1
Внизу, в прачечной с чертовски сырыми полами и высящимися под самый потолок стопками простыней, одеял и пододеяльников, стояла, по локоть погрузив руки в полную грязных наволочек лохань, Винита Линч, поскольку она пообещала — и поклялась жизнью собственной матери! — что непременно отыщет карманные часы рядового Хью Мортона прежде, чем их вместе с бельем вывалят в чан с кипящей мыльной водой, после чего они, несомненно, навеки выйдут из строя.
Почему рядовой припрятал их в наволочку, загадка невелика: даже в таком надежном месте, как Робертсоновский госпиталь, мелкие — и блестящие — ценные вещицы пропадали из укромных местечек с удручающей регулярностью. А что он забыл о часах, так это и немудрено: пуля, что угодила ему в лоб, видно, счастливая, поскольку солдатик выжил, но временами у него в голове все путалось. И вот сегодня утром как раз выдался такой случай. С первым звонком, извещающим о завтраке, вопреки строгим приказам капитана Салли, рядовой Мортон встал с постели и двинулся в столовую, существовавшую только в его поврежденном пулей мозгу. К тому времени как рядового изловили и отправили обратно в койку, туда, куда ему еда, собственно, и доставлялась, когда у него хватало терпения дождаться этого — и нет чтоб «спасибо» сказал, — в палату уже заходил кто-то из младших медсестер и поменял постельное белье — все без исключения.
Часов никто не заметил, а пропасть такой мелочи — проще простого.
Так что сестра Линч спустилась в пекло больничного подвала и теперь с сознанием долга безропотно и тщательно рылась в белье, испачканном ранеными сальными головами, сопливыми носами и слезящимися глазами, в надежде, что рядовой Хью Мортон либо воссоединится с утраченным сокровищем, либо в долгой разлуке вовсе забудет о нем.
Наверху кто-то крикнул:
— Мерси!
А внизу, в больничном подвале, Винита Линч сделала глубокий вдох и медленно — медленно выпустила воздух сквозь стиснутые зубы.
— Мерси! Мерси, поднимись сюда, пожалуйста!
Да-да, именно так они повадились звать ее — то ли из-за какой-то ошибки в бумагах, то ли недослышав, то ли просто оттого, что прикованным к кроватям мужчинам легче запомнить привычное слово, чем окликать сестру данным ей при рождении именем.
— Мерси!
На этот раз — громче и настойчивее, а надрывается ведь капитан Салли собственной персоной где-то на первом этаже. Судя по голосу капитана Салли, намерения у нее серьезные; но, опять-таки, у капитана Салли всегда серьезные намерения, потому-то она и капитан.
Медсестра вскинула голову так, чтобы голос ее полетел вверх по лестнице, и закричала:
— Иду! — однако продолжила ворошить белье, потому что ноготь ее большого пальца задел что-то твердое. И если она сумеет зацепить средним пальцем гладкий железный кругляк часов — да, это должны быть именно они, — то задержится всего на секунду. — Я иду! — повторила она еще громче, выгадывая лишние мгновения, хотя нового зова не последовало.
Ну наконец-то! Пальцы сомкнулись на механизме величиной с ладонь, тикающем и неповрежденном, и выдернули его из хлопчатобумажных складок, а заодно и из лохани. Часы холодили ладонь и были тяжелее, чем казались, — не слишком дорогие, но покрытые вмятинами, заработанными за долгую жизнь безупречного служения.
— Нашла, — пробормотала она сама себе и сунула часы в карман передника на временное хранение.
— Мерси! — Теперь зовущий голос звучал нетерпеливо.
— Я же сказала — иду! — ответила она и, приподняв подол юбки, ринулась вверх по лестнице, ведущей в коридор за кухней, не столь изящно, как пристало бы леди, зато быстро. Бочком-бочком протиснулась мимо санитарок, какого-то врача и трех пожилых женщин, нанятых для штопки и починки белья, но в основном болтающих и пререкающихся друг с дружкой. Ненадолго путь ей преградил один из выздоравливающих мужчин, тащивший корзину с перевязочным материалом — бинтами и всем таким прочим; они исполнили короткий и неуклюжий танец, дергаясь взад и вперед в попытке пропустить один другого, пока медсестра наконец не ринулась напролом с извинениями. Однако, если он и ответил, она не слышала, поскольку прямо впереди уже открывалась центральная палата.
Запыхавшаяся и раскрасневшаяся Мерси влетела туда и остановилась, пытаясь отдышаться. Она сжимала сквозь ткань фартука карманные часы и высматривала капитана Салли среди моря лежащих на койках тел различной степени недомогания и поправки.
