Глава 13. Обкатка
Ноябрь 2447, Венера, Альфа, королевский дворец
Нет, ее не ждали. В смысле, ждали НЕ ТАК, как она думала. В кабинете кроме королевы никого не было.
– Здравствуйте, ваше величество! – склонила голову Лана и пошла вперед, к столу, за который села, следуя беглому жесту Леи.
– Здравствуй-здравствуй, героиня!
Сказано было без ехидства, но… Как-то многозначно. Точнее, двузначно. Лана вжала голову в плечи.
– Спасибо тебе. – Лея встала, обошла стол и протянула ей руку, которую она тут же пожала. – Спасибо за дочь. Я до конца жизни буду признательна всем вам за это.
– Мы всего лишь делали то, что должны были, ваше величество!..
– Опять выкаешь? – Лея усмехнулась. Но не зло.
– Так я же марсианка! – выдавила смешок Лана и тоже улыбнулась.
Лея не нашлась, что ответить, вернулась на место, села.
– Знаешь, если прямо честно, между нами, вас бы следовало расстрелять. Или повесить. Всех вас. Но особенно тебя, Мэри и Мамочку, отдельно. Ты понимаешь, о чем я?
Лана понимала. Она ожидала другого разговора, а потому растерялась и уткнулась в столешницу.
– Ну и что, что я приняла решение отстранить вас? В тот момент вы еще были хранителями. Были, Лана, и должны были четко выполнять все инструкции и планы!
– Связи не было, ваше величество… УЖЕ не было… Ни с дворцом, ни с ИСДОшниками… Потому мы и импровизировали, позволили себе… – Она изобразила раскаяние, впрочем, не обольщаясь – королева прекрасно видела, что она испытывает на самом деле. Но ее величество решила не усугублять и "поверила".
– Да, моя милая, если не повесить, то уж всыпать вам не мешало бы! Плетей эдак по двадцать. А тебе, как старшей, все тридцать. Но победителей не судят, и то, что вы победили, автоматически перечеркивает всё.
– Но имей в виду! – резко повысила она голос. – Отныне никаких импровизаций! Никакого своеволия! Только инструкции и планы! Шаг влево, шаг вправо – и я, действительно, буду вынуждена поставить перед Советом вопрос о вашей ликвидации, как профнепригодных и неподдающихся внушению! Все понятно?
– Так точно, ваше величество!.. – Лана еще больше вжала голову в плечи.
– Да, и не смотри так. Я все-таки решила вас оставить. Именно вас, оглоедиц несчастных, своевольных и прочая прочая. Более того, теперь мою дочь будет охранять не один взвод, как раньше, а нормальная оперативная группа по схеме "два плюс один". Как и положено.
Если бы Лану ударили сзади по голове, она не была бы так ошарашена, как сейчас.
– Группа будет формироваться на базе "девятки". Раскидай своих девчонок, как сочтешь нужным, и добавь к ним пополнение из резерва. Командиров взвода выбери сама, но мне кажется, у Мамочки неплохие лидерские качества – без тебя она тут всем заправляла. Один комвзвода у тебя уже есть. Пообвыкнешься здесь несколько дней, оботрешься и приступай к доукомплектации.
Лана кивнула, чувствуя, как пересохло во рту. Следующая фраза стала закономерной относительно предыдущего:
– Ты же назначаешься главой опергруппы. Приказ уже утвержден, принимай две звездочки на погоны и начинай заниматься. Все ошибки, все недочеты будут висеть лично на тебе, так же как и взаимоотношения твоих девочек с пополнением. Но и полномочий у тебя прибавится – это плюсы. – Лея улыбнулась и выдержала паузу.
– Скажу только, что отныне ты имеешь право потребовать любого человека из кадрового резерва. Из любого взвода, вне зависимости от правил, традиций и желания самих бойцов. Только целесообразность. Способности и целесообразность. Хватит, нанянчилась я с их коллективизмом – пора прикрыть эту лавочку. Это немало, согласись?
Лана кивнула. Да, это, действительно, немало. Только два человека имели такие права, Оливия и Анна-Лучница, главы охран инфанты и принца Эдуардо. Теперь еще и она.
– Кроме "чертовой дюжины", этот взвод не трогай, – оговорилась королева. – На него у меня отдельные планы. Но думаю, и без этой шестерки тебе есть кого выбрать.
– Шестерки? – Лана поняла, что пропустила что-то еще, но на фоне услышанного и увиденного это показалось ей второстепенной информацией. – Жаль, я бы Сестренок взяла. Даже без раздумий… – подумала она вслух. Королева тут же скривилась, и Лана закрыла тему. Хотя насчет последних было бы неплохо – хорошие девочки. Или Маркиза – с руками бы оторвала! Но нет – так нет.
"Старший лейтенант". "Глава опергруппы"… Она проговорила про себя эти словосочетания несколько раз, пробуя на вкус. Да уж, звучит заманчиво! Не просто заманчиво, клево! Три взвода, три полноценных взвода в подчинении, плюс резерв, который она лично(!) в любой момент может потребовать! Лана на секунду прикрыла глаза, пытаясь представить себе такую власть.
– Ну что, прочувствовала? – усмехнулась ее величество, внимательно наблюдающая за ее реакцией.
