Я описываю здесь известные всем события так, как видел их сам. Я не пишу историческую хронику. Хотя бы потому, что не видел всю перспективу.

Может, мне стоило больше переживать о судьбах всего мира в то время, когда я думал лишь о собственных делах. Может быть. Правда, я никогда не слышал, чтобы тяжелораненого слишком заботил текущий ход сражения.

Во всяком случае, тогда мне казалось, что волноваться особенно не о чем. Я знал, что президента спасли при обстоятельствах, которые откроют глаза любому, даже политику, а это было, насколько я понимал, последним реальным препятствием. Слизняки – то есть титанцы – процветали, пока их существование было тайной, а в открытую они вряд ли могли бы противостоять всей мощи Соединенных Штатов. У них не было никаких возможностей, кроме тех, что они заимствовали у своих рабов. Уж я-то об этом знал лучше кого бы то ни было.

Теперь мы зачистим их плацдарм на нашей территории, а потом последуем за ними туда, откуда они пришли. Но планирование межпланетных экспедиций – совсем не моя работа. Я в этом разбираюсь примерно как в египетском искусстве.

Когда меня выписали, я отправился искать Мэри. Кроме слов Старика, у меня по-прежнему ничего не было, но теперь мне начало казаться, что я и в самом деле выставил себя полным идиотом. Я не ждал, что она обрадуется моему появлению, но хотелось как-то оправдаться.

Вы, наверное, думаете, что разыскать высокую красивую рыжеволосую девушку проще простого? Так бы оно и было, будь она штатным сотрудником. Но она была оперативником, оперативники приходят и уходят, а постоянному персоналу настоятельно рекомендовано заниматься своими делами. Дорис ее больше не видела – по ее словам – и даже разозлилась на меня, что я снова хочу ее найти.

В отделе кадров от меня по-простому отмахнулись: мой запрос не был официальным, имени агента я не знал, и вообще, кто я такой, что обращаюсь к ним с подобными вопросами? Меня отправили в оперативный отдел, то есть к Старику, что меня совсем не устраивало.

Еще бо́льшую подозрительность мои вопросы вызвали в отделе пропусков. Я чувствовал себя как шпион в своем собственном Отделе.

Тогда я отправился в биолабораторию. Начальника я не нашел, пришлось говорить с заместителем. Тот ничего не знал о девушке, участвовавшей в проекте «Интервью», испытуемый был мужчина, это точно – он видел запись. Я сказал ему, чтобы он присмотрелся ко мне повнимательней. Он присмотрелся и сказал:

– О, так ты и есть тот парень? Приятель, тебе здорово там досталось.

После чего отвернулся, почесался и зашуршал бумажками. Я ушел оттуда, не сказав ему спасибо, и отправился в офис Старика. Похоже, другого выбора у меня не осталось.

За столом мисс Хайнс сидела новая секретарша. После той ночи, когда меня взяли, я больше не видел мисс Хайнс. И не расспрашивал, что с ней сталось. Просто не хотел знать. Новая секретарша ввела мой личный код, и – о чудо! – Старик оказался на месте и согласился меня принять.

– Что тебе нужно? – ворчливо спросил он.

– Подумал, может, у тебя есть для меня какая-нибудь работа, – ответил я, хотя собирался сказать совсем другое.

– Вообще-то, я как раз собирался послать за тобой. Ты уже достаточно побездельничал. – Он гавкнул что-то в интерком и встал. – Пошли.

Я вдруг почувствовал себя совершенно спокойно и вышел вслед за ним.

– В «Косметику»? – спросил я.

– Сегодня сойдет и твоя собственная физиономия. Мы едем в Вашингтон.

Тем не менее мы зашли в «Косметику», но только для того, чтобы переодеться в уличную одежду. Я получил пистолет – мой собственный отправился в край вечной охоты – и проверил свой аппарат связи.

Охранник на входе заставил нас оголить спины и лишь после этого позволил подойти и отметиться. Потом мы заправили свои рубашки в брюки, поднялись наверх и оказались на самом нижнем уровне Нью-Филадельфии. Так я впервые узнал местоположение новой базы Отдела.

– Надо понимать, этот город чист? – спросил я Старика.

– Если ты действительно так думаешь, у тебя совсем мозги заржавели, – ответил он. – Гляди в оба.

