Интерлюдия

По любым принятым в военной науке критериям война шла из рук вон плохо.

Сидя мрачнее тучи на очередном бесконечном совещании высшего командного состава, его превосходительство гроссмаршал Тирнас Керчан, герой Варентийской кампании и верховный главнокомандующий (всех родов войск) наиславнейших армий Императора в Брушероке, рассмотрев все факты, которые в тот день довели до его сведения подчиненные, не смог найти ничего, что могло бы его порадовать. Прошло уже без малого два часа, как он со своего места во главе длинного стола в Центральном зале совещаний номер один был вынужден слушать, как его командиры один за другим громко зачитывают перед собранием ставки последние доклады о положении дел на фронте. И во всех этих докладах, как и на одутловатых лицемерных лицах докладчиков, ясно просматривалось одно очевидное, отчаянное желание переложить всю вину и ответственность за свои неудачи на других, тогда как, по сути, речь каждого из них сводилась к одному и тому же.

Они проигрывали войну.

— Гроссмаршал!.. — услышал он шепот сидящего с ним рядом адъютанта полковника Влина, который, нагнувшись к его уху, неожиданно прервал ход его мыслей.

Отвлекшись от своих невеселых раздумий, гроссмаршал вдруг понял, что давно уже перестал следить за ходом совещания. Подняв взгляд, он увидел, что глаза всех сидящих за столом направлены в его сторону и что каждый из присутствующих нервно ожидает его реакции по существу последнего доклада. Тщетно пытаясь вспомнить имя стоящего перед ним офицера — того самого, который только что докладывал, — Керчан несколько мгновений пребывал в замешательстве.

— Да, хорошо… Очень хорошо, — пробурчал он себе под нос, но тут же ловко вышел из затруднительного положения: — Очень убедительно и сжато… Превосходный анализ сложившейся ситуации, генерал… э…

— Дюшан, — произнес Влин вполголоса, одновременно как бы невзначай подняв стопку бумаг до уровня губ, тем самым маскируя свою подсказку.

— Да… генерал Дюшан, — повторил за ним гроссмаршал и, повернувшись в сторону обсуждаемого офицера, слегка кивнул тому в знак одобрения. — Ваша оценка положения дел на фронте будет отмечена должным образом.

С явным облегчением на лице похожий на хорька Дюшан едва не просиял от такой похвалы и, в глубоком поклоне выразив начальству свою признательность, весь надувшись от гордости, вновь уселся на свое место.

«Нет, вы только на него посмотрите, — с горечью подумал гроссмаршал. — Этот человек явно идиот! И едва ли он здесь такой один. Да я просто окружен идиотами! Похоже, весь этот проклятый город, от генерала до последнего рядового, набит трусами, идиотами и прожектерами!»

На какое-то мгновение гроссмаршалу даже пришла в голову шальная мысль, а не лучше ли ему примерно наказать Дюшана? Прямо здесь и сейчас развенчать его перед всеми? Отдать приказ о его аресте, так чтобы он предстал перед военным трибуналом по обвинению в некомпетентности? «Пусть на время, но это могло бы вселить в остальных ужас перед Императором, — размышлял он. — Заставить их держать при себе свои идиотские идеи из страха, что и они могут столкнуться с тем же самым!» Однако какой бы заманчивой ни была для него эта идея, он все же вынужден был ее отбросить. В конце концов, он ведь только что прилюдно похвалил этого человека! Если бы он так быстро пошел на попятную, то неизбежно показал бы себя нерешительным и непоследовательным руководителем. Нравится ему это или нет, но по меньшей мере в этот день идиот Дюшан никак не может подлежать аресту, почти столь же неуязвимый для гроссмаршала, как тело какого-нибудь имперского святого. Теперь это уже был вопрос поддержания уважения ко всей командной цепочке. Раз уж гроссмаршал Керчан огласил свое мнение о человеке, никаких других суждений на этот счет быть уже не могло.

«И потом, — думал Керчан, — начать с того, что именно я был тем человеком, который назначил Дюшана на его должность. Накажи я его сейчас за несоответствие, это тут же было бы воспринято как признание того, что я был не прав, когда выдвигал его на столь высокий пост. Что бы гроссмаршал ни сделал, он никогда не должен признавать ошибок. В глазах других он всегда должен выглядеть безупречным и непогрешимым! Даже допущение мысли, что это не так, губительно действует на тот благоговейный, природный страх, который испытывает каждый гвардеец по отношению к своим мудрым командирам. Конечно, этот страх большинство из них будут испытывать в любом случае, но такова уж природа войны — она с неизбежностью порождает разного рода еретиков и отступников».

