Глава 3
Пракс
Праксидик Менг стоял в дверях базового амбара, озирая поля мягко колыхавшихся, зеленых до черноты листьев, и боялся. Потемневший купол возвышался над ним. Необходимый посевам свет погас, а зеркала… о зеркалах лучше было не думать. Всполохи боевых кораблей напоминали искры на дешевом экране, эти краски и мелькания казались здесь неуместными. Знак — что-то пошло очень не так. Менг облизал губы. Он верил, что должен найтись способ. Способ все это спасти.
— Пракс, — позвала Дорис, — нам надо идти. Сейчас же.
Передовой край агробиологии низких ресурсов, «глициновый кеннон», сорт сои, модифицированный настолько, что представлял собой новый вид. На него ушло восемь лет жизни. Из-за него родители до сих пор не видели внучку в лицо. Та соя и еще кое-что прикончили его брак. Пракс видел в поле восемь слегка различных линий генно-модифицированных хлоропластов — состязавшихся друг с другом за выработку наибольшей порции протеина на фотон. Руки у него дрожали. Его тошнило.
— До удара пять минут, — сказала Дорис. — Надо эвакуироваться.
— Я его не вижу, — ответил Пракс.
— Оно приближается так быстро, что ко времени, когда его станет видно, видеть будет некому. Все уже ушли, мы последние. Давай в лифт.
Большие орбитальные зеркала он всегда считал своими союзниками: они освещали поля сотнями бледных солнц. Он не мог поверить, что они его предали. Безумная мысль. Зеркало, валящееся на поверхность Ганимеда — на теплицы, на его сою, на труд его жизни, — оно ничего не решало. Оно — жертва причинности и физических законов, как и все остальное.
— Я ухожу, — сказала Дорис. — Если останешься, умрешь через четыре минуты.
— Подожди, — сказал Пракс и выбежал в купол. На краю ближайшего поля он упал на колени и запустил руки в черную почву. Она пахла, как хорошие пачули. Он зарылся пальцами вглубь, подхватил клубни. В его ладонях оказалось маленькое хрупкое растение.
Дорис была уже в грузовом лифте, готовом опуститься в пещеры и тоннели станции. Пракс бросился к ней. Теперь, когда он спасал растение, купол вдруг показался страшно опасным. Едва ботаник ввалился в дверь, Дорис тронула пальцем дисплей управления. Широкие металлические двери качнулись, сдвинулись, и лифт пошел вниз. Обычно на нем перевозили тяжелое оборудование: культиваторы, трактора, тонны гумуса, извлеченного из утилизаторов станции. Теперь здесь было только трое: Пракс, сидевший на полу, поджав ноги, росток сои у него на коленях и Дорис, вглядывавшаяся в свой терминал, закусив нижнюю губу. Лифт казался слишком большим для них.
— Может, зеркало пролетит мимо, — сказал Пракс.
— Может. Но там тысяча триста тонн стекла и металла. Будет довольно сильная ударная волна.
— Купол может выдержать.
— Нет, — сказала она, и Пракс перестал с нею разговаривать.
Кабина гудела и лязгала, уходя в глубину под поверхностным льдом, соскальзывая в паутину тоннелей, составлявших основную массу станции. Воздух пах нагревательными элементами и технической смазкой. Пракс все еще не мог поверить в случившееся. В то, что ублюдки-военные начали стрелять. Никто, нигде не может быть таким близоруким. Хотя, как выяснилось, все-таки может.
За месяцы, прошедшие с раскола между Землей и Марсом, он от постоянного гложущего страха перешел к осторожной надежде на примирение. Каждый день без событий свидетельствовал, что ничего не случится и впредь. Он позволил себе думать, что положение куда устойчивее, чем представляется. Даже если дела пойдут плохо и начнется стрельба, это будет не здесь. Ганимед ведь их всех кормит. Магнитосфера делает спутник самым безопасным родильным домом, с минимальным для внешних планет уровнем врожденных пороков и мертворожденных детей. Здесь находился центр всего, что обеспечивало экспансию человечества в космос. Их труды стоили так дорого и были так хрупки, что те, наверху, не имели никакого права допускать сюда войну.
Дорис невнятно выругалась. Пракс взглянул на нее: она провела пальцами по редким седым волосам и сплюнула в сторону.