Расспросить его подробней уже не удалось. Присутствие такого большого числа полностью одетых людей здорово действовало на нервы. Я невольно сторонился прохожих и выискивал взглядом сутулых. А подниматься в переполненном лифте до стартовой платформы вообще казалось безумием. Когда мы уселись в машину и ввели маршрут, я так и сказал:

– Какого дьявола тут развели такой гадюшник? Мы только что прошли мимо полицейского, и у него, ей-богу, был горб!

– Возможно. Вполне возможно.

– Вот тебе раз! Что случилось? Я-то думал, у тебя все схвачено и мы тесним их на всех фронтах.

– Мы пытаемся. У тебя есть какое-то предложение?

– Да это же проще простого. Даже если начнутся морозы, никто не должен ходить с закрытой спиной, пока мы не убедимся, что перебили всех паразитов.

– Верно мыслишь.

– Так в чем… Послушай, а президент знает, что происходит? Как я понял, он…

– Знает.

– Тогда чего он ждет? Когда они захватят всю страну? Ему нужно объявить военное положение и начать действовать. Ты же говорил ему об этом давным-давно.

– Говорил. – Старик задумчиво разглядывал сельский пейзаж внизу. – Сынок, ты действительно думаешь, что этой страной управляет президент?

– Нет, конечно. Но он единственный, кто может что-то сделать.

– Хм… Знаешь, премьера Цветкова иногда называют «узником Кремля». Не знаю, правда это или нет, но наш президент – узник конгресса.

– Ты хочешь сказать, конгресс ничего не предпринял?

– Последние несколько дней, после того как мы предотвратили покушение на президента, я занимался тем, что помогал ему убедить конгрессменов. Тебе никогда не приходилось выступать перед комиссией конгресса, сынок?

Я попытался все это осмыслить. Мы сидим тут, как глупые додо, ждущие, когда их перестреляют, и если не стронемся с места, homo sapiens просто исчезнет с лица земли – так же как додо.

Немного погодя Старик сказал:

– Пора тебе осознать наконец политические реалии. Конгресс, случалось, отказывался действовать перед лицом и более очевидной опасности. А в данном случае опасность совсем не очевидна – до тех пор, пока не свалится тебе прямо на голову. Доказательств очень мало, да и не каждый в них поверит.

– А что насчет заместителя министра финансов? Они же не могут просто проигнорировать случившееся.

– Ой ли? У заместителя министра финансов паразита сорвали со спины прямо в восточном крыле Белого дома, и при этом пришлось убить двух его охранников из секретной службы. И теперь достопочтенный джентльмен лежит в Центральном армейском госпитале с нервным потрясением и вообще не помнит, что с ним произошло. Министерство финансов сообщило, что предотвращена попытка покушения на президента. По сути верно, но они представили все в ином свете.

– И президент при этом промолчал?

– Советники предложили выждать, пока он не получит поддержку в конгрессе. Большинство у него если и есть, то небольшое, а в обеих палатах полно людей, которые жаждут получить его голову на блюде. Партийная политика – это грубая игра.

– Боже, но ведь в такой ситуации политические дрязги – это абсурд!

Старик приподнял бровь:

– Это по-твоему.

В конце концов я задал вопрос, ради которого и пришел к нему в кабинет: где Мэри?

– Странно, что ты спрашиваешь, – буркнул он. Я промолчал, и он добавил: – Там, где ей положено быть. Она охраняет президента.

Первым делом мы направились на заседание специального комитета, который изучал доказательства. Это было закрытое мероприятие, но Старика пропустили. Когда мы вошли, там крутили кино. Мы проскользнули на свободные места и стали смотреть. Фильм был про моего человекообразного приятеля Наполеона – сначала сама обезьяна, потом кадры с титанцем у него на спине, а затем титанец крупным планом. От одного его вида мне стало не по себе. Паразиты похожи один на другого как две капли воды, но я знал, чей этот, и был просто счастлив, что он уже мертв.

Потом показали меня. Я видел, как меня привязывают к креслу, и выглядел я, чего уж там говорить, нелучшим образом: настоящий, неподдельный ужас никого не красит. Голос за кадром пояснял, что сейчас происходит.

Я видел, как титанца сняли с обезьяны и пересадили на мою голую спину. Я – на экране – тут же потерял сознание, после чего чуть не потерял сознание в зале. Описывать дальнейшее не хочется: тошно. Я видел, как корчусь от ударов тока, предназначенных для титанца, и меня снова корчило. Я видел, как в какой-то момент вырвал правую руку из зажимов. Мне об этом не рассказывали, но теперь я понял, почему запястье у меня так долго не заживает.

