Глава 24
Пракс
Пракс находился в своей каюте. Он знал, что для корабля это большое помещение. Можно даже сказать, просторное. Но все жилье здесь было меньше его спальни на Ганимеде. Он сидел на гелевом матрасе, прижатый к нему гравитацией ускорения, от которой руки и ноги казались слишком тяжелыми, и размышлял, не могла ли внезапная перегрузка — а особенно постоянные перемены силы тяжести, неизбежные в космическом перелете, — запустить некий эволюционный механизм восстановления душевного и физического здоровья. Сила, прижимавшая его к постели или к полу, так напоминала обычную усталость, что легко верилось: стоит хорошенько выспаться — и все пройдет, все наладится.
— Вероятно, твоя дочь погибла, — произнес он вслух и выждал, наблюдая за реакцией тела. — Мэй, вероятно, мертва.
На этот раз он не разрыдался: прогресс.
Ганимед остался в полутора сутках пути, и его уже не было видно невооруженным глазом. Юпитер, отражавший свет Солнца, походившего отсюда на очень яркую звезду, превратился в смутный диск, цветом и формой похожий на розовый ноготок. Рассудком Пракс сознавал, что падает к Солнцу, от системы Юпитера к Поясу. Через неделю светило вырастет вдвое против теперешнего, хотя все равно останется крошечным. Перед огромностью этих расстояний, непостижимых человеческим опытом, все выглядело незначительным. Никуда не денешься: его не было рядом, когда Бог творил горы — на Земле, на Ганимеде и еще дальше и темноте. Пракс сидел в металлокерамической коробочке, которая обменивала материю на энергию, чтобы перебросить полдюжины приматов через вакуум, превосходящий по объему миллионы океанов. В сравнении с этим могло ли что-то быть важным?
— Вероятно, твоя дочь мертва.
На этот раз слова застряли в горле и едва не задушили его.
«Все это, — рассуждал он, — от внезапного ощущения безопасности». На Ганимеде страх заглушал все чувства. Страх перед голодом, и привычная рутина, и постоянная возможность что-то делать, пусть даже без результата. Еще раз проверить списки, отстоять очередь в службу безопасности, пробежаться по коридорам, подсчитывая новые пулевые оспины.
На «Росинанте» ритм жизни поневоле замедлился. Ему пришлось остановиться. Делать было нечего, предстояло переждать долгое падение в сторону Солнца, к станции Тихо. Пракс не мог найти для себя занятия. Раньше была станция — пусть раненая и умирающая, — была погоня. А здесь только отведенная ему каюта, ручной терминал и тренировочный костюм на несколько размеров больше, чем нужно. И маленькая коробочка туалетных принадлежностей. Все, что ему осталось. Но при этом пищи и чистой воды хватало, чтобы мозг снова начал работать.
С каждым часом Пракс как будто все больше просыпался. Он понял, как сильно пострадали его тело и разум, только когда началось улучшение. То и дело он воображал, что уже вернулся к норме, но какое-то время спустя убеждался: нет, может быть и еще лучше.
Так он и изучал сам себя, ощупывая рану посреди своего маленького мира, как исследуют языком дыру на месте зуба.
— Твоя дочь, — проговорил он сквозь слезы, — возможно, мертва. Но если нет, ты должен ее найти.
Так было лучше. Если не лучше, то по крайней мере правильнее. Он наклонился вперед, уперев подбородок в кулаки. Осторожно представил маленькое тело Като на столе. Когда мозг взбунтовался, требуя думать о чем угодно, лишь бы не об этом, Пракс сдвинул картину и представил на месте мальчика Мэй. Тихую, спокойную, мертвую. Горе выплеснулась из пространства над животом, а Пракс наблюдал за ним, словно за чем-то посторонним.
В аспирантуре Пракс участвовал в изучении Pinus contorta. Из всех разновидностей земных хвойных деревьев сосна скрученная оказалась наиболее устойчивой к пониженной гравитации. В обязанности Пракса входило собирать опавшие шишки и выжигать из них семена. В природных условиях сосна скрученная прорастает только после пожара. Смолистые шишки лишь ярче разжигают пламя, даже ценой жизни родительского дерева. Чтобы пробиться к лучшему, семенам надо пройти через худшее. Чтобы выжить, надо пройти через смерть.
Пракс это понимал.
— Мэй умерла, — сказал он. — Ты ее потерял.
