Книга: Гонка века. Самая громкая авантюра столетия

15. Полуночные работы

Между тем по мере наступления зимы в Южном полушарии дни становились все короче, и Кроухерст решил изготовить керосиновую лампу для экономии электроэнергии. Он взял пустую жестянку из-под сухого молока, припаял к ней трубку, на которой укрепил самодельный фитиль, и наполнил ее керосином. Возможно, из-за небольших запасов топлива яхтсмен сделал только одну лампу. Она излучала мерцающий свет и источала неимоверную вонь, но благодаря ей Кроухерст до поздней ночи мог заниматься своими делами. Он слушал радио, паял и лудил, чинил оборудование, корпел над составлением поддельных записей, ел, пил и много писал.

Как и прежде, выходившие из-под его пера тексты были полны банальных и хвастливых мыслей, замкнутых и меланхоличных настроений. В записях того периода отражены две стороны его личности, четко проявлявшиеся на протяжении всей взрослой жизни моряка: хвастун, балабол, веселый гуляка и в то же время одинокий, преданный своему делу, башковитый ученый-технарь; душа и центр офицерской компании и потрепанный интеллектуал-провинциал. Только теперь пропасть между ними была несравнимо больше.

Его стихотворения, с умеренной долей непристойности, регулярно пополняющие сборник на последних страницах Журнала № 2, были до невозможности банальны. Даже образцы его творчества, выполненные в таком безыскусном жанре, как лимерик, не выдерживают никакой критики. Объяснения ради в начале сборника Кроухерст приводит оправдательное слово:

Несясь в регате «Sunday Times»,
Я сублимировал не раз,
Как клипер, волны рассекая,
Стишки похабные кропал.

Чтобы не утомлять читателя, мы процитируем только два сочинения из сборника лимериков:

Сказала мне девчонка с Гибралтара,
Что голышом на Мальту уплывала,
Будто волны за ней
Так бурлили, ей-ей,
Что насильника вдрызг напугали.

В конце Кроухерст добавил: «Я подумал «Ха-ха!», надевая акваланг». Похоже, эта тема весьма занимала его, так как он написал еще несколько лимериков о преследовании в очках и с аквалангом некой девчонки, которая обычно плавала без купальника. Еще одной повторяющейся темой были рассказы о некоем парне по имени Сидни, который обманом выиграл в какой-то регате (Кроухерст скромно изменил ее название на Трансатлантическую гонку «Observer»).

Сказал нам яхтсмен по имени Сидни,
Что заныкал билеты на лайнер (наивный!):
«А я сплавал в Нью-Йорк,
Просто шторм был высок,
Из-за волн меня не было видно».

Пребывая в таком же приподнятом настроении и одержимый самоиронией, Кроухерст однажды вечером при свете лампы напился и записал длинную речь на магнитофон «ВВС». Он нашел в своих запасах бутылку «Moët et Chandon», которую ему презентовал Джон Норман до отправления, и прикончил ее в один присест, как, по его мнению, и нужно было пить шампанское. Опьянение вовсе не вызвало у него наплыва сентиментальности и алкоголических слез, как можно было ожидать. Шампанское превратило яхтсмена в того старого доброго кабацкого клоуна и хвастуна, который наслаждался ролью пьянчуги, как и ее реализмом. Вот стенограмма одного отрывка из сделанной им записи:

«У меня зуб.

У меня зуб на тебя. Это ведь ты, дружище, презентовал мне целую бутыль шампусика? Это ты дал мне целую чертову бутыль, мать ее, и она не сохранилась, так ведь? Ты, злодей. Почему ты не дал мне полбутылки? Потому что я перепью тебя. Слышишь ты, глупый, старый мерзавец. Теперь ты тоже пьян, как только может быть пьян капитан дальнего плавания. [Смех]

Эй, вот что я тебе скажу, чисто по-приятельски. Я записал самую несусветную чушь, какую тебе когда-либо приходилось слышать, приятель… Как бы то ни было, глядя, как я тут си… ой! Смотри не упади, парень… доведешь себя до ручки, когда уже нельзя будет вернуться в прежнее состояние. Старый добрый гистерезис или как его там… [Вздох]

Не расширяй петлю гистерезиса.

Не доводи себя до ручки.

Не расширяй петлю гистерезиса.

Как тебе мое пение?