Да, почувствовала. Но все, что здесь прозвучало, слишком сильно походило на сказку. А она не любила сказки. Она – воин, а на войне нет места сказкам.
Лана вмиг посерьезнела, и решилась, делая выбор между "сейчас" и "никогда". Тяжело вздохнув, откинулась на спинку кресла и подняла тяжелый замученный взгляд на сеньора, которому дала в свое время вассальную клятву. Клятвы не даются просто так, даже такими, как она.
– Но я не понимаю, ваше величество, одного. Как вы можете доверить такой пост человеку, который служил в армии, воевавшей против вас? Против вашего государства?
Королева вмиг посерьезнела:
– Повтори?
– Я говорю, ваше величество, что не понимаю, как вы можете доверять жизнь дочери бойцу… Второй Национально-освободительной армии Марса. И тем более не понимаю, как вы доверили ее в первый раз.
Молчание. Лана продолжила:
– Я прокололась. Очнулась с мыслью, что прокололась с этими долбанными "кракенами", и что когда раны подживут, меня ждет трибунал. Или хотя бы разбирательство. Но позже, оставшись в одиночестве, долго думала и поняла, что вы изначально все знали. Вы не могли взять меня к себе, ничего не узнав про мое прошлое. И до присяги бы не допустили. Закономерный вопрос: "Почему?". Несколько запоздалый, но лучше поздно, чем никогда, не считаете?
Лея вздохнула, встала и прошлась по кабинету. Наконец, выдавила:
– В этой ситуации я поражаюсь лишь твоей тупости, Светлячок. Я всегда считала, что ты знаешь.
– Знаю что? – похолодела Лана. Разговаривать вот так, когда тот, с кем говоришь, стоит сзади тебя, ее напрягало. Но еще больше напрягало осознание, какая же она была дура.
– Что "девятка", как проект, был создан ради тебя. Чтоб "потерять" тебя на фоне остальных.
– Да, проект завершился успешно, – вновь оговорилась она. – Мы перемололи тех девчонок, выковали из них настоящих ангелов-хранителей, даже лучше остальных. Но изначально Совет решился на этот проект лишь под большим моим давлением. И всего лишь ради одного единственного человека.
Лане стало плохо. Она почувствовала, что голова пошла кругом. И еще, что не может ничего сказать, и даже придумать – слишком уж огорошила ее величество.
– Но… Почему?.. – только и смогла выдавить она, слегка придя в себя через несколько долгих минут, во время которых королева демонстративно вышагивала взад-вперед за ее спиной.
– Почему? – По голосу Лана поняла, что королева довольно улыбается. – Наверное потому, что ты до сих пор в розыске. Да-да, твоя мордашка до сих пор висит в базе данных поиска и обмена преступников Альянса. Останови тебя на улице патруль нашей доблестной гвардии, она в первую очередь будет обнаруживаться, как лицо, похожее на подозреваемую марсианскую преступницу. Спасает тебя от этого лишь поставленная нами блокировка, сообщающая, что "идентификация завершена. Объект заданным параметрам не соответствует". Да что там! Сам Алекс(z) регулярно спрашивает о тебе! Какая-то крыса растрепала ему, что ты у меня в корпусе, вот он и интересуется. Хотя наверняка не знает, засранец!
Новый вздох.
– Однако, награда за твою голову так и висит, не востребованная. Вместе с запросом в базе данных. И подозреваю, что ступи ты на землю Марсианской республики, тебя не смогу защитить даже я, при всем своем влиянии на Красной планете. Вот так, Светлячок.
Кстати, это был твой первый прокол – оставить старое прозвище. Еще в приюте. Так что давай не будем о проколах, хорошо?
Лана кивнула и какое-то время сидела молча, пытаясь осмыслить сказанное. Наконец, нашла в себе силы и обернулась:
– Зачем вы меня взяли, ваше величество? Раз знали всё, с самого начала?
Лея улыбнулась, подошла и положила руки на спинку ее кресла.
– Под Курском и Ярославлем до сих пор знают, что означает слово "светлячок". Хотя прошло десять лет. Алекс, их президент, ищет способы прикончить тебя, невзирая на мой прямой приказ о тебе забыть, зная, какие последствия это повлечет. А вместе с ним многие бывшие полевые командиры, ставшие ныне министрами, начальниками отделов или губернаторами провинций. Ты – их мозоль, и плевать, что о тебе нет вестей столько лет. Месть, моя дорогая, страшная штука, и иногда она не имеет срока давности.
Королева рассмеялась.
– Ты ведь не разменивалась на мелочь, моя дорогая. Валила только шишек, самых главных, самых важных. Или самых нужных, чья смерть останавливала наступления фронтов. Пролезала там, куда другой пролезть не сможет, попадала из таких положений и под такими углами, под которыми никто никогда не попадет. Когда я брала тебя, я хотела себе такого же "светлячка" – меткого, рискового, для которого нет ничего невозможного. Я хотела, чтобы это был МОЙ "светлячок"…
Пауза.
– Я была не в праве заставлять тебя, когда ты отказалась идти в наказующие. Но так вышло, что и в роли хранителя ты проявила себя с самой лучшей стороны. Добро пожаловать домой, девочка!
Она наклонилась и обняла ее. Тепло. Нежно. Как обняла бы на ее месте мать, если б была живая.
