Глава последняя

Коньяк был паршивым. В магазинчике рядом с домом другого не водилось. Какая-то разливуха, краденная на винзаводе и упакованная в тару из-под армянского, в три звёздочки благородного напитка. К тому же ещё и разбавленная. Или не разбавленная, а просто хлебал Андрей это пойло стаканами, не ощущая ни крепости, ни вкуса?

Выпивка давала чувство временного и ложного, призрачного такого облегчения. Помогала забыться, не убирала, но затуманивала, слегка сглаживала тоску. «Ах, Натали, Натали… Как же мне быть теперь?… Как без твоей любви?… Ах, Натали-и-и…» – вспоминались слова старой, полузабытой песни. Нет, не забыл он Наташу Русланову, как ни старался – не смог.

Сосновцев набулькал полстакана ядовито-коричневой жидкости, махнул залпом, выдохнул протяжно. Бросил в рот ломтик лимона. Нужно было собираться на занятия. В Электротехнический колледж, преподавать черчение первому и второму курсу. Понимал, что ведёт себя неподобающе, скверно, прямо скажем, себя ведёт. Пить перед тем, как появиться перед студентами – такого во Владимире образца 1902 года, в Мальцевском ремесленном училище не одобрили бы. И Никодим Митрофанович осудил бы, да и Наташа тоже. Но поделать с собой ничего не мог, без наркоза жизнь казалась совсем гадкой штукой.

В ту памятную ночь, когда упали они вместе с Юркой Полухиным в Клязьму, а вынырнули совсем в другом месте и, главное, в другом времени – в своём, оставленном, казалось, навек утерянном двадцать первом веке, – старенький «зилок» привёз их в городишко Осташкин, близ Южнореченска. До краевого центра оставалось шестьдесят километров, но их ещё предстояло преодолеть.

В кармане лежали подмокшие документы с царским орлом на корочке и витиеватой прописью на страницах. Кому их здесь можно предъявить? А деньги? Наличествовали три рублёвых банкноты за подписью Управляющего Государственным банком России господином Плеске Э.Д. в 1898 году. С кем и как ими расплачиваться? Глубоко во внутреннем кармане, правда, хоронился ещё и николаевский золотой червонец того же года, но продавать его на автобусной станции кому попало, с бухты-барахты – опасно. Нарваться можно: и на злых людей, и на полицию.

Был ещё кольт, но сбывать его Андрей не собирался. Во-первых, это ещё рискованнее, чем продавать золото, а во-вторых, несмотря на опасность быть остановленным постовым полицейским с оружием, ему хотелось оставить револьвер на память. Это был единственный предмет, сохранившийся после бурно проведённого года в ином мире. Комбез и деньги не в счёт: деньги потратятся, комбинезон сносится.

Однако одёжку ожидала другая участь. Под утро, побродив на окраинах Осташкина, Сосновцев приглядел во дворе частного сектора сохнувшее на верёвке бельё. Полухин пропал сразу по приезду в городок. Вот только что вроде вместе выбирались из машины, и раз! – нет разбойника. Куда делся, Андрей и заметить не успел, словно испарился. Поэтому решать все проблемы пришлось самому. Но нужда заставит (коль Нужды рядом нет, скаламбурил про себя Андрей), сумеешь сделать такое, что раньше и в голову не приходило.

Во Владимире была середина осени, здесь же стояла ранняя весна. Это Юрка осторожно выспросил ещё у водителя грузовика. Март две тысячи четырнадцатого года. Таким образом, получалось, что Сосновцев отсутствовал в родном городе не год, а полгода. Выкрутасы временных щелей, переходов и прочей ненаучной штуковины, что с ним приключилась. Но важнее было другое. Здесь, на юге, наступили первые солнечные дни. Так бывает в Южнореченске – март неожиданно тёплый, а апрель холодный, с ветрами, дождём, и даже шальным мокрым снегом. И хоть ночами было прохладно, с погодой темпоральному путешественнику всё же повезло.

