Гарт Никс
СТАРЫЕ ДРУЗЬЯ
(Пер. Ольги Ратниковой)

Я уже довольно давно жил в этом городе; я залег на дно, оправляясь после неудачной поездки, которая оказалась, если воспользоваться метким выражением моего бывшего товарища Храсвелга, «безнадежным дерьмом».

Несмотря на то что зрение мое почти полностью восстановилось, я еще носил повязку на глазах. Она была сделана из редкого материала, сквозь который я мог видеть, но выглядевшего как кусок плотного черного льна. Точно так же я продолжал хромать, хотя «отрастил» себе новую левую ступню. Это давало мне повод пользоваться тростью, которая, разумеется, была не просто палкой из мореного дуба, покрытой резьбой с изображениями плутовских сцен и странствий торговца.

Я ненадолго снял квартиру поблизости от пляжа — жилье было дорогое, но без него я не мог обойтись; я нуждался в солнечном свете, который заливал маленькую гостиную, и в прохладном, влажном ветре с моря, врывавшемся в открытые окна.

К несчастью, через месяц ветер начал приносить с собой запах гниющих водорослей. С каждой неделей запах становился все сильнее, и массы водорослей, собиравшихся за линией бурунов, начали сбиваться в кучи и переплетаться друг с другом, несмотря на старания спасателей уничтожить эти уродливые, вонючие зеленые «плоты».

Я, разумеется, знал, что происходит. Водоросли представляли собой внешнее проявление моего старого противника, неторопливого, хладнокровного врага, который, в конце концов, догнал меня. «Догнал» — оперативное выражение, точно так же, как водоросли были лишь видимой частью деятельности моего врага. Быстрая проверка с помощью альманаха и магнита показала, что все известные пути из этого мира были для меня закрыты, запечатаны прочными печатями, с которыми я не мог быстро справиться.

Обычно я каждое утро я наблюдал за продвижением водорослей, выпивая первую чашку кофе, откинувшись на спинку белого пластикового стула и закинув якобы больную ногу на другой стул. Два стула были единственными предметами мебели в квартире. Я спал в гамаке, который соорудил в ванной.

Когда я решил, что на следующий день водоросли достигнут нужной стадии зрелости и породят слуг, я купил в кафе на первом этаже, кроме своего обычного черного кофе, тройной эспрессо-макиато в тяжелом бокале из жаропрочного стекла. Поскольку я жил над кафе, мне всегда подавали напитки в соответствующей посуде. Бариста, обслуживавший меня, был японцем; по утрам он работал с кофе-машиной, а остальную часть дня занимался серфингом. Он поставил чашки в картонный футляр для еды «на вынос» и спросил:

— У вас сегодня гости?

— Пока нет, — сказал я. — Но скоро ко мне придут. Кстати, сегодня я бы не стал выходить в море… и завтра тоже.

— А почему?

— Из-за водорослей, — объяснил я. — Они ядовиты. Идите на другой пляж.

— А вы откуда знаете? — удивился он, подавая мне поднос. — То есть я хотел сказать, вы же не…

— Я не вижу их, — подтвердил я, отошел от прилавка, развернулся и медленно направился в сторону двери. — Но я чувствую их запах. Они ядовиты, это точно. Не ходите туда.

— Хорошо, спасибо. И кстати, приятного аппетита.

Я медленно поднялся к себе, поставил кофе на пол. Свою чашку перед одним белым стулом, макиато — перед другим. Сегодня мне не придется закидывать на него ногу.

Мне пришлось некоторое время подождать, пока не подует бриз, но когда он ворвался в комнату и пошевелил мои волосы, которые нужно было подстричь несколько недель назад, я заговорил.

— Привет, Анакс. Я купил тебе кофе.

Ветер закружился вокруг моей головы, изменил направление на двести семьдесят градусов, вылетел в окно, через которое проник, и снова ворвался в то же окно. Я почувствовал, как пол дрожит у меня под ногами, и на мгновение ощутил головокружение.

Анакс, полностью Анаксарте, был одним из моих старых друзей. Мы выросли вместе и вместе сражались в двух масштабных затяжных войнах, одна из которых еще медленно угасала, время от времени оживляясь несколькими сражениями, хотя начавшие ее стороны уже давно заключили перемирие.

Я не видел Анакса больше тридцати лет, но мы время от времени переписывались и дважды за все эти годы разговаривали. Мы много говорили о встрече, о рыбалке со старыми приятелями, но так и не увиделись.

Я знаю, что раньше он, когда мог, обязательно отвечал на мой зов. И поэтому, пока кофе остывал у пустого белого стула, сердце мое сжалось, и я погрузился в печальные мысли. Не потому, что потерял союзника в борьбе с врагом, а потому, что лишился еще одного друга.