И тут с тупой болью, которую обычно сопровождала в его душе холодная ярость, гроссмаршал вдруг вспомнил офицера, чье место занял Дюшан в ставке. «Как же его звали? — стал напрягать он память. — Минар? Минарис? Минован?» Он почти уже повернулся к полковнику Влину, чтобы у того спросить имя предшественника Дюшана, но в этот миг оно само пришло ему в голову. «Мирован! Вот как звали этого человека!» Всплывшее в памяти имя принесло с собой и яркий индивидуальный образ того, кому оно принадлежало, и гроссмаршал Керчан тут же почувствовал, что его унылое, безрадостное настроение стало еще более мрачным.

Из всех его штабистов Мирован всегда казался самым выдающимся и перспективным. Будучи образцом боевого офицера, с уже имевшимся у него блестящим послужным списком, куда, помимо прочего, входили и награды за храбрость, Мирован достиг генеральского чина в удивительно короткий срок. Если у этого человека и был недостаток, то он заключался лишь в одном-единственном его качестве, с которым, однако, превыше всего ценивший субординацию Керчан никак не мог смириться.

Мирован и вправду был дерзок. Дерзок настолько, что две недели назад, на общем штабном собрании, у него хватило безрассудства оспорить одно из предложенных гроссмаршалом военных решений! Пришедший в ярость Керчан тут же на месте лишил его всех званий, разжаловав в рядовые пехотинцы, и приказал немедленно отправляться на передовую, в какую-нибудь действующую боевую часть. Затем впопыхах он принял решение, о котором теперь горько сожалел. Он повысил в звании Дюшана, тогдашнего полковника, человека, который по своим способностям едва ли соответствовал роли помощника командира, и приказал ему занять место Мирована при совете ставки. И вот теперь, хоть он и оставался в уверенности, что приструнить Мирована было, без сомнения, делом правильным, в то же самое время гроссмаршал не переставал испытывать какое-то неясное тревожное чувство. «Во многих отношениях Мирован был достоин восхищения, — думал он с грустью. — И уж точно был чертовски более компетентным, чем большинство этих подхалимов и никчемных лакеев, которые изо дня в день, сидя за этим столом, приводят меня в бешенство. Хотел бы я знать, что с ним сейчас…»

— В своем роде человек он был хороший… — задумчиво произнес гроссмаршал. — Было бы досадно узнать, что он погиб.

Все, кто сидел за столом, с недоумением воззрились на него. Керчан понял, что невольно вырвавшимися словами он, должно быть, прервал бурную дискуссию, которую вели вокруг него члены ставки, о том, имеет или нет значение только что прочитанный доклад Дюшана. В растерянных взглядах сидящих по обе стороны стола генералов, которые будто не знали, как им на его слова реагировать, застыла целая гамма чувств — от неуверенности и недоумения до благоговейного трепета. Даже всегда преданный Влин смотрел на него как-то странно. Керчан, однако, ничуть не смутился. Если жизнь, большую часть которой он прокомандовал солдатами, его чему-то и научила, то только одной довольно нехитрой истине. Человеку с абсолютной властью, дающей ему право даровать жизнь или посылать на смерть, совсем не нужно извиняться за свое поведение.

— Я тут вспомнил Мирована, — сказал он, повернув голову к Дюшану. — После того как его разжаловали, он ведь был передан под ваше командование, не так ли? Ну и что с ним с тех пор произошло?

— Я… Я не совсем в курсе, ваше превосходительство, — начал Дюшан, скукожившись под пристальным взглядом гроссмаршала. — Я поручил одному из моих адъютантов назначить его на новую должность… Чтобы сказать, куда именно он был направлен, мне нужно свериться с батальонным расписанием дежурств…

Однако дрожь в голосе не позволила несчастному Дюшану скрыть свое замешательство, и постепенно он умолк, что в данных обстоятельствах было почти равносильно признанию вины.