Он не ждал, что боль пройдет. Она не пройдет никогда. Но нельзя было позволить ей разрастись настолько, чтобы лишить его сил. Пракс чувствовал, что наносит себе неизлечимую душевную рану, но это входило в его план. И насколько он мог судить, план работал.
Звякнул ручной терминал — два часа истекли. Пракс тыльной стороной ладони вытер слезы, глубоко вдохнул, выдохнул и встал. «Два часа дважды в день, — решил он, — достаточно долгий срок в огне, чтобы закалиться для новой жизни, где меньше свободы и больше калорий. Хватит, чтобы держаться». Умывшись в общем туалете — команда называла его гальюном, — он прошел на камбуз.
Пилот — которого звали Алексом — стоял у кофеварки, беседуя с панелью связи на стене. Кожа у него была темнее, чем у Пракса, в редеющих черных волосах виднелись первые белые нити. И в голосе слышалась странная тягучесть, свойственная некоторым марсианам.
— Дает восемьдесят процентов и срывается.
Микрофон выдал в ответ что-то веселое и непристойное. Амос.
— Говорю тебе, клапан с трещиной, — настаивал Алекс.
— Я два раза проверял, — упорствовал из стены Амос.
Пилот взял кружку с надписью «Тихи» на боку.
— В третий раз не промахнись.
— Черт с тобой, подожди.
Пилот сделал большой глоток, причмокнул губами и, заметив Пракса, кивнул. Пракс неловко улыбнулся.
— Ну как, получше? — спросил Алекс.
— Наверное, да. Не знаю.
Алекс сел за один из столов. Обстановка здесь была военной: всюду сглаженные края и плавные изгибы вместо углов, чтобы меньше травмировать тех, кого застанут на камбузе резкие маневры. На продовольственной кладовой имелся замок с биометрией, но он был отключен. Меры повышенной секретности здесь не приветствовались. На стене буквами шириной в ладонь было выведено: «Росинант», а рядом кто-то карандашом пририсовал пучок желтых нарциссов. Букетик выглядел здесь совершенно неуместным и в то же время очень подходящим. Если подумать, то же можно было сказать почти обо всем на этом корабле. Например, о команде.
— Устроился? Тебе что-нибудь нужно?
— Все хорошо, — кивнул Пракс, — спасибо.
— Нам здорово досталось, пока выбирались. В небесах есть очень мерзкие местечки, но мне-то они все знакомы.
Пракс кивнул и достал из распределителя пищевой тубус: пасту со вкусом ячменя и меда, с неземным ароматом запеченного изюма. Не подумав, ботаник присел, и пилот понял это как приглашение к разговору.
— Ты давно на Ганимеде?
— Почти всю жизнь, — ответил Пракс. — Семья эмигрировала, когда мать была беременна. Они работали на Земле и на Луне, зарабатывали, чтобы перебраться на внешние планеты. Сначала получили контракт на Каллисто, но ненадолго.
— Астеры?
— Не совсем. Им сказали, что выгоднее наняться подальше, за Поясом. Собственно, идея состояла в том, чтобы «создать для семьи лучшее будущее». Об этом мечтал мой отец.
Алекс потягивал свой кофе.
— Праксидик, значит? Тебя назвали по спутнику?
— Точно, — подтвердил Пракс. — Вышло не совсем удобно, когда выяснилось, что это женское имя, но я не особо переживал на этот счет. А моей жене — бывшей — даже нравилось. Может, она из-за имени и обратила на меня внимание. Человеку не вредно чем-то выделяться, а на Ганимеде, если раскрутишь за хвост дохлую кошку, непременно зацепишь пятерых ботаников с докторской степенью. Ну то есть раньше так было.
Пауза оказалась достаточно долгой, чтобы Пракс почуял, что последует за ней, и успел подготовиться.
— Я слыхал, у тебя дочка пропала, — сказал Алекс. — Очень сожалею.
— Она, возможно, погибла, — повторил заученную фразу Пракс.
— Это как-то связано с той лабораторией, да?
— Вероятно. Должно быть связано. Ее увели как раз перед первым инцидентом. Ее и большую часть ее группы.
— Группы?
— У нее генетическое заболевание. Преждевременное старение иммунитета Майера — Скелтона. Врожденное.
— У меня сестренка родилась с синдромом хрупких костей, — вздохнул Алекс. — Это тяжело. Потому они ее и забрали?
— Думаю, да, — сказал Пракс. — Зачем бы еще похищать такого ребенка?
— В рабство или в бордель, — мягко предположил Алекс, — но тогда не стоило бы выбирать больных детей. Вы правда видели там протомолекулу?