– Добро пожаловать домой, бродяга! Надеюсь, теперь у тебя все будет хорошо?!
Лана кивнула, пытаясь сдержать рыдания. По лицу ее текли, широким потоком, предательские слезы.
– Посиди, отдохни… – продолжила ее величество, чуть отстранившись, но с еще большей теплотой. – Не нужно им видеть, что ты плакала. И запомни, в гражданской войне, любой, сражаются две стороны, и обе они – граждане своего народа. Своего, не чужого. Потому, что если сражаются граждане чужого, это называется интервенцией, а я не помню, чтобы посылала на вашу войну хоть кого-то из своих подданных. С возвращением!..
Она вышла. Лана еще долго приходила в себя, пока не вышла следом, в приемную. Ее ждали безмолвные хранители, которые проводили ее, но не к лестнице, а вновь к лифту. В глазах их читалось спокойствие и равнодушие, за которыми, если приглядеться, можно было разобрать сопереживание.
Да уж, с возвращением домой, бродяга!
***
Ноябрь-декабрь 2447, Венера, Альфа, королевский дворец. Корпус телохранителей
Потом стало легче. Легче не в прямом смысле слова, наоборот, нагрузки на меня с каждым днем все увеличивались и увеличивались, пропорционально заживлению коленки… Но это было уже не то. Как бы сложно ни было после, первые два месяца в моих воспоминаниях так и остались бесконечным адом, без единого просвета.
Занятия… Первый день мне только обозначили, с чем я столкнусь в перспективе, каковы методики здешнего обучения. Самый ад ждал впереди. Сложнее всего было настроиться на милых преподавателей, улыбающихся тебе в лицо, но раз за разом жмущих на ключ активации тока на моих… Мотиваторах. Да, мотиваторах, ошейниками их язык не поворачивается назвать, все-таки я не собака. Любая мелочь, любое прекословие, любое промедление с ответом – й-у-у-ух! Ты подскакиваешь. И всё – с улыбкой!
Материал, даваемый поначалу, запредельно сложным я назвать не могу, как и объемы, которые на меня вываливали. Все-таки частные школы – великая вещь, я давал такую фору бывшим уличным бродяжкам, с которыми в основном сеньоры инструкторы имели дело до меня, что сравнивать нас не стоит. Даже изучаемые на более старших этапах развития дисциплины, вроде языкознания, стратегии или истории, я улавливал на лету. И если бы была возможность нормально, по-человечески повторять изученное "дома", перед отбоем, бить меня током вообще бы не пришлось. Но в этом крылась другая проблема – времени на повторение у меня не было. Даже с учетом того, что лечь удавалось гораздо позже положенных десяти часов.
Дисциплина… Страшное слово для человека с улицы, не нюхавшего пороху в армейской учебке. Я не нюхал, но не представлял, что это будет так тяжко. Дисциплина и устав – два кита, на котором зиждется вполне законное измывательство над любым новобранцем. И с них началась моя ломка.
Поначалу было дико, страшно дико от того, что офицеры в любой момент могли меня ударить. Я пытался защищаться, закрываться, за что на второй же день угодил в карцер, до конца суток, то есть до следующего развода. Кроме занятий – к приходу инструкторов-теоретиков меня выпустили, но на ночь опять закрыли.
Первый раз я сидел в "десяточке", самом слабом из местных карцеров, но и он оставил неизгладимые впечатления: разогнуться там было невозможно. Почти сутки я сидел, скрючившись буквой "зю", поминая уславшего меня сюда дежурного офицера, ее маму, весь корпус и всех его мам. "Девяточка", как позже выяснил эмпирически, такая же точно, только ее еще и охлаждают, чтобы сидел и стучал зубами. Но на первый раз меня пожалели. Уснуть в таком месте не получилось, а с утра вновь был развод, вновь метание ножей и теоретические занятия – как ни в чем не бывало. И плевать, что я еле-еле выполз и еле разогнулся – никому до подобной лирики не было дела. А после обеда на всех трех пАрах один за другим следовали безжалостные удары током, за медлительность, которой не могло не быть после бессонной ночи.
Но "десяточка" меня ничему не научила, и второй карцер последовал через день. "Восьмерочка", такой же "гроб", только стоячий. А стоять, не имея возможности лечь, только в полуприсяди, уперев коленки в стену… Это совсем не то, что сидеть, пусть и скрючившись! После "восьмерочки" я присмирел, и какое-то время молча сносил нападки, которых, кстати, было не так много. Следил за языком и поступками, старался не давать поводов. Но дня через три мне это надоело. И на сей раз меня ждала "семерочка". Такая же, но еще ниже и уже, в которой мне оставалось только прыгать, чтоб не дать крови застояться.
Само собой, что спать в "семерочке" не пришлось, я вывалился оттуда бешеный, злой, и мне было по барабану, кто передо мной и чего хочет. Это был ад, почти суточное стояние, без еды, в темноте и в безмолвии; я благодарил бога, что он не дал мне свихнуться. Я был настолько злой, что меня даже не тронули на разводе, хотя было за что. Но именно тогда демоны столкнули меня с Капитошкой, уже сменившейся, но чем-то недовольной и желающей согнать на ком-нибудь зло. Например на пареньке-салаге, которого можно унизить при девчонках в столовой.
