Глава восьмая
ОПАСНЫЙ ПУТЬ
Первая уловка, которой учится политофицер Комиссариата: учись лгать. Вторая: никому не доверяй. Третья: никогда не ввязывайся в местную политику.
Комиссар-генерал Делан Октар. Из его Посланий к гирканцам
Процессия священнослужителей Министорума, самых верных последователей Имперского культа, продвигалась сквозь каменные палаты Общественного медицинского учреждения внутренних трущоб 67/mv. Они несли свечи и курящиеся кадила и пели литании во избавление и благословения раненым и умирающим, которые сейчас наводнили учреждение. Длинные хрупкие ленты пергамента, исписанного речами Императора, тянулись за ними, словно сброшенная змеей кожа, свисая из молитвенных ковчегов, которые они несли.
Военный врач Анна Кёрт почтительно кивала клирикам каждый раз, когда встречала их в коридорах или палатах медицинского учреждения, но про себя она проклинала их. Они мешали, они пугали ослабевших или более серьезно раненных пациентов, которые видели в них ловцов душ, явившихся по их жизнь. Спасение души — это чудесно, но здесь была катастрофа физическая, где больше пригодился бы толковый персонал, заботящийся о телах, а не о душах.
Зойканская осада направила поток новых пациентов во внутриульевые медицинские учреждения, которые на тот момент и так еле справлялись с больными и покалеченными беженцами с первой фазы столкновения. Военно-полевые госпитали и медицинские станции разбивались повсюду, а офицеры-медики и медперсонал, прибывший с Имперской Гвардией, были на вес золота. Кёрт и ее коллеги были гражданскими врачами с огромным опытом лечения всех видов травм — кроме боевых ранений.
Был вечер тридцатого дня, Кёрт провела на дежурстве уже около двадцати часов. После ночного кошмара битва замедлилась до беспорядочного обмена залпами поверх свалки зойканских мертвецов под Стеной.
Ну, так говорили встреченные Кёрт солдаты и чиновники Администратума. У нее едва хватало времени поднять голову от нескончаемой работы. Анна остановилась помыть руки не только, чтобы очистить их, но и для того, чтобы ощутить освежающе холодную воду на руках. Она подняла взгляд и увидела группу грязных солдат Вервунского Главного, катящих в зал дюжину или более раненых товарищей на латунных каталках. Часть раненых всхлипывала.
— Нет! Нет! — крикнула она. — Западные палаты заполнены! Не туда!
Несколько солдат заспорили.
— Вас разве не инструктировали на входе? Покажите ваши бумаги.
Она осмотрела мятые, заляпанные грязью и кровью пропускные билеты, которые передал ей один из солдат.
— Нет, неправильно, — пробормотала она, покачав головой. — Они заполнили не те поля. Вам придется вернуться на главный сортировочный пункт.
Снова протесты. Она вытащила стилус и переписала данные на билетах, подписав их и поставив свою печать краткой вспышкой кольца-печатки.
— Назад, — властно распорядилась она. — Назад, вон туда, там за вами присмотрят.
Солдаты убрались. Кёрт отвернулась и вскоре услышала повышенные голоса в палате 12/g неподалеку.
Палата 12/g была заполнена беженцами из трущоб, большинство из них — простуженные или недолеченные. Дни регулярного питания и жаропонижающих инъекций поправили ситуацию, так что она надеялась вернуть большинство в лагеря беженцев в ближайшие пару дней. Это освободило бы драгоценное место.
Она зашла в отделение со сводчатым потолком: длинный выкрашенный в зеленый цвет каменный зал с семью сотнями коек. Некоторые были отгорожены ширмами. Некоторые — окружены семьями пациентов, отказавшихся расставаться с родней. В воздухе ощущался теплый, сладковатый душок живых тел — и грязи.
От койки посреди комнаты доносились крики. Двое ее ординарцев, узнаваемые по своим красным одеждам среди грязных пациентов, пытались успокоить рабочего из наружных трущоб на глазах у группки других оттуда же. Рабочий был крупный мужчина без каких-либо видимых повреждений, но измученный и бледный. Он кричал на ординарцев и нервно, угрожающе жестикулировал.
