Слабый человеческий состав, возмущенный сильными ощущениями при предыдущих событиях, требовал успокоения. Для приготовления себя к великому подвигу искупления и для беседы с Богом Иисус искал уединения. И вот с вод Иордана Он взят был или, как говорит св. Марко, уведен Духом в пустыню.

Предание, не из древних, а относящееся к временам крестовых походов, представляет, что событие искушения происходило на горе, которая стоит к востоку от Иерихона и, по сорокадневному посту, названа Карантания. Обнаженная от всякой растительности, действительно как бы проклятая гора, она восстает стремниной на выжженной солнцем, пустынной равнине, глядясь в неподвижные, сернистые воды Содомитского озера и представляет резкий контраст с дивной горой Блаженств над прозрачным кристаллом озера Геннисаретского. Вследствие чего воображение крестоносцев приняло Карантанию за притон сатанинский, — за такое место, где, по выражению пророков, живут совы и совершают свои пляски демоны.

Там Он был со зверями, говорит св. евангелист Марко, и они не сделали Ему вреда. На аспида и василиска наступишь, попирать будешь льва и дракона, восклицает боговдохновенный пророк, и обещание исполнилось, как на Христе, так и на многих верных сынах Его. Да не смущаются же при этом те, чья робкая вера сторонится от всего, что походит на чудо. Жестокое преследование дикими животными их властелина, человека, или робкое их бегство от него — дело неестественное. Страх и злоба животных, хотя и продолжаются вследствие наследственного инстинкта, но не были довечны и начались вследствие жестоких и напрасных нападений. В истории нет недостатка в примерах, что людская доброта, присутствие духа и кротость побеждали бешенство самых лютых зверей. Нет никакой справедливой причины отвергать единодушное верование древних веков, что дикие звери Фиваиды ходили свободно между святыми отшельниками, не нанося им вреда, и что самые злобные из зверей были тихи и кротки с Франциском Ассизским. Кто не знает таких людей, присутствие которых не пугает птиц, — которые без всякой опасности подходят к злобным собакам? Мы лучше хотим думать, что не чудесная сила, а просто человеческое влияние безгрешной личности Спасителя сохраняло Его от всякой опасности. На катакомбах и других древних памятниках первых христиан Он часто изображался восхищающим зверей своим пением. Все, что было истинного и прекрасного в древних легендах, было преобразованием Его жизни и деяний.

Он пробыл в пустыне сорок дней, — число, которое встречается в Св. Писании очень часто и всегда при искушениях или наказаниях. Ясно, что оно было священное и знаменательное. Сорок дней оставался Моисей на горе Синайской, сорок дней Илия в пустыне. В течение всего этого времени, по словам св. евангелиста Луки: Он был искушаем от диавола и ничего не ел в сии дни; а по прошествии их на последок взалкал, и наступило время искушения. В минуты сильных душевных движений и тяжелых дум обыкновенные телесные нужды умеряются, а иногда и забываются совсем. В это время человек вообще может выносить без утомления невероятный труд; воин — сражаться целый день, не чувствуя своих ран или забывая об них. Но когда энтузиазм пройдет; когда восторженность охладеет; когда огонь станет угасать; когда природа, уставши и надсадившись, войдет в свои права; одним словом, когда кончится реакция и человек почувствует, что он истомлен, измучен и потерял присутствие духа: тогда настает час крайней опасности и бывало немало примеров, что в эти минуты люди становились жертвами коварной приманки или смелого нападения. В такую-то минуту Спаситель начал битву с силой злобы и одержал победу.

Не будем входить в рассуждение о том, в чем и как выразилось такое борение, потому что это было бы с одной стороны напрасно, ибо событие представляет вопрос, полное разрешение которого для нас невозможно, с другой стороны непочтительно, потому что евангелисты могли знать это или из уст самого Спасителя или от тех, кому Он сообщил, а Спаситель мог рассказывать в том виде, в каком подобное событие может сообщить самое верное впечатление или наиболее назидательный урок. Нельзя не заметить, что каждый отдельный истолкователь этого происшествия высказывал свой собственный взгляд. Начиная с Оригена до Шлейсрмахера, некоторые глядели на него как на видение или на притчу, как на символическое описание внутренней борьбы. С этим взглядом соглашался и Кальвин, хотя и старался во всем придерживаться буквального понимания. Установление того или другого взгляда составляет предмет экзегетики; но какие бы ни были у кого взгляды, которые он считает за ближайшие к истине, во всяком случае существенная мысль этого события, что борение было сильное, личное и вполне действительно, что Христос ради нашего спасения встретил и поборол сильнейшего врага, должна остаться неприкосновенной.

