Часть 20

Сегодня через портал в мир Содома к нам прибыл обещанный мне герром де Мезьером специалист по контрразведывательной и антитеррористической деятельности – криминальдиректор и штурмбанфюрер (майор) войск СС Курт Шмидт. В сопроводительных документах было сказано, что герр Шмидт, полицейский чиновник с большим опытом полевой и кабинетной работы, желает эмигрировать из мира Подвалов и согласен заключить с нами длительный контракт на работу в должности начальника тайной полиции. Печать, подпись – короче, все как положено в документах подобного рода.

Глянул я на герра Шмидта, как говорится, лично. Невзрачный такой человек с колючим взглядом светлых глаз и поджатыми губами. Сразу было понятно, что он будет работать у меня добросовестно и с полной отдачей, но ровно до той поры, пока наши отношения с де Мезьером и с Тевтонией вообще находятся в хорошем состоянии. В противном случае результат работы этого человека становится непредсказуемым, и если эти отношения начнут портиться, то от него надо избавляться заранее. Так сказать, во избежание негативных нюансов, ибо к голосу Призыва герр Шмидт глух, как трухлявый пень к звукам лиры.

А пока он будет нам весьма кстати, ведь родного по крови сотрудника ВЧК, ГУГБ НКВД или КГБ, мне взять неоткуда. Подписал я с герром Шмидтом контракт, ввел в курс дела, попросив только кандидатуры сотрудников согласовывать с вышестоящим начальством (то есть со мной), порекомендовал обратиться к Гретхен де Мезьер и отпустил в свободный поиск, вынюхивать запах измены и шпионажа. Вот чего мне не нужно тут прямо под боком – так это византийской шпионской организации, отягощенной пятой колонной из местных заговорщиков.

Вот появятся у герра Шмидта первые результаты, тогда и начнем череду судебных процессов над изменниками, благо судить таких набольших людей должен сам князь, если отважится, а не какие-то там тиуны. Я отважусь, потому что за мной ядро складывающегося государства в виде перешедшей на мою сторону старшей дружины, а также той части поднепровских антов, которые подверглись великому страху, разгрому и разорению, и теперь видят в моей власти надежную защиту своим полям и весям.

Тем более что в скором времени, когда плоды земли будут окончательно собраны и убраны в хранилища, мы отправимся в полюдье по землям дальних антов, добывать средства на прокорм местной части войска, ибо на землях ближних, где прошли авары, собирать уже нечего, и их я освободил от налогов на три года. Основной мой корпус я прокормлю сам, а местных должны кормить и снабжать анты.

Из исторических материалов мне прекрасно известно, что те князья, которые правили в Киевской Руси, по прямому назначению использовали меньшую часть дани, а большую продавали в Константинополе по демпинговым ценам, обращая ее в предметы роскоши для личного потребления. Еще раз скажу, что я так поступать не собираюсь, и дань буду расходовать совершенно по-иному, исключительно чтобы кормить войско, поддерживать переселенцев с севера, желающих распахивать жирные степные черноземы, а также на вспомоществования вдовам, сиротам и всем тем, кто был разорен этой злосчастной войной.

Кстати, насчет судейства. Сегодня я первый раз исполнял судейские обязанности и понял как Ярослава Мудрого, который повелел составить первый русский свод законов, так и тех товарищей, которые уповали на принцип разделения властей. Мол, исполнительная власть особе, законодательная особе, а судебная особе… Тяжкий труд, хотя и дело о краже курицы мне судить все же не пришлось. Для отправления судебных процедур я по чисто русской традиции решил сообразить на троих, то есть создал «тройку» в составе самого себя как председателя, знатока местных обычаев Ратибора, и всемилостивейшей Птицы, то есть богини Анны. Как вы сами понимаете, я работал судьей, выносящим приговор, Ратибор – прокурором, который выискивает в подсудимом все дурное, что только может быть, а Птица – адвокатом, говорящим слова в пользу всех неправедно обиженных. Уж ей ли, читающей в умах, не знать, кто обижен праведно, а кто нет.

Моя Елизавета Дмитриевна на эту роль не годится. Уж больно она сурова, и в ней сильны аристократические кастовые предрассудки. Не сможет она быть адвокатом всех обиженных и оскорбленных, нет в ней того всеобъемлющего материнского чувства, как в Птице, готовой выступить адвокатом любого несчастного, обиженного хоть жизнью, хоть людьми. Именно поэтому я ее и ценю, ибо жесткости и жестокости в созданных Отцом мирах предостаточно; она возникает сама и надо прилагать огромные усилия, чтобы порожденная этим явлением волна инферно не начала захлестывать один мир за другим. И справедливое судопроизводство, а также точное и своевременное исполнение судебных решений есть одно из тех средств, которые позволяют остановить наступление инферно или даже обернуть его вспять.

Ну так вот, поскольку пока здесь именно я гарант справедливости суда, немного поговорим и о местной судебной процедуре. Дела по большей части случайные. Те публичные процессы об измене, материалы на которые мне должен подготовить герр Шмидт, пройдут значительно позже. Уголовной полиции и даже местной стражи пока тоже не существует, поэтому всякое жулье попадает на мой суд только случайно, ежели схватили за руку добрые соседи и не убили тут же дрекольем до смерти (что тоже бывает), а привели сюда, чтобы я рассудил дело по справедливости. По большей части дела идут гражданские, как, например, потрава свиньей одного соседа огорода другого, или даже семейные.

Одно такое семейное дело заслуживает особого внимания, потому расскажу о нем подробнее. Значит, некая местная девица вышла замуж не за того, кого хотели отец и мать, а за одного из парней с соседнего селения, по имени Пересвет, принявшего Призыв и записавшегося в войска территориальной обороны. Мил он ей был – и все тут.

Красавец, удалец, рубака, на хорошем счету у начальства и тевтонских инструкторов. В то же время парень гол как сокол и все, что на нем есть, выдано со склада нашими интендантами. Такой зять тестю с тещей не нужен, тем более что молодые венчались не под ракитовым кустом по местному обычаю, а у отца Александра, ради чего молодая отвергла древних богов и приняла православное христианство в базовом для нас варианте. А жених уверовал в Отца еще раньше, вскоре после того, как услышал Призыв и принял из моих рук свое первое оружие. Вот тестя по имени Бздун теперь и корежит. Стоит он передо мной, мелкий такой и плюгавый, топает ногами, брызгает слюной и требует, чтобы я приказал своему жрецу расторгнуть брак, а Веселине, ставшей в крещении Юлией, вернуться обратно в веру отцов. Бо по Покону без благословения отца с матерью замуж дочке выходить никак не можно. А то, голодранец, раскатал губу, умыкнул дочку – умницу, красавицу, первую пряху в селении и лучшую певунью!

Ишь, ты – раскомандовался, хмырь! А съеденное яблоко ему из дупы обратно целым не вытащить? Тем более, что дочь этого утырка стоит и чуть не плачет, уткнувшись в мужнино плечо. При этом Птица мне шепчет, что интерес у семейств, доваривающихся о браке, был сугубо меркантильный, и никакими чувствами или даже минимальными симпатиями там даже не пахло. Банально папа выставлял дочку, первую красавицу в округе, на бартер, и договорной жених по имени Некрас* выглядел не лучше, чем помесь обезьяны со свиньей, но при этом благоразумно держался в сторонке, не желая становиться фигурантом этого дела. А ведь придется, ведь даже не исполненное намерение «купить» себе жену по уже оглашенным мною законам и повелениям является тяжким преступлением.

Примечание автора: * По древнеславянски Некрас – это отрицательное имя, обозначающее некрасивого человека или попросту урода.

В Артании не будут продавать, покупать и обменивать людей, а также каким-то образом держать их в неволе помимо решения суда. Пусть даже мне придется всех причастных к этому бизнесу торжественно пересажать на колья; Влад Пронзатель, по прозвищу Дракула, мне при этом в помощь. Вот с этого Некраса и начнем. Надо только шепнуть Добрыне, который командует исполнением моих решений, чтобы загодя начали ладить для этого Некраса толстый закругленный кол. Так надо для того, чтобы орудие казни не прорезало внутренние ткани, вызывая обильные кровотечения, от которых казнимый умирает очень быстро, а медленно раздвигало их, и тогда процесс может растянуться на несколько суток. Хотя, наверное, я все-таки не такой жестокий. Вот когда Некрас осознает, что натворил, полюбовавшись на свою смерть, и палач уже спустит с него порты, чтобы водрузить седалищем на кол, тогда я его и помилую, заменив смертную казнь на десять лет каторжных работ с конфискацией всего движимого и недвижимого имущества.

По идее точно так же нужно наказать и отца-продавца, ведь преступление они собирались совершить вдвоем, но это непременно ударит и по Веселине-Юлии и по Пересвету. Но кое-какая мысль у меня все же есть, ведь этот урод назвал Пересвета голодранцем, а значит, он назвал голодранцем и меня – ведь я и мои вои, согласно клятве, являемся одним и тем же; а значит, пять палок за оскорбление суда у этого типа уже есть. По минимуму. И, разумеется, я не собираюсь расторгать этот брак и возвращать молодую женщину в языческое состояние, а также удовлетворять любые требования этого плакальщика.

Напротив, я намерен ободрать этого кадра до костей, если не палками, то материально, и тем самым показать всем, что жизнь по Старине и Покону закончилась и началась новая эпоха. Ведь недаром же коллега по положению, Темуджин Есугеевич, который Чингиз-Хан, когда превращал своих монгол из аморфной массы в самую могучую ударную силу Евразии, первым делом дал им абсолютно новый свод законов – знаменитую Ясу, никак не соответствующую их традиционному праву. Значит, и мне тоже надо поступить так же. Даешь Русскую Правду на новый лад, и по этому поводу мне обязательно надо будет посоветоваться с Ольгой Васильевной.

– Шелудивый пес, по имени Бздун, презлейшим заплативший за предобрейшее, – рявкнул я в стиле Ивана Васильевича, привставая с трона, – не эти ли вои, коих ты сейчас обозвал голодранцами, боронили тебя, твою дочь и твой дом от злых авар? Они бились со злым ворогом не щадя ни своей крови, ни своей жизни, и разбили его таки, и вогнали в землю, а ты одному из них дочь пожалел, пошедшую к нему в жены по доброму согласию, и не дал ей своего благословения?! Сейчас ты оскорбил не только молодшего воя Пересвета, назвав его голодранцем, ты оскорбил все войско и меня самого, поскольку я – это они, а они – это я…

Выдержав почти театральную паузу, я продолжил:

– Все твои претензии отвергаются, и по моему княжьему приговору ты должен будешь дать дочери достойное приданое, объем которого позже определит моя супруга княгиня Елизавета. А кроме того, за оскорбление воев и воинства я приговариваю тебя к пяти ударам палкой по тому месту, на котором ты сидишь. Приговор привести в исполнение немедленно.