Кёрт вздохнула. Это был не первый случай. Как и очень многие из обездоленного низшего класса, рабочий был обскурозависимым, подсевшим на сладкий опиат, облегчающий его жалкую дерьмовую жизнь. Обскура была дешевле алкоголя. Он, вероятно, использовал трубку или ингалятор. Когда началось вторжение, рабочие бежали в улей. Теперь многие из них жалели, что в панике бросили заначки опиата. У нее уже было девяносто с лишним пациентов, принятых с тем, что сочли симптомами воспаления кишечника. После нескольких дней ухода и питания оказывалось, что у них абстинентные спазмы.
Отчаявшись, некоторые зависимые требовали лекарств, чтобы облегчить ломку. Некоторые выдерживали фазы абстиненции. Но многие становились жестокими и неадекватными. Некоторым — хроническим, давно подсевшим — ей пришлось выписать облегчающие транквилизаторы.
Кёрт вклинилась между ординарцами и повернулась лицом к мужчине, успокаивающе подняв руки.
— Я старший врач, — мягко сказала она. — Как вас зовут?
Рабочий прорычал что-то нечленораздельно, по его подбородку текла пена, когда челюсть шевелилась. Белки были слишком яркими.
— Ваше имя? Как вас зовут?
— Н-норанд.
— Как долго вы использовали обскуру, Норанд?
Еще один невнятный визг. Заикание.
— Как долго? Это важно.
— С-с тех пор, к-к-как был п-п-подмастерьем…
Не меньше двадцати лет. Пожизненно подсел. Здесь не о чем говорить. Кёрт сомневалась, что рабочий когда-либо сможет побороть привычку, разрушавшую его мозг.
— Я кое-что вам достану, что вам поможет, Норанд. Вам надо просто успокоиться. Сможете?
— Т-т-таблетки? — пробормотал он, жуя губу.
Она кивнула.
— Вы успокоитесь теперь?
У рабочего затряслась голова, и он уселся обратно на койку, тяжело дыша и перебирая пальцами простыни.
Кёрт повернулась к ординарцам.
— Принесите две дозы ломитамола. Живо!
Один из ординарцев заторопился прочь. Она отправила второго развести пациентов по их койкам.
Фоновый шум палаты на секунду смолк. Кёрт повернулась к рабочему спиной и поняла, что это было большой ошибкой. Он обернулась вовремя, чтобы увидеть, как он бросается на нее, оскалив гниющие зубы, со ржавым складным ножом в руке.
Механически удивившись, как, во имя Императора, ему удалось протащить нож в зал, она успела отступить в сторону. Рабочий боком врезался в нее, и она отшатнулась, перевернув тележку с водой. Бутылки разбились о плитку. Рабочий, пронзительно завывая, переступил через осколки, пытаясь удержать равновесие. Он ткнул в нее ножом, и она закричала, откатываясь в сторону и порезав руку о разбитое стекло. Анна барахталась, пытаясь встать и ожидая, что в любой миг он всадит нож ей в спину.
Оглянувшись, она увидела, что он задыхается и давится, взятый в замок. Дорден, танитский военврач, левой рукой зажал шею зависимого, а правой крепко держал руку с ножом — на приличном расстоянии от обоих. Зависимый булькал. Дорден был абсолютно спокоен. Его хватка выдавала навыки специалиста и приходилась на шею всего в миллиметре-двух от сонной артерии, всего в сантиметре от того, чтобы сломать шею. Лишь выдающийся медик или имперский ассасин мог действовать с такой ювелирной точностью.
— Брось, — сказал Дорден в ухо рабочему.
— Н-н-нгггххх!
— Брось. Это, — повторил Призрак твердо.
Дорден прижал большой палец к пульсу на запястье мужчины, и рабочий мигом выпустил нож. Ржавое оружие застучало по полу, Кёрт отшвырнула его.
Дорден сдавил шею на долю секунды, достаточную, чтобы мужчина вырубился, а затем бросил его ничком на пустую койку. Ординарцы уже бежали к ним.
— Свяжите его. Вколите ломитамола, но все равно свяжите.
Он повернулся к Кёрт.
— Вы знаете, сейчас вообще-то война. Вам не помешала бы охрана. Во время войны становится небезопасно даже в тылу.
Она кивнула. Ее трясло.
— Спасибо, Дорден.