Я сидел на солнце час, и тепло ненадолго отогнало мою меланхолию. К концу этого часа ветер снова изменился, он дул вокруг меня против часовой стрелки. Наконец, он стих и воздух стал неподвижным.

Несмотря на отсутствие ветра, я чувствовал вонь водорослей. Они испускали отвратительный, навязчивый запах, из тех, что проникает сквозь запечатанные пластиковые мешки и герметичные крышки, запах разложения и распада.

С каждой минутой положение мое ухудшалось. Я взял трость и снова спустился в кафе. Бариста, работавшая днем, не знала меня, хотя я довольно часто видел ее в окно. Она ничего не сказала по поводу моего заказа, хотя я сомневаюсь, что у нее часто спрашивали латте с соевым молоком, из которого после приготовления следовало вылить половину и добавить обычного молока.

У себя в квартире я повторил зов; на этот раз в груди присутствовал холодок — неприятный ледяной комок где-то между сердцем и ребрами.

— Балан, — негромко произнес я. — Балан, твое молочное пойло готово.

Ветер проник в квартиру и унес мои слова, но, как и в первый раз, ответа не последовало, никто не появился в пустом стуле. Я ждал целый час, чтобы убедиться в том, что друг не придет, затем вылил свернувшееся соевое питье в раковину.

Сейчас я уже четко видел водоросли у рифов. Это был огромный длинный цельный кусок, протянувшийся вдоль всего пляжа. Спасатели оставили попытки разрезать его с помощью своих надувных лодок, и в песок, на расстоянии двадцати метров друг от друга, были воткнуты две таблички с надписями «Купание запрещено». Не то чтобы там было много желающих искупаться — пляж был почти пуст. Зловоние отпугивало всех, кроме одинокой дежурной спасательницы и рыбака, который уныло бродил вдоль берега в поисках участка, свободного от водорослей.

— Два старых друга покинули меня, — прошептал я, обращаясь к солнцу; губы мои были сухи, и слова с усилием срывались с языка. Мы никогда не задумывались серьезно о своем будущем, особенно когда были в космосе, среди планет, когда были свободны. Настоящее было для нас всем, у нас не было прошлого, не было будущего. Никто из нас не знал, что ждет нас впереди.

В третий раз я осторожно спустился вниз. Перед кафе собралась дюжина человек, небольшая толпа, которая расступилась, давая мне пройти; я услышал приглушенные слова насчет слепоты и того, что следует пропустить незрячего человека.

Люди наблюдали за водорослями, стараясь не дышать.

— Вон, смотрите, этот кусок всплыл прямо из воды!

— Он как живой!

— Может, там внутри газы, все-таки они разлагаются…

— …посмотрите только на эти комки, которые поднимаются на поверхность…

— …это газ, может, метан. Или сероводород… нет… я просто предполагаю. Кто-то должен это знать…

Слушая возбужденные возгласы, я понял, что позвал на помощь слишком поздно. Водоросли почти достигли стадии катализа и очень скоро должны были выпустить слуг, которые отправятся на берег искать свою жертву.

Я хотел попросить хозяина кафе, невысокого, бородатого человека, которого служащие всегда называли «мистер Джефф», налить мне бокал бренди или, на худой конец, виски. Лучше всего мне подошел бы хороший арманьяк, но я сомневался, что он у них есть. Кафе не имело права продавать спиртные напитки, но я знал, что где-то у них припрятан алкоголь для личного пользования Джеффа. От него часто пахло спиртным.

Но, как я уже сказал, было слишком поздно. Обычно Паламед откликался на приглашение выпить двойной бренди, но в глубине души я знал, что он тоже отступился от меня. Я очень давно не получал от него писем и теперь понял, что с моей стороны ошибкой было не узнать, как у него дела.

— Кто-то должен сделать что-то с этими водорослями, — пожаловался коренастый молодой человек, который обычно парковал свою спортивную машину у входа в кафе. — Воняет ужасно.

— К утру их не будет, — произнес я. Я не хотел говорить голосом пророка, но слова мои прозвучали громко и грубо, словно удар бронзового колокола, и все разговоры прекратились.

Люди посмотрели на меня — и те, кто стоял снаружи, и те, кто находился в кафе. Даже собака, дремавшая у столика на улице, вытянула шею и искоса взглянула в мою сторону. Собравшиеся замолчали — так молчат смущенные люди, которые, сами не зная почему, желают оказаться в другом месте и боятся того, что должно произойти в следующий момент.

— Я… биолог, — продолжал я обычным голосом. — Такие водоросли — известное явление. За ночь они рассеются.