Нет, я не ударил ее, всего лишь заблокировал и отпихнул. А перед этим высказал ей в лицо все, что о ней думаю, вспомнив ее родственников до пятого колена. Но и этого было более, чем достаточно
До утра я сидел в обычной одиночке, тут и такие есть, с матрасом на откидной лежанке, раковиной и туалетом. Мне даже поесть приносили! Но утром ждала экзекуция – двадцать ударов плети.
Плеть… Это больно, очень больно. И не смотрите, что она гуманнее кнута – гуманность заключена скорее в том, что быстрее заживает, травмирует. Но боль саму по себе я мог перенести. Я страдал "за правое дело", это придавало мне сил, уверенности в себе. Я готов был смеяться, как смеялись перед расстрелом партизаны древности. Но меня били на глазах у двух сотен прелестных созданий, которые смотрели… С жалостью. Ни с пониманием и ни с сочувствием, а жалостью. Мое "сопротивление системе", привычное еще по школе, где я слыл своего рода героем, никем таковым не воспринималось, все видели во мне лишь выпендристого дурачка без царя в голове. А это… А я мог вытерпеть все, кроме этого.
"Телесное наказание" не помогло. Не с первого раза. Были у меня еще и карцеры, и порки, и чистка оружия под сотым метром. Много чего было. И девчонкам моим попадало, за компанию. Чтоб понимал, что такое коллективная ответственность. Глазки в пол не убрал? Смирно вытянулся недостаточно ровно, не по уставу? Застежку верхнюю на кителе не застегнул? Ну и что, что китель департамента, не застегнул же? Пожалуйте всем взводом драить чертову прорву местных редкоиспользуемых помещений без помощи техники. До конца суток. Да-да, и вы, за то, что плохо обучили camarrado Chico и не проконтролировали. А лицезреть недовольные рожи девчонок, дующихся на тебя за то, что подставил их… Это даже большее наказание, чем любой карцер.
Да, по поводу прозвища. Не думайте, что я один такой языкатый, случайно даю всем нетривиальные прозвища, которые намертво цепляются. Ко мне тоже прицепилось, причем так же случайно, походя. И окрестил меня как думаете кто? Неправильно. Катарина, моя дорогая Катюша.
"Малыш". Она использовала и использует это слово в разговоре как обращение, а не как имя нарицательное, имея в виду нашу разницу в возрасте и жизненном опыте. Эдакая взрослая мудрая тетушка рядом с глупым, но милым мальчиком. Но девчонки подхватили, и теперь я не "малыш", а "Малыш", "Chico". В придачу к действующему официальному позывному "Ангелито" и собственному имени, которое здесь в ходу наряду с позывным, несмотря на то, что вроде как не принято.
…Всё закончилось испытанием, которое меж своих называется "стойкий оловянный солдатик". Опять же, "всё" – понятие относительное, но именно после этого мое мировоззрение изменилось в достаточной степени, чтобы успокоиться и принять неизбежное. Почувствовать себя "здесь", что мосты в прежнюю жизнь все-таки взорваны и принять чуждые до этого ценности. Я – Ангелок, Chico, паренек из тринадцатого взвода, "чертовой дюжины", а не Хуан Шимановский, обычный подданный ее величества, проживающий на улице Первого Космонавта Гагарина, учащийся школы имени генерала Хуареса. А это событие знаковое. Поворотное.
"Стойкий оловянный солдатик" – это почти самый крутой карцер, "двоечка", тоже сделанный по типу вертикального "гробика", но только немного иначе. Стены в нем выполнены из металла, и раскалены, к ним невозможно прикоснуться голой рукой. Снизу же подается воздух, достаточно прохладный, чтобы находящийся внутри человек не сварился, но достаточно теплый, чтоб не заболел. То есть обжигающими были только стены, и именно в них была зарыта собака.
Поскольку материала, который можно подложить, чтоб прислониться, с собой не дают, все отмерянное время в этом карцере нужно стоять – просто стоять, ни к чему не прикасаясь и ни на что не опираясь. Пытка, достойная Торквемады, далекого предка нашей стержневой нации – видно, у латинос это в крови. Если же ты забываешься или засыпаешь, и невольно к стенке прислоняешься, то обжигаешься так, что орешь матом, а охота спать сразу отпадает. До момента, пока вновь не вырубит. А вырубит примерно через несколько минут – спать здесь хронически некогда, ходишь постоянно на автопилоте и организм сам настраивается ловить для сна любой момент.
Так и стоишь, весь остаток суток, всю ночь, мокрый, потный от жара стен, борящийся с пудовыми веками. Как сказали "упаковывавшие" меня "морпехи", мало кто может выдержать в нем ночь – за всю историю корпуса это были единицы. И мне советовали поступить "как все" – бухнуться "без сознания". Так я быстрее окажусь в лазарете, и пытка на этом закончится.
Добрые тетечки. Нет, правда, добрые, добра мне желали. Но я не мог позволить себе бухнуться в обморок. Начиная с того, что у меня останется большой ожог, даже если они вынут меня в тот же момент, и заканчивая чисто моральным аспектом – я просто не мог себе позволить бухнуться в обморок перед девками. Даже в карцере. Я должен был выдержать это!
И я выдержал. К счастью. А потом, в качестве бонуса, отоспался в лазарете за все свои недосыпы – меня не теребили после такого испытания, и я проспал почти до следующего развода.
