, огонь легко захватывал иссохшие ветви, по которым прежде текла кровь людей-сосен. Насмерть перепуганные Слейпнир и Рон рванулись через просеку, разбрасывая людей-сосен и горящие ветви. Я смог последовать примеру Снорри и проскочить, едва не напоровшись на пару обрубков в несколько сантиметров толщиной.

Лошади сами пробивались сквозь деревья. Я надеялся, что они не выколют себе глаза. Но для них это не так страшно, как возможность превратиться в жаркое. Снорри бежал за ними, следом ковылял я. За спиной у меня пожар ревел, словно живой, и люди-сосны вторили ему своими предсмертными воплями.

Мы на какое-то время оставили огонь позади, вслепую пробиваясь вслед за лошадьми. Я сорвал дыхание, ненадолго остановился, оглянулся — и увидел, что весь лес охвачен оранжевым заревом, на фоне которого выделяются черные силуэты бесчисленных стволов и ветвей.

— Беги! — крикнул я без особого толку, вслед за чем предпочел поберечь дыхание, чтобы последовать собственному приказу.

Ад бушевал, расползаясь по деревьям с поразительной скоростью. Он прыгал по вершинам быстрее, чем полз по земле, и несколько раз получалось так, что пожар ревел за спиной, а над головой была огненная крыша. Деревья взрывались мгновенно, разбрасывая вихри оранжевых углей. Пламя неслось по лишенным игл ветвям, словно ветер, пожирая все и вся. Горящая рука прижалась к моей спине, толкая вперед. Рон и Слейпнир разошлись; я решил свернуть влево. Через сто метров я увидел, что моя лошадь в чем-то запуталась — наверное, в колючем кустарнике — и кричит почти по-человечески. Лошадь поймать непросто, особенно сильную, как Рон, и подгоняемую страхом перед огнем. Но он висел там, а я бежал и сыпал проклятиями. Наконец огонь быстро убил его. Мерин превратился в талый жир и обугленные кости, прежде чем понял, что его поглотила огненная буря.

Я увидел впереди Снорри, освещенного пламенем. Силы покидали Слейпнир, оба еле-еле поднимались по крутому склону.

— Беги.

Мои слова прозвучали чуть громче дыхания.

Мы поднялись на гряду раньше огня, кроме того, что плясал на вершинах деревьев.

— Слава Хель!

Снорри облокотился о ствол, чтобы отдышаться. Склон убегал вниз, спуск был почти такой же крутой, как подъем, — километры освещенных луной лугов.