Тишина продолжалась еще несколько секунд, затем разговоры возобновились, но уже тише. Даже парень со спортивной машиной стал вести себя скромнее.

Я сказал правду. Так или иначе, но водоросли должны были скоро исчезнуть, и весьма вероятно, я исчезну вместе с ними, думал я.

Время шло, и зловоние становилось все сильнее. Кафе закрылось, персонал и клиенты спаслись бегством в места, где можно было дышать. Около пяти мои соседи тоже начали покидать свои жилища, и в это время прибыла пожарная бригада, люди из водоохранного отдела, полиция и несколько бригад телевизионщиков.

Через час на берегу остались только пожарники в респираторах; они переходили от дома к дому, проверяя, все ли покинули помещения. На северном краю пляжа журналисты брали интервью у какого-то человека — без сомнения, это был эксперт, пытавшийся объяснить, почему ядовитые миазмы сосредоточились именно в этом месте и рассеивались на расстоянии трехсот метров от центра пляжа.

Перед наступлением темноты поперек улицы примерно в восьмидесяти метрах от моей квартиры натянули ленту с надписью «проход запрещен» и трилистниками, знаками биологической опасности. Пожарники постучали ко мне в дверь и окликнули меня хриплыми голосами, приглушенными масками, но я не отозвался, и они ушли. Возможно, они видели меня с пляжа, но, несмотря на респираторы, решили не задерживаться в отравленной атмосфере. Море булькало и кипело от ядовитых паров, и на волнах покачивались комки водорослей размером с ресторанный холодильник. Через некоторое время комки начали отделяться от основной массы водорослей, и волны понесли их к берегу, словно брошенные лодки; за ними тянулись щупальца водорослей, напоминавшие лассо с липучками.

Солнце садилось за город, а я наблюдал за водорослями, мысленно прикидывая, где именно они высадятся на берег. Когда солнце село, уличные фонари и прожектора, обычно освещавшие пляж, не зажглись, но это меня не волновало. Темнота была мне не просто другом, а близкой родственницей. Однако отсутствие искусственного освещения вызвало беспокойство у бригад по работе с опасными веществами, особенно после того, как они не смогли включить свои портативные генераторы и прожекторы, а грузовик, который они хотели отправить по улице, заглох и остановился, едва успев отъехать от обочины.

Я насчитал тринадцать комков, но в море их наверняка было еще больше, или остальные так низко сидели в воде, что я не заметил их. Мой враг был умен, он никогда не недооценивал меня, а может быть, решил, что я смогу позвать на помощь.

Я тоже думал, что смогу позвать на помощь, это была глупость, ошибка, порожденная старой дружбой, опасностями, давным-давно встреченными вместе, перепиской с друзьями. Я никак не думал, что мои товарищи, пережив две войны, могут погибнуть в мирной обстановке. Я был убежден, что они пали жертвами некоего врага, поскольку трансформации, которым мы подверглись во время обучения, почти исключали смерть от болезни или несчастного случая.

— Анакс, Балан, Паламед, — прошептал я. Наверное, на древесном некрополе появился аккуратный ряд из трех новых деревьев смерти, с табличками у подножия, на которых написаны их имена. Возможно, какой-нибудь нефиней прямо сейчас вырезает на табличке мое имя и готовит саженец. Они всегда знают обо всем заранее, эти водоносы и дровосеки.

Я отогнал эти мрачные мысли. Если мое время пришло, подумал я, значит, такова судьба, но я не стану ждать в темной квартире, сдавшись на милость победителя, подобно дряхлому королю, который слишком устал и ослабел, чтобы сопротивляться убийцам.

Я снял с глаз тряпку и повязал ее вокруг шеи — вообще-то это и был шарф. Из одежды я оставил только его, сбросил белые хлопчатобумажные брюки, белую футболку и белье.

Палку я осторожно сломал о колено и снял две деревянные трубки со спрятанной внутри шпаги. Я взял оружие и по традиции отсалютовал своим врагам на пляже.

Покончив с церемониями, я придал своей коже, волосам и глазам темно-зеленый цвет, почти черный, как ночь, и, на мгновение сосредоточившись, нарастил вокруг защитный слой молодой коры, стараясь не сделать ее слишком твердой и накладывая слои таким образом, чтобы она не мешала движениям. Новички часто совершали ошибку, наращивая слишком толстую броню, и в результате оказывались хорошо защищенными, но совершенно неповоротливыми. Со мной такое произошло в далекой юности, и с тех пор я был осторожен.

Поднялся слабый ветерок, и мерзкий запах водорослей изменился, стал даже приятным. Я насчитал тринадцать мягких шлепков, исходивших со стороны пляжа, и понял, что комки-узлы открылись.

