23
Когда Зик проснулся, освещение в его роскошной комнате оказалось слегка приглушенным. Судя по шершавому вкусу во рту, он проспал дольше, чем рассчитывал. Чмокнув губами, мальчик попытался согнать сухость с языка.
— Иезекииль Уилкс, — произнес чей-то голос, прежде чем Зик сообразил, что не один в помещении.
Он перекатился на спину и удивленно моргнул.
На стуле у фальшивого окна сидел, сложив руки, мужчина в чудовищного вида противогазе и похлопывал себя по колену. На нем был роскошный красный халат, в котором мог бы щеголять какой-нибудь заморский король, начищенные черные сапоги и перчатки.
— Сэр? — с трудом выдавил Зик.
— Сэр. Ты назвал меня «сэр». Тебе знакомы элементарные манеры. Значит, внешность твоя обманывает. По-моему, это хороший признак.
Он еще разок моргнул, но странное видение никуда не исчезло — человек на стуле даже не шевельнулся.
— Признак чего?
— Того, что порода бывает иногда сильнее воспитания. Нет, — сказал мужчина, когда Зик попытался сесть. — Не вставай. Раз уж ты проснулся, я сейчас осмотрю раны у тебе на голове и ладони. Не хотел тревожить твой сон. — Он показал на свою маску. — Я знаю, как она выглядит со стороны.
— Тогда почему не снимете? Я ведь тут спокойно дышу.
— Я бы тоже мог, если бы захотел. — Он пересел со стула на край кровати. — Сойдемся на том, что у меня есть причины не снимать ее.
— У вас там что, шрамы?
— Повторяю, у меня есть причины. Не двигайся. — Прижав ладонь ко лбу мальчика, незнакомец другой рукой отодвинул слипшуюся прядь волос. Перчатки до того плотно прилегали к его коже и были такими теплыми, что на их месте могли бы быть голые пальцы. — Как ты получил ее?
— Вы доктор Миннерихт? — спросил он, не удосужившись ответить.
— Да, я доктор Миннерихт, — проронил мужчина, не меняя тона ни на йоту. Он прощупал пару мест, понажимал тут и там. — По крайней мере так меня здесь называют с некоторых пор. Надо бы наложить тебе швы, но полагаю, выживешь ты и без них. С момента получения травмы прошло слишком много времени, в рану набились волосы, но пока что она не кровоточит и не грозит воспалением. Тем не менее надо будет за ней посматривать. Теперь давай руку.
Если Зик и услышал что-то после слова «да», то никак не прореагировал.
— Яо-цзу сказал, вы знали моего отца.
Пытливые руки оставили его, и доктор сел прямо.
— В самом деле? Именно в таких выражениях?
Зик наморщил лоб, пытаясь вспомнить точные слова китайца. Нахмуренные брови потянули за собой пострадавшую кожу на макушке, заставив его вздрогнуть.
— Не помню. Что-то вроде того. Короче, он обещал, что вы сможете рассказать мне об отце.
— О да, это я могу, — кивнул доктор. — И все же… Что тебе рассказывала мать?
— Да не особенно много.
Зик со скрипом принял сидячее положение и чуть не ахнул, увидев доктора с нового угла. Он мог бы поклясться, что у лица в маске не было глаз: на месте зрачков ярко горели два синих огонька.
На миг они вспыхнули еще ярче, затем потускнели. Мальчик понятия не имел, как это понимать. Тем временем доктор взял его руку и принялся оборачивать тонкой легкой материей.
— Немного. Понимаю. Будет ли ошибкой предположить, что она вообще ничего тебе не рассказывала? И прав ли я буду, предположив, что немногие крупицы знания ты почерпнул из истории, а также из разговоров школьных товарищей и сплетен, гуляющих среди мужчин и женщин Окраины?
— Примерно так.