Учитель пробрался во двор, где сохла выстиранная одежда. Собака не залаяла, дверь не скрипнула. В сумраке раннего весеннего рассвета отыскал на верёвке рубаху и штаны. Снял с прищепок и татем ночным убрался восвояси. Отыскал автостанцию, поблизости от которой, как везде по России, ночевали бродяги. У них обменял добротный армейский комбинезон на стоптанные башмаки и драную болоньевую куртку на синтепоне. Вдобавок к этому немного денег, как раз на билет. Вид приобрёл закоренелого бомжа, но это, как выяснилось позже, оказалось даже хорошо. Полицейские при виде Сосновцева презрительно кривили губы и отворачивались. Что с бомжары возьмёшь? Так, без проблем доехал до Южнореченска.

Здесь его ждал приятный сюрприз. Андрей не без оснований опасался, что квартиру забрал горсовет – коммунальные услуги не плачены, хозяина не видно. Может, и пропавшим без вести уже объявили. Но подходя к родному дому, он наткнулся на соседку тётю Машу. Знакомство было шапочным, на уровне «здрасьте-здрасьте», но пару раз в бывшие времена Сосновцев приносил ей молоко, а однажды поменял прокладку в прохудившемся смесителе. Одинокая старушка это запомнила, добрые дела, оказывается, не проходят безнаказанно. И сейчас тётя Маша поспешила навстречу потеряшке:

– Андрюшенька, куда же вы пропали? Полгода вас не видно, не слышно!

– Да, тёть Маша, тут такое дело… – мямлил Сосновцев. К встрече он был явно не готов. Что врать не придумал, а говорить правду, лишь напугать старушку. – Я, в общем, это… в аварию попал.

– Что вы говорите, миленький! – запричитала женщина. – Как же вас угораздило? Не в городе, что ль?

– Ага, в другом городе, на соревнованиях по планеризму, – осмелел и вдохновенно соврал Сосновцев. – Документов, понимаете, с собой не было, друзья-летуны скорую вызвали, а в больницу со мной никто не поехал. Так получилось. Потом разъехались все, а я остался. Долго без сознания лежал, потом очнулся – амнезия. Ничего не помню – кто я, где я, как сюда попал? Когда сил набрался, при больнице истопником оставили. Не помнил, куда ехать. Только недавно память вернулась. И вот я – сюда, домой…

– Я так и подумала! – Тётя Маша цепко ухватила Андрея за рукав грязной куртки. – Ещё сказала Клавдии Тимофеевне… ну той, что на третьем этаже живёт, под тобой – с Андрюшей, говорю, беда случилась. Попомните моё слово, несчастье у человека. Но он вернётся, обязательно вернётся. Участковый приходил: по всему, Клавдея, змея, нажаловалась, дескать, жильца не видно давно. Но я-то Михалыча хорошо знаю. К себе зазвала, чайком угостила, водочки поднесла. И уговорила, что вы, мол, уехали ненадолго, а мне наказали за квартирой присматривать. Он и успокоился. Я ведь, Андрюшенька, и квартплату за вас вносила, и за воду, и за свет…

– Тёть Маша, большое вам за это человеческое спасибо, – с чувством ответил Сосновцев. – Я все деньги до копеечки… вот честное слово. Только огляжусь немного и с работой решу.

– Вот и хорошо, – успокоилась старушка. – А то пенсия, сам знаешь какая. А ключ у вас остался?

– И с ключом проблема. Он вместе с одеждой… того.

– Представляете, а я сохранила. Пыль у вас протирала, Андрюшенька, прибиралась понемногу.

– Ещё раз огромное спасибо, тёть Маша, – расшаркался Сосновцев. – Я теперь дома жить буду, так что если починить там чего, или в магазин сбегать, всегда с радостью.

Так неожиданно и благополучно разрешился вопрос с жильём. В квартире действительно царил порядок, и пыли почти не было. Соседка не обманула. Первое, чем предстояло заняться, так это легализоваться в своём времени. Необходимо объяснить властям отлучку, выручить трудовую книжку. Благо паспорт так и лежит в ящике стола, на прогулку Андрей отправлялся без него.