«Вероятно, он направил этого человека в самую худшую часть и заставил выполнять там самые опасные поручения, какие только смог для него найти, — подумал Керчан. — Куда-то туда, без сомнения, где проходили самые жестокие бои и где Мирован без особой доли везения не смог бы протянуть и недели. Ничего удивительного! Ведь, в конце концов, пока их бывший генерал еще жив, всегда есть опасность отступничества и мятежа среди людей, которые прежде служили под его началом. Так что Мирован, вероятно, уже мертв. Не то чтобы я винил Дюшана за это решение, конечно… Отступничество — это раковая опухоль. Будь я на его месте, я бы и сам, наверное, сделал то же самое».

По глазам сидящих вокруг него людей гроссмаршал понял, что упоминание имени Мирована повлекло за собой совершенно непредвиденные последствия. Казалось, что каждого находящегося за столом, как и Дюшана, охватило то же странное замешательство, будто воспоминание о внезапной опале Мирована лишило всех дара речи. Глядя на них, гроссмаршал вдруг стал сознавать, что пусть и совсем неумышленно, но все же достиг своей изначальной цели. «Упоминание о Мироване сделало свое дело, — радостно подумал он. — Похоже, оно вновь вселило в них страх перед Императором!» Уже не в первый раз Керчан был ошеломлен масштабом собственного гения, когда дело касалось придания нужной мотивации подчиненным. «Я даже не сознавал, что делаю это, — восторженно думал он. — И все же, благодаря какой-то счастливой случайности, я, кажется, добился ровно того эффекта, который был мне нужен! Но нет, это была не случайность… Тот факт, что я достиг своей цели, означает, что бессознательно или как-то еще, но все это время я шел к ней! Когда ты гроссмаршал, у тебя в жизни не может быть случайностей!» Затем, силясь вызвать у себя на лице как можно более загадочную и зловещую ухмылку, гроссмаршал вновь вернулся к разговору с Дюшаном.

— Не стоит, Дюшан, — сказал он, с удовлетворением отметив, что подчиненный, похоже, слегка ободрился при виде такой перемены в его настроении. — Я спросил лишь из любопытства, не более. Так… перейдем к другим вопросам. Полковник Влин, чье сообщение у нас на повестке следующее?

— Магоса Гарана, ваше превосходительство, — ответил адъютант. — Он желает сообщить нам данные о месячной выработке городских оборонных мануфакторумов.

Хорошее настроение, которое лишь на краткое время посетило гроссмаршала, мгновенно улетучилось, и теперь он с упавшим сердцем наблюдал, как медленно у его ног вырастает мрачная фигура брушерокского архимагоса из Адептус Механикус, закутанная в плащ с капюшоном. Настолько же человек, насколько и машина — весь в гудящих приборах, которые намного дольше отведенного природой срока поддерживали жизнь в их владельце, — древний, иссохший архимагос под своей сутаной уже давно не выглядел как нормальные люди. Наиболее неприятное впечатление производили механодендриты — четыре тонкие, похожие на щупальца механические руки, которые периодически появлялись из складок сутаны магоса, когда нужно было подрегулировать один из множества покрывающих его плоть приборов.

Гроссмаршал всегда находил внешний вид этого существа отталкивающим, однако истинные причины его неприязни к магосу Гарану лежали более в практической плоскости, чем в столь спорной и трудно определяемой области, как эстетика. В отличие от всех остальных сидевших сейчас за столом совещаний, магос Гаран не обязан был исполнять любую прихоть гроссмаршала. Будучи старейшим членом Адептус Механикус в городе, Гаран присутствовал здесь не как его подчиненный. Без адептов машин, которые ежедневно поддерживали работу всех городских мануфакторумов, гроссмаршал попросту не имел бы боеприпасов для своих войск. Никаких новых лазганов. Никаких реактивных установок. Никаких зарядных энергобатарей. Ни гранат, ни мин для минометов, ни артиллерийских снарядов, ни сотен других вещей, которые нужны были каждый день гвардейцам, чтобы сдерживать орков на подступах к городу. В таких обстоятельствах гроссмаршал вынужден был вести переговоры с магосом Тараном, будто тот являлся представителем какого-то иностранного государства. Он мог с ним договариваться, упрашивать, но приказывать — никогда. Тот говорил с ним на равных, а не как подчиненный. Керчан же, по своей природе бывший человеком, совсем не склонным к тонкой дипломатии, давно уже понял, что с трудом выносит общение с высокомерным магосом.