— Тогда ты не знаешь и половины. Даже толики не знаешь. — Огоньки замерцали, словно доктор моргал, и речь его полилась медленнее, спокойнее: — Они свалили на него неудачу с Костотрясом лишь из-за своего невежества, понимаешь? Они поставили ему в вину Гниль, ибо ничего не смыслят в геологии и других науках, в происходящих под земной корой явлениях. Им невдомек, что он всего-то хотел основать новую отрасль — разбавить чем-то лесную промышленность, кровавую и грязную забаву. Он мечтал ввести этот город и его жителей в новую эпоху. Только вот сами жители… — Миннерихт сделал паузу, чтобы перевести дыхание, и Зик тихонечко отполз подальше от него, вжавшись в подушки. — Они не представляют, как протекает исследовательский процесс, и не понимают, что здание успеха возводится на костях провалов.
Дальше пятиться было некуда, так что Зик решил отвлечь его какой-нибудь ерундой:
— То есть вы неплохо его знали?
Миннерихт встал и, скрестив руки, начал неторопливо прохаживаться между кроватью и умывальником.
— Это все твоя мать, — проговорил он, как бы переводя разговор на другую тему.
Однако продолжения не последовало, а злоба в его голосе вызвала у Зика дурноту.
— Наверное, она там вся испереживалась из-за меня.
Доктор встал спиной к нему.
— Надеюсь, тебя не сильно обидит, что мне плевать. Пускай себе побеспокоится — слишком много натворила. Тебя спрятала, а меня бросила одного в этих стенах, как будто я не дворец для нее выстроил, а тюрьму.
Зик оцепенел. Он и так сидел неподвижно и не видел для себя иного выхода, кроме как вконец закаменеть. Сердце выбивало о ребра тревожную дробь, в горле с каждой секундой все нарастал и нарастал комок.
Доктор — как его стали называть с некоторых пор — дал мальчику осмыслить услышанное и лишь тогда обернулся, эффектно взмахнув накидкой:
— Пойми, мне пришлось сделать выбор. Кое-чем пришлось поступиться. Оказавшись перед лицом этих людей, перед лицом их лишений и бедствий — в которых не было моей вины, — я был вынужден залечь на дно, чтобы хоть как-то восстановить силы. После случившегося, — продолжил он, чеканным голосом выводя симфонию невзгод, — я не мог так вот просто вернуться и заявить о своей невиновности. Я не мог восстать из праха и провозгласить, что не сделал ничего плохого и никому не причинил вреда. Кто бы стал меня слушать? Кто бы поверил моим словам? Надо признать, молодой человек, я и сам бы себе не поверил.
— Вы хотите сказать, что вы… вы…
Ровное течение монолога нарушилось. Бесцветным тоном Миннерихт произнес:
— Ты мальчик неглупый. А если и нет, то должен был вырасти таким. Но и здесь я до конца не уверен. Твоя мать… — Слово вновь прозвучало в его устах ядом. — Увы, я не могу поручиться за ее вклад.
— Эй, — возмутился Зик, разом позабыв все советы Анжелины, — не смейте так говорить о ней. Она работает не покладая рук, и ей очень тяжко приходится из-за… из-за вас, а как же иначе. Она мне сказала пару дней назад, что на Окраине ее никогда не простят из-за вас.
— Что ж, если горожане не могут ее простить, то с чего должен прощать я? — спросил доктор Миннерихт. Однако, встретив неповиновение со стороны подопечного, добавил: — Тогда случилось много всего. Я и не ожидал, что ты все поймешь. Но давай пока оставим эту тему. Обсудим ее потом. Ведь я только что обрел сына. Такое событие стоит отпраздновать, не находишь?
У Зика никак не получалось успокоиться. С тех пор как он очутился за стеной, в его жизни стало слишком много неразберихи и страха. Он и так подозревал, что ему угрожает опасность. А теперь еще этот человек оскорбляет его мать. Это было чересчур.
Настолько чересчур, что почти уже не играло роли, действительно ли доктор отец ему или нет. Зик и сам не знал, почему ему не верилось в слова Миннерихта. И тут в его памяти всплыли прощальные слова принцессы.
«Как бы он тебя ни уверял, что бы ни говорил, он здесь чужак и вовсе не тот, за кого выдает себя. Правды он тебе никогда не скажет, потому что ему выгодно лгать».
Но что, если он не лгал?
Что, если лгала Анжелина? Ведь сама она, хоть и расписала Миннерихта как монстра, которого боится весь мир, превосходно ладила с воздушными пиратами.