Тут я широко усмехнулся, ибо на Елизавету Дмитриевну в вопросе приданого вполне можно было положиться – обдерет богатенького буратину, задумавшего торговать дочкой, как липку, а молодая жена не будет знать ни в чем недостатка. А те милые дамские мелочи, которые тут еще не изобрели, но которые можно купить в Тевтонии, подарим молодой мы с супругой, как компенсацию от князя и княгини за сегодняшнюю нервотрепку.

Тем временем Добрыня кивнул – и молодцы в красных рубахах, подскочившие к растерянному Бздуну, спустили с того порты, задрали рубаху, перегнули через специальное бревно и от всей души привели приговор в исполнение, так что осужденному оставалось только ойкать. И тут я заметил, как изменившийся в лице Некрас, видимо, понявший, что сегодня ему ничего хорошего не светит, бочком-бочком выбирается из толпы, для того чтобы исчезнуть в неизвестном направлении. Но тут ему не там, поэтому ближайший из воев оцепления, следящий за порядком, цепко и аккуратно берет этого Некраса за локоток и ведет пред наши светлые очи. А кол-то уже готов, сияет свежей обструганной древесиной, закругленный как фаллический символ, вставленный в специальную крестовину на манер новогодней елки. Незадачливый жених, как увидел этот агрегат – так ему сразу поплохело.

– Ты, Некрас, – сказал я, – хотел за коня, трех коров и кучу всякого узорочья купить себе в жены деву Веселину, взять ее замуж против воли, обратив в свою рабу, несмотря на то, что у нее уже был любый жених. А потому ты обвиняешься в попытке торговли людьми и порабощении, за что повинен лютой медленной смерти на колу. Смотрите, люди! Этот человек умрет ужасной смертью только для того, чтобы вы поняли, что наступили новые времена, когда нельзя порабощать, держать в неволе, продавать и покупать ни мужа, ни жену, ни ребенка. Теперь никого нельзя брать в рабы за долг, и силой выдавать дев замуж; а перед судом будут равны все – и анты, и словены, и дулебы, и ромеи, и булгары, и даже бывшие авары, которых Отец помиловал в своей неизмеримой милости. Я все сказал, привести приговор в исполнение!

И злосчастного Некраса, срывая с него по дороге дорогие узорчатые атласные штаны и рубаху, поволокли к зло скалящемуся колу, на головку которого уже заботливой рукой была нанесена смазка из нутряного бараньего жира. Один раз сядешь – уже больше не слезешь. Вот воющему в ужасе обнаженному волосатому телу связали ноги и руки, после чего четыре воя подняли его в воздух, чтобы водрузить положенным местом на ожидающий свою жертву кол.

– Сергей Петрович, – склонилась ко мне не на шутку взволнованная, но с виду невозмутимая Птица, – быть может, уже хватит? Не будете же вы казнить человека только за то, что он действовал в своих интересах, в соответствии с привычными ему обычаями, и игнорируя такое дорогое вам чувство справедливости?!

– Действительно, Анна Сергеевна, – ответил я, как бы выходя из задумчивости, – отставить сажать на кол. По просьбе нашего мага разума заменяю этому неразумному Некрасу смертную казнь на десять лет каторжных работ на стройках княжества, с конфискацией всего движимого и недвижимого имущества. Половина имущества пойдет в княжескую казну, а вторая половина молодой семье, пострадавшей от похоти этого нехорошего человека.

М-да, снять Некраса с кола получилось в самый последний момент, еще немного – и миловать было бы уже поздно. Но зато все увидели и прониклись. Какое, казалось бы, банальное судебное дело, но какой простор для законотворческой фантазии оно мне дало. Весьма полезное оказалось дело.

Дальше было еще несколько мелких «хозяйственных» споров, когда я решал в ту или иную сторону или искал компромиссы между спорщиками, когда одновременно и все правы и все неправы. Но перед самым концом судебного дня, когда очередь из искателей справедливости уже подошла к концу, мне неожиданно напомнили о том, ради чего сюда из мира Подвалов прибыл герр Шмидт (и прибыл весьма своевременно).

Дело в том, что когда все уже собирались расходиться, на площадь, где происходил суд, десяток моих воительниц-лилиток и четверо территориалов притащили банду связанных и избитых скоморохов. Оказалось, что скоморохи пришли на рынок, стихийно возникший рядом со строящимся замком, и принялись во все горло распевать песенки, поносящие великого князя, то есть меня. Когда четверка территориалов, патрулирующая рынок ради поддержания порядка, попыталась их унять, скоморохи, значительно превосходившие моих территориальных воев числом, оказали им вооруженное сопротивление; и быть бы парням безжалостно убитыми и обезображенными* по скоморошьему обычаю, но по счастью, по тому же рынку с целью себя показать и людей посмотреть прогуливался и десяток моих боевых лилиток, с которыми шутки вообще плохи, потому что такого юмора они не понимают. Именно лилитки показали скоморохам, что против лома нет приема – избили их руками и ногами, связали так, что не дернешься – и таким образом, в состоянии общего знаменателя, привели ко мне на скорый и правый суд.

Примечание авторов: * скоморохи – это не только творческие артистические коллективы, но еще и хорошо организованные криминальные структуры, не брезговавшие ни воровством, ни грабежами, ни шпионажем, ни черным пиаром, ни вымогательством, ни похищениями и заказными убийствами. Все это они проделывали под крышей своей артистической деятельности, поэтому до определенного момента борьба с этими первыми на Руси ОПГ была тщетной.

Только вот судить и казнить их было еще рано, ибо поскольку для возникновения таких песенок естественным путем по причине народного недовольства не было пока никакой почвы, по причине отсутствия этого самого недовольства. А это значило, что этот черный пиар против меня кто-то заказал и оплатил, ибо без платы скоморохи и палец о палец не ударят. Самое главное в данном случае – выявить имя заказчика или получить к нему устойчивую ниточку, а потом скоморошью банду можно или перевербовывать, или, если кому не понравится такой вариант, по очереди сажать на кол, все еще терпеливо ожидающий своего первого клиента.

Герр Шмидт, как по мановению волшебной палочки объявившийся возле меня, полностью согласился с моими доводами и сказал, что он, конечно же, займется этой кодлой со всем тщанием, но для этого ему желательно нужен уютный глубокий подвал, чтобы их вопли не потревожили честных людей, жаровня с раскаленными углями и некоторые специфические инструменты. Хотя, если жаровня и инструменты пока недоступны, он может обойтись и без них; но подвал обязателен, потому что допрашиваемые обычно очень громко кричат и издают разные неприятные звуки.

Вместо подвала Герру Шульцу была выделена большая армейская палатка, на которую Птица, содрогаясь от отвращения к тому, что здесь будет происходить, наложила заклинание Полога тишины. Нашлись и необходимые для допросов инструменты с жаровней, а также четверо небрезгливых рабочих лилиток, в своем содомском прошлом, было дело, работавших на человеческой бойне. Короче, как говорил сам Остап Ибрагимович Бендер: «Лед тронулся, господа присяжные заседатели»…

Ну, вот и все. В моей компании добавился еще один «гаврик», и это ни кто иной, как капитан Коломийцев. Как я раньше не замечала, что в его душе скрывается большой мальчишка, выдумщик и фантазер. Надо было видеть, как он с нашими и местными мальчишками запускал в небо самодельного воздушного змея, сделанного из сосновых реек, полотна и каких-то веревочек. На это зрелище сбежалось половина жителей всех местных селений, и, пока змей парил в высоте, анты и их детвора стояли, задрав головы верх и млея от восхищения и восторга. Возможно, что в этот момент в чьи-то сердца и запала мысль о полете в небесах подобно птицам…

Нет, никакой инфантильности в Викторе не было и в помине. Я знала, что если передо мной встанет какая-нибудь серьезная «мужская проблема», то большой смешливый мальчишка тут же перевоплотится в жесткого и даже жестокого бойца и к моим услугам будут его кулаки, пистолет, а также все, что он имеет и может занять у друзей. А друзей у него теперь много – за его спиной стоит целое Единство, как, впрочем, оно стоит за спиной у любого своего члена. Но я люблю Виктора не за это. Я его просто люблю, и все! Сразу после того как я прекратила сжимать свое сердце в ладонях и отпустила его на волю, оно, трепеща крыльями, взлетело к небесам, а потом, спланировав оттуда, опустилось на плечо к Виктору.

Уже на второй день после танцулек мы удалились в степь за линию постов, и там, где нас никто не мог потревожить, дали выход своей страсти. Теперь мне хорошо; и не только мне – было дело, я забегала в то место внутри себя, где обитает мое внутреннее «Я». Эго встретило меня хорошо, чаем со смородиновым вареньем и плюшками.

– Знаешь, Аннушка, – сказало оно мне, облизывая сладкие от варенья пальцы, – вот теперь, когда твое сердце сидит на плече у любимого и распевает песни, я счастливая как никто другой. Мои морщины расправляются, седина исчезает, спина выпрямляется и я снова бойкая и задорная.

В подтверждение своих слов Эго вскочило со стула, и, четко отбивая ритм, изобразила нечто среднее между чечеткой и канканом. А я-то думала, с чего меня последнее время несет как пятнадцатилетнюю девчонку, а это, оказывается, мое Эго пустилось во все тяжкие, потому что опьянело от ударившего мне в голову прилива гормонов. Ну ладно – счастливое Эго лучше, чем несчастное…

И сны мне теперь снятся не в пример приятнее. То я под руку веду одетую в белое платье счастливую Яну туда, где ее ждет брачный венец с ее любимым Увом и великокняжеская корона. Играет музыка, в небе райскими голосами поют птицы, а воины, через ряды которых мы идем, отбивают ритм ударами рукоятей мечей по щитам, а Уве Первый стоит на вершине широкой мраморной лестницы, по которой мы с Яной поднимаемся все выше и выше, и ждет нас с раскрытыми объятьями. Яну – потому что она его любимая женщина, а меня – поскольку я заменила ему мать и отогрела маленькую душу бывшего раба своим теплом и заботой. Я знаю – что чтобы не случилось, в Артании, у Ува и Яны, я всегда найду кров, стол и душевное гостеприимство народа. Здесь меня знают и помнят.