— Рад помочь. Я искал вас. Идемте. — Он поднял стопку инфопланшетов и бумаг, которые она уронила, уклоняясь от рабочего, и повел ее под руку к выходу из палаты.
В прохладе коридора она остановилась и прислонилась к холодной стене, делая глубокие вдохи.
— Как давно вы работаете? Вам нужен отдых, — сказал Дорден.
— Мнение врача?
— Нет, друга.
Анна посмотрела на него. Она все еще не вполне понимала этого иномирца, но он нравился ей. И он со своими танитскими медиками был единственной надеждой боевого распределительного пункта.
— Вы работали не меньше моего. Я видела вас вчера в полночь за работой.
— Я дремал.
— Как это?
— Я дремал. Это полезное умение. Я поставил бы его чуточку выше умения накладывать шов. Я знаю все оправдания насчет «не было времени на сон». Я сам к ним прибегал. Проклятье, я был доктором много лет. И научился дремать. Десять минут тут, пять там, в любой перерыв. Сохраняет бодрость.
Она покачала головой и улыбнулась.
— И где вы дремлете? — спросила она.
Он пожал плечами.
— Я обнаружил исключительно удобный шкаф с простынями на третьем этаже. Вам стоит попробовать. Вас не побеспокоят. Постели все равно никогда не перестилают.
Это рассмешило ее.
— Я… вам благодарна.
Он снова пожал плечами.
— Учитесь, военный врач Кёрт. Выкраивайте время на дрему. Доверяйте друзьям. И никогда не поворачивайтесь спиной к обскурозависимому со ржавым ножом.
— Я запомню, — произнесла она, чуть-чуть слишком торжественно.
Они вместе прошли по холлу, минуя две группы, несущие критических больных в операционную.
— Вы искали меня?
— Хм-м, — протянул он в ответ, одновременно просматривая документы, которые нес. — Это ерунда на самом деле. Вам это покажется глупостью, но у меня есть одна мысль насчет мелочей. Еще один урок, если вы в настроении. Следите за мелочами, иначе они укусят вас за фесову жопу.
Он остановился, посмотрел на нее и залился краской.
— Мои извинения. Я слишком долго был в компании необразованной солдатни.
— Принимаю. Расскажите, что там с мелочами.
— Я был в палате интенсивной терапии 471/k и столкнулся с вот какой ситуацией. Здесь в основном жители внутренних трущоб, раненные в первые дни. Тут у нас ожоги, шрапнель, переломы, вывихи — полный набор гадостей, в общем-то. Все они были в Коммерции, когда упали бомбы. Точнее, — он сверился с инфопланшетом, — станция С4/а и восточные торговые дома.
Она взяла инфопланшет у него.
— И?
— Я смотрел, нельзя ли выписать некоторых или хотя бы перевести в обычную палату. Там, может, около дюжины тех, кого можно перевести в обычные палаты.
— И? — повторила она. — В этом все дело? Административные соображения?
— Нет, нет! — сказал он, переворачивая очередную страничку. — Я перечислил вам основные случаи ранений: в основном от снарядов, несколько травм от панического бегства. Но было еще двое, оба в коме, в критическом состоянии. Я… я заинтересовался, почему у них огнестрельные ранения?
— Что? — Она выхватила инфопланшет и внимательно изучила.
— Маленький калибр, возможно, игломет. Легко спутать с ранениями от шрапнели.
— Здесь написано «порезы о стекло». Навес станции взорвался и…
— Это иглометные раны. Я осмотрел, помимо этих двоих, более десятка раненных осколками. В этих стреляли в упор. Я проверил записи. Еще двенадцать были доставлены с того же места с идентичными ранениями, но все мертвы по прибытии.
— Коммерция, так?
— Субтранзитная станция C7/d. Не задетая, по сути, прямым обстрелом, по утверждениям записей. Но там нашли не менее двадцати тел.
Она перечитала записи и посмотрела на него.
— Вы думаете о том же, о чем и я? — улыбнулся он. — Сотни тысяч погибли или умирают, все нуждаются в нас, а я думаю только о двоих. Мне не стоит думать о том, как они пострадали, только о том, что я нужен им.
Она помолчала.
— Да, об этом я думаю… но…
— О… «Но». Полезное слово. Почему их застрелили? Кто открыл огонь по беззащитным гражданам в разгар катастрофы?
