Книга: Гонка века. Самая громкая авантюра столетия
Назад: 18. В темный тоннель
Дальше: 20. Невозможно прекрасная истина
19. Космический разум
Когда Кроухерст снова склонился над журналом, чтобы продолжить свои философские размышления, он пока что еще был в состоянии рационально мыслить. Временами его записи блистали в высшей степени оригинальными и проницательными мыслями. Но отчетливое напоминание о фальшивом героизме, который необходимо было имитировать в соответствии с его планом («на грани жизни и смерти и все такое прочее»), все сильнее отдаляло его от яви. Теперь Кроухерст настолько глубоко погрузился в свои теории, что каждый образ, мысль или идея, порожденные его мозгом, тут же становились для него реальной действительностью. Ранее он излагал свои мысли по поводу существования идеального/нематериального, бестелесного сознания в виде концепции. Теперь же он на самом деле чувствовал, что его разум претерпевает определенного рода изменения. До этого он всего лишь предполагал возможность существования некоего космического разума. Теперь он чувствовал его мысли у себя в голове. Ранее представление о жизни как об игре было удобной формулировкой, удачной метафорой. Теперь жизнь была для него игрой в буквальном смысле. И Кроухерст, подобно шахматной пешке, оказался участником этой омерзительной игры, затеянной Богом и дьяволом.
Время приобретало для него все бо́льшую значимость по мере того, как он наблюдал за ходом стрелок своих часов, отсчитывающих минуты и часы до дня его предположительного возвращения в Англию и момента, который он полубессознательно назначил датой своего конца. И здесь реальность и фантазия также сплавлялись воедино. Неисправный хронометр стал для него больше чем просто прибор для навигации в море, помогающий определить местоположение яхты в океане. Точно так как хронометр, который подвергся большим нагрузкам и, не выдержав их, сломался и стал искажать данные об истинном местоположении судна, и сам яхтсмен под воздействием внешних факторов тоже претерпел изменения и начал обманывать мир. Таким образом, сначала хронометр был всего лишь символом положения Кроухерста, но потом сломанный прибор действительно стал отражать его текущее состояние. Он находился в машине. Он сам был машиной. И эта машина была близка к тому, чтобы сломаться. Кроухерст все дальше уходил в темный тоннель, где сосуществовали время и пространство, чтобы заменить часы бога своими собственными.
«Часы Бога не похожи на наши часы. Бог располагает бесконечным количеством нашего времени. А отведенный нам срок почти истек».
Одержимость хронометрированием и различные ассоциации с часами проистекали естественным образом из псевдоэйнштейновских теорий Кроухерста. Подобное расстройство хорошо знакомо морякам, которые называют его «временны́м помешательством».
Приступы желания оградиться от остального мира становились все неистовее, из-за чего из глубин памяти вызывались все более ранние воспоминания. Теперь Кроухерст думал о своем покойном отце, о связи матери с сектой Свидетелей Иеговы, об ужасном образе «изгоя», направляющегося к смерти, о космических существах, о личных постыдных тайнах и о своей концепции, в которой он видел себя новоиспеченным богом. Все эти воспоминания и воображаемые образы перемешивались, сливались в один спутанный клубок, причиняя моряку неимоверные страдания. Иногда, казалось, он приходил в состояние странного, ненормального спокойствия, но потом вспоминал о ловушке, которую сам же себе устроил. Его теория о покидающем тело разуме подразумевала, что он должен уничтожить себя ради собственного же спасения. Его намеки на приближающуюся неминуемую смерть становились все более ясными. И все же что-то мешало Кроухерсту открыто поведать на бумаге о своих планах. Он словно чувствовал: стоит ему где-либо зафиксировать намерение покончить с собой, и воспоминание об этом действии будет довлеть над ним и заставит его осуществить записанное. Так он внес в журнал:
«Христос: он постиг истину, но донес ее до системы таким способом, что это вызвало с ее стороны насильственную реакцию. Люди стали свидетелями его смерти. Я должен рассмотреть возможность и решить, должен ли я…»
Потом он прервался и зачеркнул последнее предложение. Нельзя было писать о том, что он собирается сделать!
Кроухерст был по-прежнему невероятно доволен своими успехами и радовался, что записал свои откровения.