В другом сне я видела Митьку и Асю, уже взрослых, одетых в какие-то футуристические одежды, на залитой солнцем площади какого-то европейского города, на которой на массивном бетонном постаменте застыл, будто устремленный вперед в яростном порыве атаки, тяжелый советский танк. Кажется, это был тот искусственный мир, из которого шугнули тевтонов и где Сталин силой своих танковых армад воплотил лозунг Путина о Европе, простирающейся от Владивостока до Лиссабона. Вроде бы мои гаврики вдвоем записались в тамошний отряд космонавтов, и теперь готовились принять участие в первой межзвездной экспедиции.

Третий сон был обо мне самой, ступающей по паркетам Зимнего дворца с моим Виктором под руку. Я была в бальном платье с алой лентой через плечо, как у школьных выпускников, а он в офицерской форме при всех регалиях. Стук моих каблучков по мраморным полам сливался со скрипом его сапог и позвякиванием орденов. Два огромных двухметровых арапа (им бы только в баскетбол играть) распахивают перед нами массивные двери в бальный зал, заполненный нарядно одетым народом, а мажордом возглашает: «Кавалерственная дама Анна Струмилина и георгиевский кавалер, гвардии подполковник Виктор Коломийцев»… Не знаю, что за мир это был. То ли мир контейнеровоза, то ли мир княжны Волконской; и там, и там Россия – это могучая империя, раскинувшаяся меж всех четырех великих океанов.

Единственное меня беспокоило – у меня пока не было ни одного счастливого сна о нашем мире. Плохих снов тоже не было, но это еще ничего не значило, поскольку длящееся у меня состояние медового месяца, возможно, не допускало ко мне негативную информацию. Ведь для меня, очень сильного мага разума, сны это не просто сны, а возможность заглянуть за горизонт реальности и увидеть наиболее вероятные события будущего. Но значит ли это, что я никогда не попаду в свой родной мир и никогда не испытаю в нем счастливых моментов? Чтобы прояснить этот момент, я напрямую обратилась к своему Эго, ведь оно знает даже ответы на те вопросы, в которых я сама себе боюсь признаться. Вот видите – и даже я не совершенна, зачастую, как последняя трусиха, подобно страусу закрываю глаза и прячу голову в песок.

На этот вопрос мое Эго пожало плечами и ответило:

– Милая Аннушка, наш с тобой мир – это мир-инферно, которым правят злобные богатые дураки. Какое там может быть счастье? Наш мир надо лечить долго и упорно, с одной стороны – огнем и мечом, как это умеют делать Серегин и твой Виктор, с другой стороны – добротой и нежностью, как это умеешь делать ты; и только потом, когда-нибудь, ты сможешь там смеяться от всей души, забыв о горестях и печалях. А пока там надо засучить рукава и работать, работать и еще раз работать. Работать ради детского смеха, ради радости новобрачных, идущих под венец, ради того, чтобы люди летали к звездам и давали грандиозные балы, и чтобы никто не называл это пиром во время чумы.

Вот такие советы мне дало мое Эго, и теперь мне только остается неукоснительно им следовать. Мое Эго дурного не посоветует.

Сегодня у нас произошло чрезвычайное магическое происшествие. Портал, открытый в мир Содома, после отключения питания и роспуска «пятерки» не стал закрываться, а так и остался зиять межмировым проходом, только немного уменьшившись в сечении. Конечно же, это был ужасный непорядок – если мы закрываем портал, то он должен закрываться. Однако, с другой стороны, порталы между столицей Артании мира Славян и заброшенным городом в мире Содома мы открываем по нескольку раз на дню, бегая между мирами как к приятелю, живущему на другой стороне улицы. Новое положение вещей, когда портал постоянно открыт и не требует к себе нашего внимания, резко упростит этот процесс, и к тому же через него в этот мир вливаются все новые и новые порции магии дополнительно к тем, которые для него вырабатывает днепровская богиня Дана.

Но приятные последствия приятными последствиями, а надо же понять, почему так произошло и откуда берется энергия для поддержания открытого портала. Для выяснения этого вопроса в дополнение к самым нашим мощным магам мы пригласили Гретхен и Агнию. Как маги они обе почти ничего не стоят, у них даже нет персональных камней, но зато у них замечательно развита чувствительность к магии, и они, пусть и по-разному, хорошо ощущают потоки магической энергии, а Гретхен еще способна видеть энергетические структуры заклинаний, что не всегда получается даже у меня. По крайней мере в данном случае я оставался в полном недоумении, так же как и Анастасия, Анна Сергеевна и сам Сергей Сергеевич. О Нике-Кобре речь вообще не шла, с магической чувствительностью у нее совсем плохо, потому что этому не способствует притупляющая чувства магия Огня, которой она оперирует. И вообще, любая магия притупляет чувствительность, но только магия Воздуха делает это в наименьшей степени, а магия Огня в наибольшей. Именно поэтому обладающие определенными способностями, но не оперирующие магией, Агния и Гретхен имеют наивысшую чувствительность, которая развилась у них взамен способности оперировать силами.

И их вывод оказался для нас всех неожиданным. Оказалось, что заклинание портала продолжает существовать благодаря магической энергии, протекающей по нему между Духом Фонтана в заброшенном городе и днепровской богиней Даной в мире Славян. Открывая порталы из того или иного мира, в последнее время мы обращались к этим источникам магической энергии; и вот, когда дорожка была протоптана, эти двое соединились напрямую, минуя наше посредничество. Из этого можно было сделать несколько выводов, и самый главный из них гласил, что различные миры возможно соединять между собой постоянными каналами, создавая что-то вроде межмирового метрополитена с пересадочными станциями.

Мэри, которую тоже позвали разбираться с этим вопросом (хотя ее способности лежали совсем в другой области), сказала, что непременно необходимо соединить между собой заброшенный город мира Содома и Тевтонбург мира Подвалов. Сделать это, по мнению Мэри, требовалось потому, что в последнее время объем наших закупок в этом единственно доступном для нас промышленном центре увеличился многократно, и кроме того, постоянно растет поток тевтонов-эмигрантов, желающих переселиться к своим родичам в мир Содома или даже напрямую к нам, в Артанию. Видимо, Мэри уже посчитала, насколько удастся снизить цены на переселение при использовании постоянного портала, и как при этом вырастет пассажиропоток и наши общие доходы.

Я подумал, что это было бы полезно сделать, но совершенно по иной причине. Еще никто и никогда не работал с двумя и больше близкорасположенными порталами, ведущими при этом в разные миры. Раньше мы открывали не больше одного портала за раз, и были просто не в состоянии выявить все аспекты, связанные с взаимовлиянием порталов друг на друга. А вдруг они начнут терять устойчивость или начнут смещаться в пространстве, или самопроизвольно начнет меняться их проницаемость. Прежде чем задумываться о своего рода пересадочных станциях, которые будут связывать между собой различные миры, надо прояснить все связанные с этим негативные нюансы.

Кроме всего прочего, в окрестностях Тевтонбурга просто нет подходящих источников энергии, к которым было бы возможно подселить соответствующего духа. И пусть магии в мире Подвалов хоть завались, но этого недостаточно, поскольку для создания постоянного портала нужен концентрированный источник магии и управляющий им дух. Гретхен сказала, что ее папенька, конечно, двумя руками поддержит такую затею, которая должна безмерно обогатить Тевтонию и открыть ей доступ в верхние миры хоть для эмиграции, хоть для торговли. Но дело в том, что в окрестностях Тевтонбурга нет никаких источников концентрированной энергии, подходящих для обитания духа. Водопады и бурнотекущие горные реки находятся в горах далеко к югу, единственный вулкан еще дальше, храм Вечного Огня также далеко, и вряд ли Кибела отдаст его под нужды тевтонов; а в окрестностях Тевтонбурга, как назло, нет ни одного подходящего места для создания собственного магического источника.

И тут на нашем толковище неожиданно (а эти олимпийцы всегда так делают) появился древнегреческий бог Гефестий собственной персоной.

– Если такого места нигде нет, – изрек он мудрую мысль, извлекая из-за пазухи своего хитона свиток, – то его можно создать. Смотрите на карту Тевтонии. Вот тут выше столицы протекает река – по-вашему Новый Одер, а по-нашему Яксарт, которая прорезает не очень высокую гряду холмов, являющихся естественной плотиной. Достаточно только возвести дамбу длиной около тридцати стадий (пять километров) и высотой три с половиной оргии (чуть больше шести метров), и тогда Яксарт окажется запруженным с образованием тех самых искусственных порогов, необходимых для того, чтобы на них мог поселиться сильный дух воды. Кроме того, воду образовавшегося искусственного озера можно будет самотеком использовать для орошения полей, а в самом озере разведется множество рыбы, что сможет улучшить продовольственное положение вашей столицы.

– Молодец, Гефестий, – кивнул головой Сергей Сергеевич, – ты только что додумался до строительства гидромагостанции. И нам здесь надо будет поступить так же, чтобы, с одной стороны, убрать под воду пороги, мешающие движению кораблей, а с другой стороны, увеличить возможности Даны для выработки магической энергии.

– Вы только учтите, – сказала Гретхен, – что вся земля вдоль берегов Нового Одера, или, как вы говорите, Яксарта, разделена между крупными поместьями, и их владельцы будут стоять насмерть, защищая свою собственность.

– После того как Серегин прихлопнул херра Тойфеля, – усмехнулся Гефестий, – очень многие поместья остались без своих законных владельцев и были законно отчуждены в пользу государства как выморочное имущество. Ваш благородный отец всегда сможет произвести обмен одних поместий на другие или прибегнуть к иним мерам внушения. Самое главное, что из-за возможности искусственного орошения цена нижележащих земель, как я уже говорил раньше, даже вырастет.