Здесь было пятнадцать рядов по восемь коек в каждом. В эту палату раненые поступали, здесь их сортировали, и здесь же лежали выздоравливающие. Рассчитана она была разве что на две трети от такого количества, так что проходы между рядами пришлось сузить практически до полной непроходимости, но от ворот поворот тут никому не давали. Капитан Салли говорила, что, даже если придется зашивать раны стоя, а перевязки делать в чулане, они примут каждого мальчика-конфедерата, доставленного к ним с поля боя.
Но она могла позволить себе подобные заявления. Это был ее госпиталь, и она официально являлась старше по званию любого другого в здании. «Капитан» — это ведь отнюдь не прозвище. Офицерский чин она получила от Конфедеративных штатов Америки, потому что военный госпиталь должен возглавлять военный, но Салли Луиза Томпкинс не признала бы ничьего верховенства над собой, а она была слишком богата и слишком компетентна, чтобы с ней не считаться.
Шум в палате, как обычно, стоял ужасающий: стонали и хрипло просили о чем-то пациенты, скрипели пружины коек — все это создавало будничный фоновый гул. Фон, признаться, не из приятных, особенно когда кого-то рвет или кто-то визжит от боли, но он всегда здесь, наравне с неотвязчивой вонью грязных тел, пота, крови, дерьма, с лекарственным духом эфира, с острым, словно осязаемым, запахом селитры и пороха и жалкими струйками аромата щелочного мыла, которое безуспешно пытается бороться с превосходящими силами противника. Простому мылу, пусть даже и благоухающему чем угодно, никогда не изгнать из воздуха привкус мочи, обугленной плоти и опаленных волос. Никакие духи не перекроют тошнотворно-сладкого смрада гниющего гангренозного мяса.
Мерси говорила себе, что больничный запах ничуть не хуже вони фермы в Уотерфорде штата Вирджиния. Но это была ложь.
Он был хуже, чем даже в то лето, когда она обнаружила их быка лежащим на лугу, задрав кверху копыта, с раздувшимся брюхом, покрытым живым ковром копошащихся мух. Он был хуже, поскольку исходил не от разлагающейся на солнце туши, с которой, размягчаясь, стекала кашей серая плоть. Он был хуже, потому что бык спустя какое-то время просто исчез, дух его смыли летние дожди, а останки погребли отчим и брат. Постепенно и она забыла, где пало животное, словно этого и не было вовсе.
Но здесь такого не произойдет никогда. Даже в самом чистом госпитале во всей Конфедерации, где умирает меньше людей, а поправляется, чтобы вернуться на фронт, больше, чем где бы то ни было на Севере, или Юге, или даже в Европе. Даже с учетом настойчивых — да что там, почти маниакальных — требований капитана Салли соблюдать чистоту. Постоянно кипятилась вода в гигантских чанах, легионы задержавшихся в больнице мужчин, выздоровевших настолько, чтобы помогать, но не настолько, чтобы сражаться, «сменами» по два часа шваркали швабрами по полу. Харви Клайн был одним из них. Другим — Пол Форкс, Медфорд Симмонс — третьим, Андерсон Руби — четвертым; и если бы Мерси Линч знала больше имен, она перечислила бы еще с дюжину увечных и услужливых пациентов.
Они не давали полам краснеть от кровавых пятен, они наравне с персоналом разносили бесчисленные подносы с едой и лекарствами, следовали по пятам за врачами и помогали медсестрам утихомирить буйных после пробуждения от кошмарных снов.
Но даже эти мужчины, и две дюжины медсестер вроде нее самой, и пять докторов, работающих круглые сутки, и весь контингент прачечной и кухни не могли ничего поделать. И запах никогда, никогда не исчезал.
Он въедался в складки одежды Мерси и запутывался в ее волосах. Он скапливался под ногтями.
Она носила его с собой — всегда.
— Капитан Салли? — окликнула Мерси; и как только слова слетели с ее губ, она заметила стоящую у второй входной двери женщину в компании еще одной женщины и мужчины.
Салли, маленькая и бледная, с темными волосами, разделенными на прямой пробор, в строгом черном платье, туго застегнутом до самого подбородка, наклонилась вперед, чтобы лучше слышать, что говорит ей другая женщина, а джентльмен за их спинами покачивался с пятки на носок, шаря взглядом по сторонам.
— Мерси. — Капитан Салли двинулась по межкоечному лабиринту навстречу молодой медсестре. Она уже не кричала. — Мерси, мне нужно переговорить с тобой. Извини, но это важно. Не присоединишься к нам? — Она показала на озабоченного мужчину и суровую женщину с несгибаемой осанкой уроженки Новой Англии.