«Вы узнаете их по их деяниям. Благие души генерируют благие мысли и идеи, они процветают и способствуют здравомыслию всех обезьян. Они процветают и благоприятно сказываются на интеллекте каждого человека. Они дают возможность уму создавать лучшие системы, сдерживающие действия обезьян, но не отрицающие их права на свободу быть счастливыми. Долгое время это представляло проблему для меня. И эту проблему каждый должен решить для себя сам. И вот как я решил ее. И чтобы допустить вас в свою душу, пребывающую сейчас «в спокойствии», я дарую вам свою книгу. Я счастлив. Наконец-то я сделал что-то «интересное». Наконец-то система, которой я принадлежу, заметила меня!»
На следующих страницах (объем записей составляет 12 000 слов) моряк объяснил и развил две идеи, что приобрели для него огромную значимость. Одна представляет собой концепцию «обезьяны», предположительно выведенную из книги Десмонда Морриса «Голая обезьяна», прочитанной моряком когда-то давно. В представлении Кроухерста обезьяна – это человек-животное, который обладает условно свободным разумом, заключенным в обезьяноподобное тело со всеми его грязными инстинктами и жалкими слабостями.
«Мы никогда не переставали быть обезьянами, и нам нужны эти обезьяньи тела, чтобы носить в них наш интеллект и воплощать наши мысли в реальном мире посредством механического воздействия на него. Если убить эту обезьяну, компьютер перестанет работать. Мы громко протестуем, если что-то угрожает работе нашего компьютера, так как чувствуем, что, когда происходит его остановка, мы также перестаем существовать как личности. Вероятно, так оно и происходит, увы, я никогда не увижу моего покойного отца снова, если только, поскольку непонятно, какая польза была бы системе от компьютера, неспособного на какие-либо действия внутри системы, в то время как она сама обеспечивает поставку готовых резервов, свежих компьютеров, способных действовать внутри системы».
(Кроухерст зачеркнул выделенную фразу. Она была невольным криком отчаяния, вызванным мыслью о смерти. «Увы, я никогда не увижу моего покойного отца снова, если только…» Если только что? Очевидно, если только он не убьет себя и не отправится в мир бестелесных интеллектов, где его ожидает отец. Начиная с этого момента инфантильные фантазии моряка об отце и матери становились все более частыми и яркими.)
Второй основной мыслью, которую развивал Кроухерст в своем философском трактате, написанном в возвышенном стиле и рассчитанном на публику, был тезис о «системе». Система есть нечто организованное в определенном порядке и характеризующееся предсказуемостью действий. Но поскольку Кроухерст прошел подготовку в сфере электроники и прочих машин, он попытался интерпретировать все образования и ситуации как равно детерминированные системы. Биологические и физические системы обладали ясно определенными правилами. Такой же системой с такими же правилами было и человеческое тело. И общество тоже.
«Системы, системы, системы… Вы никуда не денетесь от них, потому что само понятие системы заложено в природе, а человек – явление природы, и его ум есть природный феномен».
Теория Кроухерста предусматривала иерархию систем, развитие от уровня физической материи до богоподобного, бестелесного разума:
«Развитие, направленное на слияние с космосом», было, конечно, движением вверх через все системы. Система наивысшего уровня, состоящая из идеального, то есть нематериального разума и населенная богами, теперь достижима, как утверждал Кроухерст, при помощи простого «усилия свободной воли», иными словами, одного лишь желания человека попасть в те сферы. Но прежде каждая обезьяна должна научиться жить разумной и полной любви жизнью внутри человеческой системы.
Наша затруднительная ситуация есть результат нашей двойственной природы – сочетания полуобезьяньего и полукосмического интеллекта. Общество страдает от боли, пороков и упадка не потому, что человеческая система губительна – она ведет себя правильно в соответствии с собственными убеждениями, в меру своих возможностей, – а потому, что космос старается убедить нас оставить систему текущего уровня ради более высокой ступени. При этом любая личность, пытающаяся совершить какой-либо анархический поступок, направленный против общества (как оно считает), одновременно и ведет человечество по пути развития, и обречена на проигрыш.
«Если система не слушает тебя, не нужно пытаться мстить ей, взрывать ее и прочее. Система знает, как справиться с подобными атаками, это точно. Не нужно совершать акт самосожжения на виду у всех. Система может и не понять твоих целей, и поэтому такой поступок ничего не изменит, а только навредит твоему разуму (разуму достаточно мощному, чтобы сделать такую жертву стоящей ряда других вещей). Ты можешь либо окунуться в работу и убедить систему принять тебя, изменить ее изнутри, либо просто переместить свой разум в более привлекательную систему».