Но в конце концов я увидел, как тварь сдохла. Ради этого стоило посмотреть и все остальное.

Запись кончилась, и председатель произнес:

– Итак, джентльмены?

– Господин председатель!

– Слово предоставляется джентльмену из Индианы.

– Если говорить без предвзятости по данному вопросу, то вынужден заметить, что в Голливуде делают комбинированные съемки и получше.

В зале захихикали, кто-то крикнул: «Слушайте! Слушайте!» – и я понял, что удача нам в этот раз не светит.

После этого давал показания начальник нашей биологической лаборатории, а затем к месту свидетеля вызвали меня. Я назвал свое имя, адрес и род занятий, после чего мне задали несколько очень поверхностных вопросов о том, что я ощущал, находясь под контролем титанцев. Вопросы читали по бумажке, председатель явно до этого момента их не видел.

Больше всего меня задело то, что мои ответы их совершенно не интересовали. Двое членов комитета вообще читали газеты.

Было всего два вопроса из зала.

Один сенатор спросил:

– Мистер Нивенс… ваша фамилия Нивенс, не так ли?

Я подтвердил.

– Мистер Нивенс, из ваших слов я понял, что вы занимаетесь оперативной работой.

– Да.

– Надо полагать, в ФБР?

– Нет. Мой начальник подчиняется непосредственно президенту.

Сенатор улыбнулся:

– Так я и думал. А теперь, мистер Нивенс… вы ведь профессиональный актер, не так ли? – И он сделал вид, что сверяется со своими бумагами.

Видимо, я пытался отвечать слишком правдиво. Хотел объяснить, что действительно когда-то отыграл в театре один летний сезон, но тем не менее я самый что ни на есть настоящий агент-оперативник. Бесполезно.

– Достаточно, мистер Нивенс. Спасибо.

Второй вопрос задал пожилой сенатор, чье имя я должен был знать. Сенатор пожелал узнать мое мнение о расходовании денег налогоплательщиков на вооружение для других стран – и он использовал этот вопрос для того, чтобы пространно изложить свои собственные взгляды. У меня довольно смутное представление об этой теме, что не имело значения, поскольку высказаться мне все равно не дали. Секретарь сразу же заявил:

– Вы свободны, мистер Нивенс.

Я остался стоять на месте.

– Послушайте, – сказал я, – очевидно, вы мне не верите и считаете, что все было разыграно. Ну так принесите сюда детектор лжи, черт возьми! Или допросите меня под гипнозом. Это не заседание, а комедия какая-то!

Председатель комитета постукал своим молоточком:

– Вы свободны, мистер Нивенс!

Я вернулся и сел на место.

Старик говорил, что цель этого совместного заседания – подготовка резолюции о введении военного положения и предоставлении президенту чрезвычайных полномочий. Председатель спросил, готовы ли конгрессмены рассмотреть резолюцию. Тогда один из читающих газету ненадолго оторвался от своего занятия – только чтобы сказать:

– Господин председатель, я требую очистить зал заседаний от посторонних.

После чего нас выставили за дверь.

– Плохи наши дела, – сказал я Старику.

– Не обращай внимания, – ответил он. – Президент понял, что тут ничего не выйдет, едва только узнал состав комитета.

– И что нам теперь делать? Ждать, когда паразиты захватят весь конгресс?

– Президент собирается обратиться с посланием к конгрессу и потребовать неограниченных полномочий.

– Он их получит?

Старик поморщился:

– Честно говоря, не думаю, что у него есть хоть один шанс.

Совместное заседание обеих палат конгресса было, естественно, секретным, но мы присутствовали – должно быть, по прямому указанию президента. Мы со Стариком сидели на служебном балкончике позади трибуны спикера. Открывали заседание долго, со всякой канителью и пустой болтовней, затем провели целую церемонию назначения двух представителей от каждой палаты, чтобы уведомить о заседании президента.

Думаю, что президент все это время находился прямо за дверью, потому что явился сразу же, в сопровождении своих помощников и телохранителей, но охрана теперь состояла из наших людей.