— Очень похоже, — сказал Пракс. Тюбик с едой остывал у него в руках. Он знал, что есть надо больше, — да и хотелось, было вкусно, — но что-то уже вертелось у него в голове. Он обдумывал все это раньше, голодным, в смятении. Но теперь, в этом благоустроенном гробу, несущемся сквозь пустоту, прежние мысли начали складываться по-другому. Эти люди избирательно нацелились на детей из группы Мэй. На детей с иммунодефицитом. И они работали с протомолекулой.
— Капитан побывал на Эросе, — сказал Алекс.
— Случившееся, верно, стало для него тяжелой потерей?
— Нет, он там не жил. Он находился на станции, когда это случилось. Мы все там побывали, но он задержался дольше нас. И видел, как это начиналось. Начальную стадию заражения, вот.
— Правда?
— Он с тех пор переменился. Я с ним летал еще на старом корыте, таскавшем лед от Сатурна к Поясу. Тогда он, по-моему, меня недолюбливал. Теперь мы одна семья. После той проклятой истории.
Пракс приложился к своему пищевому тюбику. В остывшей пасте меньше ощущался вкус ячменя и сильнее меда и изюма. Но Пракс уже не мог смаковать лакомство. Он вспомнил лицо Холдена, когда тот увидел черные волокна, вспомнил с трудом сдерживаемую панику в голосе капитана. Теперь все стало ясно.
Словно откликнувшись на его мысли, в дверях появился Холден с алюминиевой формованной коробкой под мышкой. В ее основание были встроены электромагниты. Личный сундучок, приспособленный для того, чтобы оставаться на месте даже при высоких g. Пракс и прежде видел такие, но своего не имел — до сих пор он жил в постоянном поле тяготения.
— Капитан, — небрежно салютнул Алекс, — все в порядке?
— Просто переношу кое-что на свою койку, — напряженно отозвался Холден.
Пракс резко ощутил, что он здесь чужой, но ни Алекс, ни Холден ничем этого не показали. Холден просто двинулся дальше по проходу. Когда капитан уже не мог их слышать, Алекс вздохнул.
— Что-то случилось? — спросил Пракс.
— Да. Не бери в голову, тебя это не касается. Оно давно назревало.
— Мне жаль, — выдавил Пракс.
— Ничего не поделаешь. Так или иначе, хорошо, что это кончилось, — сказал Алекс, но в его голосе слышалась тоска. Пракс решил, что пилот ему нравится.
Прогудел динамик на стене, и голос Амоса спросил:
— Ну, теперь как?
Алекс подтянул к себе панель, разгибая суставы кронштейна, и застучал пальцами одной руки, не выпуская из другой чашку кофе. Экран моргнул, переключившись на графики и таблицы данных в реальном времени.
— Десять процентов, — прочитал Алекс. — Нет, двенадцать. Заметное улучшение. Что нашел?
— Трещину в клапане, — сказал Амос. — Ну да, ты — хренов умник. Что у нас еще?
Пока Алекс стучал по пластинке терминала, вернулся, уже без сундучка, Холден.
— Причальным сенсорам досталось. Похоже, всадили несколько пуль.
— Ладно, — буркнул Амос, — задам этим шалунам головомойку.
— А может, найдешь другое занятие и не полезешь на корпус при тяге? — предложил Холден.
— Я справлюсь, кэп, — успокоил капитана Амос. Обида в его голосе различалась даже сквозь крошечный настенный динамик.
Холден покачал головой.
— Раз поскользнешься — и выхлоп разложит тебя на атомы. Оставь это техникам с Тихо. Алекс, что там у нас еще?
— Утечка памяти в навигационной системе. Возможно, неправильно срослась перегоревшая цепь, — доложил пилот. — И в грузовом отсеке по-прежнему вакуум. Радиоантенна почему-то сдохла. Ручные терминалы не разговаривают. И один из медицинских «стручков» выбрасывает неверный код, так что лучше не болеть.
Холден добрался до кофеварки и стал выбирать режим, поглядывая через плечо. На его чашке тоже была надпись «Тахи». Пракс только сейчас сообразил, что видит эту надпись повсюду, и удивился: что бы она могла значить?
— Грузовой отсек нуждается в эвакуации содержимого?
— Не знаю, — сказал пилот. — Сейчас гляну.