В каком-то отношении этот сложный, запутанный довод выступал против всех форм насильственных революций, но большей частью он представлял разумное обоснование желания Кроухерста переместиться в более привлекательную систему, где существует один только чистый разум. Другими словами, умереть.
Кроухерст также написал отдельное эссе под названием «Игра». Его представление о жизни как игре было тесно переплетено с идеями о системах и обезьянах. Под игрой, конечно, понималась активность, осуществляемая в соответствии с произвольными правилами, применимыми к данному виду деятельности, где игроку не нужно беспокоиться о том, что правильно, а что нет. При этом он может управлять ситуацией по своему усмотрению. Что важнее всего, игра представляет собой конфликт, где никому не причиняется вреда. Революционеры и другие, склонные к насилию обезьяны не играют в игру, потому что они нарушают правила текущей системы общества. В своем эссе Кроухерст отстаивал идею, что можно поверить во что угодно, но при этом все же продвигаться по пути, ведущему к интеграции с космосом, при условии, что ты всего лишь соревнуешься с другими людьми, их мыслями в своей голове. Все должно происходить только в голове.
Все эти мысли пришли к нему в течение трех дней. Когда порыв к писательству иссяк, он поздравил себя с озарением и быстро завершенным заданием.
«Работа окончена всего за три дня! Христос среди нас, и это так же верно, как если бы он расхаживал вокруг и собственноручно подписывал чеки……У вас могут возникнуть затруднения с пониманием некоторых вопросов, которые мне пришлось изложить. До недавнего времени – три дня назад – я и сам не очень хорошо разбирался в них.…Я вознамерился решить проблему, даже если на это уйдет вся моя оставшаяся жизнь. Через полчаса я набросал основные тезисы и увидел определенную последовательность. Через три дня мне было озарение, и я познал суть всего – природы, собственной личности, всей религии, политики, атеизма, агностицизма, коммунизма и всех систем. Я узнал все со времен Юлия Цезаря до Мао Цзэдуна. У меня был готовый набор ответов на самые трудные вопросы, с которыми сталкивалось человечество. Я слился с космосом, размышляя о пупе обезьяны…»
В действительности же единственной проблемой, существование которой признавал моряк, был вопрос, как избежать последствий сфальсифицированного путешествия вокруг света. И единственный напрашивающийся ответ являлся ему в виде безумной картины собственной смерти. Но к тому времени Кроухерст уже слишком сильно погрузился в глубины собственного разума, чтобы признать эту простую истину.
Наступило 28 июня. Полностью погруженный в свои фантазии Кроухерст по-прежнему был способен управляться с передатчиком и даже мог составлять бравурные радиограммы. Он отписался в «ВВС» и Родни Холворту, которые требовали сообщить точную дату прибытия:
«В ШТИЛЕ ТРИ ДНЯ У ПАРУСНЫХ ЯХТ ЕСТЬ МЕСТО НАЗНАЧЕНИЯ НО НЕТ РВП».
«Расчетное время прибытия», как должно быть известно людям из «ВВС», редко когда можно определить для парусных яхт, которые целиком зависят от воли ветров и морских течений. Кроухерст передал координаты своего местоположения оператору станции «Портисхед»: 32° северной широты и 40° западной долготы, 35 миль севернее по сравнению с предыдущей позицией от 25 июня. Оператор сообщил ему, что в ближайшие два-три дня запланирован разговор с Клэр Кроухерст. Что ей передать? – поинтересовался он. Неожиданная новость, должно быть, сильно встревожила Кроухерста, так как на следующий день он снова связался с радиостанцией для мореходов. Моряка заверили, что его жена и дети чувствуют себя хорошо и с нетерпением ждут встречи с ним на подходе к островам Силли, куда прибудут также съемочная команда «ВВС» и Родни Холворт. Яхтсмен тотчас отбил сообщение, где настаивал на том, чтобы Клэр оставалась дома. Она ни в коем случае не должна выезжать к островам Силли на встречу с ним, передал он. Прошу подтвердить последнее сообщение, передал ошеломленный оператор, который был не в состоянии понять, почему это моряк-одиночка не желает видеть собственную жену и детей. Кроухерст подтвердил.