— Я принес тебе кое-какие вещи, — вымолвил доктор и показал ему матерчатую сумку — то ли чтобы отвлечь от внутренней борьбы, то ли просто на прощание. — Через час ужинаем. Яо-цзу зайдет за тобой и отведет ко мне. Вот там-то и поговорим обо всем, чего твоя душа желает. Я отвечу на твои вопросы — уверен, их накопилось немало. Я расскажу тебе все, что тебе хотелось бы знать, ибо, в отличие от твоей матери, я не держу ни от кого тайн — ни от тебя, ни от других. — Сделав шажок к двери, он добавил: — Возможно, тебе лучше оставаться в этой комнате. Если ты заметил, дверь запирается изнутри. Наверху у нас небольшая проблема. Судя по всему, у нашего оборонного периметра скапливаются трухляки.
— А это плохо?
— Конечно же плохо, но не ужасно. Шансов прорваться в здание у них практически никаких. И все же осторожность никогда не помешает.
С этими словами он вышел из комнаты. И снова Зик не услышал щелканья замка. Действительно, дверь можно было запереть изнутри на засов. Но опять-таки у него отняли маску. Далеко ли здесь уйдешь без нее?
— Не особо, — тоскливо заключил он вслух.
И тут же подумал, что за ним могли подсматривать или подслушивать. Захлопнув от греха подальше рот, мальчик направился к сумке с одеждой. Доктор оставил ее возле умывальника вместе с чашей чистой воды.
Не заботясь, как он при этом выглядит, и демонстрируя чудовищную невоспитанность, Зик приник к фарфоровой емкости и пил, пока не осушил полностью. Его поразило, насколько же ему хотелось пить и есть. Все остальное его тоже поражало — дирижабли, крушение, вокзал, доктор, — но он не знал, что из этого принимать на веру. А вот желудок… Ему можно было доверять. И желудок заявлял, что тоскует без пищи несколько дней.
Но сколько же? Сколько времени прошло? Он даже успел два раза поспать: в подвале башни, под обломками, и вот теперь здесь, на вокзале.
Зик подумал о матери. И о том, как чудесно все распланировал: быстренько сделать вылазку в город и вернуться домой, пока мать не начала сходить с ума от беспокойства. Он надеялся, что с ней все хорошо. Что она не наделала глупостей, не свихнулась от страха… но его не оставляло ощущение, что надежды эти напрасны.
В сумке мальчик обнаружил стираные брюки, рубашку и носки без единой прорехи. Он стащил с себя измаранные вещи и переоделся в чистые, непривычно ласкавшие кожу. Даже шерстяные носки оказались гладкими и ничуть не колючими. Только ноги чувствовали себя странно в старой обуви. Там, где в прежних носках красовались дырки, ботинки натерли мозоли. Теперь натирать было нечего.
На полочке над умывальником нашлось зеркало. С его помощью Зик изучил ссадину на голове и многочисленные синяки, которых так просто было не разглядеть.
Из-за зеркала на него глядел чумазый подросток, но все же не такой чумазый, как всегда. Ему это понравилось. Одежда хорошо смотрелась на нем, и даже толстая повязка на руке не портила впечатления.
Яо-цзу беззвучно отворил дверь. Зик чуть не выронил зеркало, когда заметил в уголке искаженное отражение китайца.
— Могли бы и постучать, — произнес он, обернувшись.
— Доктор пожелал, чтобы ты составил ему компанию за ужином. Он полагает, ты мог проголодаться.
— Ну еще бы не полагал! — сказал Зик… и почувствовал себя очень глупо. В уютном убранстве комнаты, в опрятной новой одежде ему отчего-то хотелось лучше себя вести, чище выглядеть и чище разговаривать. Но взять и в один миг измениться он не мог, так что невинно добавил: — Что будем есть?
— Если не ошибаюсь, жареную курицу. Возможно, с картофелем или лапшой.
У Зика потекли слюнки. Он уже и не помнил, когда в последний раз видел жареную курицу, не то что ел.
— Ведите, я за вами! — объявил мальчик с искренним воодушевлением, в котором разом потонули все страхи, копошившиеся на задворках его разума.