Несмотря на часы, проведенные на дежурстве, Анна Кёрт внезапно снова оживилась. Дорден был прав: это была мелочь в сравнении с невероятным горем в улье Вервун. Но это нельзя было оставить незамеченным. Сколам Медикалис учили ее ценить каждую жизнь в отдельности.
— Улей Вервун убивают, — сказала она. — Большая часть убийц — там, в охряных доспехах. Некоторые, должна признать, сидят за схемными столами в Штабе домов. Но есть еще один — и мы его разыщем.
Гаунт поправил фуражку, лишний раз протер отворот чистой кожанки и оставил свиту из шести танитских солдат возле лифта. Свита, возглавляемая Каффраном, спокойно стояла, рассматривая изысканную помпезную обстановку Верхнего хребта. Никто из них никак не ожидал, что доведется увидеть хоромы ульевой знати.
— Даже в фесовом лифте есть ковер! — выдохнул рядовой Кокоэр.
Гаунт осмотрелся.
— Оставайтесь тут, ведите себя хорошо.
Призраки кивнули и столпились вокруг вычурно изукрашенного фонтана: вода вытекала из раковин в руках позолоченных нимф и, пенясь, падала в заросший лилиями зеленый бассейн. Некоторые из Призраков положили лазганы на мраморный бортик. Гаунт улыбнулся, увидев, как Каффран отряхивает брюки сзади, прежде чем присесть на бортик.
Настолько не к месту, думал он, бросив на них последний взгляд, шесть грязных армейских псин, только с поля боя, под сводом безмятежных апартаментов власти и богатства.
Он шагал по Променаду, и голубой ковер приглушал стук начищенных сапог. Воздух благоухал, а из скрытых вещателей доносились нежные напевы. Потолок крытой улицы был стеклянным, поддерживаемым тонкими железными перекрытиями. Деревья, настоящие деревья росли на клумбе в центре длинного холла, и маленькие цветастые певчие птички порхали в ветвях. Вот они, привилегии власти, подумалось Гаунту.
Массивные двери, вырезанные из цельного ствола какого-то исполинского дерева, оказались перед ним, на них выделялась латунная эмблема дома Часс. Плющ обвивал стены по обеим сторонам, голубые цветочки распустились на деревьях в аллее, ведшей к дверям. Он вытащил печать и приложил к выпуклой скважине в замке.
Огромные двери бесшумно распахнулись внутрь. Невидимый хор грянул приветственный марш. Он вошел в высокую комнату, освещенную голубым светом, падавшим сквозь витражные вставки в вышине. На стенах были мозаики, изображающие неизвестные ему события и сюжеты. Орнамент между мозаиками повторял эмблему Чассов.
— Добро пожаловать, почтенный гость, в анклав дома Часс. Наличие печати с эмблемой выдает в вас приглашенного дорогого гостя. Пожалуйста, ожидайте в вестибюле, прохладительные напитки будут поданы, пока его светлость будет проинформирован о вашем прибытии.
Голос сервитора был мягким и теплым и раздавался словно из чистого воздуха. Могучие двери беззвучно закрылись за Гаунтом. Он снял фуражку и перчатки и положил их на тиковый столик.
Спустя секунду открылись внутренние двери и показались три фигуры. Два домашних охранника в бронежилетах, точь-в-точь как у лейб-гвардейца, который говорил с Гаунтом близ Совета Причастных. На бедрах висело оружие, накрытое атласными чехлами. Они сдержанно поклонились ему. Третей была серьезно модифицированная женщина-сервитор, чьи имплантаты скрывались под пластинами из чистого золота. Она несла поднос с напитками в длинных шарнирных серебряных руках, дополнявших ее природные конечности.
Она остановилась перед Гаунтом.
— Вода, джойлик, ягодное вино, леденцы. Пожалуйста, угощайтесь, дорогой гость. Если вам ничего не подходит, сообщите мне, и я удовлетворю любые пожелания.
— Все отлично, — сказал Гаунт. — Порцию этого местного напитка.
Держа поднос своими дополнительными руками, сервитор ловко налила порцию джойлика в хрустальный бокал и передала Гаунту.