Получив странное послание от мужа, миссис Кроухерст решила, что ее супруг, очевидно, просто беспокоится об их самочувствии: поездка к островам Силли могла вызвать у нее и детей морскую болезнь. Позднее, поразмыслив над словами Дональда, Клэр почувствовала себя уязвленной. Теперь, конечно, в сообщении яхтсмена можно увидеть указание на то, что он уже принял решение относительно своих дальнейших действий. После обмена еще несколькими сообщениями на морзянке оператор назначил Кроухерсту сеанс связи на 11.00 вечера 30 июня, пожелал ему попутного ветра и сказал, что «увидит» его на следующий день.
Больше Кроухерст не включал радиопередатчик. Это была последняя запись, которую он сделал в журнале регистрации радиосеансов. Это был его последний контакт с кем-либо из существ, находившихся за пределами миров, порожденных его воображением. Начиная с этого дня моряк находился в состоянии полного одиночества.
Обрыв всех контактов с миром в конечном счете привел к тому, что Кроухерст перестал рационально оценивать собственное положение. Начиная с этого времени записи яхтсмена представляют собой всего лишь путаные метафорические описания его страданий, выраженные безумным условным языком божественных откровений. Они бессвязны, двусмысленны и подразумевают разночтения.
Кроухерст начал с того, что вступил в диалог с самим собой относительно намеренного «сокрытия» информации. Что ему делать? С одной стороны, ему хотелось признать собственный грех – он сфабриковал свое путешествие, – но это причинило бы мучения его жене, семье и друзьям. С другой стороны, он испытывал соблазн уничтожить все поддельные записи, как он уничтожил себя, но это нарушило бы священный принцип, предписывающий говорить всю правду без утайки, и лишило бы человечество возможности ознакомиться с его великими откровениями.
Он начал новую страницу, на которой нацарапал несколько коротких фраз:
«Природа не позволяетБогу совершать грехи,кроме одного –Греха Сокрытия.Это ужасная тайна мучения души,«нужная» природе для попыток.Он совершил этот грех на измученной…»
Эти фразы – вопль отчаяния и боли. В них содержатся по крайней мере три смысловых уровня. Во-первых, Кроухерст просто корил себя за свое скрытое мошенничество и утаивание информации, что навлекло на него те мучения, от которых он страдал теперь. На втором уровне он ругал Бога за то, что тот прятался от него так долго и заставил провести жизнь в безверии. Наконец, на третьем уровне Кроухерст сам был Богом, познавшим ужасную тайну мучений собственной души после обретения божественного статуса. Его божественность заставляла моряка прятаться от обычных человеческих существ. Именно по этой причине он выключил радиоприемник и отказался общаться с женой. Будучи богом, он чувствовал себя одиноким и отрезанным от общества своей новой тайной. Природа «позволила» ему быть таким, но это причиняло боль.
Перевернув страницу, Кроухерст снова начал размышлять о самоизгнании, с точки зрения обреченной птицы, о которой он писал около полугода назад.
«Изгой выброшен из системы – свобода выхода из системы».
Затем его снова постиг недуг одержимости Временем.
«Царство божие занимает площадь, которая измеряется не квадратными милями, а квадратными часами. Это царство, где сконцентрировано все время мира. Мы использовали все время, отведенное нам, и теперь должны искать новый вид времени – воображаемое время».
Путаные фразы продолжали выходить из-под его пера. Это была классическая иллюстрация феномена, который психоаналитик называл бы регрессией, или же возвращением во чрево, так как моряк теперь говорил о своих родителях, рождении и царствии божьем.
«Когда мы обретем его, мы будем готовы отправиться в еще одно мучительное путешествие. Мы будем вашими богами, и нам придется выучиться, как жить с нашими родителями в новой системе.Мы находимся во чреве вселенной. Мы зачали себя так, как нам «нужно» было это сделать. Все, что нам нужно было сделать, чтобы попасть туда, подумать о самих себе так, как нам бы хотелось подумать о самих себе».
Затем моряк вернулся к идее игры, только теперь она была зловещей. «На протяжении жизни каждого человека Бог играет в космические шахматы против дьявола». Он зачеркнул это предложение и заменил его следующим абзацем.
«В течение всей своей жизни каждый человек играет в этакие космические шахматы против дьявола. Каждый может решить для себя, кому суждено выиграть. Ходы игры всем хорошо известны. Игра очень сложная, поэтому невозможно предсказать, кто выигрывает, потому что Бог играет по одним правилам, а дьявол придерживается совершенно других».
И снова за этими теологическими рассуждениями ясно видно, о чем думал Кроухерст на самом деле. Игра, в которую он играл не так давно, участвуя в кругосветной гонке на яхте, сначала велась по правилам Бога. Но потом дьявол нечестным путем разыграл с ним хитрую комбинацию. Поэтому игра закончилась уже как игра дьявола.