В школе Сосновцева уволили за прогулы, но поскольку преподаватель не появлялся, документ лежала у кадровика. Андрей помнил, что тот увлекается нумизматикой. Об этом говорили в своё время в учительской. Вооружившись старинной рублёвой банкнотой, он отправился в отдел кадров и, задобрив чиновника, договорился об увольнении по собственному желанию задним числом. Таким образом путь к трудоустройству был открыт.

Через того же кадровика Андрею удалось продать оставшиеся банкноты, появились деньги на первое время. Но оставался участковый. Сосновцев понимал, что рассказ о злоключениях, сгодившийся для соседки, вряд ли устроит полицейского. Всё шито белыми нитками, и проверить не составит труда. Памятуя об угощении, устроенном тётей Машей, возвращенец запасся бутылкой водки и поведал свою небылицу под стопку. Как и предполагалось, со смазкой участковый проглотил историю. Расстались они лучшими друзьями.

Несколько дней Андрей провёл в блаженном ничегонеделании, но чем дальше, тем больше начинал тосковать о Владимире начала двадцатого века. Наташа снилась ночами, и сновидения эти были до боли реалистичными, с подробностями, звуками и запахами. Он видел её глаза, гладил каштановые волосы, ощущал аромат кожи. А то вдруг вновь палил из вагона поезда Владимир-Москва в самодельный броневик конструкции Полухина…

Сосновцев понял, что в четырёх стенах он сойдёт с ума от воспоминаний. Нужно выходить в мир, восстанавливать связи, искать работу. Он так и сделал. Устроился преподавателем в Электротехнический колледж. Но встречи со студентами приносили ещё меньше радости, чем раньше. Вообще не приносили, скажем прямо. Однако деньги нужно зарабатывать, коньяк на что-то покупать хотя бы…

Андрей нашёл старых друзей-летунов, начал вновь посещать клуб планеристов. Но полёты на «дельте» живо напоминали ночное приключение у силосной башни. Так напоминали, что после Сосновцев напивался вдрызг. Вставал с тяжёлой головой, похмелялся. На работе появлялся с жестоким выхлопом – на него начали коситься. Нужно было со всем этим что-то делать…

Дошло до откровенного безумства. Трижды Андрей выходил к злосчастному (благословенному?) люку и с разбегу сигал в него. Два раза по пьяни, но однажды в здравом уме и трезвой памяти. Чуть не сломал ногу, но нужного результата не получил. Падения оставались обычными провалами в вонь и сумрак современной канализации. Перехода в другое время не происходило. Быть может, не хватало бомжа, выкрикивающего обидные слова, а может, кроссовера, несущегося юзом на Андрея. Или виновато было другое время года. Кто их поймёт, эти временные щели, они же провалы?

Он бросил бесплодные попытки. Зато среди любителя дельтапланеризма нашёл оружейника. Степан при виде кольта 1861 года выпуска в отличном состоянии чуть не изошёл слюной. Долго восхищался оружием, рассказывал, как высока скорость пули сорок четвёртого калибра и её дульная энергия. Мол, стены можно пробивать из такой пушки! Андрей кивал. Степан предлагал большие деньги за редкий экземпляр. Продавать кольт Андрей отказался наотрез, но туманно намекнул, что, дескать, со времен, быть может, всё изменится.

Под обещания Степан нашёл ему патроны нужного калибра. Теперь Сосновцев выезжал за город будто бы полетать, но сам облюбовал овраг в глухом уголке и с упоением расстреливал банки из-под кока-колы. Грохотал кольт, стелился дым от сгоревшего чёрного пороха. Безоболочечные свинцовые пули высокой энергии сминали лёгкие банки в блины. Но всё это было не то. Напоминало отчаянные схватки прошлого, но не заменяло их. Нет, ни в коей мере не заменяло…

Возвратившись из таких поездок, Андрей чистил револьвер, как учил его Селивёрстов, и пил. Коньяк в жизни преподавателя черчения становился всё актуальнее. Стакан с утра, потом днём, из фляжки, в туалете. Несколько раз. Потом вечером, возвратившись домой – до упора. На дворе уже стоял конец мая.

