Я проснулся на белых хрустящих простынях под пение жаворонка, ощущая кожей ласку солнечных лучей. Взгляд остановился на встроенном в бледно–голубой потолок световом табло, ноздри уловили бодрящий запах лаванды с легкой кислинкой антисептика. Нес воздух и аромат, обещающий кофе. Чувствуя себя воистину замечательно, я сел и огляделся. Из сводчатого окна в дальнем конце комнаты открывался вид на подстриженные лужайки с дивными весенними деревьями. Легкие пушистые облачка скромно украшали небо, пересеченное четкими инверсионными полосами от грузовых гравибарж. В комнате стояли стул и приставной столик, на стене над столиком висело зеркало. Маленькая сенсорная панель в нижнем углу говорила о том, что зеркало может служить еще и монитором. Рядом с кроватью, на еще одном деревянном стуле лежали мои аккуратно сложенные вещи: любимые джинсы и мимикрирубашка, рядом на полу стояли привычные псевдоальпинистские ботинки.

Я откинул простыню и встал с кровати. Нигде не ноет, ничего не болит, чувствую себя на все сто. В голове вдруг мелькнула смутная мысль: а почему, собственно, я мог бы ожидать чего–то иного? Я направился к боковой двери, зашел в смежную со спальней ванную, глянул на унитаз, но не ощутил потребности воспользоваться им, а двинулся к раковине и уставился на свое отражение в зеркальном шкафчике. Ни следа щетины — ну да, я же когда–то вывел ее на веки вечные. Открыв шкафчик, я достал маленькую робощетку, сунул ее в рот и стал ждать, когда она прогуляется по моим зубам, тщательно очищая их. Потом бросил щетку в дезинфицирующую жидкость и вернулся в комнату — одеваться.

Вера — как гласил бейджик на ее груди — появилась в тот момент, когда я застегивал липучку на рубахе.

— О, вы проснулись, — произнесла она, ставя поднос на столик.

Я подошел ближе, вдохнул бодрящие ароматы кофе и жареного хлеба — и ощутил нечто, близкое к эйфории. Сделав глоток и удостоверившись, что вкус кофе столь же хорош, как и запах, я принялся разглядывать Веру. Красавица, ничего не скажешь, черты лица, фигура — все безупречно и гармонично. Одета она была в бело–синюю форму сиделки, на ногах — удобные туфельки, на шее — серебряный кулончик–краб.

Зафиксировав этот факт, сознание мое перескочило на несколько иной уровень, где уже не все было столь безмятежно.

— Он подождет на веранде, когда вы будете готовы, — сказала Вера и повернулась, чтобы уйти.

— Постой, — выпалил я.

Она задержалась, ожидающе глядя на меня, но я не мог подыскать слов, чтобы выразить свою тревогу.

— Ничего, — закончил я.

Она ушла.

Тост с маслом и джемом оказался лучшим из всех, что мне когда–либо доставались. Как и кофе. Доев и допив, я направился к двери. Свернул налево по застланному ковром коридору, потом направо в чистенькую благочинную гостиную — похоже, перемещенную из далекого прошлого. Внимание мое привлекла статуэтка на ближайшей книжной полке — нечто насекомоподобное, с тлеющим в толще хрусталя огоньком. Она, как и краб, вызывала беспокойство, и настороженность моя возросла. Я толчком распахнул стеклянные двери и шагнул на бревенчатую веранду, прокручивая в памяти секунды пробуждения и удивляясь их безмятежному совершенству. А потом я увидел фигуру, сидящую на веранде за ажурным железным столиком, и границы моего разума начали раздвигаться.

Конечно, все было идеально; слишком идеально. Я не сомневался в том, что я Торвальд Спир и что, если сосредоточусь, непременно вспомню большую часть своего прошлого. Но меня волновало то, что произошедшее недавно покрыто мраком и я не чувствую склонности этот мрак разгонять. Я подошел к доктору Силаку, отодвинул одно из тяжелых кресел и уселся, уставившись на человека напротив — тощего, черноглазого, с бритой головой, с неприятно кривящимися губами, в старомодном костюме–сафари. И все это было совершенно неправильно, поскольку именно в этот момент я ясно вспомнил, как он выглядел в прошлый раз, когда мы виделись. Дополнительная киберрука с хирургической резцовой головкой больше не торчала из–под его правой, человеческой руки. И череп у него сейчас гладкий — не перевитый рубцами, не бугрящийся шишками интерфейсов данных, готовых слиться в полу шлем «усилителя».