— Разрыв связи. — Дорис подняла вверх ручной терминал. — Всю сеть вырубили.
— Кто?
— Безопасники, ооновцы, Марс — откуда мне знать?
— Но если они…
Словно удар гигантского кулака обрушился на крышу кабины. Сработали аварийные тормоза, их лязг отозвался в костях. Погас свет, тьма продолжалась два частых, как у колибри удара сердца. Потом загорелись четыре светодиодные аварийки и снова погасли, когда автоматы подали полное питание на кабину. Заработала диагностика серьезных неполадок: гудели моторы, щелкали переключатели, интерфейс проверял все суставы, словно атлет, разминающийся перед рывком. Пракс встал, подошел к панели управления. Датчики в шахте показывали, что давление, и без того минимальное, продолжает падать. Лифт вздрогнул: где-то над ними закрылась герметичная переборка, и наружное давление поползло вверх. Воздух из шахты вынесло в пространство раньше, чем сработала аварийная система. Его купол поврежден.
Его купола больше нет.
Он закрыл рот ладонью и только потом сообразил, что измазал грязью весь подбородок. Часть сознания прикидывала, что необходимо сделать для спасения проекта: связаться с правлением на RMD-южном, переписать заявку на грант, восстановить данные для воссоздания жизнеспособных образцов, — а другая часть замерла, застыла в жутком спокойствии. Так, двумя людьми — один отчаянно пытается спасти положение, а другой уже впал в ступор безнадежности, — Пракс чувствовал себя в последнюю неделю перед разводом.
Дорис обернулась к нему, ее полные губы тронула усталая улыбка. Она протянула руку.
— Приятно было работать с вами, доктор Менг.
Кабинка дрогнула: втянулись аварийные тормоза. Издалека донесся еще один толчок. Падение зеркала — или корабля. Или солдаты на поверхности выковыривают друг друга из скорлупы. А может, и бой в глубине станции, как знать. Он пожал протянутую руку.
— Вы оказали мне честь, доктор Бурн.
Они почтили свою прошлую жизнь долгой минутой молчания. Дорис вздохнула.
— Ну ладно, — сказала она, — давайте выбираться.
Помещение группы, куда ходила Мэй, располагалось в глубине Ганимеда, но от выхода из лифта было всего несколько сотен ярдов до станции «трубы» — и по ней несколько минут экспрессом. Впервые за три десятилетия жизни на Ганимеде Пракс заметил, что здесь есть аварийные двери.
Перед закрытой станцией стояли четверо солдат в массивных броневых костюмах, расписанных бежевыми и стальными линиями — камуфляж под отделку коридоров. Держа штурмовые винтовки устрашающей величины, они мрачно поглядывали на окружившую их кучку людей.
— Я сотрудник транспортного управления, — втолковывала высокая худая темнокожая женщина, после каждого слова тыча пальцем в нагрудник часовому. Если вы нас не пропустите, наживете неприятности. Серьезные неприятности.
— Это надолго? — спросил какой-то мужчина. — Мне нужно домой. Надолго это затянется?
— Леди и джентльмены! — Стоявший слева солдат оказался женщиной. Ее сильный голос прорезал ропот толпы, как голос учительницы в шумном классе. — Объявлено чрезвычайное положение. До окончания военных действий переход между уровнями — только для уполномоченных сотрудников.
— Вы-то на чьей стороне? — крикнул кто-то. — Марсиане, что ли? Вы за кого?
— А пока… — женщина пропустила выкрик мимо ушей, — мы просим вас проявить терпение. Как только движение станет безопасным, станции «трубы» откроются. До тех пор мы рекомендуем вам ради вашей же безопасности сохранять спокойствие.
Пракс не собирался вмешиваться, пока не услышал собственный голос — тонкий и жалобный:
— У меня дочь на восьмом уровне. У нее там детская группа.
— Все уровни изолированы, сэр, — заверила женщина в форме. — С ней ничего не случится. Потерпите.
Темнокожая из транспортного управления скрестила руки. Пракс заметил, что двое мужчин выбрались из толпы и, переговариваясь, ушли в узкий грязноватый коридор. Здесь, наверху, в старых тоннелях, попахивало утилизатором: пластиком, гарью и химией. А сейчас — еще и страхом.