— Кто эти люди? — спросила Мерси, еще не согласившись ни на что.
— У них для тебя сообщение.
Мерси не хотелось встречаться с этой парочкой. Они не походили на людей, принесших добрые вести.
— Так почему бы им не войти и не передать мне все, а?
— Дорогуша, — произнесла Салли и почти прижалась ртом к уху девушки. — Это Клара Бартон, она из Красного Креста, и ее ничем не смутишь. Но мужчина рядом с ней — янки.
Мерси негромко фыркнула.
— И что же он здесь делает? — спросила она, хотя уже вроде как догадалась, и это было ужасно.
— Мерси…
— У них что, нет своих госпиталей, всего-то в ста милях отсюда, в Вашингтоне? Так или иначе, на раненого он не похож. — Она тараторила, наверное, слишком быстро.
И Салли перебила ее:
— Мерси, тебе нужно поговорить с этим мужчиной и мисс Бартон.
— И что от меня хочет эта женщина из Красного Креста? У меня есть работа, работаю я здесь, и не хочу… — От горячего пота за воротником стало невыносимо жарко. Она уцепилась за него, потянула, пытаясь впустить под одежду хоть немного прохлады.
— Винита, — маленькая женщина в высоком ранге положила руки на плечи Мерси, вынуждая юную сиделку выпрямиться и встретиться с ней взглядом, — переведи дух, как мы с тобой уже проходили.
— Я пытаюсь, — прошептала девушка. — Но кажется, не могу.
— Вдохни поглубже. Теперь выдыхай, не спеши. Держи себя в руках. И давай поговори с этими людьми. — Голос капитана смягчился, становясь из командирского материнским. — Я буду рядом, если хочешь.
— Я не хочу… — начала Мерси, но она не знала, чего, собственно, хочет, так что, когда Салли взяла ее за руку и пожала ее, Мерси тоже в ответ стиснула узкую ладонь.
— Где-нибудь в уединении… — сказала Салли, кивнула Кларе Бартон и ее нервному спутнику, предложив им следовать за ней и девушкой, после чего провела Мерси мимо оставшихся рядов коек в коридор — быстро, заставив парочку пришлых поторопиться.
И вот они уже в усеянном палатками дворе бывшего особняка судьи Робертсона. От палатки к палатке суетливо бегали медработники, не обращая внимания на медсестру и компанию.
Пройдя между деревьями, под которыми вместе с тенями от листьев колыхалась сухая, испещренная солнечными пятнами трава, капитан Салли вывела всех на поляну для пикников с несколькими скамейками: для влюбленных, или обедающих, или еще кого.
Мерси продолжала сжимать руку Салли, потому что ей казалось, что, как только она отпустит ее, кто-нибудь заговорит.
Когда все уселись, Салли отцепила от себя пальцы Мерси и успокаивающе похлопала по трясущейся руке девушки.
— Мисс Бартон, мистер Этватер. Это Винита Линч, хотя тут у нас почти все называют ее…
— …Мерси, — закончил мистер Этватер. Когда-то он, похоже, неплохо выглядел — темноволосый, кареглазый, но теперь казался совершенно изможденным и был настолько тощ, будто едва-едва оправился от крайней степени дистрофии.
— Миссис Линч, — заговорил он снова. — Меня зовут Доренс Этватер, и я шесть лет провел в Андерсонвилле. — Он говорил тихо, очень тихо. Не желал, чтобы его услышал еще кто-нибудь.
Он больше не сражался, он не носил форму, но манера речи выдавала в нем северянина — настоящего северянина, не жителя приграничных районов вроде мужа Виниты. Однако четко выраженного акцента, который указал бы на конкретный штат: Кентукки или Теннесси, Вирджинию или Вашингтон (округ Колумбия), Техас или Канзас, — у него не было.
— Мистер Этватер, — начала Мерси куда резче, чем намеревалась. Слова звучали отрывисто, а ногти так впились в руку начальницы, что на коже у той наверняка останутся глубокие кровоточащие полумесяцы. — Это, должно быть, было… тяжело.
Глупое слово, она понимала это. Естественно, в лагере было тяжело; но где не тяжело? Выйти замуж за приграничного янки, когда твой дом в Вирджинии едва не испепелили дотла, — тяжело. Расстаться с мужем больше двух лет назад, проводив его на войну, — тяжело; снова и снова разворачивать его письма — тяжело; перечитывать их в сотый раз и в двухсотый раз — тяжело. Ухаживать за ранеными тяжело, и тяжело при виде каждой новой раны думать, что ее, быть может, нанес твой собственный супруг или что твой собственный супруг в этот миг где-то там, может всего в сотне миль отсюда, в Вашингтоне, и о нем заботится другая медсестра, похожая на тебя, с сознанием долга выхаживающая мальчишек, ставших пушечным мясом.