Холден вынул из кофеварки чашку и легонько погладил крышку машины — словно кота приласкал. Пракс вдруг решился:
— Простите, капитан Холден, — робко начал он, — я подумал: если радио починят или если направленный луч действует, нельзя ли мне поработать на связи?
— Мы вроде как стараемся не шуметь, — напомнил Холден. — Что ты хочешь передать?
— Мне нужно кое-что разузнать, — объяснил Пракс. — Разобраться с записью похищения Мэй. Там есть кадры женщины, участвовавшей в похищении. И если удастся, хорошо было бы узнать, куда подевался доктор Стрикланд… Со дня ее похищения я натыкался на блок системы. Даже если дело просто в том, что служба безопасности закрыла общедоступную базу данных, начинать надо оттуда.
— Какое-никакое занятие, чтобы не киснуть всю дорогу до Тихо, — кивнул Холден. — Хорошо, я скажу, чтобы Наоми сделала тебе допуски к системе связи «Роси». Не знаю, найдется ли что в файлах АВП, но их тоже стоит проверить.
— Да?
— Конечно, — сказал Холден, — у них очень приличные распознающие программы. Они защищены периметром секретности, так что запрос придется сделать кому-то из нас.
— А это ничего? Не хотелось бы вовлекать вас в неприятности с АВП.
Холден ответил доброй, светлой улыбкой.
— Вот уж о чем не беспокойся. Ну, Алекс, что у тебя? — обратился он к пилоту.
— Похоже, входной люк не герметичен… это мы и так знали. Кажется, попадание пробило в нем дыру. Там действует видео… погоди-ка.
Холден встал у Алекса за плечом. Пракс, проглотив еще порцию пасты, тоже поддался любопытству. Картинка занимала угол дисплея не шире ладони. Электромагнитные крепления удержали большую часть груза на платформе у широкой двери, но некоторые ящики сорвались и разбились, разбросав содержимое по отсеку. Тяга притянула их к полу. От этого комната выглядела неестественно, как на рисунках Эшера. Алекс развернул окно во весь экран, приблизив изображение люка. В одном углу толстая металлическая пластина прогнулась внутрь, в трещинах блестели наружные слои обшивки. В дыру виднелась россыпь звезд.
— Ну, тут хоть все ясно, — заметил Алекс.
— Чем это попало? — спросил Холден.
— Не знаю, кэп, — ответил пилот. — Следа ожога не видно, а гауссов снаряд не прогнул бы металл внутрь, а просто пробил бы дыру. И внутренняя переборка держит воздух, значит, то, что туда влетело, там и осталось.
Алекс еще увеличил изображение, осматривая края раны. Действительно, следов воздействия высокой температуры на них не наблюдалось, но на металле люка и палубы виднелись крошечные черные кляксы. Пракс нахмурился, открыл было рот, но заговорить не решился.
Его мысль высказал Холден:
— Алекс, это отпечатки ладоней?
— Похоже на то кэп, но…
— Веди дальше. Осмотри палубу.
Они были маленькими, неяркими. На мелком изображении легко терялись. Но они были — следы ног, вымазанных в чем-то черном — а некогда, как догадывался Пракс, красным. Отчетливые отпечатки пяти босых пальцев. Длинное размазанное пятно.
Пилот шел по следу.
— Говоришь, в отсеке полный вакуум? — спросил Холден.
— Уже тридцать шесть часов как вакуум, сэр, — подтвердил пилот. Шутки кончились. Все собрались и подтянулись.
— Веди дальше, — приказал Холден.
— Слушаюсь.
— О, стоп. Что это?
Тело свернулось в позу эмбриона, только ладони были уперты в переборку. Лежало совершенно неподвижно, словно прижатое к палубе перегрузкой. Тело было угольно-черным, с красными пятнами крови. Пракс не сумел различить, мужчина это или женщина.
— Алекс, у нас заяц?
— В описи груза он точно не числится, сэр.
— И что, этот парень покорежил мой корабль голыми руками?
— Похоже на то, сэр.
— Амос? Наоми?
— Я тоже вижу, — раздался из динамика голос Наоми.
Одновременно с ней тихо присвистнул Амос. Пракс вспоминал разгромленную лабораторию, останки не успевших вступить в бой охранников, разбитое стекло и черные волокна. Вот он — эксперимент, вышедший из-под контроля в той лаборатории. Он пробежал по холодной мертвой поверхности Ганимеда и дождался попутного корабля. По коже у Пракса ползали мурашки.
— Ну-ну, — протянул Холден. — Но он мертв, верно?
— Не думаю, — сказала Наоми.