Ещё одним пунктом обязательной программы для Сосновцева стало посещение библиотеки. За два месяца он перерыл массу литературы, посвящённой русскому оружию времён Первой мировой войны и перед её началом. Нигде упоминаний о реактивной артиллерии не было. Даже намёка, даже вскользь: что вот, мол, русские оружейники и инженеры додумались до реактивного снаряда, но не смогли воплотить идею в грозное оружие, пригодное для фронта, по таким-то причинам – не было.

Значит, понял Андрей, все его старания пропали зря. Бюрократическая машина съела полезную затею. Бумаги, скорее всего переданные Постышевым по инстанции, где-то затерялись. Закружились в хороводе других прошений, жалоб и предложений, осели в дальних ящиках чиновных кабинетов. И теперь они, в лучшем случае, – достояние архивов, и представляют интерес лишь для историков.

Это стало ещё одним очком в пользу коньяка.

Сегодня всё началось по заведённому порядку. Утро – полстакана – недалёкая дорога до колледжа. На подходе, за углом здания, ещё три глотка из фляги, и можно двигать на занятия. И плевать, что от него дурно пахнет. Не целоваться же он идёт со студентами, а преподава-а-а-ть… Эт пони-и-мать надо.

Добрался до Семёновского переулка, где расположился главный корпус учебного заведения. Перед входом привычно бросил в рот два прямоугольника мятного «Орбита». Хотя мог бы этого и не делать. Запах всё равно не перебьёшь, да и не волнует уже…

Прошёл по коридору, привычно кивая студентам. Да, здрасьте, здрасьте… Навстречу попался физрук Николай, пришлось притормозить.

– Здорово, Андрей. Что-то вид у тебя сегодня не того…

– А что – вид? Нормальный вид, бывало и хуже.

– Погулял вчера?

– Знаешь, Коля, не твоё дело. Иди, через козла попрыгай, на турнике повиси.

– Ну-ну… – хмыкает физрук, не обидевшись. И уходит.

Лишь бы не нарваться на директора или завуча, неудобно всё-таки.

Он вошёл в комнату преподавателей. У стола химички стояла девушка, склоняясь над раскрытым журналом. Сосновцев чуть замешкался в дверях. Она подняла лицо, и Андрей застыл, словно поражённый молнией. Окружающее пространство вмиг стало безвоздушным – он задохнулся! То же лицо, глаза, губы – в любую минуту, кажется, готовые сложиться в улыбку… Фигура, даже волосы такие же, и прическа похожа… Наваждение! Морок! Как такое может быть?!

– Натали! – не смог сдержаться, – Наташа!..

– Почему – Наташа? – Удивление в любимых глазах, губы таки сложились в улыбку. – Надя. Надежда Рукавишникова, преподаватель школы искусств. Студия театрального мастерства…

Ну конечно, театральная студия! Иначе и быть не могло. Ведь Наташа мечтала играть на сцене…

– Хочу пригласить ваших студентов в драмкружок, – продолжала Надя. – Как думаете, пойдут?

– Думаю – пойдут, – откликнулся Андрей пересохшим горлом. – Я бы точно пошёл. Вот куда поведёте, туда и пойду.

– Ух ты! – рассмеялась преподаватель театральной студии. – Многообещающее начало. А вы, извините, кто? Я человек новый, не всех ещё знаю в лицо…

Ты забыла?! – чуть не выкрикнул Сосновцев. Ты забыла берег Клязьмы, легкокрылую яхту «Иоланта»? И то, как ты стояла на пирсе и смотрела на меня… Сколько было всего в этом взгляде! И тепла, и тревоги, и пожелания удачи. Вместо крика Андрей едва выдавил из себя:

– Я учитель черчения. Первый и второй курс. Вот.