Но он не в Вашингтоне.
Она знала это. Знала, потому что Клара Бартон и Доренс Этватер сидели перед ней на низкой каменной скамье с серьезными глазами и горькими вестями на устах — ибо, черт побери их обоих, от таких типов никогда не жди ничего хорошего.
Прежде чем кто-либо из незваных гостей успел сказать что-либо еще, Мерси поспешно затараторила снова:
— Я слышала о вас, о вас обоих. Мисс Бартон, ваша работа на поле боя чудесна — нам всем становится легче, и проще выхаживать раненых, и латать их… — Последние слова она почти выплевывала, но в носу уже хлюпало, а глаза моргали сами собой. — И, мистер Этватер, вы…
В ее мозгу лихорадочно метались две вещи: имя мужчины, сидящего в паре шагов от нее, и тот факт, что она уже слышала это имя еще до того, как нога его ступила на землю Робертсоновского госпиталя. Но она никак не могла заставить себя соединить эти мысли — напротив, изо всех сил старалась держать порознь, только бы не дать слиться воедино.
Тщетно.
Она знала.
И выдавила из себя, и от каждой дрожащей буквы в каждом слове саднило губы:
— Вы составляли список.
— Да, мэм.
Тут вступила Клара Бартон:
— Дорогая моя, нам так жаль. — Прозвучало это не как привычно вежливое, отрепетированное соболезнование. Не гладкое и отполированное, при всей своей избитости оно прозвучало искренне. — Но ваш муж, Филипп Варнава Линч… Его имя в этом списке. Он умер в лагере для военнопленных Андерсонвилль девять месяцев назад. Я страшно, страшно скорблю о вашей потере.
— Значит, это правда, — пробормотала она, еще не плача. Но давление на глаза нарастало. — От него так давно не было весточек. О Иисусе, капитан Салли! — всуе помянула она Господа. — Это правда.
Она все еще стискивала ладонь Салли Томпкинс, и та прекратила успокаивающе похлопывать ее и тоже сжала напряженную руку.
— Мне так жаль, дорогая. — Свободной рукой она погладила Мерси по щеке.
— Это правда, — повторила девушка. — Я думаю… думаю, так и есть. Так давно, так долго… Почти столько же, сколько мы были женаты, — вот сколько времени я не получала писем от него. Иногда я понимала, что это случилось. Я знала, что мальчикам — всем мальчикам — трудно писать с фронта и что письма часто не доходят. Наверное, я догадывалась. Но была достаточно глупа, чтобы надеяться.
— Вы были молодоженами? — мягко и грустно спросила Клара Бартон. Скорбь была ей слишком хорошо знакома и, возможно, уже не разъедала душу.
— Нашему браку исполнилось восемь месяцев, — ответила Мерси, — когда он ушел сражаться, ушел на два с половиной года. А я осталась здесь и ждала. У него же тут дом, к западу от города. Он родился в Кентукки, мы собирались вернуться туда, когда все закончится, и зажить счастливой семьей.
Внезапно она отпустила руку Салли и метнулась вперед — чтобы вцепиться в Доренса Этватера.
Девушка стиснула его запястья и притянула мужчину к себе, требуя ответа:
— Вы знали его? Разговаривали с ним? Он передал вам что-нибудь для меня? Что-нибудь? Хоть что-то?
— Мэм, я видел его лишь мельком. Его привезли уже тяжелораненого, и он долго не протянул. Может, это послужит вам хоть каким-то утешением. Лагерь — ужасное место, но он там не задержался, уйдя в лучший из миров.
— В отличие от некоторых… от вас, например. — Слова с трудом преодолевали застрявший в горле комок, не выплескивающийся икотой или слезами. Пока что.
— Нет, мэм. Простите меня, но, думаю, вы должны узнать. Даже тело его не вернется домой. Его похоронили в общей могиле близ Плэйнса с дюжиной таких же бедолаг. Но он не страдал долго.
Он ссутулился так, что грудь, казалось, повисла на плечах, как рубаха на вешалке. Словно тяжесть сообщения оказалась слишком велика для столь хрупкого тела. Но если не выдержать ему, не выдержать никому.
— Простите, мэм. Как бы мне хотелось, чтобы новости были добрыми.