Он принял его, кивнув, и сервитор отступила в угол комнаты. Гаунт задумчиво потягивал напиток. Ему стало любопытно, почему он пришел. Было очевидно, что между ним и Чассом не было ничего общего. Что же могло их связывать?
— Вас должны были пригласить, раз вы здесь оказались, но я вас не знаю.
Гаунт повернулся и увидел молодую леди, вошедшую с другой стороны прихожей. Она была в длинном платье из желтого шелка, меховом боа и элегантной тиаре, сплетенной из серебряных нитей, усыпанной драгоценными камнями. Она была почти до боли прекрасна, но Гаунт разглядел острый ум в ее совершенном лице.
Он почтительно кивнул, щелкнув каблуками.
— Гаунт, миледи.
— Иномирский комиссар?
— Один из. Несколько моих коллег прибыли с Гвардией.
— Но только вы знамениты: Ибрам Гаунт. Говорят, Народный Герой Каул был вне себя от гнева, когда услышал, что знаменитый Гаунт направляется в улей Вервун.
— Так говорят?
Девушка обошла его по кругу. Гаунт стоял, не поворачиваясь.
— Именно так. Героев войны Каул еще терпит, как говорят, но комиссара — героя войны? Известного своими действиями на Бальгауте, Фортис Бинари, Меназоиде, Монтаксе? Это слишком для Каула. Вы можете затмить его. Улей Вервун огромен, но место в нем лишь одному знаменитому, удалому комиссару-герою, не так ли?
— Возможно. Мне не интересно соперничество. Так… я вижу, вы сведущи в недавних военных событиях, миледи?
— Нет, только мои служанки, — она коварно улыбнулась.
— Ваши служанки интересовались моим досье?
— Очень. Не только вами, но и вашими — как там это называли? — вашими «отважными призрачными грязнулями». Полагаю, они интригуют гораздо больше накрахмаленных Вольпонских Аристократов.
— За это готов поручиться, — ответил он. Хотя она была милой, он уже был сыт по горло ее надменными манерами и вежливым флиртом. Отвечая на подобные штучки, можно получить пулю.
— У меня там шестеро грязных, отважных Призраков ждут снаружи, если желаете, я представлю их вашим служанкам, — улыбнулся он. — Или вам.
Она помолчала. Под маской невозмутимости просвечивало недовольство. Она неплохо его контролировала.
— Что вам нужно, Гаунт? — спросила она вместо этого, и голос стал тверже.
— Лорд Часс призвал меня.
— Мой отец?
— Я так и подумал. Можно считать, что вы представились.
— Мерити Часс из дома Часс.
Гаунт любезно поклонился. Сделал еще один глоток напитка.
— Что вам известно о моем отце? — спросила она резко, по-прежнему кружа вокруг него, как петух в брачном танце.
— Владыка одного из девяти благородных домов в улье Вервун. Один из трех, кто отверг тактические решения генерала Штурма. Единственный, кто заинтересовался моей альтернативой планам Штурма. Союзник, я полагаю.
— Не используйте его. Не смейте использовать его! — гневно крикнула она.
— Использовать его? Миледи…
— Не надо игр! Часс — один из сильнейших благородных домов, и старейших, но он в меньшинстве. Кроу и Анко контролируют и власть, и оппозицию. Особенно Анко. Мой отец либерал, как они говорят. У него… высокие помыслы, и он щедрый, честный человек. Но он простодушен, раним. Ловкий политикан запросто воспользуется его честностью и предаст его. Так уже случалось.
— Леди Часс, у меня нет никаких планов на положение вашего отца. Он пригласил меня сюда. Я понятия не имею, чего он хочет. Я военный лидер, полководец. Я лучше руку себе отрежу, чем сунусь в высокую политику.
Она задумалась.
— Обещайте мне, Гаунт. Обещайте, что не используете его. Лорд Анко будет счастлив увидеть, как мой благородный дом со всей его славной родословной падет.
Он изучал ее лицо. Она говорила всерьез и, как сама выразилась, простодушно.
— Я не интриган. Оставьте это Каулу. Простые, честные обещания — по моей части. Солдаты живут ими. Так что я обещаю вам, миледи.
— Клянитесь!
— Клянусь жизнью возлюбленного Императора и светом Луча Надежды.
Она сглотнула, отвела взгляд, а затем молвила:
— Следуйте за мной.