Ему вдруг стало нестерпимо стыдно за свой внешний вид: несвежую рубашку, помятое лицо, позавчерашнюю щетину на подбородке. То, что видели студенты, а ему вроде было наплевать, неожиданно превратилось в позорное, нестерпимое зрелище. Как он мог докатиться до такого? Когда утратил чувство собственного достоинства и понятие о чести, привитые за год жизни рядом с Селивёрстовым и Постышевым? Для осознания глубины падения нужно было появиться Наташе. То есть, Надежде…

– Как мило, мужчина-педагог! – рассмеялась тем временем девушка. – Мне показалось, здесь работают одни женщины. А вас как зовут?

«Как мило, офицер и педагог». Кажется, всё это было вчера.

– Сосновцев. Андрей Сосновцев. Наверно, стать актрисой в наше время непросто?

– Да, но где сейчас легко? Я мечтала играть на сцене с детства. Отец видел во мне юриста, пробовал отговорить от актёрской стези, да потом оставил. Понял, что бесполезно. А я, между прочим, окончила Высшее театральное училище имени Щепкина. Думаете, просто было? Правда, на большой сцене пока для меня места не нашлось. Но я не теряю надежды…

– Если вы чувствуете в этом своё призвание, у вас наверняка всё получится! – не удержался Андрей. Кровь прилила к щекам. – Уверен, время подтвердит правоту и моих слов, и вашего выбора.

– Спасибо на добром слове, Андрей. А вам нравится преподавать? – спросила чуть лукаво. Это что – намёк? Неужели она далёкий потомок Руслановых, и фамильные предания сохранили до наших дней истории о боевой молодости какой-нибудь прапрабабушки, которую спасал бравый рисовальщик?… Чушь! Чушь и блажь, бред! Ему это только показалось, что с ним кокетничают. Ну, действительно, зачем ей такой знакомец, с небритой рожей и перегаром на полверсты?

– На… Надежда, давайте встретимся сегодня вечером? – решился Сосновцев. – Где-нибудь в кафе, на ваш выбор… Посидим, попьём кофе…

– Но… я вас совсем не знаю…

– Вот и познакомимся. Право слово, в моём приглашении нет ничего фривольного.

– А можно было и добавить капельку… фривольного, – рассмеялась Надя. – Хорошо, в шесть вечера у кафе «Платан». Знаете, где это?

– Найду. И буду ждать.

Дальше всё закрутилось. Сосновцев отыскал старосту группы, с которой предстояло провести занятие, и перенёс время. Директору позвонил по мобильному телефону, чтоб не встречаться лично, отговорился. Нёс какую-то околесицу, но выбил разрешение пропустить день. Видно, было в его тоне что-то такое, отчего директор сказал: «Хорошо. Гуляй сегодня. Но учти, это в последний раз». Сосновцев согласился – действительно в последний. Теперь у него начнётся новая жизнь!

Прибежал домой. Залез в ванну – откисать. Смывать с себя грязь многодневной затяжной пьянки, сомнения свои и терзания. Казалось, хотел отмыть и обновить саму память. И в какой-то степени это удалось. А может, виной тому было настроение, тонус, который сохранился после встречи с Надеждой.

Потом отпивался крепким чаем, трезвел, приходил в себя. И, наконец, гладко выбрился, протёр щёки хорошим одеколоном (уже забыл, когда пользовался им в последний раз!). Хватился, нет денег. До получки пять дней, занять не у кого. Не у соседки же просить, только расплатился за доброе отношение, квартплату и коммунальные услуги. Тут его взгляд упал на кольт.

Зачем он ему теперь? Дорогу в овраг можно забыть. Ни к чему палить из револьвера, возврата к прошлому это не даёт. Да и незачем возвращаться – Андрей смотрел вперёд, в будущее, которое могло стать счастливым и наполненным новым содержанием! А деньги за пушку Степан предлагал хорошие. Вот и решение проблемы.