Мэри тоже оказалась в свите. Кто-то поставил для нее складной стул рядом с президентским креслом; она поперелистывала свой блокнотик и вручила президенту какие-то бумаги, изображая секретаршу. Но на этом маскарад и закончился. Она врубила свою сексапильность на полную мощность и выглядела словно Клеопатра в теплую ночь – одним словом, так же неуместно, как кровать в церкви. Внимание на нее обращали не меньше, чем на президента. Он это тоже заметил и явно пожалел, что не оставил ее дома, но было поздно что-либо предпринимать; что бы он ни сделал, получился бы только больший конфуз.

Можете не сомневаться, я тоже это ощутил. Я перехватил ее взгляд, и она подарила мне долгую сладкую улыбку. Я тоже расплылся в улыбке и скалился на Мэри, как щенок колли, пока Старик не ткнул меня локтем в бок. Я попытался вести себя прилично, но все равно был счастлив как мальчишка.

Президент четко и последовательно объяснил конгрессу ситуацию, рассказал, откуда мы об этом узнали и что необходимо сделать. Его доклад звучал просто и рационально, как технический отчет, и примерно столь же эмоционально. Он просто излагал факты. В конце речи президент отложил текст и продолжил:

– Ситуация складывается столь необычная и страшная, столь далекая от всего нашего предыдущего опыта, что для преодоления кризиса я вынужден просить о предоставлении самых широких полномочий. В некоторых районах необходимо будет ввести военное положение. На какое-то время нам придется пойти на значительное ущемление гражданских прав. Свобода перемещения должна быть ограничена. Неприкосновенность от несанкционированных досмотров и арестов должна уступить место всеобщему праву на безопасность. Поскольку любой гражданин, независимо от его положения в обществе и лояльности, может против своей воли оказаться прислужником нашего тайного врага, всем гражданам придется смириться с некоторым ограничением своих гражданских прав и в какой-то мере поступиться личным достоинством до полного уничтожения этой заразы. Я с тяжелым сердцем прошу конгресс утвердить эти крайне необходимые меры.

Президент сел.

Настроение зала определить обычно несложно. Конгрессмены были явно обеспокоены, но президент их ни в чем не убедил. Вице-президент взял молоточек и посмотрел на лидера сенатского большинства: по договоренности он должен был предложить резолюцию.

Что-то пошло не так. То ли лидер большинства покачал головой, то ли просигналил еще как-то, но слова он брать не стал. Неловкая пауза затягивалась, а из зала то и дело выкрикивали: «Господин президент!» и «К порядку!».

Вице-президент, не замечая других желающих выступить, предоставил слово члену своей партии. Я узнал этого человека. Сенатор Готлиб, безотказный партийный активист, проголосовал бы даже за свое собственное линчевание, если бы оно было включено в программу партии. Начал Готлиб с заверений собравшихся в своей преданности конституции, Биллю о правах и чуть ли не Гранд-Каньону. Затем скромно упомянул о своей долгой и верной службе и очень высоко отозвался о месте Америки в истории.

Я поначалу подумал, что он просто тянет время, пока остальная команда выработает новую партийную линию, потом вдруг понял, к чему все это говорится: он предлагал изменить повестку дня и начать процедуру импичмента, чтобы предать суду президента Соединенных Штатов!

Видимо, не до одного меня дошло не сразу: сенатор настолько украсил свою речь ритуальным словоблудием, что удивительно, как его вообще кто-то понял. Я посмотрел на Старика.

Старик смотрел на Мэри.

Она, в свою очередь, смотрела на него, словно ей не терпелось сообщить какую-то важную новость.

Старик выхватил из кармана отрывной блокнот, что-то торопливо нацарапал, скомкал листок в шарик и кинул его Мэри. Она поймала записку, развернула, прочла и передала президенту.

Тот сидел с совершенно беззаботным видом, словно и не замечал, как один из его старых друзей на глазах у всего конгресса крошит в капусту главу государства и с ним безопасность республики. Он надел свои старомодные очки, прочитал записку, медленно повернул голову и взглянул на Старика, вопросительно подняв бровь. Старик кивнул.

Президент подтолкнул локтем вице-президента. Тот наклонился, и они о чем-то зашептались.

Готлиб гремел на весь зал о том, что, как ни печально, старая дружба должна уступить высшим интересам и потому… Вице-президент постучал молоточком:

– Прошу прощения, сенатор!

Готлиб изумленно посмотрел на председателя и заявил:

– Я еще не закончил!

– Сенатор, я ни в коем случае не хочу лишать вас слова. Но в силу важности предмета вашего выступления президент Соединенных Штатов просит вас подняться на трибуну и продолжать.