Телохранители следовали на почтительном расстоянии, пока она вела Гаунта по коридору с мягкими полупрозрачными драпировками, качающимися на прохладном ветру, и вскоре они вышли на террасу.
Терраса раскинулась у внешней стены Главного хребта и была укрыта отдельным щитом. Они были примерно в километре над городом. Внизу обширная туша улья Вервун разлеглась вплоть до далекой Куртины. Над ним возносился пик Хребта в глянце изморози, венчаемый огромным сводом потрескивающего Щита.
Терраса представляла собой изысканный кибернетический сад. Механические листья росли и распускались на отведенных клумбах, бионические лозы повторялись в изгибающихся узорах ветвей, складываясь в карликовый фруктовый сад. Металлические шмели и хрупкие бабочки с бумажными крыльями мельтешили в серебряных стеблях и железных ветвях. Масляно-свежие фрукты, черные, как терн, свисали с соцветий на покачивающихся ветвях механических деревьев.
Лорд Хеймлик Часс, одетый в халат садовника, с пятнами сока на манжетах и фартуке, ходил между рядами искусственных растений, обезглавливая цветки, чьи лепестки стали латунными, лазерным секатором и подрезая побеги алюминиевых роз.
Он смотрел, как дочь ведет комиссара.
— Я надеялся, что вы придете, — молвил лорд Часс.
— Я задерживался из-за происходящего, — сказал Гаунт.
— Разумеется, — кивнул Часс и на мгновение засмотрелся на Куртину. — Тяжелая ночь. Ваши люди… выжили?
— Большинство. Война есть война.
— Мне сообщили о ваших действиях в Хасском западном. Улей Вервун уже в долгу перед вами, комиссар.
Гаунт пожал плечами. Он окинул взглядом металлический сад.
— Я никогда не видел ничего подобного, — сказал он честно.
— Личная привилегия. Дом Часс построил свой успех на сервиторах, когитаторах и механическом прогрессе. Я изготавливаю рабочие машины для Империума. Мне нравится, что здесь они принимают облик природы и не имеют иного назначения, кроме собственной жизни.
Мерити отошла.
— Я оставлю вас наедине, — сказала она.
Часс кивнул, и девушка скрылась, петляя между проволочными лозами и оловянными соцветиями.
— У вас хорошая дочь, милорд.
— Да. Моя наследница. Нет сыновей. У нее талант к механическим конструкциям, который просто изумляет меня. Она поведет дом Часс в следующее столетие.
Он помолчал, срезал ржавый цветок в обвязанный вокруг талии мешок и вздохнул.
— Если в улье Вервун наступит следующее столетие.
— Силы Империума выиграют эту войну, милорд. Я не сомневаюсь.
Часс широко улыбнулся комиссару.
— Слова настоящего политического животного, Гаунт.
— Это не пропаганда.
— Я понимаю. Но вы действительно политическое животное, не так ли, Гаунт?
— Я полковник Имперской Гвардии. Воин всемогущего Императора, да славится имя Его. Моя политика простирается на заботу о боевом духе солдат — и не дальше.
Часс кивнул.
— Идемте со мной, — сказал он.
Они прошли через рощу платиновых деревьев с тяжелыми медными апельсинами. Оборки проволочного вьюнка были припаяны к отполированным стволам. За рощей, миновав железный газон, скрипевший под ногами, они спустились между рядами кустов с широкими инкрустированными листьями из мягкой бронзы.
— Я полагаю, моя дочь прожужжала вам все уши предупреждениями о моих либеральных взглядах?
— Вы правы, милорд.
Часс засмеялся.
— Она очень опекает меня. Она считает, что я уязвим.
— Именно так она и сказала.
— И это правда. Я вам кое-что покажу.
Часс провел Гаунта в лабиринт из живой изгороди. Изгородь потрескивала энергией, словно покровы иллюзий.
— Фрактальный сад, — гордо сказал Часс. — Математические конструкции, вырабатываемые стволоподобными когитаторами, посаженными здесь.
— Это чудо.
Лорд Часс оглянулся на Гаунта.
— Но вам холодно здесь, не так ли, Гаунт?
— Холодно — слишком сильно сказано. Мне здесь… неуютно. Что я здесь делаю?
— Вы необычный офицер, Гаунт. Я внимательно изучил ваше досье.