Не было смысла привлекать тварей в город, и я просто отправился по улице в сторону пляжа; по пути я остановился, чтобы молча попрощаться с кафе. Кофе у них был неплохой.

Я дошел до перил, окружавших место для прогулок, замер около большого камня, на котором восседала бронзовая русалочка, и оглядел пляж. На небе светили звезды, но луны не было, и я подумал, что море и песок необыкновенно прекрасны. Людям следует чаще выключать фонари, хотя даже тогда они не будут видеть того, что вижу я.

Тринадцать возникли из своих комков — хотя мне скорее следует называть их стручками. Теперь, как следует разглядев их, я понял, что шансов выжить у меня еще меньше, чем я предполагал. Я ожидал встретить громоздкие, грубые имитации женщин, похожие на болгарских штангистов, вооруженные тяжелыми двуручными топорами. Эти топоры могли наносить сокрушительные удары, но я надеялся, приложив некоторые усилия, избежать их.

Однако мой враг послал гораздо более совершенных солдат — думаю, он помнил о том, что я много раз пресекал его попытки прекратить мою деятельность. На этот раз передо мной были те, кого давно исчезнувшие обитатели этого мира называли валькириями, женщины по внешнему виду высокие, стремительные, с длинными руками и ногами. Выросты-сенсоры, видневшиеся у них над головой, можно было принять за крылатые шлемы, а экзоскелеты, окрашенные в ржавый цвет, — за доспехи.

Они подняли свои топоры — двадцать шесть топоров, потому что у них было по одному в каждой руке — и отсалютовали мне. Я ответил на приветствие и стал ждать, пока та валькирия, что была на несколько секунд старше остальных, произнесет обязательную фразу. В ней вину за столкновение возлагали на противника, предлагали ему взять на себя ответственность за побочный ущерб и обычно приказывали сдаться.

— Скримир, отступник, клятвопреступник и изгой!

Я наклонил голову.

— Тебе приказывали вернуться восемь раз; за тобой посылали шесть раз.

Неужели так много? Я потерял счет. Прошло слишком много лет, за это время я успел посетить тысячи миров.

— Отдай свой меч!

Я покачал головой, и, прежде чем я выпрямил шею, валькирии атаковали, устремились на полной скорости к молу, наверху которого я стоял. Шестеро из них резко остановились у самой стены, еще шесть вскочили им на спины, чтобы перепрыгнуть через перила. Последняя, старшая, осталась позади в позе командира.

Отступая, я снес двум головы, и обезглавленные валькирии растерялись на мгновение — их основные сенсорные аппараты покатились на песок. Повинуясь своим инстинктам, они застыли на месте, и если бы не остальные, я бы сразил их в эту минуту. Но остальные уже были наверху, они атаковали меня со всех сторон, пока я прыгал и вертелся, отступая к дороге, разрубая рукояти их топоров, тыча в их волокнистую плоть, но их оружие, в свою очередь, откалывало длинные щепки от моего тела.

Если они смогут окружить меня, подумал я, мне конец, и я сражался так, как не сражался со времен войны. Я вертелся, прыгал, скользил под припаркованными машинами и над ними, вокруг урн для мусора и шестов с флагами, меняя руку, пинаясь, делая выпады, используя все трюки и секреты, известные мне.

Этого оказалось недостаточно. Умело нанесенный мощный удар угодил мне в колено, когда я срубал очередную голову, и мгновение спустя я лежал на земле, и на ноги мои обрушилась еще дюжина ударов. Я перекатился и, извиваясь, попытался отползти в сторону, но это было бесполезно. Валькирии пригвоздили меня к земле и начали обстругивать мое тело.

Последнее мое личное воспоминание — это зрелище звездного неба, шелест волн, слышный сквозь удары топоров, и чарующий запах моря; вонь гнилых водорослей исчезла навсегда.

Там, где я сейчас нахожусь, я не чувствую запахов и ничего не вижу. Я могу различать свет и тень, чувствую движение воздуха, улавливаю приятное ощущение влаги на моих конечностях — на земле и под землей.

Я не могу говорить, то есть могу, но весьма примитивно; я в состоянии лишь передавать какие-то сигналы без слов.

Но я не одинок. Паламед тоже здесь, и Балан, и Анакс. Они выросли высокими, они затеняют меня, но это ненадолго. Я снова стану могучим, и однажды мы снова понадобимся Им… и тогда, перешептываемся мы, прикасаясь к корням друг друга и шелестя листьями, тогда из наших сердец родятся новые путники, и мы отправимся вперед, выполнять приказы наших хозяев, и, возможно, когда-нибудь мы, четверо друзей, снова станем свободными.