Вслед за китайцем он вышел в коридор, и увещевания Анжелины вместе с его личными тревогами сами собой забылись.
За очередной дверью без засовов, украшенной по углам резными фигурами драконов, их встретила комната, похожая на гостиную, только без окон. За ней находилась столовая, достойная какого-нибудь замка.
На всю длину помещения вытянулся узкий стол, накрытый хрустящей белой скатертью; вдоль него были равномерно расставлены стулья с высокими спинками. Сервировка была на двоих. Места располагались не друг напротив дружки — иначе товарища по трапезе было бы просто не разглядеть, — а рядышком, во главе стола.
Его уже поджидали. Доктор шептался о чем-то с причудливо одетым чернокожим мужчиной с бельмом на левом глазу, но Зик не расслышал, о чем шла речь. Наконец беседа закончилась, Миннерихт отпустил своего подручного и повернулся к Зику:
— Наверное, ты умираешь с голоду. Во всяком случае, вид у тебя истощенный.
— Угу, — буркнул Зик, плюхнувшись на стул.
Почему к ним не присоединился Яо-цзу, его совершенно не заботило. Его не волновало даже, что за тип сидит с ним рядом, — родной отец, прикрывшийся выдуманным именем, или какой-то самозванец. А волновала его одна-единственная вещь — разделанная птичья тушка под золотистой корочкой, истекавшая соком у него на тарелке.
Возле тарелки лежала тканевая салфетка, сложенная в форме лебедя. Не удостоив ее вниманием, мальчик потянулся за куриной ножкой.
Сам доктор вооружился вилкой, но осуждать застольные манеры Зика не стал.
— Матери стоило лучше тебя кормить. Понимаю, на Окраине сейчас непросто живется, но все же. Растущему мальчику необходимо хорошо питаться.
— Да кормит она меня, — отозвался тот, набив рот мясом.
И внезапно что-то в словах доктора смутило его, тонкой птичьей косточкой застряло в зубах. Он хотел попросить разъяснений, как Миннерихт проделал одну необычайную вещь.
Он снял маску.
На это ушло некоторое время, и процедура оказалась довольно замысловатой — сначала еще нужно было совладать с целым сонмом пряжек и застежек. Но вот пала последняя из них, увесистая стальная конструкция легла на стол, и выяснилось, что под ней все-таки скрывалось человеческое лицо.
Красотой это лицо не отличалось, цельностью — тоже. От уха до верхней губы кожа представляла собой сплошной пузырчатый шрам размером с ладонь, намертво запечатавший правую ноздрю и стянувший мышцы вокруг рта. Один глаз открывался и закрывался с трудом, потому что поврежденная кожа вплотную подходила к веку.
Как Зик ни старался, он не мог отвести глаз. Впрочем, прекратить есть он тоже не мог. Желудок захватил над ним власть и управлял руками и ртом по своему усмотрению; оторваться от тарелки было немыслимо.
— Ничего, можешь смотреть, — произнес Миннерихт. — Заодно можешь считать себя польщенным. Без маски я чувствую себя в безопасности всего в двух местах: в этой комнате и в своих личных покоях. Людей, которые видели меня без нее, можно пересчитать по пальцам одной руки.
— Спасибо, — сказал Зик, едва удержавшись от вопросительной интонации, поскольку сомневался, гордиться ему теперь или тревожиться. И солгал: — Да не так уж и страшно-то. На Окраине я видел людей с ожогами от Гнили, у них все хуже.
— Это не от Гнили. Обычный ожог от огня, хотя приятного тоже мало.
Миннерихт с усилием открыл рот и начал есть, откусывая мясо небольшими порциями, в отличие от голодного мальчика, который запихнул бы ножку в рот целиком, если бы на него никто не смотрел. Понаблюдав, как двигаются губы доктора, как натужно раздувается единственная его здоровая ноздря, Зик понял, что лицо его частично парализовано.
И без маски, искажающей голос, сразу стало заметно, что ясность речи дается ему с некоторым напряжением.
— Сын, — промолвил он. Зик поморщился, но решил не спорить. — Боюсь, у меня есть для тебя… огорчительные новости.