– Ну хорошо, – согласилась Гретхен, – если мой отец сочтет нужным, то он так и сделает. Но только строительство такой дамбы потребует не одного десятка тысяч сервов и несколько лет работы…

– Совсем нет, – возразил Гефестий, – при использовании магии Земли все это делается быстро и почти без затрат ручного труда. Единственное, что придется делать вручную – это те места, через которые вода Яксарта будет протекать сквозь плотину, отдавая свою энергию духу воды. Там вместо мягкой глины, как на основной дамбе, надо использовать самый крепкий гранит…

– Пф, – фыркнула Ника-Кобра, – на что тебе гранит, Гефестий? Дай Мне хорошего мага Земли, который смог бы придать форму будущему сооружению и хорошенько сжать его, а я произведу его нагрев до температуры метаморфирования, после чего мягкая глина превратится в мелкокристаллический гнейс, чья прочность ничуть не хуже, чем у гранита.

– Хорошо, Кобра, – кивнул Гефестий, – хорошего мага Земли, хоть их и немного, я ради такого случая найду. Но все зависит не от него, а от того, захотят ли сами тевтоны строить эту плотину и увеличивать свое собственное благосостояние.

– Тогда, – сказала Гретхен, – я отправлюсь к моему благородному отцу и изложу ему этот проект. Только я заранее хотела бы знать, что от этого проекта выиграет так яростно продвигающий его Гефестий?

– А ничего, – пожал плечами Гефестий, – просто я никогда еще не строил таких плотин и очень хочу попробовать себя в новом ремесле, тем более что сотрудничество с присутствующей здесь Коброй сулит просто незаменимый опыт…

На том и порешили. Гретхен отправили в Тевтонбург, сообщить ее отцу радостную новость. Сергей Сергеевич сказал, что ему теперь надо тут ставить вооруженных часовых, чтобы через портал из мира в мир не шарахался кто попало, а то потом греха не оберешься. И вообще, вокруг Портала на первых порах стоило бы построить хотя бы какую-нибудь избушку, чтобы он не находился прямо под открытым небом. А то тут скоро зима, и может случиться много неприятного, если на одной стороне портала будет плюс сорок, а на другой стороне хотя бы минус двадцать. Да, так мы или заброшенный город мира Содома заморозим, или в столице Артании устроим настоящий парник. Сергей Сергеевич сказал, что деревянную избушку по типу гаражного бокса с воротами мы на эту зиму обязательно поставим, причем по обе стороны, поскольку нам через этот портал в основном потребуется таскать грузы, а не водить людей. Все остальное будем строить только будущей местной весной, когда проверим возможность совмещения нескольких порталов в одном месте.

По нашему счету мы путешествуем по мирам всего лишь пять месяцев, но успели только за самый краешек ухватить Основной Поток. При этом порталы в следующие верхние миры только-только начали приоткрываться, и, как говорит сержант Бек, сколько на это потребуется времени, знает только один аллах. Этакими темпами, пока мы доберемся домой, я успею, быть может, не только повзрослеть, но и состариться. Хотя это вряд ли. Маги, подобные мне, не старятся. Я даже могу навсегда сохранить свой нынешний внешний возраст, как это сделала Лилия, да только не хочу этого делать. Взрослым быть тоже интересно, а у взрослого мага гораздо больше возможностей, чем у двенадцатилетнего мальчика, хотя мне грех жаловаться на свой статус. Сергей Сергеевич, например, вообще относится ко мне как к взрослому мужчине, со всей серьезностью, а Анна Сергеевна хоть иногда и гладит меня по голове как ребенка, но все же признает мое превосходство в магических науках; и так же ведут себя и остальные взрослые. Лишь только Митька и Ася иногда обижаются на то, что я, как они говорят, зазнался, и не принимаю участия в их детских играх. А мне при этом просто некогда. Контрольная по математике – эта фигня по сравнению с отработкой нового заклинания, например такого, как заклинание полета, которое мне приходится переделывать уже в пятый раз. Но каждый раз у меня выходит все лучше и лучше, и я уверен, что рано или поздно наши кони все же полетят.

В это ранее хрустящее свежестью осеннее утро один рейтарский и два уланских эскадрона разбудили раньше обычного, еще за час до рассвета и тут же, минуя все утренние мероприятия, приказали одеваться, снаряжаться, седлать коней и выходить на завтрак к полевым кухням, где уже допревала нежнейшая гороховая каша с мясом. И вот, когда утренняя заря залила уже полнеба, звякающие амуницией эскадроны с позевывающими смуглыми воительницами в седлах, были построены. Долго им ждать не пришлось. Почти сразу на площадку перед стоявшими в две шеренги всадницами выехали Серегин, его верный адъютант Добрыня, не менее верный ординарец Ув, которого Добрыня воспринимал как младшего братишку, Анна Струмилина, герр Шмидт, который оказался неплохим наездником, и несколько старших дружинников во главе с Горыней и Дубыней.

Намечалась скоротечная операция под кодовым названием «Визит каменного гостя» по примучиванию того самого дальнего рода старшины Жирослава, на которого герр Шмидт уже нарыл изрядную порцию компромата. Как выяснило следствие, черный пиар в лице скоморохов был как раз его рук делом, а посредником между ними выступил уже хорошо известный Серегину полугот-полугепид и ставленник родовой старшины Сигмунт. Когда доказательства тому стали неопровержимыми, герр Шмидт оставил в покое кающихся и визжащих скоморохов и произвел тайный арест Сигмунта, как раз отъехавшего из ставки для встречи со связным своих единомышленников. Помимо Сигмунта и связного в сети моей новорожденной госбезопасности попался еще один непонятный человек. Славянин не славянин, ромей не ромей, а что-то среднее, отрекомендовавшееся осевшим среди славян ромейским торговцем Геннадиосом, но больше этот человек походил на резидента глубокого внедрения.

Кстати, если скоморохам, как и всякой мелкой шпане, для полной кондиции хватило одного лишь рассказа о том, что и как с ними будут делать четыре милые женщины, всего за четверть часа распластывающие на порционные куски целиковую бычью тушу, то Сигмунт, Геннадиос и связной, наотрез отказавшийся называть свое имя, поддаваться на такую простую провокацию не стали. Пришлось герру Шмидту от первой, чисто психологической степени допроса, переходить к легкой мануальной терапии без явного членовредительства. Первым от постукивания в печень сломался Сигмунт, давно уже не испытывавший никакой боли, за ним последовал Геннадиос, опорочивший высокое звание агента византийских спецслужб и открывший все адреса, пароли, явки, а безымянный связной все равно, несмотря на обработку второй степени, так и остался безымянным.

В принципе герр Шмидт мог перейти к полномасштабному допросу, когда уже никто не обращает внимания на здоровье и внешний вид допрашиваемого, но он уже знал, что тут имеются высококвалифицированные маги, способные при помощи своего искусства решить почти любую проблему, которая иначе кажется неразрешимой. К Серегину герр Шмидт обращаться не стал, к Анне Струмилиной тоже, а вместо того пошел к нашему пусть малолетнему, но зато самому квалифицированному магу с вопросом: «Что можно сделать для того, чтобы вот этот нехороший человек, предавший свой народ, начал бы говорить правду, правду и одну только правду?».

Ничего такого особенно болезненного Дима Колдун на таинственного незнакомца накладывать не стал, ограничившись «Муками совести». В принципе, в отличие от Сигмунта и Геннадиоса, совесть у агента Жирослава имелась во вполне товарных количествах. Просто его сперва убедили, что «так надо», а потом, «что уже поздно дергаться» – и угрызений у этой совести за время работы на Жирослава ниндзей отечественного разлива накопилось слишком много. Впервые за всю свою карьеру гестаповца криминальдиректор и штурмбанфюрер Курт Шмидт видел, как подследственный съедает сам себя, попутно выплевывая абсолютно секретные сведения, которые едва успевают записывать три писца. Закончив говорить, незнакомец, так и оставшийся неизвестным, всхлипнул, дернулся несколько раз и испустил дух. Не выдержало сердце, как сказала Лилия.

В итоге, когда все концы заговора сошлись на Жирославе, и была спланирована эта операция по примучиванию его рода, обитавшего на левом берегу Днепра, в районе современного города Переяслав-Хмельницкий. Территория эта относилась уже даже не к степной и к не лесостепной зоне, а почти вся поросла лесами. Соответственно, лесные анты, к которым относился и род Жирослава, не распахивали степные клинья на склонах холмов, а делали в лесах росчисти, занимаясь подсечно-огневым земледелием.

Расчищенные делянки не давали таких урожаев, как степные поля, и к тому же быстро истощались, и антам приходилось постоянно расчищать новые. С другой стороны, лес – это и источник продовольствия, и укрытие от слишком бесцеремонных гостей. На него, родимого, родовичи Жирослава и понадеялись, демонстративно отказавшись поддержать князя Идара в борьбе с аварским вторжением. Мол, зачем подставлять головы под чужие мечи, когда лес и спрячет, и накормит, и оборонит от особо упрямых пришельцев, с которыми к тому же проще договориться о дани, чем воевать насмерть. А потом эта позиция превратилась в ловушку, потому что предательство есть предательство, а новый князь Серегин оказался стократ более князем, чем покойный Идар, и каждое его решение все больше ущемляло таких как Жирослав, приближая конец их безраздельной власти над родовичами.

Уже несколько семей извергов не сгинули безвестно (как это обычно бывает с теми, кого отвергает родной род), а ушли на юг к князю Серегину, который принимал всех, отказывая только убийцам, да и то не всем. Вслед за извергами после победы над аварами на жирные степные черноземы потянулись и другие, пока ни в чем не провинившиеся, но не желающие ради скудных урожаев каждый год делать новые и новые лесные росчисти. Там, у княжьей ставки их примут, определят вспомоществование, до весны поселят в казарму для переселенцев, нарежут надел на княжьем клине, и будут они уже не людьми из рода Жирослава, а людьми князя Серегина. И ведь на новые земли начали уходить не какие-то там бездельники и неумехи, а кровь от крови и плоть от плоти рода. Если они уйдут все, то Жирослав останется только с робкими неумехами, неучами и бездельниками. Именно по этим соображениям, а также желая отомстить за сына, Жирослав бросился в самую сердцевину заговора, на самом деле составленного ромейским торговым агентом Геннадиосом, сидящим здесь уже больше десяти лет именно с целью недопущения слияния антов в единое государство.

Но вернемся от старшины Жирослава к капитану Серегину, уже готовому открыть портал и, выпустив свое воинство на родовое селение Жирослава, приступить к скоротечной операции «Визит каменного гостя». Вот перед выстроившимися в колонну по три эскадронами раскрылся зияющий зев портала – и они ринулись в него рысью, стремя в стремя.