Палец сам набрал номер на телефоне. Да, бубнил в трубку оружейник, привози прямо сейчас. Расплачусь сполна. Андрей загнал недостающие патроны в барабан и обнаружил, что это были последние. Вот и хорошо, больше в его доме не будет ни оружия, ни боеприпасов. До шести ещё оставалось время, он накинул куртку и вышел из квартиры.

Спустился по лестнице со щербатыми ступенями. Прошёл мимо стен с подновлёнными надписями «Светка дура» и «Витя Цой форева», не замечая привычных запахов, не обращая внимания на знакомые с детства звуки – шум телевизора у соседей напротив, традиционный утренний скандал этажом выше. Окурки на лестничной площадке, где живёт подросток Гоша. К нему так и приходят друзья, а на улице стоять не в кайф. Где ж ещё поговорить мальчишкам? Хорошо хоть пивных банок не набросали…

Хлопнула сзади дверь подъезда – Андрей шёл навстречу новой своей жизни.

Степан жил в угловом доме, до которого оставалось всего ничего, когда из-за поворота, с визгом тормозов и надрывным рёвом двигателя, выскочил тёмный автомобиль. Сосновцев даже не успел рассмотреть марку – машина дважды вильнула, сбрасывая скорость, и врезалась в фонарный столб. Звон битого стекла, скрежет сминаемого металла и дребезжание катящегося колпака слились в единый характерный звук.

Андрей машинально отпрянул к стене, хотя до аварии было никак ни меньше двух десятков метров. Стоял, вжавшись спиной в холодный камень, и неотрывно смотрел на разбитый автомобиль. Было что-то тревожное в появлении мчащейся машины на тихой улице, что-то неправильное было. Когда в тот памятный день на него летел внедорожник, он не испугался, а сейчас – хоть непосредственной опасности вроде не было – тошнотворный страх выжал пот на лбу и груди, ослабил ноги.

Дверца со стороны водителя распахнулась, из салона вылез человек. С трудом передвигаясь и заметно припадая на левую ногу, он прошёл несколько мелких шагов и опёрся на смятый капот, согнувшись. Левая рука его висела плетью, на лёгком плаще темнели пятна. Человек поднял лицо, поправил чёлку, закрывающую глаза, и уставился на Андрея.

Узнавание было мгновенным. Юрка Полухин, старый школьный друг. Где-то за домами вразнобой завывали сирены полицейских машин, и не было сомнения – гонятся за ним. Не оставил Юрка своего ремесла, не нашёл другой дороги в жизни, кроме разбойничьей. Разве может быть преступник бывшим – не раскаявшийся, не понесший наказания за совершённые злодеяния? Как видно – нет. Переступив через кровь далёких предков, Полухин продолжал убивать своих современников. Из-за денег…

А Юрка тем временем, криво ухмыльнувшись, достал пистолет. «Макаров», с такого расстояния точь-в-точь такой же, как тот, что давал Андрею Постышев. «В мишень попадёте?» – «Что – стрелять?» – «Ну да. Пистолет, он ведь для того чтобы стрелять».

Полухин поднял ствол. Чёлка спутанных волос закрывала правый глаз, мешала целиться. Он тряхнул головой, убирая помеху. Руку заметно водило от слабости. Он переступил и привалился к машине для большей устойчивости.

Ты опять целишься в меня, дружище? Как тогда, на вокзале? «Ты помешал мне сорвать такой куш, что поворотись всё обратно, я бы в тебя опять выстрелил. Только более удачно». Да, сейчас ни что не мешает тебе попасть точнее…

Вся нерешительность и воспоминания ушли разом. Исчез страх, высох пот, окрепли руки и ноги. Сосновцев рванул из-за пояса револьвер. Тот самый, что дал ему поручик Севастьянов. Дал для защиты собственной любви. Щёлкнул взведённый курок, провернулся барабан. В нём замерли готовно шесть безоболочечных смертей калибра срок четыре сотых дюйма. У которых высокая начальная скорость и дульная энергия, нужно лишь нажать на спуск…

Нет, дружище. Просто у тебя не получится и в этот раз. Андрей Сосновцев поднял оружие.

2015 г.