— За последние тридцать дней производство городских мануфакторумов упало на четыре целых тридцать четыре сотых процента… — сухим, монотонным голосом начал читать свой доклад магос, который, похоже, уже так давно забыл, что он человек, что даже не делал попыток смягчать дурные новости. — Причины такого падения производства следующие… Первое: потеря пяти мануфакторумов в секторе 1–49, данный сектор был большей частью опустошен орками. Второе: разрушение еще одного мануфакторума в секторе 1–37, произошедшее в результате рейда небольшого отряда орков, которому по неизвестной причине удалось прорваться внутрь охраняемого городского периметра. Третье: ущерб, нанесенный дальнобойной артиллерией орков еще пятнадцати мануфакторумам в секторах с 1–22 по 1–25. Четвертое: дополнительный ущерб трем из вышеперечисленных мануфакторумов от бомбовых атак гретчинов-смертников. Пятое: задержки в восстановлении и ремонте поврежденных оборонных объектов из-за хронической нехватки квалифицированного персонала. Шестое: вспышка эпидемии неизвестного вирусного заболевания среди неквалифицированных рабочих одного из мануфакторумов в секторе 1–19, в результате чего, по причине смертей и нетрудоспособности персонала, произошла потеря 180 757 рабочих человеко-часов. Седьмое: потеря 162 983 рабочих человеко-часов, которая произошла из-за беспорядков среди гражданского населения, вызванных недостаточным питанием неквалифицированных рабочих одного из мануфакторумов в секторе 1–32. По имеющимся данным, в результате подавления беспорядков, по причине ранений и смертей, было потеряно еще 34 234 рабочих человеко-часа…

Без всяких эмоций на лице магос продолжал монотонно зачитывать, казалось, нескончаемый перечень произошедших за последний месяц несчастий. Слушая его, гроссмаршал Керчан вновь почувствовал, что впадает в отчаяние. Прошли уже недели, если не месяцы, с того момента, как согласно его стратегическим расчетам битва за Брушерок должна была быть выиграна. Более того, к сегодняшнему дню по этим планам они должны были бы уже вырваться из этого забытого Императором города и по всем фронтам далеко отбросить противника. Однако каким-то непостижимым образом орки после долгих десяти лет сражений все еще не выказывали никаких признаков скорого краха или истощения, в то время как гроссмаршал, напротив, изо дня в день, каждый час, на каждом своем шагу сталкивался с проявлением пораженческих настроений. С раннего утра до поздней ночи почти все свое время проводил он в окружении десятков ноющих дилетантов, и у каждого из них, как правило, было свое оправдание и своя горестная история.

Адептус Механикус жаловались, что у них для работы мануфакторумов нет ни запасов сырья, ни достаточного числа рабочих. Офицеры медицинской службы жаловались, что им для своих апотекариумов все время не хватает то медикаментов, то хирургов. Командующие отрядами гражданского ополчения, которых он сам назначил для руководства городской инфраструктурой, жаловались, что им катастрофически не хватает ресурсов для обеспечения населения продовольствием и питьевой водой. А хуже всего было то, что его собственные генералы ему постоянно жаловались! То на нехватку людей, то на дефицит оружия, то на недостаточную поддержку артиллерией, то еще черт знает на что. Одна жалоба за другой, после которой следовала еще одна чертова жалоба. И при всем при этом гроссмаршал прекрасно понимал, для чего на самом деле нужны были все эти жалобы. Они так оправдывались! Поэтому ничего удивительного, что порой он чувствовал в себе такую ярость и едва сдерживал в себе желание выбрать наугад одного из таких генералов и в назидание другим прожечь ему голову лучом из своего лазпистолета!

«Один выстрел… — подумал он, и его ладонь машинально легла на гладкую, филигранно отделанную рукоять пистолета, который, как символ власти, висел у него на боку. — Прямо здесь и сейчас. Вот это и в самом деле вселило бы в них страх перед Императором!»