— Леди и джентльмены, — прокричала старшая из солдат, — ради вашей собственной безопасности сохраняйте спокойствие и оставайтесь на месте, пока не закончится военное положение.
— А что там сейчас творится? — жадно спросила женщина из-за плеча Пракса.
— Ситуация быстро развивается. — Ее голос чуть заметно дрогнул. Солдаты боялись не меньше других. Только у них было оружие.
Здесь он ничего не добьется, надо искать другое средство. Все еще держа в руках свой последний глициновый кеннон, Пракс отошел от дверей станции.
Ему было восемь лет, когда отец из многолюдного центра Европы привез его на Ганимед. Отец участвовал в создании новой лаборатории. За восемь лет строительства Пракс пережил бурный подростковый период. Когда родители стали собираться на новую работу — на астероид с эксцентрической орбитой близ Нептуна, — Пракс остался. Он занялся ботаникой в надежде научиться растить нелегальную, не облагаемую налогами марихуану и быстро уяснил, что каждый третий студент лелеет те же планы. Четыре года он потратил на поиски забытого склада или заброшенного коридора, еще не занятого другими экспериментаторами, и за это время научился чувствовать архитектуру тоннелей.
Он прошел старыми узкими шахтами первого поколения. Люди сидели вдоль стен и набивались в бары и рестораны; все лица были пустыми либо выражали страх или злость. На экранах крутили старые развлекательные программы: музыку, спектакли, абстрактное искусство — что угодно, кроме обычных новостных программ. Ни один из личных терминалов не звенел, возвещая о входящих сообщениях.
Пракс нашел то, что искал, у центрального воздуховода. У транспортных рабочих всегда где-нибудь валяются старые электроскутеры, хотя никто ими больше не пользуется. У Пракса, как у старшего научной группы, на ручном терминале был допуск за ржавеющее ограждение. Он нашел скутер с коляской и половинным зарядом аккумулятора. Семь лет он не садился на скутер. Положив глициновый кеннон в коляску, он прошелся по диагностике и вывел машину в коридор.
Первые три эстакады охранялись так же, как станция «трубы». Пракс не стал даже останавливаться. Четвертая вела в служебный тоннель от складов вниз, к реактору. Здесь никого не было. Он постоял, заглушив мотор. В воздухе висел острый запах кислоты — от чего, непонятно. Понемногу проступили и другие детали: выжженные следы на стене, темное пятно на полу. Пракс услышал отдаленные хлопки и спустя три или четыре долгих вдоха понял, что это выстрелы.
«Ситуация быстро развивается» — очевидно, это означало бои в тоннелях. Воображение нарисовало яркую, как воспоминание, картину: классная комната Мэй пробита пулями и залита кровью. Паника, накатившая на него в куполе, вернулась, стократно усилившись.
— С ней все хорошо, — сказал он ростку в коляске. — Они не устроят боя на школьном этаже. Там же дети!
Черно-зеленые листики уже привяли. Нельзя воевать там, где есть дети. И поставщики продовольствия. И хрупкие агрокупола. Руки опять дрожали, но он все-таки удерживал руль.
Первый взрыв он услышал, съезжая по эстакаде с седьмого на восьмой уровень вдоль недостроенной, огромной, как собор, каверны, заполненной звуком капели от тающего на стенах льда. Это было нечто среднее между огромным ангаром и произведением искусства. Что-то вспыхнуло, громыхнуло, и его скутер занесло. Быстро надвинулась стена — Пракс едва успел отдернуть ногу, уходя от удара. Над ним кричали голоса. Военные наверняка были в скафандрах и переговаривались по радио. По крайней мере, так ему представлялось. Люди, что вопили наверху, — это были просто люди.
Второй взрыв выщербил стену каверны, глыба бело-голубого льда размером с трактор медленно отвалилась от потолка и ударилась о пол. Пракс с трудом удержал скутер. Сердце грозило проломить ребра.
На верхнем конце изогнутой эстакады он увидел фигуры в броне. Пракс не сумел бы отличить ооновцев от марсиан, но один из солдат, обернувшись, поднял винтовку. Пракс дал газу, уходя вниз. Его догнал треск автоматной очереди, запах дыма и облако пара.