Зик сжевывал, что мог, а остальное попросту проглатывал, пока не унесли.
— А именно?
— До моего сведения дошло, что твоя мать проникла в город и разыскивает тебя. На место, куда она заявилась с расспросами, напала шайка трухляков, и теперь ее нигде не могут найти. Здесь, за стеной, с трухляками постоянная головная боль. Кажется, я упоминал, что в данную минуту у нас тоже из-за них небольшие неприятности, так что едва ли в этой встрече стоит винить ее беспечность.
Мальчик забыл про еду:
— Погодите… Что вы сказали? С ней все в порядке? Она пришла сюда, чтобы искать меня?
— Боюсь, это так. Думаю, мы смело можем накинуть ей несколько очков за упорство, хотя и не за исключительные родительские навыки. Ты что, не видел раньше салфетки?
— Я не… где она?
Доктор, похоже, взглянул на ситуацию с новой стороны и поспешно уточнил:
— Мне никто пока не доносил о ее смерти, и нет никаких признаков, что она была укушена и подцепила заразу. Она всего лишь… пропала… после этого события. Возможно, еще где-то объявится.
На тарелке почти ничего не осталось, но у Зика теперь кусок не шел в горло.
— А вы собираетесь ее искать? — спросил он.
Не зная, какой ответ ему хочется услышать, мальчик не решился торопить Миннерихта, когда молчание затянулось.
— Да, несколько моих людей высматривают ее, — сказал тот наконец.
Зику не понравилась нарочитая осторожность этой фразы и сам ее тон.
— И как вас понимать? — С каждым словом он все больше срывался на крик. — Ну да, она не лучшая на свете мама, но и я не лучший на свете сын, так что пока мы квиты. Если она сейчас в беде, то я должен ей помочь! Мне нужно… нужно срочно ее найти, я не могу тут оставаться!
— Абсолютно исключено. — Властные нотки в его голосе не подкреплялись ни единым жестом, словно доктор не был уверен, как вести себя дальше. — Ничего такого ты не сделаешь.
— Это кто сказал? Вы, что ли?
— За пределы вокзала выходить небезопасно. Ты и сам уже это понял, Иезекииль.
— Но она моя мать и оказалась тут по моей вине, и…
Выйдя из оцепенения, Миннерихт встал и отпихнул стул; салфетка слетела на пол.
— Даже если на тебе и есть какая-то вина, я твой отец, и ты останешься здесь, пока я не разрешу тебе уйти!
— Нет!
— Думаешь, не смогу удержать? Ошибаешься, сынок.
— Нет, вы мне не отец. Я думаю, вы все врете. Не пойму только, зачем вам понадобилось внушать остальным, что вы Левитикус Блю, его ведь все ненавидят. — Зик соскочил со стула и попятился, в спешке чуть не угодив рукой в тарелку. — Вы так говорите о моей матери, будто были знакомы с ней, но это ложь. Держу пари, вы даже имени ее не знаете.
Миннерихт взял маску и принялся натягивать ее обратно, будто броню, которая защитит его от любых словесных атак.
— Что за вздор ты несешь. До замужества она звалась Брайар Уилкс, потом — Брайар Блю.
— Это всем известно. А теперь скажите мне ее второе имя! — торжествующе потребовал Зик. — Спорим, вы его не знаете!
— Да при чем тут это? Мы с твоей матерью… столько времени прошло с тех пор. Больше, чем ты на свете живешь!
— Ах, ну что за славное оправдание, доктор, — хмыкнул Зик, и подступившие было слезы растворились без следа в сарказме. — Какого цвета у нее глаза?
— Прекрати. Прекрати немедленно, или это сделаю я.
— Вы ее не знаете. Никогда не знали. И меня тоже.
Наконец шлем с клацаньем сел на место, хотя доктор едва притронулся к еде.
— Это я-то не знаю?! Милый мальчик, да я ее знаю получше твоего. Мне ведомы тайны, которыми она никогда с тобой не…
— А мне без разницы, — заявил Зик. Только от слов его куда сильнее веяло отчаянием, чем ему хотелось бы. — Мне просто надо найти ее.