Тогда она отпустила его и рухнула на свою скамью, на руки Салли Томпкинс, уже раскрывшей девушке объятия. Зажмурившись и спрятав лицо на груди капитана, Мерси Линч выдохнула:
— Нет. Нет, но вы проделали весь этот путь и все равно принесли их мне.
Клара Бартон и Доренс Этватер поняли, что сейчас самое время уйти. Они удалились молча, огибая двор, решив не срезать путь через госпиталь, направляясь на улицу к дожидающемуся их транспорту.
— Хоть бы они вообще не приходили, — не открывая глаз, сказала Мерси. — Хоть бы я не знала.
Салли погладила ее по волосам:
— Когда-нибудь ты будешь рада, что они явились. Наверное, это трудно представить, но, честное слово, лучше знать, чем гадать. Нет ничего хуже ложной надежды.
— Да, это очень мило с их стороны, — согласилась она со всхлипом — первым вырвавшимся наконец на свободу за все это время. — Они приехали сюда, в госпиталь повстанцев, и все такое. Они не были обязаны это делать. Могли бы просто послать письмо.
— Клара была здесь по делам Креста, — пояснила Салли. — Но ты права. У них трудная работа, однако они ее делают. И знаешь, не думаю, чтобы кто-нибудь, даже здесь, поднял бы на них руку. — Она вздохнула и перестала поглаживать пшеничные кудри Мерси. Непослушные локоны, слишком темные, чтобы девушка считалась блондинкой, вечно выбивались из-под чепца. Вот и сейчас пальцы Салли запутались в них. — Все мальчики, как в синем, так и в сером, — все они надеются, что кто-нибудь сделает это для них: расскажет их матерям и любимым, если они падут на поле боя.
— Наверное.
Мерси высвободилась из дружеских объятий Салли и встала, вытирая глаза. Красные, как и нос. А щеки прямо-таки полыхали алым.
— Можно мне немного отдохнуть, капитан Салли? Просто полежать немного у себя в перерыве?
Капитан осталась сидеть, скрестив руки на груди.
— Отдыхай сколько потребуется. Я скажу Полу Форксу, чтобы принес тебе поесть. И попрошу Анни не тревожить тебя.
— Спасибо, капитан Салли.
Мерси и не вспомнила о товарке, живущей с ней в одной комнате, но мысль о том, что пришлось бы объяснять ей что-то, оказалась невыносима. Только не сейчас, когда мир так странно затуманился, а в горле застрял оцепеневший крик.
Она медленно зашагала к дому, превращенному в госпиталь, не отрывая взгляда от земли и собственных ног. Кто-то сказал: «Доброе утро, сестра Мерси», но она не ответила. Собственно, она едва расслышала приветствие.
Скользя рукой по стене, чтобы за пеленой непролитых слез не сбиться с дороги, она отыскала на первом этаже палату, за которой располагалась лестница. Два слова крутились сейчас в ее голове: «вдова» и «наверх». Пытаясь игнорировать первое, она уцепилась за второе. Да. Надо подняться наверх, в свою каморку в мансарде.
— Сестра! — окликнул ее мужской голос. Хотя прозвучало, скорее, что-то вроде «Сета». — Сестра Мерси?
Не отрывая ладони от стены и уже встав на первую ступеньку, она застыла.
— Сестра Мерси, вы нашли мои часы?
Вопрос на миг привел ее в недоумение; она посмотрела на человека, заговорившего с ней, и увидела рядового Хью Мортона, поднявшего к ней разбитое, но лучащееся оптимизмом лицо.
— Вы обещали, что найдете мои часы. Они ведь не смылись совсем, правда?
— Нет, — выдохнула она. — Не смылись.
Он улыбнулся так широко, что лицо расплылось идеальным кругом, присел на койке, тряхнул головой и потер глаз костяшками пальцев.
— Вы нашли их?
— Нашла, да. Вот, — сказала она, шаря в кармане передника. Вытащив часы, она подержала их мгновение, глядя, как льющийся из окна солнечный свет дарит меди тусклое сияние. — Нашла. Они в порядке.
Костлявая рука потянулась к ней, и девушка уронила часы на ждущую ладонь. Солдат тут же принялся крутить их так и сяк, не преминув поинтересоваться:
— Никто не постирал их, ничего такого?
— Никто не постирал их, ничего такого. Они все еще отлично тикают.
— Спасибо, сестра Мерси!
— На здоровье, — пробормотала она, хотя уже повернулась обратно к лестнице и принялась взбираться по ней, очень медленно, ступенька за ступенькой, словно ноги ее были налиты свинцом.
