Митчел Сканлон
ПЯТНАДЦАТЬ ЧАСОВ

Сорок первое тысячелетие.

Уже более ста веков Император недвижим на Золотом Троне Терры. Он — Повелитель Человечества и властелин мириадов планет, завоеванных могуществом Его неисчислимых армий. Он — полутруп, неуловимую искру жизни в котором поддерживают древние технологии и ради чего ежедневно приносится в жертву тысяча душ. И поэтому Владыка Империума никогда не умирает по-настоящему.

Даже в своем нынешнем состоянии Император продолжает миссию, для которой появился на свет. Могучие боевые флоты пересекают кишащий демонами варп, единственный путь между далекими звездами, и путь этот освещен Астрономиконом, зримым проявлением духовной воли Императора. Огромные армии сражаются во имя Его на бесчисленных мирах. Величайшие среди его солдат — Адептус Астартес, космические десантники, генетически улучшенные супервоины.

У них много товарищей по оружию: Имперская Гвардия и бесчисленные Силы Планетарной Обороны, вечно бдительная Инквизиция и техножрецы Адептус Механикус.

Но, несмотря на все старания, их сил едва хватает, чтобы сдерживать извечную угрозу со стороны ксеносов, еретиков, мутантов. И много более опасных врагов.

Быть человеком в такое время — значит быть одним из миллиардов. Это значит жить при самом жестоком и кровавом режиме, который только можно представить.

Забудьте о достижениях науки и технологии, ибо многое забыто и никогда не будет открыто заново.

Забудьте о перспективах, обещанных прогрессом, о взаимопонимании, ибо во мраке будущего есть только война. Нет мира среди звезд, лишь вечная бойня и кровопролитие, да смех жаждущих богов.

Небо было черно от туч, и он понял, что умирает.

В ужасе осознав, что, оставшись на нейтральной полосе совсем один, он не только не в силах подняться, но даже не может пошевелить ногами, гвардеец беспомощно откинулся назад и тотчас почувствовал спиной холод промерзшей земли. Тело его окутывала мгла, а глаза напряженно всматривались в ночное небо, словно там, в вышине, в слабом мерцании далеких звезд, он пытался разглядеть предвестие своей злосчастной судьбы. Этой ночью звезды решали его участь, и похоже, от грозных, обложенных облаками небес в эту ночь нечего было ждать снисхождения.

«Как долго еще я смогу продержаться? — думал он все время. — Сколько часов?»

Так и не найдя ответа на свой вопрос, он, решив оглядеться, повернул голову в надежде увидеть хоть какой-то намек на возможное спасение — но нет, в окружающей его мгле не ощущалось никакого движения, не было ровно ничего, что могло бы вселить надежду. В мертвой тишине протянулись бледные контуры нейтральной полосы. В этом пейзаже невозможно было выделить никаких характерных особенностей, поскольку его автор — художник-ночь — настолько испещрил зловещими черными тенями свое полотно, что, вглядываясь в них, гвардеец не только потерял надежду на помощь со стороны, но и вконец отчаялся определить свое местоположение. Сейчас он был брошен на произвол судьбы без всякой надежды на спасение, оказавшись один на один с миром мрака. В какой-то момент ему даже подумалось, что, возможно, он единственный, кому удалось выжить, и что во всей Галактике теперь не осталось людей. Однако, осознав затем, что эта мысль стала для него еще одним дополнительным источником страха, он тут же выкинул ее из головы.

«Как долго еще? — снова и снова задавал он себе все тот же вопрос. — Сколько часов?»

Когда в него попала пуля, он ничего не почувствовал. Никакой боли, никаких мук, никаких сколько-нибудь серьезных страданий — только непривычное онемение в ногах, после чего он безвольно скользнул на землю. Сначала, еще не поняв, что произошло, он решил, что просто споткнулся. Однако думал он так лишь до момента, когда, проклиная себя за неловкость, попытался подняться. Как оказалось, только для того, чтобы обнаружить, что ноги странным образом его совсем не слушаются. Когда же он почувствовал тепло растекающейся по животу крови, то наконец осознал свою ошибку.

За несколько часов, что прошли с тех пор, он из-за кромешной тьмы не смог разглядеть, насколько серьезны его раны, однако ничто не мешало ему их ощупать, и пальцы рассказали ему то, что не могли сообщить глаза. Он получил ранение в основание позвоночника, и пуля, пройдя навылет, оставила в животе дыру размером с кулак. Обладая весьма скромными познаниями в медицине, он, чтобы остановить кровотечение, заткнул дыру в теле марлей и наложил сверху повязку. Хотя в гвардейском медпакете имелось несколько пузырьков с морфием, а молитву об облегчении страданий он знал наизусть, никакой необходимости в этом у него не было. Ранение не причиняло ему абсолютно никакой боли — даже когда он ощупывал края рваной раны на животе и его пальцы погрузились в нее по костяшки, он не испытал никакого дискомфорта. Не нужно быть великим медиком, чтобы понять: это весьма скверный знак.