Что ты хочешь знать, дружище? Рассказать тебе, где я сейчас нахожусь и что делаю? Ну, я скажу тебе вот что: точно не помню, для чего, Джон, ты дал мне эту бутыль шампанского. Чтобы я выпил ее после прохождения мыса Горн? Или на Рождество? Или по какому-то другому случаю? Ну, не важно… Я решил приберечь ее до момента, пока не пересеку границы старого летнего пояса, то есть на обратном пути. Ну вот я и сделал это [Смех], я уже сделал это. Я пересек этот ужасный рубеж, который проходит на 36-й параллели Южного полушария … и теперь я выдохся. Я, братишка, просто совершенно и полностью вымотался. После всех этих громких заявлений о невероятных рекордах скорости теперь я позорно ползу вперед… делаю 3–4 узла. Поднял все паруса, до которых у меня только дошли руки. И если вдруг случится так, что вечером налетит ураган, дружище, то мое кругосветное путешествие закончится печально, вот что я тебе скажу. Потому что я теперь не в состоянии справиться с чем-либо, и тебе придется за многое ответить, когда ты найдешь на моей яхте контейнеры «Tupperware» с этими пленками, если я все же сыграю в рундук Дэви Джонса и переброшусь за борт. Единственная запись, на которой будет запечатлен момент моего падения за борт, – запись на этой пленке. И я хочу, чтобы весь мир знал, кто в этом виноват: Джон Норман, эсквайр из корпорации «ВВС». Так-то, дружище. Боже ж ты мой, мы, должно быть, делаем все 3 узла. Послушай плеск великой Атлантики, дружище…

Как же тут страшно, ты не представляешь себе. Волны достигают 18 дюймов в высоту и нависают над тобой как горы, а вверху плывут ужасные черные тучи. Эти волны накатывают одна за другой, тучи клубятся, и всему этому нет конца и края. Море и небо простираются до самого горизонта, уходят вдаль, покуда хватит взгляда. Ну-ка посмотрим, что у нас там на ветромере… Боже мой – скорость 6 узлов… Ну, во время этого путешествия мне приходилось попадать в довольно напряжные места, но здесь, приятель, просто дьявольски напряжно. Тут так напряжно, что напряжнее быть не может. Тут просто чертовски напряжно. Я не буду напрягать слушателей рассказом о том, насколько тут все ужасно напряжно. [Смех]

Ну вот что ты хочешь знать? С какими ужасными трудностями мне приходится сталкиваться? Ладно, я расскажу тебе о них. Эти трудности довольно ужасны, братишка, на самом деле ужасны. Например… Ну вот тебе пример… Единственный источник света тут, не скрывающий унылого антуража моей каюты, – самодельная керосиновая лампа, которую я изладил сам из старой жестянки, где раньше было сухое молоко. [Ухмылка] Это единственный источник освещения у меня, кроме старой люминесцентной лампы, которую я могу включить, только если заряжу аккумуляторы.

Теперь поговорим о том, какие невероятные трудности испытывает человек… погоди-ка, у меня чегой-то в горле пересохло. [Пауза] Вот я сижу тут и попиваю пиво «Золотой ярлык» – крепкий английский эль – и чувствую себя превосходно. А все благодаря этому божественному напитку, я так полагаю… Ага, а пленка-то уже почти домоталась, и все эти маленькие эрстеды прилежно записывают мой бред навечно. От этой мысли я даже немного протрезвел, братишка. Мой безумный бред теперь навечно сохранен на пленке. Если тебе только не придет в голову мысль стереть все, но это будет большой ошибкой, потому что бред такой грандиозной бредовости очень, очень трудно найти. Я рискну предположить, что во всех архивах «ВВС» нет больше примеров такого бреда, какой выбреживаю я сейчас. Этот бред прямо как нос Сирано де Бержерака. Памятник бреду, а не просто бред. Не плебейский банальный бред, но аристократический, всем бредам бред. Король бреда. Наивысший образец бредового искусства.

Не стирай его. Не стирай. Сохрани его для потомков. Сохрани его для будущих поколений, которые еще не родились.

Так, ну что… Черт, черт, черт. Похоже, пленка заканчивается. Дьявольски жалко… Вообще-то, дружище, я тебе вот что скажу, братишка. У меня еще столько катушек с пленками для записи. И у меня нет ни малейшего понятия, чем я собираюсь заполнить их, но, если я и дальше буду городить разную чушь, меня точно кто-нибудь пристрелит. Я думаю, генеральный директор вашей корпорации «ВВС» в этот самый момент, наверное, засыпает горсть дроби в свое помповое ружьишко. Ну, я не стану беспокоиться сильно о том: ведь это Дональд Керр. На Дональда Керра многие точат нож. [Хихиканье] Он совершил большую ошибку: дал этому придурку Кроухерсту магнитофон. Это ужасно, но я думаю, что просто еще немножко глотну из этой бутылки [Пьет]».