— Я же сказал, ее ищут мои люди. Это мой город! — с внезапной горячностью добавил Миннерихт. — Мой! И если сейчас она в нем…
Зик перебил его:
— То она тоже принадлежит вам?
К его удивлению, доктор не стал возражать, лишь бросил сухо:
— Да. Как и ты.
— Я тут не останусь.
— У тебя нет выбора. Точнее, выбор есть, но не очень приятный. Можешь остаться здесь и разместиться со всеми удобствами, пока другие разыскивают твою своенравную мать. А можешь без маски вылезть на поверхность и задохнуться, или подцепить заразу, или умереть еще какой-нибудь ужасной смертью. И все. Других вариантов пока не предвидится, так что почему бы тебе не пойти в твою комнату и не устроиться поуютнее?
— Ни за что. Так или иначе я отсюда выберусь.
— Не будь кретином! — прошипел доктор. — Я готов дать тебе все, в чем она тебе отказывала с самого детства. Я готов сделать тебя наследником. Стань мне сыном — и увидишь, какой властью будешь обладать — вопреки закоснелым слухам и предрассудкам, вопреки неурядицам между мной и этим городом.
В голове Зика быстро и бестолково проносились мысли. Ему нужна маска, тут и гадать нечего. Миннерихт не ошибся: без нее он обречен.
— Я не желаю… — начал было он, но так и не придумал, как закончить мысль. И попробовал еще раз — без всякого пыла, подражая тупой бесстрастности докторской маски: — Я не желаю сидеть у себя в комнате.
Почуяв близость компромисса, Миннерихт успокоился:
— Наверх тебе подниматься нельзя.
— Угу, — согласился мальчик. — Понимаю. Но я хочу знать, где моя мама.
— Поверь, я хочу этого не меньше тебя. Если я дам тебе слово, ты обещаешь вести себя как подобает цивилизованному молодому человеку?
— Может быть.
— Хорошо, тогда я рискну. Даю тебе слово, что если мы найдем твою мать, то в целости и сохранности доставим сюда и ты сможешь с ней увидеться, а потом вы оба можете уйти, если вам будет угодно. Ну что, все по-честному?
Вот это как раз и смущало. Все было слишком по-честному.
— В чем подвох?
— Ни в чем, сынок. А если от кого и ждать подвоха, то от твоей матери. Если она и вправду о тебе заботится, а не делает вид, то уговорит тебя остаться. Ты мальчик смышленый, и мы, я считаю, многому могли бы друг у друга научиться. Я могу обеспечить тебе намного более достойные условия жизни, чем она, и если уж на то…
— А, понял. Вы собираетесь заплатить ей, чтобы ушла.
— Не глупи.
— Ну а разве не так? — спросил Зик. Он больше не сердился. Он был удивлен, разочарован и сбит с толку. Зато ему дали обещание. Сдержат его или нет, но уже было с чего начинать. — Хотя мне без разницы. Сами разберетесь. Мое дело сторона. Я хочу лишь одного: знать, что с ней все нормально.
— Ну видишь, можем ведь договориться! Я разыщу ее и приведу сюда. Детали обсудим позже. Что же до первой попытки отужинать в семейном кругу… Давай считать ее законченной, — сказал он, глядя мимо Зика — на мужчину, стоявшего в дверном проеме.
Это был все тот же чернокожий с бельмом. Требуя внимания доктора, он многозначительно повел подбородком.
— Хочу маску, — вставил Зик, пока момент еще не окончательно был упущен и Миннерихт его слушал.
— Нельзя.
— Вы просите, чтобы я вам доверял. Но как, если вы даже вот столечко не доверяете мне в ответ? — пожаловался мальчик.
— А ты и в самом деле умен. Рад это видеть. Однако маска тебе нужна с единственной целью — сбежать отсюда, а я пока не готов принять на веру твои заверения, что ты останешься здесь по собственной воле. Так что, боюсь, не в моей власти удовлетворить сию разумнейшую петицию.
— Что это значит? — буркнул Зик. Умные слова всегда его бесили.