— …Пятнадцатое: потеря 38 964 рабочих человекочасов по причине нехватки электроэнергии в секторах с 1–42 по 1–47, — неутомимо продолжал вещать магос, в то время как извивающиеся механодендриты, словно живя собственной жизнью, регулировали вживленные в его тело приборы. — Шестнадцатое: в результате взрыва потеря мануфакторума в секторе 1–26. Сообщается, что взрыв произошел из-за сбоя в системе электроснабжения, который случился по причине ошибок, допущенных при монтаже изоляционной трубки. Семнадцатое…

И так далее, и так далее… Гроссмаршал почувствовал облегчение, когда звук отрывающейся за его спиной двери отвлек его от угнетающе-заунывного доклада магоса. Слегка повернув голову, он краем глаза увидел, как один из адъютантов Влина прошел из приемной в зал собраний. Подойдя к столу совещания, он вручил полковнику инфопланшет, после чего отдал честь и, ловко повернувшись на каблуках, быстро удалился. Нажав на дисплее кнопку и выведя на экран доклад, хранящийся в инфопланшете, Влин целую минуту молча его изучал. Затем его лицо заметно побледнело, и, подняв глаза, он робко взглянул на гроссмаршала.

— Что там такое, Влин? — прозвучал вопрос на фоне речи магоса, которая неумолимо продолжала течь.

— Я только что получил депешу с последними данными из отдела стратегического анализа, ваше превосходительство, — неуверенно произнес Влин, чей голос сейчас заметно дрожал. — Но здесь, должно быть, какая-то ошибка…

— Дайте-ка мне посмотреть, — сказал гроссмаршал и властно протянул к Влину руку, явно желая, чтобы тот передал ему инфопланшет.

Несколько мгновений Влин колебался, словно не вполне уверенный, что ему следует это сделать, но привычка подчиняться, которая за пятнадцать лет службы у гроссмаршала впиталась в его плоть и кровь, оказалась слишком сильна, чтобы ей противиться, и он с неохотой послушался. Охваченный любопытством относительно того, что же могло так потрясти его адъютанта, Керчан взял инфопланшет и пробежал глазами текст содержащегося в нем доклада. На первый взгляд там не было ничего, о чем бы не рассказывал ему Влин, — просто очередной сухой анализ от счетоводов из ОСА с множеством фактов и цифр… Но вот наконец взгляд гроссмаршала дошел до заключения…

— Проклятие! — взревел Керчан.

Словно в каком-то угаре, даже не успев понять, что делает, гроссмаршал в ярости швырнул инфопланшет, который, пролетев через весь зал, с грохотом ударился о стену. Плексигласовый экран покрылся трещинами. Ошеломленные такой вспышкой гнева, все, кто сидел за столом, застыли, по-идиотски открыв рты. Даже магос Гаран не стал исключением: его механодендриты вдруг замерли, а сам он, прервав доклад, неподвижно уставился на Керчана, будто не зная, как лучше на все это реагировать. Все молча смотрели на гроссмаршала, и в настороженных взглядах почти физически ощущалась одна их общая мысль.

«Они думают, я сошел с ума, — сказал себе Керчан, буря гнева которого утихла, как только он выместил всю свою ярость на несчастном инфопланшете. — „Старик начал терять рассудок“, — вот что они себе сейчас говорят!»

— Оставьте меня, — спокойно сказал он с неподвижной, мертвой маской на лице, когда вдруг почувствовал, что устал и не желает больше смотреть им в глаза.

— Оставьте меня! — приказал он снова. — Уйдите все! Убирайтесь отсюда немедленно!

Заметно испуганные, низко опустив головы, чтобы лишний раз не встречаться с ним взглядом, члены совета при ставке встали, поклонились своему начальнику и в гнетущей тишине поспешно покинули зал совещаний. Все, кроме Влина. В то время как другие двинулись к дверям, адъютант осторожно подошел к валяющемуся на полу инфопланшету и, подняв его, уже собирался унести с собой.

— Оставьте это здесь, Влин! — твердо сказал гроссмаршал. — Положите на стол и можете идти с остальными.