На той стороне портала все получилось по схеме: «Ага, не ждали», с врывающейся в центральное селение рода старшины Жирослава колонной до зубов вооруженных всадниц. Косматый мужик, стоявший на стреме возле единственного в селении рубленного в лапу двухповерхового* терема (хотя все остальные строения были исключительно полуземлянками), схватился было за шестопер, но увидел грозящий ему кулак воительницы в чешуйчатой панцирной перчатке и решил бросить оружие на землю, сделав вид, что он тут совсем ни при чем. О том, кто такие воительницы Серегина, и какой у них резкий характер, были наслышаны даже в этом медвежьем углу.

Примечание авторов: * двухповерховый – двухэтажный.

Спешившиеся с лязгом и грохотом рейтарши взбежали на ведущее на второй этаж высокое крыльцо, готовые ломать, крушить, держать и не пущать, но штурмовать терем не потребовалось, ибо старшина Жирослав, не подозревая о визите в гости толстого пушистого полярного зверька, сам сунулся на крыльцо унять тех, кто разбудил его в такую рань ужасным шумом. Однако, не успев сказать ни слова, он пал на его доски косматой мордой вниз. Таким образом, центральное селение проштрафившегося рода было захвачено буквально за считанные минуты, после чего возглавляемые старшими дружинниками уланши повзводно рванули по всем расходящимся от него тропам, чтобы согнать на грядущее судилище остальных родовичей Жирослава и не дать никому утечь в неизвестном направлении.

Тем временем на утоптанной площадке перед домом старшины готовилась мизансцена в виде нескольких дубовых колод для рубки мяса и все того же переносного кола на крестовине, предназначенного для главного фигуранта, а на крыльцо вынесли кресло для Серегина и Анны Струмилиной, для остальных же участников поставили скамьи. Одно на двоих, потому что креслом это сооружение, собранное из резных дубовых плах, можно было назвать только условно – скорее, тронное место, которое из дома с трудом выперли четыре бойцовых лилитки, не жалующиеся на отсутствие грубой физической силы.

Часа через два все члены рода Жирослава были в сборе – некоторые, чье участие в измене и заговоре было доказанным, опутанные веревками, понуро стояли перед крыльцом, а остальные топтались чуть поодаль в виде плотной толпы родовичей от седобородых стариков до несмышленых ребятишек. Суда как такового не было, так как все было решено заранее. Первым делом Дубыня зачел (на самом деле заучил наизусть) вины старшины Жирослава и некоторых войтов (старшин отдельных поселений) после чего перешел к оглашению приговора. Жирослав был приговорен к посажению на кол, а способствовавшие ему войты, кричавшие на вече не давать помощи князю Идару, к отсечению головы. Все имущество казненных должно было перейти в княжескую казну, а род в целом подвергся наложению большого штрафа в натуральной форме, в основном свежими и стоялыми медами и моченой ягодой. Все остальные родовичи, тоже запятнавшие себя изменой, вместо выборного старшины получали в качестве главы рода старшего дружинника по имени Гремислав, известного своей суровостью, а уже войтов он должен был назначить по своему усмотрению. Кроме того, особо было указано, что, так как приговоренные бросили в беде своих соплеменников, то их не похоронят огненным погребением, а зароют в землю на радость будущим археологам. Едва только Дубыня закончил оглашать приговор, как бойцовые лилитки споро приступили к приведению его в исполнение, насадив Жирослава на кол и быстренько поотрубав все нужные (то есть ненужные) головы. Анна Струмилина во время всего этого мероприятия сидела молча, закрыв глаза и сжав зубы – только потому, что во время зачитывания вин и приговора ни один из обвиняемых внутри себя не счел себя невинно оклеветанным; каждый из них лишь досадовал, что сорвался такой великолепный замысел.

Мы, остроухие воительницы, происходим из очень жаркого мира. Там озверелое солнце жарит прямо из зенита, и в полдень на раскаленные камни дороги способна ступить только мозолистая ступня боевой остроухой. Тень там благословенна и желанна, но даже листья деревьев, для того чтобы уменьшить нагрев, стремятся стать ребром к потоку безжалостного света, а потому тамошний лес выглядит как накрытый сверху гигантской сетью. Из-за этого солнечного жара, льющегося на нас с небес, мы все там очень смуглые, правда, не настолько, как наши дикие сестрицы из горных лесов.

Но вот мы попали в этот мир, где солнце не бьет раскаленным боевым молотом по голове, а ласкающее гладит по темени мягкой ладонью. Хоть мы тут совсем недавно, но уже стало заметно, что наша кожа начала светлеть буквально на глазах, все больше и больше делая нас похожими на обитателей этого мира, а также на нашего командира Серегина и приближенных к нему людей. Сначала это нас немного напугало, хотя нас мало чем можно напугать, просто немного неприятно, когда с твоим организмом что-то происходит, а ты не понимаешь, отчего это. Я, например, очень беспокоилась, не повредит ли это моей малютке, которая только-только начала расти у меня в животе.

– Нет, – сказала мне Лилия, – когда я подошла к ней с этим вопросом, – это твоей малютке совсем не повредит, да и тебе тоже. Просто это такое свойство твоего организма, чтобы твоя кожа принимала тот цвет, который лучшим образом соответствует окружающим условиям. Если ты, например, попадешь в край вечных снегов, то твоя кожа станет белой-белой, моя дорогая Мэя Кун.

«Ну, ладно, – подумала я, – если это абсолютно безвредно, то и я тогда не буду беспокоиться по этому вопросу.»

Потом мы стали замечать, что чем светлее становилась наша кожа, тем легче нам было привлекать к себе положительное внимание местных Производителей. Раньше мы думали, что нас немного обходят вниманием на танцах из-за наших комплекций, ибо совсем немногие Производители могли бы соперничать с нами в росте, ширине плеч и физической силе. Но как только наша кожа начала светлеть, количество кавалеров, желающих с нами потанцевать, а потом продолжить знакомство в более интимной обстановке, начало постепенно увеличиваться, и никакие наши богатырские габариты этому не мешали. Как правильно говорила мне амазонка Ирина: «когда мужчина и женщина лежат, то они всегда одного роста».

Но я сама воздерживаюсь от таких забав, ведь внутри меня зреет моя маленькая дочка и не то чтобы я боялась ей повредить, но просто я не хотела обесценивать тот дар, который преподнес мне лекарь Гакимаускариост. Он первый назвал меня прекрасной, когда я считала себя исключительно ужасным чудовищем. Кроме того, он действительно обнимал меня не по обязанности, а со всем положенным данному случаю любовным пылом, испытывая трепет и восхищение моим телом. Я ему понравилась, и он подарил мне дочку, но, к сожалению, дальнейшие отношения между нами были невозможны. Причем, скорее, по моему собственному выбору, чем под давлением каких-то внешних обстоятельств. Слишком уж мы разные как по происхождению, так и по темпераменту, и кроме того, я уже давно решила, что если и решусь связать свою жизнь на постоянной основе с каким-то мужчиной, то он обязательно будет родом не из моего собственного мира, в котором хороших мужчин раз-два и обчелся.

Пока же я жду и не тороплю события. Служба идет, и пока, кроме ран, полученных в Битве у Дороги, на мне нет ни царапинки. Сейчас мы патрулируем степь на два дня пути вокруг стройки нового города, и это больше отдых, чем серьезное задание, ибо главные враги уже разгромлены, и нам остается только следить за тем, чтобы никто не нарушал установленный порядок. В основном мы отлавливаем молодых булгар, любителей похищать чужой скот и молоденьких девиц, после чего передаем их антским властям, то есть представителям Серегина. Я не знаю, что те делают с молодыми разбойниками, но вряд ли гладят по голове.

Кстати, солнце тут с каждым днем светит все слабее и слабее, а ночи становятся все холоднее и холоднее. Иногда согреться можно только у костра или если, накрывшись попоной, лечь между двумя лошадьми, согреваясь от их горячих тел. Кажется, тут это называется осень. Печальная, но очень красивая пора, когда небо особенно чисто и прозрачно, а в прохладном воздухе носятся многочисленные паутинки. За осенью должна наступить так называемая зима, когда становится холодно, также, как у нас на вершинах самых высоких гор, и вода от этого холода превращается в камень.

Звучит это достаточно страшно, но мы ни капли не боимся, ибо раз здесь живут люди, значит, они знают и способы борьбы даже с таким ужасным холодом, а если не знают они, то обязательно знает наш обожаемый командир Серегин, который нас ни за что не бросит. Кстати, бороться с холодом он уже начал. Еще вчера нам выдали меховые безрукавки, которые положено поддевать под панцирь, и с ними по ночам нам стало гораздо теплее. Наш лейтенант Витя, который раньше жил в еще более холодном месте, говорит, что чуть попозже, по мере необходимости, нам начнут выдавать зимнюю форму одежды, в которой мы сможем ходить даже по окаменевшей воде.

Для императора Юстиниана выражение «старость не радость» с каждым днем приобретало все более буквальный смысл. Артрит, радикулит, подагра, мигрени, желудочные колики… да мало ли может быть у старика различных болезней, мешающих жить и радоваться жизни. Еще Юстиниану мешали жить персы, перманентная война с которыми не утихала вот уже несколько сотен лет, захватившие Паннонию славяне, а также тревожные вести из поднепровских степей, где объявились новые страшные варвары, именуемые русы, легко сокрушившие авар, с которыми у Империи был договор о союзе против славян.

Весть об этом в Константинополь принес некий патрикий Кирилл, направленный магистром оффиций Евтропием к аварскому кагану Баяну для согласования дальнейших действий против надоедливых славян, тревожащих северную границу империи. И хоть поднепровские анты в минимальной степени были виновны в нападениях на ромейские пределы, их уничтожение было признано полезным, потому что они представляли собой экзистенциальную угрозу по причине начавшихся у них процессов образования собственного государства.

Империя только что (в историческом масштабе) уничтожила находящиеся на ее границах государства вандалов и готов, и не собиралась допускать образования еще одного конкурента своей монолитной власти. В молодости Юстиниан ставил перед собой задачу возрождения под своим скипетром Великой Римской Империи, простиравшейся от Херсонеса до Геркулесовых столбов и Британии, а также от Рейнского вала, до жарких южных пустынь, за которыми плещется огромный южный океан.