— Это значит «нет». Маски ты не получишь. Впрочем, в комнате тебе сидеть не обязательно. Гуляй где вздумается. Далеко тут не уйдешь. И поверь мне на слово: в пределах моего королевства нет такого места, где я не смогу тебя найти. Понял?
— Понял, — ответил мальчик и угрюмо ссутулился.
— Яо-цзу тебя… Черт подери, Лестер, где Яо-цзу?
— Не могу знать, сэр, — отозвался Лестер, хотя вряд ли это было правдой, скорее он не желал говорить при постороннем.
— Прекрасно. Просто замечательно. Уйти в такой момент, чтобы… Ну и пусть. Ты. Идем со мной, — бросил он Лестеру. — А ты, сын, чувствуй себя как дома. Осмотрись. Займись чем хочешь. Только я бы советовал тебе оставаться на этом этаже. Когда я найду твою мать, то сразу приведу к тебе. И как бы ты ни относился ко мне, что бы там себе ни нафантазировал, имей в виду, что, даже если ты как-то выберешься на поверхность и начнешь собственные поиски, я все равно найду ее первым. Если не хочешь разминуться с ней, держись поближе к дому.
— Тоже мне «дом»! — проворчал Зик. — Сказал же — понял я все.
— Отлично, — произнес Миннерихт.
Это было не столько утверждение, сколько приказ оставить его. Однако первым из комнаты вышел он сам, чуть ли не волоком таща за собой Лестера.
Когда они ушли, столовая оказалась в распоряжении Зика. Походив туда-сюда, он вернулся к своей тарелке, но садиться не стал. Мальчику нужно было подумать, а лучше всего ему думалось на полный желудок и на ходу, так что он сгреб остатки курицы и обгладывал их, пока на косточках не осталось ни следа мяса; тогда настала очередь порции, не доеденной доктором.
Очистив его тарелку и задумавшись мимоходом, где тут размещалась кухня, Зик испустил могучую отрыжку и еще немного поразмыслил о респираторах.
У доктора Миннерихта — Зик отказывался думать о нем как обо отце — где-то должен быть запас. Очевидно, его собственная маска была сделана в единственном экземпляре — для него одного, но ведь здесь жили и другие люди. Взять хотя бы Яо-цзу и одноглазого негра. А еще ведь тут столько комнат, с замками и без замков, — за ними тоже кто-то должен присматривать. Сверху доносился звук шагов — тяжелых, ходили явно в сапогах. Иногда это была скучающая поступь часового, иногда — топот бегущих людей.
Кто бы ни были эти неизвестные, они не сидели безвылазно под землей. Они сновали взад и вперед. Где-то у них наверняка была большая кладовка, и если бы Зик нашел ее, то не побрезговал бы стянуть оттуда маску.
Если бы.
Однако же, послонявшись какое-то время по округе, он не обнаружил ни тайника с противогазами, ни людей. Вокзальный подвал словно вымер, если не считать топота ног, что долетал временами издалека, еле слышных обрывков разговоров и шипения труб в стенах, перегонявших воду и пар.
Безусловно, кто-то должен был обслуживать гостевые комнаты; кто-то приготовил для них с доктором еду и позже явится, чтобы прибрать. Во всяком случае так говорил себе Зик, блуждая по дозволенным хозяином этажам.
Наконец чутье вывело его к кухне; порывшись в буфете, мальчик стал обладателем нескольких шматков вяленого мяса, завернутых в вощеную бумагу, пары блестящих яблок и горстки сушеных вишен, оказавшихся на вкус послаще конфет. Откуда взялись свежие продукты, которые подавали им за ужином, оставалось неясным, однако он был рад своему улову и утащил все с собой, на случай если вечером или ночью захочется перекусить.
Зик не нашел того, что искал, но потребность что-нибудь этакое умыкнуть и припрятать была на время утолена. Он вернулся к себе в комнату и присел на краешек кровати, с вялой тревогой размышляя о дальнейших своих действиях. В желудке приятным теплым грузом лежала жареная курица. Вскоре сытость навалилась на него всем весом и опрокинула на матрас, все дальше увлекая в объятия неги. В конце концов она заманила мальчика под одеяло — и тот, желая лишь прикрыть глаза на минутку, не просыпался уже до самого утра.