Сделав запись, моряк открыл еще и бутылку рома и напился основательно. Но даже в таком состоянии он продолжал держаться так, будто в самом деле переплыл Южный океан, и не выдал себя ничем: говорил четко, складно и полностью владел собой. (В какой-то момент Кроухерст даже прочитал специалистам из «ВВС» лекцию о технике удаления пленки, что было вполне обосновано с технической точки зрения.) Насколько можно судить по фактам, во время путешествия яхтсмен не слишком увлекался алкоголем и не впадал в тяжелые запои, несмотря на то что на борту имелись значительные запасы спиртного (преимущественно пиво, шерри и крепкий английский эль).

В конце журнала № 2 были найдены и записи, сильно отличавшиеся от веселых лимериков и разгульных лекций, запечатленных на пленках. Они рисуют портрет совсем другого человека – одинокого, подавленного, ищущего новых впечатлений и в их поиске исследующего различные сферы своего разума. Мысли, которые Кроухерст записывал в это время, становились все причудливее и фантастичнее.

Одна из упаднических идей, выраженная в математических символах, была не к месту записана напротив лимериков и занимала всю страницу. Кроухерст назвал ее «Космическим интегралом»:

Смысл формулы таков: в итоге все достижения человека от минус бесконечности до плюс бесконечности сводятся к нулю, или, если выразить эту мысль в более общем виде, человечество на протяжении всего своего существования стремится к небытию.

В то же время Кроухерст вспоминал свои детские годы, проведенные в Индии, и выводил унылые умозаключения о природе человека и Бога. Яхтсмен заносил свои мысли в раздел, озаглавленный «Воспоминания», который шел сразу после лимериков.

Две притчи из детства, записанные в этом разделе, показывают, что Кроухерст очень расстраивался из-за собственного мошенничества и обмана. В то время им уже овладела мысль о том, что его разум и Вселенная представляют собой что-то вроде двух соперничающих компьютеров. Он начал раздел с воспоминаний о своих детских религиозных представлениях.

«Когда мне было пять лет, я знал о Боге все. Мне было известно, что Бог создал весь мир. Так сказали мне родители, а они знали все. Бог представлялся мне древним стариком с длинной седой бородой, и он любил меня, но не наказывал, если я был непослушным, как это часто делал папа. (Это без труда можно вычислить!) Я также знал все и о его Сыне, Иисусе Христе, а к тому моменту, когда мне исполнилось семь лет, я каждый раз плакал, когда думал о праведной жизни Сына Божьего и о его ужасной смерти. (В действительности такие вещи невозможно было просчитать, но Бог, несомненно, был осведомлен лучше меня.)

Однажды ночью, когда я с соседской девчонкой смотрел на звезды и думал о Боге, мне вдруг показалось, что в рисунке звездного неба проявляется узор, похожий на голову Христа с терновым венком на ней. Я повернулся к своей подружке и попытался показать ей этот узор, но она не смогла увидеть голову Христа, а потом я и сам потерял изображение. Я вырос на рассказах о чудесах и решил, что произошедшее также было чудом, просчитанным определенным образом.

Вскоре после этого я увидел в кладовке свое любимое лакомство – вкусный фруктовый пирог. Я тотчас же побежал к матери, чтобы поблагодарить ее за то, что она купила мою любимую сладость. «Но я не покупала фруктового пирога», – сказала мне мать. – «Конечно же, купила!» – «Да ничего я не покупала», – отпиралась она. Я пришел в замешательство. Чем можно было объяснить такое странное поведение матери? Видите ли, мне никогда не приходило в голову, что мать может солгать мне. И тогда я воскликнул: «Но я только что видел этот пирог в кладовой!» – «Ах, вот оно что, – вздохнула мама. – Я просто хотела сделать тебе сюрприз». Невероятно, думал я, мать действительно солгала мне! Я был вне себя от потрясения, но недолго пребывал в таком состоянии. Разве ложь не была оправдана тем, что мама хотела сделать мне приятное, удивить меня? Это можно было просчитать».

Итак, Кроухерст решил, что во лжи не было ничего предосудительного, при условии что она шла на пользу людям. Доставило бы его мнимое кругосветное путешествие радость другим? Возможно, да.