— Миленькие декорации. — Я обвел рукой окрестности.

— А я-то гадал, быстро ли ты заметишь, — откликнулся он. — Ты всегда был самым сообразительным из моих… партнеров.

— Все было слишком уж идеально. До настоящего момента, — добавил я.

— Стандартный комплекс воскрешения, — пренебрежительно отмахнулся Силак. — Создаваемая виртуальность облегчает возвращение к существованию, минимизируя эмоциональные травмы.

— Тогда почему ты здесь? — спросил я.

— Меня извлекли из хранилища. Пообещали смягчение наказания, если я поработаю с тобой. — Он пожал плечами. — Сделка вроде выгодная — мне возвратят телесную форму, и я продвинусь в очереди Душебанка.

— Очередь Душебанка?

— Ах да, это было уже после тебя. — Силак секунду помолчал, потом продолжил: — Там хранятся мертвые, либо ожидающие шанса на воскрешение в новом теле, либо решившие прыгнуть через века. Там держат и некоторых преступников…

Выходит, сомнительные игры Силака с усовершенствованием человека наконец аукнулись ему самому. Удивительно, однако, что ИИ озаботились сохранить его разум. Кое–что из того, что он творил, заслуживало бессрочного смертного приговора.

— Примечательно, кстати, — продолжал он, — что ты не спросил, как и почему ты здесь.

Я уставился на него. Первое, что до меня дошло: и он был частью процесса моего возвращения к существованию; а потом я понял, что его слова стали ключом к моим воспоминаниям. Я вспомнил войну. После многих лет работы в сфере адаптогенетики, нанотехнологий и мультибиологии я вступил в сотрудничество с Силаком. Это случилось в первые годы войны людей и прадоров — когда люди и наши ИИ-владыки обнаружили, что мы не одиноки во Вселенной. И что наши ближайшие соседи–инопланетяне — безжалостные убийцы.

Обнаружив, что Силак тянет меня на экспериментальную незаконную территорию, я распрощался с ним и поступил на военную службу. Мои обширные знания и навыки заслужили большое уважение ИИ — искусственных интеллектов, ведущих войну. В сущности, они высоко ценили меня перед войной, поскольку очень хотели узнать, как работает мой мозг. Интеллект стал тем, что можно измерить и в некоторых случаях, скопировав, переписать в искусственный разум… до известной степени. Но иногда коэффициент интеллекта измерить не удавалось, и гений становился равнозначным безумцу. Меня называли гением, но мне это не нравилось. Я всегда чувствовал: то, что видят во мне, — всего лишь одна из великого множества граней человеческой психики — а именно сила воли.

После боевой подготовки, реальной и виртуальной, я занялся биооружием и биошпионажем. ИИ пытались держать меня подальше от фронта, но я все равно отправился на позиции. Я вспомнил отчаянную борьбу, мое первое столкновение с прадорами, первые попытки изучить этих существ и на этой основе усовершенствовать наши технологии. Дальше все снова терялось в тумане.

— Мы все еще проигрываем? — спросил я.

— Война кончилась больше века назад, — ответил он.

Мне потребовалось несколько секунд, чтобы осознать сказанное — в целом и по частям. Но, даже понимая, что все так и есть, я ощущал страх и замешательство.

— Это случилось лет через двадцать после твоей смерти, — добавил Силак.

Я прикрыл глаза, пытаясь вспомнить больше, но детали оставались смутными, и я просто не мог поймать ни одной мысли. И это раздражало, поскольку раньше я всегда гордился ясностью своего мышления. Интересно, не вмешалось ли в мое сознание то, что помогло мне справиться с шоком воскрешения.

— Мой имплантат, — наконец сообразил я и открыл глаза.

Я умер, а человек, обладающий моим опытом, не мог не понять, что это означает. Силак кое–что имплантировал в мой череп, и «я», делающий эти заключения, являлся записью меня–подлинного.