Вскоре он остался один. Теперь, когда люди покинули торжественный зал собраний, огромное пространство вокруг показалось ему пугающе пустым и унылым. Гроссмаршал стал думать о том, не слишком ли он увлекся и что впредь ему, пожалуй, следует лучше держать себя в руках. Известно ведь, что генералы по своей природе неисправимые сплетники. Можно не сомневаться, что в течение часа новость о его беспричинной вспышке гнева станет известна всей ставке, а к завтрашнему дню, вероятно, разлетится по всему городу. А в эти дни испытаний даже гроссмаршал должен держаться настороже. Что бы ни говорилось в уставе Имперской Гвардии, а положение командующего в осажденном городе крайне ненадежно. Досужие сплетни об инциденте с инфопланшетом легко могли привести к обсуждениям состояния его психического здоровья, а такие обсуждения, в свою очередь, подорвали бы его авторитет, готовя благодатную почву для произрастания отвратительных, родственных друг другу цветов инакомыслия и мятежа. Нет, он не боялся. Многолетний опыт научил его, что у гроссмаршала всегда есть надежный способ для поддержания порядка.

«Пришло время для новой чистки! — думал он. — Сегодня вечером я скажу Влину, чтобы он связался с Комиссариатом. Пусть они пришлют список всех выше чина майора, кого они подозревают в измене. Несколько показательных судов и расстрелов покончат с проблемой такого рода еще в зародыше. А пока мы будем работать со списком, я попрошу Влина добавить туда Дюшана. Да, еще одна чистка. Это именно то, что сейчас нужно».

Теперь спокойный и собранный, он вновь обратил внимание на объект, который изначально вызвал у него столь сильное неприятие. Взяв со стола инфопланшет, положенный туда Влином, гроссмаршал еще раз пробежал глазами текст и графики доклада, которые с трудом, но еще можно было разглядеть на разбитом экране дисплея. Заключение было едва читаемым. В докладе на основании последних оценок темпов рождаемости орков, а также темпов убыли находящихся в городе людей и истощения их ресурсов делался вывод о том, что Брушерок сможет продержаться в лучшем случае еще шесть месяцев.

«Шесть месяцев! — мрачно подумал гроссмаршал. — Надо не забыть сказать Влину, чтобы он также добавил к списку того, кто подготовил этот доклад. Подумать только, утверждать, что городу осталось жить всего шесть месяцев, когда любой дурак знает, что блокада вот-вот рассыплется и победа практически у нас в руках!»

Отметив про себя еще одну причину, по которой о докладе следует молчать, Керчан отбросил в сторону инфопланшет и несколько минут в полной тишине неподвижно сидел в кресле. Ощущая на своих плечах тяжкий груз ответственности, он и сам не заметил, как к нему вернулись его прежние невеселые мысли. «Нет мне покоя! — горько думал он. — Набежали тревоги со всех сторон. Вообще, довольно скверно, когда в завершение долгой и славной карьеры тебя переводят на никому не нужную войну на не имеющей никакого стратегического значения планете. А еще того хуже, когда тебя обрекают на долгую осаду без всякой надежды на освобождение со стороны. Впрочем, все это ерунда. Военный гений, что помогал мне одерживать победы в прошлом, меня не покинул. Я все еще великий военный лидер, и мой план хорошо продуман. Вскоре я прорву блокаду и верну Императору эту планету! А когда я сделаю это, тем дуракам из Верховного совета боевых генералов, что были ответственны за мой перевод в это ужасное место, придется смущенно наблюдать за моим триумфом и славословить меня за каждую из моих побед! Я — гроссмаршал Тирнас Керчан! Моя судьба все еще в моих руках. Я выиграю эту войну и довольно скоро смогу прибавить к моим и без того многочисленным титулам еще один — герой Брушерока! Да я просто не допущу, чтобы события здесь развивались как-то иначе!»

Потом, заметив одинокий лист, особняком лежащий посреди вываленных на стол документов и карт, гроссмаршал обнаружил нечто, что возбудило в нем живой интерес. Это был последний выпуск «Веритас» — выходившего дважды в день городского новостного листка, и Керчан, как и частенько в прошлом, в минуты, когда ему под грузом навалившихся проблем становилось особенно тяжело, обратился к бюллетеню в надежде почерпнуть там порцию уверенности и оптимизма.

«Разгром орков в секторе 1–13, — гласил заголовок. — Победоносное прибытие 14-го Джумаэльского!»

«Да, — думал гроссмаршал, читая статью под заголовком. — Не важно, что говорят другие, — вот доказательство того, что я во всем прав! Доказательство неминуемого приближения победы, а также того, что мой план ведения войны оправдывается. Мы одерживаем победы. Мы разбиваем орков. Мы побеждаем в этой войне! Как же в новостях все верно описано!»