Сейчас, когда жизнь императора подошла к своему закату, становилось ясно, что эта задача полностью провалена, а сладкие мечты о безраздельном могуществе так и остались мечтами. Большие безобразия, людское горе и убийства в товарных количествах Юстиниан организовать смог, а восстановить Римскую империю в прежних масштабах не сумел. Кроме того, были полностью промотана огромная казна, собранная его дядей Юстином, и разорено и до того не блиставшее достатком податное сословие, зато страна украсилась множеством прекраснейших построек, среди которых особо выделялся константинопольский храм Святой Софии, являющийся настоящим шедевром архитектуры.

Но никаких авар на Днепре патрикий Кирилл не нашел, а внезапно нашел вместо них варваров настолько ужасных, что говорить о них мог только благоговейным шепотом, при этом постоянно оглядываясь по сторонам. Укатали сивку крутые горки. И вообще возвращение в Константинополь «Золотой Лани» вызвало настоящий фурор. Потеряв две трети лучников и половину гребцов, что едва-едва позволило добраться до порта, дромон отнюдь не выглядел побывавшим в жестоком бою, а рассказы уцелевшей команды были такими же невероятными, как и легенда об Ясоне, отправившемся уворовывать у законных владельцев Золотое руно.

По Городу* немедленно поползли самые разные слухи, но как бы ни различались между собой версии повествования, великий архонт Серегин выходил в них могущественнейшим повелителем колдунов, а его воинство свирепым, но в то же время дисциплинированным, прекрасно обученным, вооруженным и экипированным. А бойцовые лилитки, на две головы превышающие в росте среднестатистических византийских мужчин, и вовсе выглядели в этих рассказах настоящими исчадиями ада, что, собственно, формально было очень недалеко от истины, ибо по-иному назвать их родной мир было нельзя, а с другой стороны являлось самой подлейшей клеветой, поскольку не было в них ни капли зла, ни в каком его виде.

Примечание авторов: * Город – неофициальное прозвище, синоним Константинополя. Когда турки ликвидировали Византийскую империю и захватили ее столицу, то они просто перевели это прозвище на свой язык и вот уже почти шестьсот лет город на берегах пролива Босфор называется Истамбулом.

Эти слухи немедленно достигли ушей разного рода шпионов, наушников и прочих секретных сотрудников, которые по принципу «как бы чего не вышло» просто наводняли столицу Империи, склонную как к стихийным бессмысленным бунтам простонародья, так и к вполне осмысленным мятежам элиты с целью смены императора. Тут были и агенты городского эпарха, шпионы префекта преторий Востока, люди магистра оффиций и соглядатаи препозита священной опочивальни (главного советника императора), докладывающего обо всем напрямую императору Юстиниану, также стремящемуся держать руку на пульсе. И все они сту…, ой простите, докладывали своему начальству обо всем увиденном и услышанном, и тем кормились. Таким образом, разговоры, пошедшие по Константинополю после возвращения «Золотой лани», подействовали на эту систему как пачка дрожжей, упавшая в нужник.

Силу этому брожению добавила пошедшая по Городу следующая волна слухов о том, что то тут, то там, уже в самом Константинополе, видели гигантских семифутовых женщин и некоторых вроде даже в доспехах и при оружии. Нет, ничего такого капитан Серегин пока не предпринимал, и своих бойцовых лилиток в Константинополь втихую не вводил, но массовый психоз есть массовый психоз. Из окон с криками «русские идут» пока еще никто не сигал, но все еще было впереди. С каждым кругом рассказы «очевидцев» становились все страшнее и страшнее, уж слишком много интересного порассказали матросы со злосчастной «Золотой Лани» о суровых воительницах, появляющихся ниоткуда и исчезающих никуда, а народное творчество замечательно умеет раздувать мух до размеров слонов. Силу этим слухам придавало то, что жителям Константинополя мнилось, что любые варвары обязательно хотят напасть на их город и ограбить его.

В то же время, когда магистр оффиций не знал, что ему делать со злосчастным патрикием Кириллом, его докладом о положении дел в приднепровских степях и посланием великого архонта Артании, по всем адресам константинопольских начальников полетели доклады полевых агентов с изложением ходящих по городу слухов и перечнем тех, кто их пересказывал, а также тех, кто их слушал. Потом к императору потоком пошли аналитические записки их начальников с самым диким содержанием, а затем и доносы этих начальников друг на друга с обвинениями в «попустительстве и непринятии мер». В результате всей этой бурной деятельности уже на следующий день в контору к магистру оффиция заявились ескувиторы патрикия Руфина, и, предъявив приказ доставить обоих во Влахернский дворец, взяли под белы руки как патрикия Кирилла, так и самого магистра Евтропия. И при этом то, что Руфин и Евтропий состоят в одной придворной клике, не имело абсолютно никакого значения. В дворцовых интригах друзей нет, есть временные союзники, есть враги, и есть жертвы.

Нет, до дворцовых подвалов, из которых по специальным подземным ходам трупы подследственных выкидывают прямо в залив Золотой Рог, дело пока не дошло. Да и тяжко старику Юстиниану спускаться глубоко вниз для того, чтобы провести допрос с пристрастием такой пузатой мелочи, как патрикий Кирилл. Если будет надо, ему и тут, наверху, плетями и раскаленным железом прекрасно развяжут его болтливый язык. Но такие меры не потребовались, упавший ниц перед императором патрикий Кирилл начал говорить, местами сбиваясь и захлебываясь от нетерпения донести до священной особы императора все-все, что ему удалось выведать во время той злосчастной поездки. Юстиниан слушал его и хмурился все больше и больше.

Угроза Империи от владеющих сильной магией странных пришельцев, неожиданно принявшихся объединять всех славян в свое государство, была несомненной и подлежала немедленному устранению. При этом письмо их великого князя Серегина, написанное, кстати, на великолепной литературной латыни, Юстиниан счел беспредельной наглостью. К нему, Юстиниану, этот архонт Серегин обращался не просто как к равному, что было уже за пределами границы добра и зла, но вдобавок, что было особенно невыносимо, в завуалированной форме подчеркивал свое превосходство над императором всех ромеев. Просто Юстиниан не знал, что секретарем Серегину при составлении этого письма с удовольствием поработал знаменитый Прокопий Кесарийский, вложивший в него весь возможный в данном случае сарказм и затаенное презрение к императору, превращавшему все, к чему он прикасался, в выжженную пустыню.

Но при этом Юстиниан решительно не понимал того, каким образом он мог бы взяться за это дело. Идея собрать стотысячное войско и отправить его в эту Артанию по суше, как это предлагал патрикий Кирилл, была, конечно, соблазнительной, но при этом абсолютно неисполнимой.

Для начала надо было признать, что свободного войска в таких количествах у Империи просто не было, даже если отправить на войну всех схолариев, бездельников эскубиторов, и прочий сброд. Остальные солдаты были необходимы на границах для того, чтобы вести на юге вялотекущую войну с Персией, а на севере беречь границу от постоянных набегов славян. Надо сказать, что на операции по ликвидации готского и вандальского королевств Империя не могла выделить одновременно более чем двадцать-тридцать тысяч солдат, в основном навербованных варваров-наемников лишь с небольшим вкраплением регулярных армейских частей.

У Византии просто не было средств содержать такие огромные армии, какими они были во времена Красса, Цезаря и Помпея, а также не было веры полководцам, что, заполучив в свои руки огромные силы, они не поднимут мятеж, чтобы отобрать престол Империи в свою пользу. Эпоха завоеваний для Рима закончилась еще четыреста пятьдесят лет назад во времена императора Траяна, после чего началась эпоха больших и малых потерь, неумолимо ведущих Империю к закономерному краху. Попытка восстановить Империю в прежних границах, предпринятая Юстинианом, не удалась, и теперь процесс ее разрушения должен был пойти еще быстрее.

К тому же, если бы удалось собрать такую армию и найти для нее полководца, не возжелавшего бы для себя или своих потомков императорский трон в Константинополе, то длительный переход по лежащим за Дунаем землям враждебных Империи славян привел бы к тому, что эта армия потеряла бы значительную часть своего состава, увязнув в мелких стычках и засадах. В таком случае архонту Серегину оставалось только дождаться того момента, когда эта армия достаточно ослабнет, после чего он сможет добить ее одним решительным ударом.

Собственно, подходящий для этого дела полководец у Юстиниана имелся. Евнух армянского происхождения Нарзес, экзарх Италии, бывший надзиратель над архивами, комит священных щедрот (казначей), препозит священного дворца (главный советник императора), исполнитель множества важнейших конфиденциальных дипломатических поручений и главнокомандующий византийскими силами на завершающем этапе войны с остроготами Тотилы. Единственным недостатком, этого обладающего множеством достоинств полководца и политика, было то, что совсем недавно ему исполнилось целых восемьдесят три года. Он, Юстиниан, почти на двадцать лет моложе Нарзеса, и то чувствует себя совершенно разбитым стариком.

Но в любом случае, когда Империя в опасности, такому многоопытному полководцу и политику ромеев, как Нарзес, совсем не время прохлаждаться на тихой и спокойной должности экзарха Италии. Необходимо немедленно вызвать его в Константинополь и приказать готовить экспедицию по уничтожению великого княжества Артании, точно также, как раньше были уничтожены королевства вандалов и остроготов. Пусть он, Нарзес, и думает над тем вопросом, откуда взять войска, сколько их потребуется, и каким путем их возможно доставить к местам решающих сражений.

Быстроходный дромон за две недели доставит императорского гонца в Худрунтум (нынешний Отранто), откуда тот, меняя лошадей на почтовых станциях, должен будет за три дня достигнуть Рима. В любом случае раньше чем через полтора месяца появления Нарзеса в Константинополе ожидать не стоит. Но через полтора месяца, к концу октября, на Понте Евксинском (Черном море) начнутся осенне-зимние шторма, и тогда начало войны против архонта-колдуна можно будет смело откладывать до будущей весны. А пока, пожалуй, следует послать Нарзеса с посольством к архонту-колдуну, пусть лично посмотрит на будущего противника и попробует определить, насколько тот опасен, и сколько солдат понадобится для победы над его войском и полного уничтожения возможности образования объединенного государства славян.