Само собой разумеется, что вопрос о том, способен ли Христос грешить или нет, — или, выражаясь речью схоластикорелигиозных стран — вопрос о погрешимости Христа, на основании Его невозможности грешить или возможности не грешить, — никогда не закрадется в простое и нелукавое сердце истинно верующего. Мы веруем, что Господь наш Иисус Христос есть безгрешный Агнец Божий без пятна и порока. Однако же наше усердие в этом случае не должно заходить за пределы. Если борьба Его была только обманчивой фантасмагорией, то какую могла принести она для нас пользу? Если нам приходится вести отчаянную битву в таком вооружении человеческой свободной воли, которое иссечено и изрублено множеством жесточайших ударов еще на груди отцов наших, то какое же утверждение для нашего духа видеть вождя, который выходит из битвы победителем единственно от того, что никакая опасность для него недействительна, что он не только не ранен, но и не способен к тому, чтобы получить какую бы то ни было рану? В чем же видна будет храбрость воина, если он будет биться в кажущемся сражении с призраками врагов? Мы сами тогда под личиной преданности отвергли бы высказанные апостолом великие истины, чту хотя Он и Сын, однако страданиями навык к послушанию, что имеем не такого первосвященника, который не может сострадать нам в немощах наших, но который, подобно нам, искушен во всем, кроме греха. Такое понимание, вместо живого Христа, в котором мы должны исповедовать как совершенного Бога, так и совершенного человека, — представляло бы нам какой-то призрак, носящийся в эмпиреях схоластических мудрствований и не возбуждающий ни пламенной любви, ни глубокого почтения.

Откуда бы ни происходили подобные лжеучения, мы, приступая к чтению настоящего рассказа, не дозволим себе предполагать, что будто бы Он не был способен к действительному искушению. Кто, на основании этого великого образца, стремится устроить жизнь свою святой, безмятежной и безгрешной, тот, по мере своего старания, может до известной степени осуществить на себе напряженность борения и тягостной скорби, которые охватят его сердце, когда, вследствие внутренних или внешних побуждений, он будет поставлен даже в кажущуюся возможность к падению. Само собой разумеется, что борение в человеке греховном не таково, как было в Иисусе. В житиях многих святых, проводивших жизнь в пустыне, в полном отдалении от мира, мы находим, что в уме пустынножителей появлялись нередко возмутительные образы и богохульные мысли, которые подсказывались собственной немощью или наветом злого духа, но которых они сами не могли отличить от своих собственных дум. В Иисусе Христе подобное смешение было положительно невозможно, потому что Он жил, не зная греха, между тем как в людях, какова бы их жизнь ни была, подобные мечты являются нередко не больше, не меньше как последствиями прежней греховной жизни. Эти возмутительные образы и богохульные мысли у пустынников были призраками забытых или незабытых грехов, зловредными испарениями застойных болот, оставшихся в глубоких тайниках не вполне очищенного сердца. В Иисусе Христе не было этой ужасной неспособности установить различие между тем, что происходит от внутренних побуждений и что вынуждено силой извне, — между тем, что поддерживается слабой волей или на что она, при вечно изменяющейся смежности дум с действиями, почти соглашается, и тем, что хотя и воспринимается ею извне, но отвергается всеми душевными силами. Слабо или превратно то понимание, которое воображает, что человек сознает искушение, по мере того как оскверняется им, или что нет возможности различить силы искушения от укора преступной думы. «Внушение происходит от диавола, а согласие зависит от нас», говорит блаженный Августин. «Грех есть последствие сперва внушения, потом удовольствия, а наконец соглашения», утверждает св. Григорий Богослов. И так Иисус был искушаем. Вождь нашего спасения стал совершен чрез страдания, ибо как сам Он претерпел; то может и искушаемым помочь. Пустыня Иерихонская и сад Гефсиманский были свидетелями двух тяжелых борений, из которых Он вышел победителем над самыми сильнейшими натисками врага душ человеческих. Но и в течение всей своей жизни. Он не был свободен от искушений, ибо в противном случае жизнь Его не была бы истинно человеческой жизнью. Он никогда не оставил бы нам такого близкого примера, чтобы мы могли следовать по стопам Его. Св. евангелист Лука говорит положительно, что, окончив все искушение, диавол отошел от Него до времени, то есть до первого удобного случая. Но мы можем быть вполне уверены, что если Он вышел победителем над темной силой в пустыне, то все последующие искушения до последнего пролетели слегка над Его безгрешной душой, как темное облако в летний день пролетает в голубом небе, не запятнав его.