И только тогда, после "солдатика", моя голова впервые не дернулась, когда к скуле полетел очередной кулак инструктора. Только после этого тело научилось не реагировать и терпеть боль. Я научился стоять навытяжку и смотреть сквозь собеседника, отдающего тупые-претупые приказы, прятать глазки в пол, и так далее и тому подобное.
Тогда же произошел и инцидент с зубом Капитошки, который я воспринял как знак высших сил, символ того, что самое сложное осталось позади. И оно осталось. Моя война с дисциплиной завершилась.
И только после этого началось настоящее обучение.
***
– Да, сеньор. На большие дистанции пока нет, но стометровку бегу спокойно. Больше сеньоры инструкторы мне пока еще запрещают. – Кивок на сидящую рядом с ним женщину, делавшую мне операцию. Действительно, ветеран, симпатичная на вид, совсем не старая, как я ее себе мысленно представлял. И с корпусом в данный момент ее связывал только лишь я – у нее было полно работы за его пределами, она считалась известнейшим специалистом на планете. Просто в тот день, когда я проходил испытание, ее пригласили присутствовать, как члена совета офицеров, и она не могла не явиться.
Профессор покряхтел, выражая неохоту, покачал головой и снова уткнулся в изображение моего сустава, выдаваемое объемным визором.
– Хорошо. Уломали. Признаю. Полное восстановление! Довольны? – Усмешка. – Вот ведь чертовки, даже меня, вредного старика, смогли уломать!
Он обернулся к своей ученице. Та скромно потупилась, улыбка так и лезла из нее наружу.
– Вы сами видите, колено восстановилось, несмотря ни на какие сроки. Глупо лелеять и трястись над нею еще месяц-два. Мы и так тормозили процесс, как могли.
Это была правда. Несмотря ни на какие угрозы кар небесных, эта сеньора отказалась разрешить мою… Более ускоренную подготовку. Дошло до вмешательства королевы, которая почтила эту обитель своим присутствием лишь ради этой проблемы. Выслушала обе стороны – ее и Мишель, после чего приказала привезти профессора. Да-да, получается, меня рассекретили – теперь он знает, что я за птица и где… прохожу обучение. Но королеву это волновало мало, ей нужен был эксперт, третейский судья, и она пошла на такой шаг.
Профессор изучал меня полдня, давал различные нагрузки, и в итоге выдал рекомендацию не спешить, несмотря ни на что. И как бы королева не хотела побыстрее усовершенствовать мою персону, она приказала следовать рекомендациям, а самого профессора стали привозить ко мне раз в три дня.
После этого они теперь уже вдвоем тормозили процесс моего официального выздоровления, запрещая давать нагрузки, которые, я чувствовал, давать мне уже можно. Хотя прошло каких-то два месяца вместо минимум трех запланированных. А то и четырех. И вот теперь час пробил – меня признают выздоровевшим и назначат график увеличения нагрузок на ближайший месяц. Но этим, скорее всего, сеньора займется в одиночку, без профессора – она лучше знакома со спецификой местной подготовки.
– Нет, рано. – Мы шли по коридору с Катюшей, с которой, если честно, я почти не пересекался все это время. Да, я получал тычки, удары и наряды, но в основном от других офицеров; она же, несмотря на статус куратора, "наказывала" меня всего пару раз, и то за вполне заслуженное. Памятуя о ночи в ее квартире, я позволял взаимоотношениям с нею выходить за рамки принятых здесь правил, но разрешить делать это на глазах у кого-либо постороннего она не могла.
– Все это была прелюдия, разминка. Мы ждали, пока заживет колено, потому занимались одной лишь дрессировкой. Ну, и ножи тебя метать немного научили, – усмехнулась она.
Я шел невозмутимо, с покерным лицом. Да, ножи покидать они меня заставили. За два месяца я перекидал их столько, что теперь почти всегда попадаю ими в яблочко, с любой позиции, с любой разумной дистанции, с любой руки. "Почти" – потому, что уровня Маркизы я не достиг, хотя честно пытался. Однако, для боевика мой уровень вполне приемлемый, это признала инструктор по метанию, а она тетка серьезная – ей сложно угодить. Это достижение, которым я гордился, и вывести меня из себя упоминанием пота на полигоне номер семнадцать у Катарины не получится.
– Прежде, чем мы начнем тебя раскачивать серьезно, по-взрослому, мы должны тебя обработать… НАШИМИ методами. Понимаешь о чем я?
Я усмехнулся.
– Откроете секрет своей подвижности?
– Кивок.
– Я думала, ты и сам уже обо всем догадался. Или спросил у кого.
– У вас тут спросишь! – Я про себя выругался.
Немного о текущей обстановке, сложившейся на сегодняшний день. Со мной НЕ РАЗГОВАРИВАЮТ!!! Никто из девчонок, кроме моего взвода. И хранителей взвода Камиллы, но те всего лишь подсказывают трудные моменты, как лучше сделать то или иное, и в основном по оружию. Да и пересекаюсь с хранителями я редко. Остальные не общаются со мной из принципа, чтобы соблюсти традицию.