Спасаясь от этой неприятной мысли, Кроухерст взялся за новую историю. Он начинал трижды и каждый раз искал успокоения в невообразимой смеси желаний: в стремлении увидеть отца (который теперь наполовину отождествлялся с отцеподобным Богом), религиозных образах и основном тезисе о том, что все обезьяны должны любить друг друга.
«Когда-то в стародавние времена мальчик поссорился с отцом.Примерно в…Когда-то в стародавние времена мальчик гулял с отцом, и они наткнулись на стаю обезьян. «Какие забавные животные», – сказал отец. «Это бесполезные животные», – ответил сын. Между ними возник спор, и мальчик очень разгорячился. Отец же был идеальным родителем, и он изо всех сил пытался преподать сыну важный урок, поэтому проявлял терпение. Он думал об идее. Мы будем играть с этими обезьянами в игры вселенной…Бог и его любимый сын играли в космосе. Он был Идеальным Отцом, а его сын был Идеальным Ребенком. Естественно, их игра была веселой и… Игра, в которую они играли, называлась «Преврати обезьяну в Бога». Это была веселая игра всего с одним простым правилом: обезьянам не дозволено знать о богах. Игра была…»
Все его теории как бы складывались в гармошку безнадежной путаницы. Он снова прервался и подумал о грядущем космическом взрыве. Он задумался о лозунгах, которые бы ему помогли:
«Массы и критические массы.Они могут прийти вместе в любви и ненависти.ЭТО ЕСТЬ ТАЙНА СВОБОДНОЙ ВОЛИ».
Потом последовал откровенный пассаж, где Кроухерст еще больше связывал все идеи в единое целое. Включая мысль об игре. И о системе. А также о том, что он, Кроухерст, станет богом. И о проблеме скрытности бога, которую он разъяснил далее.
«Объяснение наших проблем состоит в том, что космические существа играют с нами в игры. (Если вы знакомы с «правильной» математикой, это можно «легко» вычислить.) Им доставляет удовольствие разрабатывать системы, которые сами способны «создавать» новых космических существ. Если вы хорошо обдумаете сказанное, вам придется признать, что это очень занимательная игра. Я люблю занимательные игры и могу взглянуть на все с точки зрения космических существ. Но я также являюсь человеком, и, когда думаю о длительных страданиях, которые терпят люди из-за игр космических существ, я очень злюсь на них. Они говорят мне, будто понимают, что такое боль. Они могут испытывать боль, только в другой форме, и они разработали метод автоматического воспроизводства космических существ, чтобы второе поколение могло лучше справляться с проблемами, чем они сами».
Кроухерст уже так глубоко погрузился в мир своих фантазий, что теперь у него проявлялись стойкие симптомы паранойи. Представление о собственной значимости настолько возросло, что моряк воображал, будто сможет стать еще более совершенным богом, чем те, что обитают на небесах. Он чувствовал, что уже настолько приблизился к уровню космических существ, что может напрямую разговаривать с ними: «Ты должен был облегчить мою участь». Его путешествие должно было быть менее затруднительным. И то же самое относилось к подделке его судовых журналов. Но боги не оказали моряку нужной помощи.
«Я разочаровался в космических существах. Что-то пошло не так. Я чувствовал, что смог бы сыграть в эту игру лучше, чем космические существа… В конечном счете я был вынужден признать, что природа вменяет космическим существам единственный грех, который они способны совершить. Грех сокрытия. Это незначительный грех для человека, но ужасный для космических существ. Он несет страдания космическим существам».
Солгать, будучи простым человеком, было возможно. Но теперь Кроухерст был богом, и он мог избежать ужасных страданий только в том случае, если признается во всем, что сделал.
«Я начинаю все больше и больше понимать космических существ. Всем космическим существам приходится полагаться на милость одного человека! Благодаря этому я стал космическим существом второго поколения. Я зачат во чреве природы, в своем собственном разуме. К тому же и у меня есть проблема. Я должен единомоментным импульсом подтолкнуть бо́льшую часть человечества в правильном направлении.В моем распоряжении есть мощные системы, но мало времени, чтобы найти наилучший способ заставить их работать согласованно, а не против друг друга. Но я уверен, что, если мое первое действие будет «правильным», я получу всю необходимую помощь, чтобы прийти к быстрому и простому решению.Видите ли, даже богам требуется помощь».