1. Истощение продолжительным постом подействовало тем сильнее на телесный состав Иисуса, что пост был для Него обстоятельством необычным. До сего времени и потом Он не вел замкнутой жизни аскета, не налагал на себя жестоких до самоистощения истязаний. Он не имел нужды искупать страданиями грехов, которых у Него не было. Напротив того, Он пришел, как человек, который, по Его собственным словам, «ест и пьет», принимал участие в нешумных празднествах и невинных собраниях друзей, так что враги Его позволили себе говорить про Него: вот человек, который любит пить и есть вино, друг мытырям и грешникам. Но делом и словом Он проповедовал всегда и во всем умеренность. После этого сорокадневного поста, перенесенного при сверхъестественной помощи, голод чувствовался еще сильнее. Тогда явился искуситель, — в образе ли духа тьмы или ангела света, в образе ли человека или невещественного внушения, мы не знаем, да и не имеем притязания об этом рассказывать. Мы удовольствуемся неуклонным следованием евангельскому рассказу, употреблением высказанных там выражений не с сухим догматическим указанием, что они должны быть более или менее иносказательны, но в видах извлечения из них тех нравственных истин, которые одни до нас касаются, одни не допускают при разъяснении никакого спора.

Если Ты Сын Божий, скажи, чтобы камни сии сделались хлебами, так начал свое дело искуситель. Иисус чувствовал голод и так как указанные Ему камни могли быть из породы так называемых камней иудейских, которые похожи на караваи хлеба и, по легендарному преданию, представляют окаменелые плоды долинных городов, то вид их мог действительно усиливать страдания голода.

Чрезвычайная тонкость и типичная общность каждого из искушений служит самым строгим доказательством подлинности и божественного происхождения этого рассказа. Они не только не сходны с грубыми и простыми историями об искушениях, которые бывали с великими из святых мужей, но в них замечается ясность взгляда, своеобразность понимания, которая превосходит всякую силу изобретения. Это было искушение чувств, обращение к низшим, но тем не менее сильным потребностям человека, которые у него одинаковы со всеми животными. Но не переходя в простую, грубую форму, это обращение прикрыто тысячью тонких покровов. Израиль почувствовал голод в пустыне, и в этой крайней нужде Господь напитал его манной, которая была пищей ангельской, хлебом небесным. Почему же Сын Божий не может достать Сам Себе пищу в пустыне? Он может сделать это, если захочет, и зачем будет раздумывать? Если ангел указал блуждающей Агари источник; если ангел тронулся голодом Илии и указал ему пищу; для чего ожидать услуги ангелов Тому, кто в ней не нуждается, но кому, если бы Он только пожелал, с такой радостью готовы были послужить ангелы?

И как глубока была мудрость ответа Иисусова! Обращаясь к той истине, которой поучало ниспослание манны, и приводя одно из превосходнейших выражений Ветхого Завета, Господь ответствовал: написано не хлебом одним будет жить человек, но всяким словом, исходящим из уст Божиих. И какой урок для нас, подтвержденный великим примером! Мы отсюда поучаемся, что человек не должен руководиться требованиями только общей с животными природы; что он не должен злоупотреблять этими низшими потребностями, считая их единственной поддержкой и удовольствиями жизни; что мы не принадлежим самим себе и не можем делать всего, что захотим, с тем, что считаем даже своей собственностью; что и те вещи, которые позволительны, не всегда приличны; что у человека существуют более высокие правила жизни, — нечто возвышеннейшее, чем его бренный состав и его материальная поддержка. Кто воображает, что живет одним хлебом, кто ставит хлеб главной целью жизни, обладание им высшей ценностью, тот, не стараясь снискать для себя божественной пищи, погибнет с голоду среди изобилия. Но кто знает, что человек живет не одним хлебом, тот, даже для спасения временной жизни, не утратит того, что делает самую жизнь драгоценной; тот будет верить, что, исполняя только свой долг, получит от Бога все необходимое для поддержания тела, которое Он сотворил; тот будет усиленно искать хлеба небесного и той живой воды, пивший которую не возжаждет вовеки.