Буквально за несколько часов до моего поступления по этому поводу здесь произошло собрание, на котором присутствовали все комвзводов. На нем было выработано следующее решение. Поскольку присяги мне не видать еще долго, я так и останусь в статусе "малышни", они станут считать меня достойным общения лишь после завершения пристрелки, когда со мной начнут заниматься на "мозговерте". То есть, когда я пройду стадию, на которой безболезненно могу вернуться домой. Теоретически, пока меня не обработают "мозговертом", я буду Хуаном Шимановским, просто активно позанимавшимся физически. После же стану Chico, Ангелочком – маленьким ангелом, обладающим способностями, приобрести которые на гражданке невозможно. А значит, и выход отсюда после этого для меня станет возможным только вперед ногами.
Конечно, девчонки не знали и не знают, что выход для меня закрыт и так. Если в моих жилах кровь семьи Веласкес, и если об этом многим известно (а после такого сумасшедшего приема мною должны заинтересоваться многие серьезные люди и чего-то нарыть), полноценной прежней жизни за воротами не получится. Благоразумнее всего мне самому не рваться наружу.
Но следствие того решения то, что все обитатели здешних пенатов мне улыбаются, раскланиваются со мной, некоторые даже здороваются, но разговаривать – табу. Соответственно, узнать о местных порядках, законах и традициях я могу только от девчонок взвода, которые так же разговорчивостью, окромя житейских вопросов, не отличаются.
Как я понял гораздо позже пристрелки, это был правильный ход, и вряд ли такое решение исходило от самих девчонок. Потому, что не только тринадцатому взводу нужно было дать время привыкнуть к виду моей мордашки, остальные в этих стенах тоже были от нее, мягко говоря, в шоке. Моим девчонкам помогали психологически, обрабатывали, и они постепенно привыкали, но как обработать психологически три сотни таких же оглоедиц, у половины из которых в отношениях с мальчиками тяжелые психологические проблемы?
Потому первое время со мной и не разговаривали, присматривались, имея за спиной веский аргумент – запрет. Для многих это была игра, но многим это время действительно пошло на пользу. И к моменту, когда я шагал с Катариной к "мозговерту", со мной свыклись, смирились, без ущерба чьей-либо психики. Но только после этого. Узнать о "мозговерте" же до него мне было просто неоткуда.
Впрочем, у меня были предположения относительно того, что это такое, уже давно. Все-таки я взрослый образованный человек, достаточно поживший за воротами, а не малолетний шкет, каковыми они попадают сюда, не имея о нейронном ускорителе никаких сведений, кроме слухов. Да-да, ускорение нейронных процессов, которым пользуются для подготовки пилотов-истребителей. Я давно подозревал, но у меня не сходилось слишком много деталей, достаточно важных, чтобы считать, что я ничего об их технологиях не знаю. Но без нейронного ускорения обойтись не могло – это к гадалке ходить не надо.
И это нервировало. Потому, что до четверти пилотов в летных училищах при подготовке сходит с ума. А многие делают это спустя какое-то время после службы, после выхода на пенсию. Именно поэтому жалование пилотов-истребителей самое высокое в вооруженных силах, лейтенант-истребитель получает, как флотский майор или сухопутный полковник. И именно поэтому конкурсы в летные самые низкие из всех военных училищ королевских вооруженных сил.
– …Конечно догадался, – произнес я после долгой паузы. – Но кое-какие вопросы все равно имеются. У меня много деталей не сходится, а даже без единой картина не складывается.
– Можешь не гадать, – она загадочно улыбнулась. – Сейчас я сама все расскажу.
– Дозрел?
– Да.
– А раньше нельзя было сказать?
Она скривилась.
– Береженого бог бережет. Ваша фраза, русская. – она усмехнулась. – А вдруг они бы приняли решение тебя отпустить? – Она указала пальцем вверх. – Вопреки всем традициям? Тебя и приняли вопреки традициям, почему нет? А отпускать тебя с лишним багажом знаний… Опасно.
Она вновь скривилась и покачала головой. На этот аргумент я ничего не смог возразить.
– Ну вот, пришли.
Мы находились недалеко от медблока. Гермозатвор, оснащенный системой особого допуска, с подтверждением разрешения входа через диспетчерскую, как на стрельбищах и в арсеналах, где оружие. Я несколько раз проходил мимо, он всегда был наглухо задраен, но сейчас лишь легкий внутренний люк не давал проходящим мимо рассмотреть, что делается внутри.
Катарина приложила браслет к глазку этого люка, тот уехал вверх. Внутри нас уже ждали – весь мой взвод в полном составе, без оружия. За стеклом-переборкой огороженного внутреннего пространства располагался зловещего вида агрегат с мягким креслом в центре. Возле него колдовали две девушки лет двадцати пяти и сеньора в возрасте, ветеран. Все в белых халатах и колпаках. Мои девчонки молчали, лица у них были бледные.
– Хуан, мы это… – начала Кассандра, но Катарина ее остановила:
– У них был приказ – ничего тебе не говорить. И я рада, что они его исполнили… – Последнее было произнесено зловещим тоном и предназначалось Кассандре. Ясно, где-то мои девочки когда-то дали маху, и им это вспоминают.
Моя куратор повернулась ко мне и выдавила улыбку, за которой я разглядел холодное безразличие, под которым тоже пряталась, но уже тревога.