Готлиб бросил на вице-президента недоуменный взгляд, но выбора у него не было. Он вышел в проход и медленно двинулся к президиуму. Стул Мэри загораживал ведущие на трибуну ступеньки, но, вместо того чтобы просто подвинуться, она вдруг засуетилась, потом подняла стул и повернулась, совсем преградив сенатору путь. Готлиб остановился, и она, покачнувшись, задела его. Тот поймал ее за руку – отчасти чтобы и самому удержаться на ногах. Мэри что-то сказала, он ответил, но слов никто не расслышал. Наконец они благополучно разминулись, и Готлиб прошел к трибуне.

Старик задрожал, как гончая, завидевшая добычу. Мэри посмотрела на него и кивнула.

– Взять его! – сказал Старик.

Меня будто выстрелили из арбалета. Я перемахнул через барьер и в прыжке обрушился на плечи Готлиба. Я слышал, как Старик кричит: «Перчатки, сынок! Перчатки!» – но времени не было. Голыми руками я разорвал пиджак на спине сенатора и увидел пульсирующее тело слизняка под его рубашкой. Я рванул рубашку – и теперь его могли видеть все.

Чтобы зафиксировать то, что творилось в зале в последующие несколько секунд, не хватило бы и шести стереокамер. Я врезал Готлибу под ухо, чтобы не трепыхался. Мэри придавила ему ноги. Президент встал над нами и, показывая пальцем, крикнул: «Вот! Вот! Теперь-то вы все видите!» Вице-президент тоже стоял, ошеломленно размахивая своим молоточком. Конгресс превратился в толпу, мужчины кричали, женщины визжали. Где-то надо мной Старик громогласно раздавал приказы президентской охране, как будто стоял на капитанском мостике корабля.

В нашу пользу сыграло то, что заседание проходило при закрытых дверях, а, кроме собственных ребят Старика, вооруженных и дисциплинированных людей в зале не было. Разумеется, там были парламентские приставы – но кто их примет в расчет? Один пожилой конгрессмен вытащил из кармана допотопный кольт, которому следовало бы лежать в музее, но это был единственный инцидент.

Спустя какое-то время оружие в руках телохранителей и стук председательского молоточка установили в зале некое подобие порядка. Слово взял президент. Случай, сказал он, дал вам возможность увидеть врага собственными глазами. Все могут подойти по очереди и посмотреть на пришельца с самого большого спутника Сатурна. Не дожидаясь реакции на свое предложение, он указал на первый ряд и попросил всех сидящих там подняться.

Они начали подходить.

Я присел в стороне от прохода и задался вопросом, что из происшедшего было случайностью. Когда речь идет о Старике, то поди пойми. Знал ли он, что конгресс заражен? Я потер ушибленное колено и стал следить.

Мэри оставалась возле трибуны. Человек двадцать прошло мимо, одна женщина-конгрессмен успела закатить истерику, а потом я заметил, что Мэри снова подала знак Старику, и на долю секунды опередил его приказ. Конгрессмен оказался молодым и здоровым, из бывших морских пехотинцев – мне пришлось бы с ним по-настоящему повозиться, если бы не двое наших парней, стоявших рядом. Втроем мы уложили его на пол рядом с Готлибом, и снова Старику, президенту и вице-президенту пришлось надсаживать глотку, восстанавливая порядок в зале.

После этого волей или неволей всем пришлось проходить личный досмотр. Женщин я хлопал по спине, когда они проходили мимо, и одну поймал сразу. Потом решил, что поймал еще одну, но это оказалось досадной ошибкой: она так заплыла жиром, что я не угадал. Мэри выявила еще двоих, затем очень долго – около трехсот человек – ни одного джекпота. Очевидно, носители сместились в хвост очереди.

Не слушайте, когда вам говорят, что конгрессмены тупые. Им нужны мозги, чтобы победить на выборах, и практическая психология, чтобы сохранить кресло. Восьмерых вооруженных охранников, даже если со мной, Мэри и Стариком получалось одиннадцать стволов, было явно мало. Большинство слизняков сумело бы уйти, если бы секретарь палаты представителей не организовал группу поддержки. С их помощью мы поймали тринадцать слизняков, десять из них живьем. Из носителей только один был тяжело ранен. Но конгресс Соединенных Штатов ни разу не превращался в такой бардак с тех пор, как Джефферсон Дэвис объявил о своем судьбоносном решении. Нет, даже после Бомбежки такого не было.