Первое искушение по форме своей чрезвычайно сходно с последней насмешкой, обращенной к Иисусу в то время, когда Он был на кресте: если Ты Сын Божий, сойди с креста. Но с креста Спаситель не дал ответа, а здесь Он отвечал для того, чтобы высказать великое вечное правило. Он не сказал однако же: «Я Сын Божий». В глубине Своего смирения, при величайшем самопожертвовании, Он не пожелал выставить свое равенство с Богом, хотя, будучи образом Божиим, не почитал хищением быть равным Богу.

2. Порядок искушений у евангелистов Матфея и Луки не один и тот же: у первого искушение на крыле храма прежде видения с горы царств мира. Так как оба порядка не могут быть справедливыми, то легко может статься, что св. Лука переместил события под влиянием той мысли, что искушение духовной гордости и произвольного приложения чудодейственной силы гораздо тоньше, а потому сильнее, чем искушение пасть ниц и признать силу злобы. Прибавление у ев. Матфея слов «потом», «опять», «тогда» указывает, что он держался истинного порядка событий; обстоятельство, что Он был в числе апостолов, сопровождавших Иисуса в течение земной Его жизни, а потому мог слышать личный рассказ Спасителя, придаст еще большую важность принятому им порядку изложения.

Таким образом Иисус победил и отверг первое искушение выражением безвозвратной надежды на Бога. С чрезвычайной тонкостью, применяясь к этому образу мыслей, дьявол при втором искушении обращается непосредственно уже к этому полному упованию, требует ясного его заявления не только в избавлении себя от обыкновенной телесной нужды, но в отвращении угрожающей опасности. Потом берет его диавол во святый город, говорит евангелист, и поставляет Его на крыле храма, которые были так высоки, что, например, по описанию современников, с крыши на Стоа Базиликэ, или царском портике, на южной стороне храма, обращенной в глубокую долину Кедронскую, невозможно было глядеть вниз без головокружения. И говорит Ему: если Ты Сын Божий, бросься вниз, для возбуждения гордости, повторяя свое сомнение относительно Его божественного происхождения, дьявол испытывает Его упование на Бога. Ты будешь в опасности; спасись от нее, если Ты можешь, и докажи этим Твою божественную власть и природу. Ибо написано: ангелам Своим заповедает о Тебе, и на руках понесут Тебя, да непреткнешься о камень ногою Твоею. Докажи же Сам на деле Твое упование и надежду на Бога. В этом искушении не было ничего себялюбивого или чувственного. Оно было обращением не к природным потребностям, а к извращенным духовным инстинктам. Не доказывает ли нам история сект, партий, церквей и людей с высокими духовными дарованиями, что найдутся тысячи людей, не погрязших в топях чувственности и державших себя высоко в самых крайних опасностях, но летевших стремглав с крыла духовной гордости? Но как спокоен, как осторожен был этот простой отверг Иисуса. Написано также: не искушай Господа Бога твоего. Таким образом из слов Спасителя вытекает, что человек не должен испытывать до конца божественную волю; что он не должен дерзать на все, с уверенностью, что Бог все сделает для него; что он не должен требовать или просить чудесного, божественного вмешательства во все свои собственные предначертания и самодурства; что он не должен подвергать Его силу и власть испытанию для своего в них удостоверения. Если Ты идешь путем долга, возложи на Бога все свое упование, но не слушай этого высокомерного шепота: вы, будете, как боги и не дозволяй ничего самовольного и капризного в твоих просьбах о помощи: тогда над тобой сбудется то, что дьявол умышленно пропустил из псалма: ты будешь сохранен во всех путях твоих. В самых словах искусителя «бросься вниз» слышится сознание его бессилия. С этой ужасной высоты он не посмел сбросить Того, кто был храним Богом. Св. Писание, которое он приводит, истинно, хотя он представил его в превратном виде. Никакое сильное искушение не может обусловливать необходимость греха: Господь указывает пути для его избежания.