– Это, как ты наверное догадался, нейронный ускоритель. – Кивок за стекло. – Он используется для подготовки пилотов королевских ВВС и ВКС. Теперь отличия от армии, не дающие тебе покоя. Пилотам задается десятикратная степень "погружения". Скорость космического истребителя – десятки тысяч километров в час, и реакция пилота должна превосходить нормальную именно на порядок. Но! Пилот управляет машиной с помощью пальцев рук. Одно покачивание ладони – и машина несется в сторону под огромным углом. В его системе управления действует только одна группа мышц, движения ее незначительны, и, как правило, не требуют дополнительного развития, кроме обычного пилотского тренировочного комплекса.
Теперь мы. – Она кивнула на девчонок. – Нам нет нужды увеличивать степень "погружения" в десять раз. Лимитирующим фактором для нас является мышечная реакция. А она совсем не беспредельна в отличие от нашего сознания. Поэтому главный упор в наших тренировках, Хуан, делается на развитие мышц, их скоростных характеристик, а не на нейронном ускорении. Сокращение мышц должно успевать за мозгом, отдающим им приказы. В этом вся суть.
Она ждала моих вопросов, моей реакции, но я молчал.
– Просто? – сама же озвучила она вслух, видно, готовилась к этой речи. – На первый взгляд да, если не копать глубже. А именно там зарыты все собаки. Например, именно поэтому мы берем только девочек – женский организм более гибок и пластичен, это наше поле деятельности. И именно поэтому в тринадцать – четырнадцать лет – когда организм еще растет, и нам удастся не только получить, но и закрепить нужный результат. Раньше нельзя по этическим соображениям, позже – тело слишком одеревенеет.
Вновь пауза.
– Мне жаль, Хуан, но твои мышцы сформировались, как бойцовские. Как силовые. И чтобы хоть как-то расшевелить, раскачать тебя, тебе придется пройти через боль. Адскую боль. Но даже после этого тебе все равно не догнать наших девчонок – время упущено.
"Время упущено". Так сказала Мишель при нашем с нею первом разговоре. Но только сейчас я понял, что именно она имела в виду.
– Профессиональные гимнасты и фигуристы начинают заниматься с шести-восьми лет. А то и раньше. В иные виды спорта берут детей чуть более старших, лет до десяти. Позже считается что поздно. Тебе же восемнадцать с половиной.
Да уж! Я про себя крякнул.
– Но прежде, чем вернемся к мышцам, может обсудим само нейронное ускорение и что ждет меня здесь?.. – Я почувствовал, как веки мои угрожающе прищурились.
Катарина кивнула.
– Что хочешь услышать?
– Какова степень "погружения"? То бишь, каков коэффициент ускорения?
– Для начала будет два. Двукратное увеличение скорости твоей реакции. Двукратное ускорение восприятия. Двукратное снижение времени оценки угрозы и принятия решения. После, если получим положительные результаты, доведем эту цифру до четырех. Для тебя, скорее всего, это будет максимум – твое тело не успеет и за четырехкратным ускорением, смысла подвергать тебя опасности и "погружать" больше мы не видим.
И вновь молчание. Она этим молчанием словно извинялась за то, что предстоит. Да, чем выше степень "погружения", тем больший риск сойти с ума. Но он есть и на коэффициенте "два", и "три", и даже "полтора". Он есть всегда.
Но с другой стороны четырехкратное ускорение? О таком я даже подумать не мог!
– Ты видел нас в действии, стоял в спарринге. Наверное, поразился результатам? – улыбнулась она, видимо, прочитав по лицу смену направления моих мыслей. – У нас нет особой тактики. У нас нет повышенной реакции или дара предвидения. Это просто высокая скорость анализа. Ты начал замах, а я уже просчитала его траекторию и поняла, что ты сделаешь в дальнейшем. Только и всего.
Вздох.
– Скорость принятия решений, малыш. Как реагировать на то или иное. Вот и все наши секреты. И с сегодняшнего дня ты будешь приобщен к ним самым непосредственным образом.
Я ошарашено покачал головой:
– А у меня есть право выбора?
– Нет.
– А если я не соглашусь?
Она пожала плечами.
– Но ведь речь идет о моей жизни! Больше того, о моем рассудке! А что если?.. – Только сейчас меня начала охватывать паника. Дошло.
На что я надеялся, когда шел сюда? Что она скажет: "Да, Хуан, мы нашли способ блокировки негативного фактора, у нас процесс проходит безболезненно для организма"? "У нас не сходят с ума"? Пардон, те, кто сошел с ума у них, отсеиваются на стадии малышни, живущей в отдельной закрытой для всех казарме. Таковые просто исчезают отсюда, и никто не замечает ни кто они, ни сколько их. А остальные к моменту прохождения Полигона благополучно о таковых забудут, всё перебьют более свежие и яркие эмоции – на Полигонах постоянно кто-то погибает, это не сказка.
Однако, моя собеседница стояла с самым непрошибаемым видом.
– Хуан, заходи. – Она указала на стеклянную же дверь в куполе. – Расслабься и ни о чем не думай. Ты не пилот, наши методы более щадящие.
Я вновь покачал головой.
– Какова ваша статистика по тем, кто не выдержал?
Она помялась.