«Как долго еще? — снова зазвучал у него в голове неотвязный вопрос. — Сколько часов?»

Между тем для дискомфорта хватало других причин. Морозный ночной воздух обжигал открытое лицо и шею, а от ужасной, отупляющей усталости голова его стала тяжелой, так что он едва мог соображать. Кроме того, страх, одиночество, полная изоляция. А хуже всего была тишина. В момент, когда он, сраженный, упал на землю, ночь содрогалась от какофонии битвы — пронзительного визга лазеров, треска выстрелов, грохота взрывов и истошных воплей умирающих. Затем звуки постепенно уходящего в сторону сражения стали мало-помалу затихать, пока наконец не уступили место этой ужасной, сводящей с ума тишине. Раньше он и представить себе не мог, что подобные звуки могут действовать на человека успокаивающе. Каким бы устрашающим ни был грохот боя, последовавшее за ним безмолвие было еще страшнее. Каждое мгновение оно напоминало ему о жуткой изоляции, в которой он оказался, оставшись один на один со всеми своими страхами. Здесь, в этой сводящей с ума тишине, только они составляли ему компанию, ни на секунду не прекращая безжалостно терзать его сердце.

«Как долго еще? — не оставлял его в покое все тот же вопрос. — Сколько часов?»

Временами его охватывало почти неодолимое желание закричать во весь голос. Позвать на помощь, просить о пощаде, вопить, визжать, молить — что угодно, только бы нарушить эту кошмарную тишину. И каждый раз, чтобы подавить в себе этот безумный порыв, он до боли прикусывал нижнюю губу, из последних сил стараясь сдержать слова отчаяния, уже готовые вырваться у него из груди. Он знал, что и малейшего звука может быть достаточно, чтобы привести его к скорой гибели, ведь услышать его могли как друзья, так и враги. А в том, что где-то там, на другой стороне нейтральной территории, сейчас притаились бесчисленные миллионы его кровожадных врагов, он не сомневался ни на секунду. Они ждали, готовые вновь броситься в атаку, чтобы убивать, калечить… Как ни ужасно было одному с тяжелым ранением застрять на ничейной земле, перспектива оказаться в руках жестокого противника была несравненно хуже. Между тем тишина, которую он едва мог стерпеть, похоже, длилась уже не один час. Было очевидно, что, как бы отчаянно он ни надеялся на спасение, ничего, что могло бы хоть как-то его ускорить, он сделать не может.

«Как долго еще? — настойчиво стучало у него в голове. — Сколько часов?»

Из всего прочного и основательного, что есть в жизни людей, у него теперь осталось так мало. Так мало из всего того, чем он раньше столь дорожил. Все, что прежде значило для него так много, — семья, родной мир, вера в Императора — теперь стало казаться чем-то очень далеким и смутным. Даже его воспоминания приобрели какой-то нереальный оттенок, словно его прошлое, растворяясь перед его мысленным взором, уничтожалось теперь так же быстро, как и его возможное будущее. Его внутренний мир — мир, который отражал всю его жизнь, прежде такую яркую и многообещающую, — теперь стремительно сокращался, безвозвратно теряя одну свою индивидуальную черту за другой. Ему оставалось лишь сделать выбор из нескольких очень простых вариантов: кричать или хранить молчание; медленно умирать от потери крови или с помощью ножа быстро со всем покончить; сохранять сознание или безвольно предаться сну. В какой-то момент перспектива сна показалась ему самой соблазнительной. Он был уже истощен — как морально, так и физически. Усталость, как надоедливый друг, не отходила от него ни на шаг, присутствуя почти в каждой мысли, что сейчас едва ворочались у него в голове. И все же он не поддавался! Он твердо знал, что если уснет, то, скорее всего, больше уже никогда не проснется. Также он знал, что все эти варианты не более чем иллюзии. По сути, сейчас для него существовал только один выбор — остаться в живых или умереть, а умирать ему совсем не хотелось.

«Как долго еще? — снова прозвучал у него в голове немилосердный вопрос. — Сколько часов?»

Но ответа у него не было. Смирившись с мыслью, что судьба его теперь находится в руках других людей, он просто ждал, вслушиваясь в жуткую тишину нейтральной полосы. Ждал, до последнего надеясь, что где-то там, в ночи, его товарищи по оружию уже его ищут. Ждал, не желая сдаваться ни врагу, ни сну. Ждал, застряв где-то между жизнью и смертью. Его жизнь представлялась ему тлеющей искрой, затерявшейся в царстве мрака, которая то ярко вспыхивала, то готова была вот-вот потухнуть. В отчаянии его разум стал вызывать картины из прошлого, которые хотя бы отчасти объясняли, как вышло так, что он вообще здесь оказался…