3. Уничтоженный при обращении к натуральным потребностям и при желании возбудить гордость, искуситель обращается к последней слабости благородных душ. С высокой горы он показывает Иисусу все царства мира и славу их и, как князь мира, предлагает их Тому, Который был деревенским плотником, взамен одного действия признательности. Он говорит Иисусу: все это дам Тебе, если, падши, поклонишься мне. «Царства мира и славу их!» Есть люди, которые говорят, что их не соблазнит никакое царство. Легко может статься; потому что не нужно царства; достаточно гораздо меньшего. Только Христос был искушаем таким образом; Его великая душа не могла быть искушаема чем бы то ни было маловажным. Но для нас этого не было, потому что мы ценим себя гораздо ниже, продаем наш товар за всякую подходящую цену. Можно купить нас задешево. Не надо возводить на горную высоту, довольно крыла на храм, довольно невысокой колокольни, какая найдется в городе, но что говорить далее? довольно поставить нас у окна или у дверей наших домов и пообещать дать то, что мы видим, — и мы поддадимся искушению, и будем благодарить искусителя. Ничтожная монета, пара сапог, всякая безделица могут заставить нас преклонить колена перед дьяволом. Но Иисус думал: какая польза человеку, если он приобретет весь мир и душе своей повредит?

Был тогда один из живущих на земле, который мог, без преувеличения, сказать, что владеет целым миром: это Тиверий, римский император, могущественнейший из людей тогдашнего времени, — абсолютный, неоспоримый, боготворимый правитель всего прекраснейшего и богатейшего из царств земных! Власть его была безотчетна; богатства несметны; удовольствия — без помехи. Удовлетворяя страсть к безграничной роскоши, он не так давно избрал местом своего жилища одно из прекраснейших мест на земной поверхности, под тенью уснувшего вулкана, на восхитительном острове, пользующемся превосходнейшим климатом в мире. Что же вышло? Он был, как Плиний его называет: «самым несчастнейшим человеком». Оттуда-то, из этого притона тайного позора, с этого острова, где на высоте своего счастья он испытал, чем оканчивается счастье человека, — с совершенно независимой властью и с беспредельным потворством себе, предавшемуся на служение исключительно только заботам о собственной жизни, — он писал своему раболепному и развращенному сенату, что не знает о чем написать и жалуется на всех богов и богинь, что они его загубили. Редко свет видел такие поразительные доказательства, что все богатейшие дары его, заключающиеся в обаянии золота, обращаются в пыль и прах; что громаднейшие здания, служащие для личного блеска и удовольствий, не защитят от вторжения несчастий и не устоят против них, как сложенные детьми грудки песка против морского прилива.

Так грустно и печально оканчивается обыкновенно греховное собирание имуществ богатыми и владыками. Виновная совесть служит для них достаточным мстителем и, если бы нам отдан был во владение целый мир, то он ни на час не мог бы утешить наших внутренних терзаний, вознаградить хоть отчасти за эти мучительные страдания.

Но кто стал наследником царства небесного, тот становится господином над громадным и вещественным миром; тот бесконечно чист. Царство Божие там, где нет ни малейшего подобия ни власти, ни разрушительных даров сатаны; где душа при всяком искушении смело может повторить ответ Иисуса; отойди от Меня, сатана, ибо неписано: Господу Богу твоему поклоняйся и Ему одному служи.

Таким образом Иисус явился победителем посредством самоотвержения, которое одно и может предоставить победу. Минуты этого великого борения, увенчанного победой, можно считать самыми лучшими и счастливейшими в жизни человеческой. В них чувствуется такое возвышенное наслаждение, которое недоступно для наших земных выражений.

Тогда оставляет Его диавол, прибавляет св. евангелист Матфей, — и се, Ангелы приступили и служили Ему.