– Около пяти процентов. Не пятнадцать, и не двадцать, как в королевских войсках. Бывают призывы, когда все остаются в здравии, статистика нулевая. Всяко бывает. И еще закономерность: когда не боишься, статистика ниже. Гораздо ниже!
Я поднял непонимающие глаза. Она пояснила:
– Они – девочки с улиц, из приютов. Пройдя курс молодого бойца, как ты сейчас, они больше не верят байкам и россказням про корпус. И когда садятся в кресло "мозговерта", свято уверены, что им врали и про него в том числе. Они не боятся, и от этого количество сбоев так же падает.
В училищах же этого нет, там все курсанты поголовно трясутся от страха, как ты сейчас. Потому, что умные и информированные. Потому успокойся, Хуан, возьми себя в руки и прими неизбежное.
– Почему ты не сказала раньше? – Мною вдруг овладела отпустившая было протестная волна. Я почувствовал то же самое, что во время попытки похищения меня "спецназом" дона хефе, когда уработал одного из его бойцов каменными шарами. И мне это не нравилось. Но еще более не нравилось отсутствие тех шаров в моей руке.
– Если бы ты сказала раньше, если бы подготовила, я бы иначе отнесся к этому! Почему ты ничего не сказала, Катарина?! – я повысил голос и пронзил ее глазами насквозь.
Ее губы растянулись в довольной усмешке – кажется, она ждала от меня именно такого поведения и такой постановки вопроса. Но то, что последовало в дальнейшем, выбило меня из колеи.
– Хуан, давай не будем наступать на грабли? Я озвучила приказ, ты его услышал. Возьми себя в руки, зайди и сядь, – произнесла она голосом, смахивающим на эталон безразличия. – И делай всё, что тебе скажут.
Я перевел глаза на ожидающих под куполом. Они прислушивались к разговору через приоткрытую дверцу, и лица их были озадачены.
– Твои девчонки принесли успокоительного, – продолжала Катарина все тем же бесцветным голосом.
– Нет. – Я сам не понял, откуда во мне взялась эта протестность. Просто вдруг захотелось, чтоб не все было по её. Ну, не сразу. – Пока ты не объяснишь, в какую игру играешь и в чем ее смысл.
– Хуан, я не играю в игры. Всё предельно серьезно.
Она расстегнула кобуру и вытащила игольник, который наставила на меня медленным картинным жестом. – Давай, Хуан.
Такого финала я не ждал и опешил. Вот так, тупой грубой силой? Где явно можно решить вопрос словами? С ее опытом решать словами любые вопросы? Она что, дура?
В себя смог прийти лишь через несколько долгих секунд, но что происходит, все равно не понимал.
– То есть, я выйду отсюда либо через "мозговерт", либо вперед ногами, и это не обсуждается. Так?
Она кивнула.
– Не верю. Ты не сделаешь этого. Не выстрелишь, – указал я глазами на ствол в ее руке. – Не сможешь.
Напрасно я сомневался. Через мгновение от ее оружия донесся тихий высокий звук "У-у-у-у-и-и-и-и-и", а еще через секунду плечо мое обожгло.
– Аааай!!! – воскликнул я и непроизвольно отшатнулся. Ах ты ж!..
– Навылет. Задело только кожу. Ничего страшного, через пять минут пройдет. Игла тонкая и холодная – последний соленоид отключен. Китель тебе заменят. Это предупреждение. – Ее тон вновь приобрел ледяные нотки.
– Да пошла ты!… – я хотел сказать, куда, но вновь схватился за плечо – теперь было гораздо больнее.
– Хуан, я не шучу.
Я уже понял. И про себя выматерился.
Она нажала на курок еще раз. Плечо буквально прострелило от боли, я заорал и даже присел. А подскочившие девчонки навалились, удерживая меня, чтобы я не набросился на нее.
– Хуан, повторюсь, это не шутки. Ты или пройдешь "мозговерт", или не выйдешь отсюда. Вариантов нет. А на меня бросаться бесполезно, Мое восприятие в боевом режиме в шесть раз быстрее твоего. А скорость движения – минимум в три. Ты не успеешь.
– Сука! – Я поднялся, показывая девчонкам, что контролирую себя. – А стрелять зачем? Ты же знаешь, что я войду! Все равно ведь войду! К чему цирк с пушкой?
Она выдала фирменный оскал, убирая игольник назад, в кобуру.
– Ненависть лучше страха, Хуан. Если бы не пушка, мне пришлось бы дать тебе в морду. Или твоим девочкам пришлось бы. Пауле, например, – она довольно хмыкнула, а меня вновь охватила волна злости. Она видела, что к красноволосой я отношусь не совсем так же, как к остальным. – Лучше ненавидь меня, тебе не привыкать. Ладно, малыш, до встречи! Жду снаружи!
Затем развернулась, открыла люк и вышла из помещения.
– Мия, – обернулся я к одной из девушек, чувствуя, что меня трясет, – у вас и правда есть успокоительное?
Мия кивнула. Кассандра же протянула белую желатиновую капсулу. Маркиза побежала в угол, к стоящему на столике графину, за водой – видимо, стоящему как раз для этих целей.
– Действительно, Хуан, главное не бояться, – произнесла Паула, отпуская меня и нарушая молчание. – Я тоже проходила "Мозговерт" не в двенадцать. Ничего, живая!..
Я улыбнулся ей, глотнул капсулу и запил водой.