Пребывая в состоянии паранойи, Кроухерст считал, что находится за пределами общечеловеческих моральных норм.
«Чем больше событий протекает хаотично, тем лучше они согласованы друг с другом. Правда состоит в том, что не существует добра и зла. Есть только правда. Те, кто знает правду, могут выбирать тот или другой из двух равно применимых наборов правил. Полная свобода выбора за пределами любой дисциплины есть суть свободной воли».
Эта мысль снова привела его к диалогу о выборе между богоподобным сокрытием своего греха и моральным долгом дать человечеству импульс.
«Я, находясь за пределами какой-либо дисциплины и руководствуясь своей волей, могу выбрать между двумя опциями: хранить молчание и тем самым предать человека забвению, как обезьяну с гипертрофированным мозгом-компьютером.…или я могу помочь решить его проблемы другим способом, по моему методу.…или я, как человек, всегда ненавидевший то, что римско-католическая церковь настырно отказывается меняться, могу сказать слова, которые спасут мир, произнеся в уши тех, кто давно жаждет их услышать».
Католицизм – последний неожиданный элемент безумного мышления Кроухерста. Он думал о Клэр и ее религии. Он также, несмотря на хвастливое утверждение относительно собственной свободы от традиционной морали, искал что-то вроде конечного отпущения грехов от лица ортодоксальной религии. Конец был близок.
«В истине сокрыта такая красота, что я готов подчиниться порядку, который больше всего ненавидел, – этой негибкой, статичной, глупой, фанатичной системе под названием римско-католическая церковь, потому что чистая математика работает в любом месте в любое время. Прикладная математика подходит только мне, человеку мира, обладающему знаниями космоса, здесь и сейчас, мне – в высшей степени изящному инструменту Бога».
Но почему же Бог прятался от него так долго?
«Постыдная тайна Бога. Уловка, к которой он прибег, потому что правда причиняет невыносимую боль. Если бы об этом было известно раньше, тот самый необходимый идеальный сияющий инструмент не был бы таким, какой он сейчас».
Затем последовал абзац, такой ужасный и недвусмысленный относительно намерения о самоубийстве, что Кроухерст попытался стереть его.
«Быстрые быстры, а мертвецы мертвы. Таково суждение Бога. Я бы не смог выдержать ужасных мук и бессмысленного ожидания, на самом деле не смог бы».
Теперь, когда Кроухерсту были известны тайны космоса, он не мог выдержать бессмысленного ожидания традиционной смерти в преклонном возрасте. И при этом он успокаивал себя, приводя преимущества быстрой смерти и перехода в мир богов.
«Должно быть, есть много чего, чему мы можем научиться друг у друга. Теперь наконец у каждого есть все, что нужно, чтобы думать как космическое существо.На данный момент истина состоит в том, что я – единственный человек на земле, который осознает, что это значит. Это значит, что я могу превратиться в космическое существо усилием собственной воли, но мне нужно торопиться и примириться с этой мыслью перед тем, как я умру».
Затем моряк предпринял последнее усилие и привел аргумент, играя на публику.
«Посещать церковь здорово. Нет ничего дурного в том, чтобы приходить к своему священнику раз в неделю и говорить: «Ну давай, папаша». И разыгрывать спектакль из репертуара римско-католических ритуалов. Это похоже на некую веселую игру. Как и во всех хороших играх, в ней есть смысл. Цель – просто играть в игру под названием «Найди истину»».
И вот еще несколько последних бессвязных фраз:
«Человек вынужден делать выводы на основе своих ошибок.Ни одна машина не может работать без сбоев!Единственная проблема человека – он слишком серьезно относится к жизни».
Это последние слова, которые Кроухерст написал в своих философских заметках, и, вполне вероятно, последние слова, которые он вообще занес на бумагу. Их смысл, очевидно туманный, можно вывести из предыдущих записей: «вывод», который Кроухерст вынужден сделать, – он должен покончить с собой. Машина, которая не может работать без сбоев, – это он сам, разбитый и показывающий неправильные данные механизм, подобный его испорченному навигационному хронометру. А проблема человека состоит в том, что он относится к жизни очень серьезно, до глупости, и одновременно слишком боится расстаться с ней.
Страницы, на которых записаны эти фразы, покоробились от влаги. Возможно, это высохшие капли слез, но скорее всего просто морская вода.
Назад: 18. В темный тоннель
Дальше: 20. Невозможно прекрасная истина