— Теперь их называют мемплантами или мемокристаллами, — непринужденно заметил Силак. — Твой был первым среди многих, разработанных мной. Иногда я думаю, именно благодаря им я все еще жив. ИИ, верно, взвесили мои исследования на весах жизни и смерти и выяснили, что мои усилители спасли больше жизней, чем угробили. А может, мы ступили на скользкую почву разделения убийства и убийства по неосторожности, особенно когда предполагаемая жертва — добровольный участник процесса. ИИ заставили нас поверить: за убийство разумного существа смертный приговор — воистину смертный, полное стирание твоей личности из бытия — выносится автоматически. Но мне известно иное, поскольку в хранилище много таких, как я. И много тех, кто совершил убийство. — Он задумчиво оглядел парк за верандой. — Конечно, куда проще приговорить к истинной смерти кого–нибудь бесполезного…

— Мы победили? — Я все еще пытался привести мысли в порядок.

— Спорный вопрос. Мы побеждали, но тут короля прадоров свергли. Новый король, видимо, не столь рьяный ксенофоб, решил, что борьба с нами — не такая уж хорошая идея. Они отступили, а у нас не хватило ресурсов, чтобы отправиться за ними и закончить работу.

— Мой мемплант, — спросил я, — где его нашли?

Он посмотрел на меня:

— Некто, знакомый с моей работой, опознал его. В брошке в витрине ювелира — интересный поворот, не так ли? — Силак замолчал, потом протянул руку и похлопал меня по голове. — Его поставят на место, когда по–настоящему воскресят тебя, поскольку копирование той технологии на современные носители вызывает некоторые затруднения.

Решив отложить это на потом, я опять попытался вернуть четкость мысли. Мемплант, помещенный Силаком в мой череп, был драгоценным камнем — рубином. Приличного размера, где–то с две фаланги мизинца. То, что из него сделали ювелирное украшение, было фантастикой, но имело смысл, хотя конкретно этот рубин являлся неизмеримо большим, чем казался. Квантовая сетка, наложенная на кристаллическую структуру, — и вот вам та малость, что позволила мне жить.

— Откуда камень попал в магазин, где его нашли, отследить не удалось, хотя есть предположение, что спасатели подобрали его на Погосте…

— На кладбище? — перебил я, чувствуя себя идиотом.

— Ничейной территории между нашим Государством и Королевством прадоров.

— А…

— Государство, владения человечества и ИИ, охватывающее тысячи звездных систем, было выведено из равновесия первым же столкновением с прадорами. Чужаки–монстры, похожие на гигантских крабов, оказались злобными душегубами, не знающими ни усталости, ни жалости.

Твой мемплант был поврежден раньше, чем кто–либо догадался о его природе, и аналитический ИИ, первым изучавший кристалл, провел лишь базовое восстановление. Иначе потерялась бы вся записанная в нем информация.

Рука Силака отлепилась от стола, костлявый палец указал на меня.

— А эта информация — ты.

— Значит, они получили профессиональную консультацию, — предположил я.

— Вот именно. — Силак кивнул. — Похоже также, они считают, — он усмехнулся, — что ты заслужил жизнь за свою службу во время войны.

— И что теперь?

— Тебя ждет тело, выращенное в пробирке из образца твоего ДНК, сохраненного с военного времени медициной Государства.

— Значит, пришла мне пора начать жизнь заново.

— Завидую, но только не твоим попыткам восстановить воспоминания. В данный момент у тебя нет к ним полного доступа.

— В каком смысле?

— Спорю, в голове у тебя туман — я уже говорил, что мемплант был поврежден, почти наверняка вторжением «паучьих» поисковых волокон после прадорского рабства. Даже ИИ не удалось выяснить, как ты умер. Но они — и я — обнаружили достаточно, чтобы знать, что было это весьма неприятно. — Он снова повернулся ко мне. — Ты можешь, если захочешь, вымарать эти воспоминания напрочь.

Отвращение — вот что я почувствовал первым делом. Подчистку памяти начали использовать во время войны, и хотя она снова превращала потрясенных, контуженых, тяжелораненых людей в ценных солдат, мне не нравилась эта уловка, уход от ответственности — все равно что идти по жизни с шорами на глазах.

— Я хочу вернуть все свои воспоминания, — сказал я, и этого оказалось достаточно, чтобы запустить то, что скрывалось до сего мига.

Огненное цунами захлестнуло меня, и калейдоскоп ужаса завертелся перед глазами…