Юстиниану просто не хотелось думать о том, что архонт-колдун может одержать верх над Нарзесом, как он поверг и кагана Баяна, а также о том, что в таком случае будет с ним лично и с Империей вообще. Народ авар, если судить по словам патрикия Кирилла, архонт-колдун вырезал до последнего человека, не оставив никого на развод. А еще у него патологическое неприятие рабства и очень жестокие меры по отношению к нарушителям его правил. И Империи в этом случае тоже есть чего бояться. Да, варвары нападают на Империю, но и Империя, в свою очередь, рассматривает окружающих ее варваров только как неисчерпаемый источник рабов, необходимых для функционирования византийской экономики. И хоть византийская армия давно уже не ходила сама на сопредельную территорию за рабами, но сами варвары, воюя друг с другом, справляются с этим не хуже, ибо во время таких войн пленных по обе «стороны фронта» для перепродажи внутри Империи все равно скупают именно ромейские купцы.

Примечание авторов: С применением труда рабов в Империи дела обстояли следующим образом. В сельском хозяйстве рабы применялись в сравнительно небольших количествах, ибо даже пленных славян византийские императоры предпочитали сажать на землю, как прикрепленных к ней колонов, а домашняя прислуга из рабов была только у высшего слоя византийского общества. Зато в промышленности, а особенно на государственных мануфактурах, работающих не на рынок, а по прямым заказам различных византийских «министерств и ведомств», в том числе для нужд Дворца, а также Армии и Флота рабский труд применялся очень широко, и даже высококвалифицированные специалисты на таких предприятиях тоже были рабами. Им, единственным из всех рабов, разрешалось обзаводиться семьями, что было невозможно для менее квалифицированных работников или рабов, принадлежавших не государству, а частным лицам.

«Именно в силу этого, – думал Юстиниан, – архонт-колдун должен будет занять по отношению к Империи крайне враждебную позицию и напасть на нее при первом удобном случае. Нападения разрозненных славянских племен плохи сами по себе, но нападения объединенной славянской империи, которую, по словам патрикия Кирилла, хочет построить архонт-колдун, станут настоящим кошмаром для Византии…»

– Постой, – прервал он словесные излияния патрикия Кирилла, – ты говорил, что при этом архонте-колдуне постоянно состоит некий православный священник?

– Да, о мудрейший, – стукнулся лбом об пол патрикий Кирилл, – этот священник по имени отец Александр постоянно проводит с варварами беседы о спасении их души, а те – славяне, готы или булгары, которые поступают в войско архонта Серегина – по большей части принимают святое крещение, хотя это и не считается обязательным.

– И каким же образом вера в Христа сочетается у этих людей с занятием самым жестоким и ужасным колдовством? – желчно спросил Юстиниан. – Не ты ли упоминал нам о том, что эти люди водят дружбу с богомерзким созданием, именуемым ими Даной, богиней реки Борисфен, а также ее дочерьми, у которых вместо порядочных ног снизу растет рыбий хвост?

– Да, о проницательнейший, – покаянно произнес патрикий Кирилл, – и это наименьший пример колдовства, какой только можно привести, ибо я сам видел, как, выходя на берег, речные девы обзаводятся самыми обычными ногами вместо рыбьего хвоста, который им нужен в воде. А еще тамошние колдуны и колдуньи умеют читать чужие мысли, поражают драконов молниями и возвращают старикам давно прошедшую молодость.

– Они возвращают старикам молодость, – не понял Юстиниан, пораженный подобным заявлением, – я правильно тебя понял?

– Да, о могущественнейший, – подтвердил патрикий Кирилл, не смея поднять головы, – мне указали на двух молодых мужчин и одну женщину, и сказали, что совсем недавно это были умирающие от старости римский полководец Велизарий, его секретарь Прокопий Кесарийский и супруга Антонина, которых колдовство архонта Серегина сделало снова молодыми и прекрасными. Но я думаю, что все это ложь, и архонту Серегину дурят голову ловкие мошенники, ибо, насколько мне известно, и Велизарий, и Антонина, и Прокопий Кесарийский находятся под домашним арестом на своей загородной вилле…

Юстиниан в ответ на эти слова только нервно сглотнул. Ведь он-то прекрасно знал, что эти трое бесследно исчезли со своей виллы чуть больше месяца назад, и с тех пор их больше никто не видел. Императора ромеев на мгновение охватило жгучее желание, чтобы и ему тоже вернули давно ушедшую молодость, на неопределенный срок отодвинув встречу со святым Петром. Но усилием воли Юстиниан справился с этим наваждением. Во-первых, пусть сначала Нарзес увидит этого якобы Велизария, поговорит с ним и определит, настоящий тот или поддельный. В случае, если Велизарий настоящий, Нарзесу следует выяснить, в какую цену обошлась ему его вторая молодость, и не грозит ли сия процедура спасению души по причине совершения каких-нибудь богомерзких мистерий. И только потом, если все окажется в порядке, можно думать, каким образом он, Юстиниан, сможет получить эту свою вторую молодость и для себя. Вот еще одна работа для Нарзеса.

Но патрикий Кирилл воспринял эту затянувшуюся паузу как угрозу в свой адрес и совершенно пал духом.

– Нет, о величайший, – произнес он, – ни архонт Серегин, ни его приближенные не считают это колдовство чем-то запретным и богомерзким. Они говорят, что на все это у них есть дозволение и благословение Небесного Отца, под которым они понимают Бога-отца нашей живоначальной Троицы вместе с исходящим от него Святым духом.

– Еще одна ересь, – устало вздохнул Юстиниан, – но ты, патрикий, об этом не думай. Ты через Фанагорию и Танаис езжай на реку Итиль и договорись с тамошними варварами-тюркотами, чтобы они на следующий год по весне одновременно с нами напали бы на артан и их архонта-колдуна Серегина. А теперь ступай. А ты, Евтропий, пока останься, есть еще один разговор.

Когда патрикий Кирилл вышел из императорских покоев, сопровождаемый ескувиторами, Юстиниан глубоко вздохнул и многозначительно посмотрел на своего верного клеврета.

– Этот человек, – сказал он, – ни в коем случае не должен будет вернуться в Город. Но учти, что сперва он должен выполнить свое поручение, и лишь потом пасть жертвой нападения враждебных варваров, чтобы мы могли официально предъявить претензии архонту-колдуну и произвести внезапное нападение на его страну. Обо всем остальном должен поработиться наш преданнейший Нарзес, поэтому ты немедленно пошли за ним самый быстроходный дромон. Пусть этот человек еще старше меня, но у Империи нет более преданного слуги и более талантливого полководца. Что касается слухов о архонте-колдуне и его Артании, то поручаю тебе подавлять их со всей возможной решительностью. Такое же поручение будет дано и префекту Города. Лишняя болтовня нам не нужна и ты тоже, Евтропий, раб божий, держи язык за зубами. Пока ты полезен, но вот именно что только пока.

Покинув императорский дворец накануне вечером, патрикий Кирилл никак не мог отделаться от ощущения неясной, но вполне реальной опасности. Вроде император не проявил откровенного недовольства, ведь его прямой вины в провале миссии не было; но все же присущее любому царедворцу чувство самосохранения, подобно крысиному чутью на опасность, вопило о том, что он находится на грани чего-то смертельно ужасного. Не будь у патрикия Кирилла такого чутья, не выжил бы он в полной интриг клоаке византийской государственной службы, существующей по закону курятника: «толкни ближнего, обгадь нижнего».

И лишь только выбираясь из влекомого четырьмя дюжими рабами паланкина у своего дома, патрикий Кирилл понял, почему его преследует такое недоброе предчувствие. Юстиниан во время разговора смотрел на него так, как повар смотрит на еще живого кролика, которому в самом ближайшем будущем суждено стать жарким. При этом повар не испытывает по отношению к кролику ни злобы, ни ненависти; он просто бьет зверька по голове деревянным молотком, перерезает глотку, а затем, выпотрошив и сняв шкуру, кидает еще парящее мясо в раскаленное масло. Византийская политика – это еще та ядовитая стряпня, способная проглотить не одного мелкого функционера, вроде него, патрикия Кирилла.

А патрикий Кирилл отнюдь не желал быть проглоченным, и магистр Евтропий в этом деле не был ему подмогой, потому что сам трепетал как осиновый лист на ветру. Всю ночь бедолага не мог заснуть и ворочался в постели, обдумывая свое положение. И к первым проблескам рассвета, загоревшимся на восточной стороне неба, у него оформилось окончательное решение. Бежать, бежать, бежать из Константинополя как можно скорее и как можно дальше; и черт с ней, с карьерой, тем более что теперь она уже безнадежно испорчена, а благодаря некоторым накоплениям, благоразумно сделанным во время службы, бедствовать ему не придется.

Но мало принять решение бежать, надо еще понять куда. Бежать на восток в надежде затеряться в крупнейших мегаполисах того времени Антиохии или Александрии было бессмысленно. Там идет непрерывная война с персами, а в скором времени* из жарких аравийских пустынь явится еще один враг, даже более страшный, чем персы.

Примечание авторов: * Арабское завоевание восточных провинций Империи должно было начаться только через восемьдесят лет, но Серегин и его помощники говорили о нем, как о скором событии (в историческом масштабе), а уточнять дату этого завоевания патрикий Кирилл не счел нужным.

Бежать в разоренные войной экзархаты Испании, Италии и Африки патрикий тоже не собирался, понимая, что, во-первых, ловить там нечего, а во-вторых, каждый приезжий из Константинополя будет там как на ладони. Тем более он не желал бежать в Галлию к диким франкам или в Испанию к везиготам. Конечно, там можно хорошо устроиться, но их короли неграмотны, воняют потом и псиной, потому что спят вместе со своими собаками, а также по большей части являются проклятыми язычниками и глупыми варварами.

Греция, Далмация и другие ближние территории, включая такие форпосты Византии, как Херсонес, Фанагория и Танаис, им даже не рассматривались. Первые – потому что нападения варваров на эти земли случаются все чаще, и народ бежит оттуда, а не туда. А вторые – потому что неузнанным патрикий Кирилл сможет остаться там только до прихода первого посыльного дромона, который доставит местным властям ситовник с описанием его внешности. Вряд ли магистр оффиций позволит ему так просто исчезнуть с горизонта, не попрощавшись.