Но потом Кроухерст привел другой случай из своего детства, напоминавший ему о гневе Господнем, который обрушивался на головы людей, ведущих себя нечестно.

«Вскоре после этого на переезде под колесами поезда погиб человек. Как любого мальчишку, меня тянуло к железной дороге. Как-то раз, придя туда, я заметил толпу, собравшуюся вокруг мертвого тела. Человек угодил прямо под колеса, и они рассекли его грудную клетку пополам. Левая рука несчастного, плоская, безжизненная, лежала вдоль рельсов. Голова человека, правая рука и часть груди находились с одной стороны железнодорожного полотна, а остальное тело – по другую сторону. Я рассмотрел лицо погибшего: он носил бороду, а черты лица выдавали смелую и волевую личность.

Я начал вычислять, что произошло. Человек был хорошо одет и, судя по одежде, был магометанином – я испытывал к ним большой интерес. Вероятно, ему не хотелось платить за проезд, и он попытался спрыгнуть с поезда до того, как тот подъедет к станции. Теперь я знал, что это был неправильный поступок. Но я также понимал и то, что Бог зашел слишком далеко в стремлении наказать человека. И вот еще что… Я вдруг на самом деле увидел, что погибший человек когда-то обладал тем, что принято называть душой. Но поскольку эта душа гнездилась глубоко в его сердце и после смерти должна была воспарить вверх, осознание того обстоятельства, что тонкая механика этого искупительного процесса была нарушена вмешательством колес железнодорожного состава, заставило меня испугаться за его душу, которой, должно быть, пришлось покидать тело очень быстро. Мой мозг, этот орган вычисления, был перегружен вопросами, которые никак не хотели просчитываться! Я столкнулся с проблемами, которые терзали человечество уже многие тысячелетия».

Если действия Бога нельзя было логически просчитать, то, должно быть, в мироздании имелся какой-то изъян. Должно быть, Бог был враждебным или по крайней мере равнодушным к страданиям человека существом. Если это правда, то необходимо было разработать другую концепцию Бога.

Молодой Кроухерст продолжил ломать голову над проблемой по мере того, как «все больше информации загружалось в его компьютер» из окружающего мира.

«К тому времени, когда мне исполнилось двадцать, у меня сформировалось понимание, что, по всей вероятности, у человека нет никаких причин ожидать какой-либо помощи от Бога (если он вообще существовал). Не имея никаких оснований, кроме того самого «чувства», которое испытал, глядя на звезды много лет назад, я просто не мог отрицать возможность существования Бога, но при этом все же был вынужден с сожалением признать, что Господь на самом деле не настолько уж сильно интересовался нашей жизнью, если привел Третий рейх к власти и позволил нацистам устроить на земле Освенцим. Я решил, что человек увиливает от ответственности, постоянно обращаясь к Богу за помощью, и стал относиться очень враждебно к зависимости моей матери от Бога. Сначала я спорил с ней вежливо, укорял за эту зависимость, но чем больше я спорил, тем сильнее убеждался в том, что я был прав, а она ошибалась. По мере того как наши дискуссии приобретали все больший накал, мои нападки на нее становились все более саркастичными и жестокими. Однажды, после жесткой критики ее отношения к Свидетелям Иеговы, моя мать выдала следующий аргумент. Глядя на меня с любовью, она просто сказала: «Ну ладно. Пусть будет так, если ты этого хочешь». Я был поражен, потому что каким-то образом знал, что она была права, а я ошибался. Получается, она выиграла, сдавшись!

Мой компьютер сбросил всю информацию, которую я загружал в него все это время. Я вернулся в начальную точку! Я проанализировал неоспоримые факты и подвел резюме. Я был рожден в какой-то момент времени, был живым существом, и мне было суждено умереть в будущем. Это можно было просчитать, логически вывести. Что бы ни лежало за пределами этих двух событий, оно было нематериальным, непостижимым для вещественного мира. Если я хотел изменить события здесь, в реальности, в мире вещей, мне бы следовало поторопиться! Но каким образом можно было изменить существующий порядок вещей? Как можно измерить прогресс? Я спрашивал себя. Самым простым решением было бы «добиться успеха», разбогатеть, начать делать деньги. Я задумался о том, чтобы стать богатым. В этом не так уж много предосудительного, подумал я и двинулся в нужном направлении».