— Как и служанки миледи, — сказал Гаунт.
Часс фыркнул, снимая с пояса серп. Им он стал подрезать мерцающую фрактальную изгородь.
— По разным причинам, должен сказать. Служанкам нужны мужья. Мне — друзья. Ваше досье говорит о том, что вы удивительно нравственное существо.
— Правда? — Гаунт наблюдал, как вельможа подстригает световые почки на кустах, и не спешил продолжать.
— Предан делу Империума, Крестовому походу, но не всегда подчиняется непосредственному начальству, когда эти два интереса сталкиваются. Дравир на Меназоиде Ипсилон, например. Наш собственный генерал Штурм на Вольтеманде. Вы ищете свой путь и, как истинный комиссар, не спускаете тем в вашем стане, кто действует вопреки общему благу.
Гаунт посмотрел на огромный улей, раскинувшийся под ними.
— Еще предложение или два, и ваша речь будет изменой, лорд Часс.
— И кто услышит меня? Человек, чья профессия — искоренять измену? Если я изменник, Гаунт, можете убить меня прямо здесь.
— Надеюсь, до этого не дойдет, милорд, — тихо сказал Гаунт.
— Я тоже надеюсь. После давнишнего инцидента в Совете Причастных я понял, что вы не согласны с тактическим планом генерала Штурма?
Гаунт ответил сдержанным кивком.
— В таком случае у нас есть кое-что общее. Я не согласен с политикой дома Сондар. Сондар контролирует Кроу. А Анко — его комнатная собачка. Они приведут нас к гибели.
— Подобные махинации далеко за гранью моих полномочий, лорд Часс, — дипломатично заметил Гаунт.
Часс снова подрезал изгородь. Он вырезал идеального имперского орла из сплетений световых усиков.
— Но мы оба зависим не только от наших полномочий. Плохая политика и плохое руководство уничтожат этот улей. И тогда мы оба пострадаем.
Гаунт прочистил горло.
— Со всем уважением, есть ли смысл во всем этом, лорд Часс?
— Может, есть, может, нет. Я хотел поговорить с вами, Гаунт, и составить о вас мнение. Я хотел понять ваше мышление и посмотреть, нет ли в нас родственного огня. У меня есть обязанности перед ульем Вервун, много большие, чем правление этим благородным домом. Вы не поймете меня, и я не жажду объяснять. Поверьте мне.
Гаунт промолчал.
— Я буду защищать жизнь этого улья до последнего вздоха — и после него, если придется. И мне нужно знать, на кого можно положиться. Теперь можете идти. Я пришлю за вами вновь со временем. Возможно.
Гаунт кивнул и отвернулся. Имперский орел из фрактальной изгороди был завершен.
— Гаунт?
Он оглянулся. Лорд Часс сунул руку в мешок и вытащил розу. Она была идеальна, стальная, только распустившаяся и чуточку заржавленная по краям. Серебряный стебель был крепок, и из него торчали алюминиевые шипы.
Часс протянул ее.
— Носите ее с честью.
Гаунт взял металлическую розу и прицепил на лацкан куртки, над сердцем.
Он кивнул.
— С честью я буду носить что угодно.
Часс остался в одиночестве, когда Гаунт прошагал по металлическому саду и отбыл. Он долго стоял неподвижно в задумчивости.
— Отец? — Мерити вышла из рощи медных апельсинов.
— Что думаешь о нем?
— Достойный человек. Немного скованный, но не робкий. Отважный, с характером.
— Несомненно.
— Мы можем ему доверять?
— А ты как думаешь?
Мерити помолчала, рассеянно теребя фрактальный цветок.
— Тебе решать, владыка дома.
Хеймлик Часс рассмеялся.
— Мне. Но тебе он нравится? Это важно. Ты просила посвящать тебя во все.
— Мне он нравится. Да.
Часс кивнул. Он вытащил амулет из мешка, где тот был все это время, погребенный под садовым мусором.
Он повертел его в руках. Тот изгибался и щелкал.
— Скоро узнаем, — сказал Часс дочери.
День тридцать первый прошел без серьезных происшествий. Перестрелка между защитниками стены и выжидающей зойканской армией продолжалась. На заре тридцать второго дня начался Второй зойканский штурм.