Двери группы оказались закрыты. Он не знал, как это воспринимать: как угрозу или надежду. Остановил виляющий скутер, спрыгнул с него, едва удержавшись на подгибающихся ногах. Хотел аккуратно постучать по стальной вертикальной створке, но с первого удара рассадил кожу на костяшках.
— Откройте, здесь моя дочь! — Он принялся орать как сумасшедший, и кто-то внутри услышал его или увидел через камеру наблюдения. Створка дрогнула и начала подниматься. Пракс упал на четвереньки и прополз под ней.
Он всего несколько раз встречался с новой преподавательницей, мисс Керри, когда отводил Мэй в группу или забирал ее домой. Это была девушка не старше двадцати, по-астерски высокая и тонкая. Прежде ее лицо не казалось таким бледным.
Впрочем, классная комната сохранилась в целости. Дети, стоя кружком, распевали песенку про муравья, бороздившего космос, с рифмами на названия крупных астероидов. Ни крови, ни пулевых пробоин, хотя из вентиляции тянуло горелым пластиком. Он должен увести Мэй в безопасное место. Пракс обвел глазами кружок детей, отыскивая ее личико, ее волосы.
— Мэй здесь нет, сэр. — Голос мисс Керри звучал приглушенно и в то же время срывался на вдохах. — Ее утром забрала мать.
— Утром? — повторил Пракс, зацепившись за слово «мать». Что делает Никола на Ганимеде? Он всего два дня назад получил от нее сообщение по поводу выбора детской группы — за два дня с Цереры до Ганимеда не добраться.
— Сразу после завтрака, — подтвердила учительница.
— Вы хотите сказать, ее эвакуировали? Кто-то эвакуировал Мэй?
Еще один взрыв сотряс ледяную массу астероида. Один ребенок испуганно взвизгнул. Учительница обернулась к детям, затем снова к Праксу. Понизила голос:
— Мать зашла за ней сразу после полдника. Она забрала Мэй. Ее весь день не было с нами.
Пракс вытащил свой терминал. Связь по-прежнему лежала, но заставкой экрана служил снимок с первого дня рождения Мэй, с тех времен, когда все было хорошо. Целую жизнь тому назад. Он вывел снимок на экран и указал на Николу, смеющуюся над пухлым ярким свертком с дочерью.
— Она? — спросил он. — Она приходила?
Смятение на лице учительницы ответило за нее. Ошибка. Некто — новая няня, социальный работник или кто-то еще — зашел за ребенком и взял не того.
— Она была на компьютере, — оправдывалась девушка. — Была в системе. Система показала ее.
Лампочки моргнули. Запах дыма усилился, воздухоочистители загудели громче, стали потрескивать, вылавливая летучие частицы. Мальчик, кажется знакомый, захныкал, и учительница машинально обернулась было к нему, но Пракс поймал ее за локоть.
— Нет, вы ошиблись, — сказал он. — Кому вы отдали Мэй?
— Система подтвердила, что это ее мать. У нее была идентификация. Все правильно.
В тоннеле приглушенно застучали выстрелы, кто-то в коридоре завопил, и тогда закричали все дети. Учительница отдернула локоть. Кто-то ударил в створку наружной двери.
— Ей около тридцати. Темные глаза и волосы. Ее сопровождал врач, она была в системе, и Мэй охотно пошла с ними.
— Они взяли ее лекарства? — спросил он. — Лекарства взяли?
— Нет. Не знаю. Кажется, нет.
Пракс не сдержался, встряхнул женщину. Один раз, но сильно. Если у Мэй нет лекарств, она уже пропустила полуденную дозу. Она может продержаться до утра, а потом ее иммунная система пойдет вразнос.
— Покажите мне, — сказал он. — Покажите фото. Женщины, которая ее забрала.
— Не могу. Система повисла, — выкрикнула учительница. — За дверью людей убивают!
Кружок распался, дети криками будоражили друг друга. Учительница плакала, закрыв лицо руками. Кожа ее побледнела до синевы. Пракс чувствовал, как мозг охватывает дикая, звериная паника. Прежнее тупое спокойствие стояло рядом.
— Здесь есть пути эвакуации? — спросил он.
— Нам сказали оставаться здесь, — возразила учительница.
— А я говорю — эвакуируйтесь, — сказал Пракс, думая при этом: «Я должен найти Мэй».