Продолжая записи уже на полях и в разных других свободных местах на страницах журнала, Кроухерст продолжал объяснять, что он теперь полностью понимает «игру между экономическими системами, политическими системами и инертными, но могущественными религиозными системами». Развив дальше эту тему в необычайно бессодержательных записях, он обнаружил, что у него закончилась бумага, поэтому эссе обрывается на полуфразе.

Кроухерст также делал заметки и выполнял упражнения из двух учебников по инженерному делу. Похоже, он не испытывал большого удовольствия от этого занятия, так как прошел всего лишь пару глав. В любом случае, на текущий момент перед ним стояло достаточно много прикладных инженерных задач, требовавших решения, чтобы не тратить время на освоение новой теории. Большинство математических задач, которые он выполнял во время плавания, имели прямое отношение к модификации радиооборудования и попыткам сконструировать новый авторулевой.

А вот «Теория относительности» Эйнштейна пришлась ему больше по вкусу. Вообще-то данную работу великого физика нельзя отнести к мистическим произведениям, но в понимании Кроухерста, регулярно читавшего и перечитывавшего ее, она понемногу приобрела черты трактата о чем-то потустороннем, тайном. Эйнштейн написал книгу с целью доступно, по мере возможности, донести суть своей теории до людей «с обычным образованием, соответствующим уровню вступительных экзаменов в университет», поэтому она не предполагала больших познаний в математике. Хотя, возможно, Эйнштейн немного преувеличил уровень интеллекта, который требовался для поступления в вуз, и в самом деле допустил, что читателю нужно будет проявить «достаточно большое терпение и силу воли». У Кроухерста они, конечно, были. Он делал пометки на полях и писал критические отзывы в Журнале № 2, имея целью, очевидно, продемонстрировать, что общая теория относительности вовсе не является таковой. Не стоит забывать, что из всего, имевшегося на борту «Teignmouth Electron», эта книга была одним из немногих средств, способных занять ум. Кроухерст сделал «Теорию» своим евангелием. Так читают семейную Библию до посещения общественных библиотек и лавочек с дешевыми изданиями в мягкой обложке. И как религиозный фундаменталист старой формации цепляется за некоторые выборочные пассажи из Библии, вырывая из контекста и вкладывая смысл, не содержащийся в них, так Кроухерст стал находить в тексте Эйнштейна глубокие мысли, преисполненные космического откровения. Особенно сильное впечатление на него произвел один отрывок, где Эйнштейн писал:

«Пучок света проходит расстояние от точки А до точки М за то же время, что и расстояние от точки В до точки М, что в действительности есть не предположение, не гипотеза о физической природе света, а всего лишь оговорка, которую я могу сделать по своей свободной воле, чтобы вывести определение одновременности».

На самом деле Эйнштейн всего лишь говорил о том, что слово «одновременность» временно будет употребляться в особом смысле, чтобы каждый ясно понял, в каком значении оно используется. Однако Кроухерст углядел в эйнштейновской фразе заявление, почти что равное завету Бога. Вот, подумал он, существо высшего порядка, которое может приказывать природе небес «по своей воле»! Он загнул уголок страницы и перечитывал это место снова и снова. В своих эссе он называл Эйнштейна не иначе как Мастер. Он увидел в уравнении E = mc² космическое откровение, эквивалентное христианской заповеди «Бог есть любовь».

В последующих эссе Кроухерст описал свое обращение в новую веру. По его словам, впервые прочитав определение Эйнштейна об одновременности, он подумал, что физик просто дурит людей.

«Я сказал вслух с раздражением: «Ты не можешь так поступать!» Я подумал: «Ах ты, жулик». Затем я взглянул на фотографию автора в поздние годы и ощутил укол совести. Я перечитал отрывок несколько раз, пытаясь понять, как мыслил человек, написавший эти строки. Математик, сидевший во мне, не смог увидеть ничего нового, что позволило бы принизить значимость оскорбительных постулатов. Но поэт во мне смог в конечном счете прочитать послание, скрытое между строк, и различить следующее: «И тем не менее я сделал это. Давайте исследуем последствия».

Это был исключительно религиозный подход к пониманию теории Эйнштейна. Кроухерст готов был отказаться от библейского фундаментализма секты Свидетелей Иеговы, сторонницей которой была его мать, но моряку нужно было другое евангелие, чтобы заполнить образовавшийся вакуум. Его теории, построенные вокруг книги Эйнштейна, сыграют впоследствии важную роль в развитии бредовых состояний и прогрессировании психического расстройства яхтсмена.

Назад: 14. «Иду к Диггер Рамрез»

Дальше: 16. Победил или проиграл?