Тут мысль патрикия скакнула еще дальше – в смысле, дальше Херсонеса. Он подумал, что, возможно, бежать ему стоит именно туда, откуда он только что прибыл – в Великое княжество Артания, к архонту-колдуну Серегину. Во-первых, он сможет сообщить архонту о готовящемся нападении империи на его государство. Во-вторых, поможет тому организовать свой собственный двор по самым лучшим ромейским образцам, а потом сделает при этом дворе карьеру ловкого царедворца, потому что воины в окружении Серегина имеются в большом количестве, а вот царедворцев нет ни одного.

При этих рассуждениях патрикий Кирилл упустил два момента. Он не подумал о том, что, если у Серегина царедворцев нет, то значит, они ему и не нужны. Вторым упущенным моментом была госпожа Зул бин Шаб, разом заменяющая всех царедворцев вместе взятых, и в силу того не терпящая никаких конкурентов. Но в основном вопросе он был прав – своевременное предупреждение будет зачтено патрикию как услуга, после чего побираться на помойке его не оставят, и рыть землю на стройке ему тоже не придется. Должность кого-то вроде начальника отдела протокола в Артанском МИДе ему будет в самый раз. Понтов на этой должности много, но нет ни капли реальной власти.

Приняв решение бежать в Артанию, сей достойный муж перешел к стадии конкретного планирования.

Первый пункт плана был уже выполнен. Честно сжиженные за время службы восемь тысяч солидов (астрономическая, надо заметить, сумма) были распределены по нескольким распискам-аккредитивам известного армянского банкирского дома, имевшего настолько солидную репутацию, что в любой части империи их можно было запросто обменять на звонкую монету. Эти расписки оставалось только надежно спрятать – лучше всего зашить под подкладку неприметного теплого дорожного жилета, чем патрикий немедленно и занялся, не привлекая к этому делу имеющихся в доме служанок-рабынь. А то потом с ними греха не оберешься.

Второй пункт тоже не представлял особых сложностей. У пронырливого царедворца всегда имелся наготове неброский, но прочный и хорошо сшитый наряд простолюдина, а неприметная калитка в дальней части сада была хорошенько смазана и открывалась без малейшего скрипа. Просто некоторое время назад, пока он еще не начал ездить в длительные зарубежные командировки, патрикий слыл записным константинопольским ловеласом и частенько посещал по ночам гостеприимных константинопольских вдовушек или даже молоденьких жен старых и страшных мужей. Ну а в таком случае лучше всего не привлекать внимания ни к своей внешности, ни к своим приходам и уходам из дома под покровом ночи или на рассвете.

Третьим пунктом этого, без сомнения, гениального плана было облачиться в костюм простолюдина и вооружиться крепким дорожным посохом, в навершие которого, как в ножны, встроен узкий и острый, как игла, четырехгранный кинжал-стилет. После этого изобретательный чиновник намеревался, воспользовавшись потайной калиткой в саду, покинуть свой дом и, пока город спит, направиться в Галату, константинопольское портовое предместье на том берегу бухты Золотой Рог. А уже там можно будет искать какой-нибудь попутный купеческий дромон, направляющийся по своим делам в Херсонес. И ни одного слова домашней обслуге из рабов, ведь когда обнаружится его исчезновение, этих людей обязательно возьмут под стражу люди городского эпарха и будут пытать так, что ни один не сможет сохранить тайну.

Так все и вышло. Ннаряженный простолюдином патрикий вышел в сад, благоухающий запахами поздних зимних яблок и пока еще жесткой, но уже дозревающей хурмы. По-настоящему она созреет только с наступлением первых холодов, которые сделают ее мягкой и уберут вяжущий привкус, но этого беглец уже не увидит, и не попробует спелой хурмы из своего сада, так как в то время он будет уже далеко от Константинополя. Поэтому в качестве раннего завтрака он сорвал с ветки крупное румяное яблоко, при каждом укусе брызжущее на подбородок духовитым соком. После этого он по чуть приметной тропинке прошел до потайной калитки и, надвинув на голову капюшон плаща, отодвинул хорошо смазанный бараньим салом железный засов, который при этом даже не взвизгнул. Узкий и кривой переулок, в который выходила тыльная часть двора его дома, в столь ранний час был абсолютно пустынен. Притворив за собой калитку, патрикий бодрым шагом двинулся в направлении церкви Святого Феодосия, рядом с которой располагались морские ворота Петрион. Там без особых хлопот можно было найти лодочника, который в столь ранний час за умеренную плату перевез бы его через залив Золотой Рог в Галату. По дороге патрикий несколько раз оглядывался, но так и не обнаружил следящих за ним шпионов.

Лодочник недоверчиво посмотрел на одинокого путешественника, видимо, все же заподозрив в нем ряженого клоуна, по каким-то своим причинам желающего остаться неузнанным, но за пару оболов согласился доставить раннего пассажира на другой берег бухты Золотой рог в Галату. Там патрикий Кирилл с ним расплатился и направился к известному ему по прошлым временам трактиру «Золотая Барабулька», в котором обычно столовался командный состав купеческих кораблей, находящихся на стоянке. Именно там он рассчитывал встретить подходящего капитана, который согласится за умеренную плату доставить его в Херсонес.

Потом ход его мыслей поменял свое направление. Плыть в Херсонес в одиночестве было рискованно. Аккредитивы у него на предъявителя, так что ограбивший и убивший его капитан вполне может получить просто сказочную для себя сумму. Кроме того, с теми, кто путешествует в одиночестве, и без такой суммы могут произойти всякие неприятные вещи. Тут убивают за горсть серебряных миллиарисиев, а не только за плотный кожаный мешок, битком набитый золотыми монетами, который с трудом прет на загорбке крепкий мускулистый раб.

Примечание авторов: Восемь тысяч солидов, на которые у патрикия Кирилла имеются аккредитивы, в золотых монетах весят примерно тридцать шесть с половиной килограмм или при нынешних биржевых ценах на золото около полутора миллионов в резаной зеленой бумаге.

Но где найти таких попутчиков, которые захотят проследовать за ним в далекую колдовскую Артанию, сумеют оборонить его в пути от всяких неприятностей, и к тому же удержатся от соблазна самим убить и ограбить своего нанимателя? Обыкновенные наемники тут не подойдут, потому что как только скроются вдали стены и башни Херсонеса, они тут же позабудут все клятвы, и тогда горе тому, кто повернется к ним спиной. Тут нужно существо преданное, как собака, или такие люди, которые чтут свои клятвы больше самой жизни… а такие люди бывают только среди диких, еще не романизированных варваров. И патрикий Кирилл, если хочет выжить бок о бок с такими людьми, тоже должен стать таким же, как и они, ибо обман и предательство у этих народов означают одно из самых тягчайших преступлений.

Но где в клоаке Галаты, да и, честно сказать, в самом Константинополе взять таких правильных варваров, да еще в течение одного дня оформить им разрешение на выезд, чтобы отплыть с ними, по возможности сегодня же в полдень? Чем дольше он торчит в этой Галате, тем больше риск, что его обнаружат и разоблачат, а это для него верная смерть.

В тот момент, когда патрикия обуревали грустные мысли, он как раз проходил мимо небольшой площадки, где на огороженном помосте капитаны торговых кораблей выставляли на продажу рабов, по каким-то причинам ставших им ненужными. Вторичный рынок, цены намного ниже рыночных. Но тут и к гадалке не ходи – если гребец продается, то значит, что он или стар и болен, или же, напротив, силен и строптив, так что с ним невозможно справиться никакой плетью. Именно вторая категория и интересовала патрикия, причем ему было желательно, чтобы эти строптивые рабы были по происхождению славянами, или же на крайний случай готами. Других, собственно, в гребцы и не берут; не худосочным же арабам или персам целыми сутками ворочать тяжеленными веслами.

Когда патрикий Кирилл подошел к помосту поближе, то увидел, что Фортуна улыбнулась ему во все свои тридцать шесть зубов. На помосте стояли четверо плечистых мужчин, состоявших, казалось, из одних мышц и жил, и молодая иверийка – чернявая, маленькая и худенькая, в накинутом на голову запахнутом покрывале, которое она то и дело распахивала по требованию потенциальных покупателей, обнажая смуглое гладкое тело с торчащими вперед грудками и чуть наметившимся животиком. Покупатели качали головой и шли дальше. Кому нужна беременная рабыня? Гребцы были тоже не так просты; их плечи и спина, которые они вынужденно демонстрировали своим покупателям, скидывая ветхие плащи, были исчерчены старыми и новыми следами от плетей. Явно это были строптивцы из строптивцев и заводилы мятежей, поэтому купить их мог только кто-то очень неопытный, а такового пока что не находилось. Поэтому продавец, уже несколько раз снижавший цену, находился в полном отчаянии. Товар, судя по всему, стоял на помосте уже третьи сутки.

Прикинув заявленные цены, сметливый царедворец решил, что если возьмет оптом всех пятерых, включая женщину, то сможет скостить цену до пятидесяти солидов на круг. Приняв предварительное решение, он постарался повнимательнее присмотреться к выставленному товару. Хоть гребцы не произнесли ни слова, двое из них явно были из славян. Еще один оказался рослым беловолосым готом, на полголовы выше самого высокого славянина. И самый последний из этой четверки был черноволосым, коренастым, кривоногим, но очень широкоплечим степняком. Патрикию было неизвестно, из одной команды были эти гребцы, или их просто вместе вывели на помост, но он решил, что с ними можно попробовать. По крайней мере, профессиональные наемники-телохранители обойдутся дороже, и, как упоминалось выше, при этом не было никаких гарантий, что они не станут для него еще опаснее разбойников.

– Эй, уважаемый, – окликнул он продавца живого товара, – почем отдадите всех пятерых вместе с беременной бабой?

– А ты кто такой, что интересуешься моими рабами? – сварливо спросил продавец, отреагировав на простонародную одежду патрикия Кирилла.

В ответ патрикий показал ему поддельный, но отличного качества ситовник, который удостоверял, что предъявитель сего купец Андроник Милонас, член гильдии скототорговцев, направляется в Таврику для закупки скота у тамошних варваров. Печать, подпись. Все лучше настоящего, потому что этот ситовник патрикий делал для себя сам. И вообще, такие деяния у него были не в первый раз, и он со своими самодельными документами еще ни разу не попался.

– И деньги у меня тоже есть, – добавил патрикий, звякнув увесистым кожаным мешочком после того, как подобревший продавец живого товара прочел его ситовник.